На следующий день

Кнут и пряник

      На следующий день никто не потащил меня на допрос, а мои охранники перестали использовать формулировку «заключенный Икари». Теперь что майор Такада, что пара его помощников звали меня просто по фамилии.       Янсенсен, как минимум, не соврал насчет камеры и матраса. И то, и другое мне поменяли. Новая камера была другая. Более чистая и светлая, с нормальной кроватью и, самое главное, с потолка перестало капать. Эти звуки не давали мне уснуть все три месяца сидения в этой дыре.       Утром, опять же впервые за три месяца, принесли приличный завтрак с настоящим кофе. И так я понял, что мой статус как минимум в данный момент точно изменился. Или они просто вознаградили за сотрудничество со следствием? Своего рода дары тому, кто уже все равно обречен? В добрые намерения этих господ я уже не верил.       Впрочем, а верил ли я вообще во что-то когда-то? Наверное, в детстве, когда был наивен, я верил всему, что говорили, но потом я оценил всю прелесть доверчивости на своей шкуре.       Разговор с полковником Янсенсеном ясно дал мне понять одно — он не человек, а функция системы. И это было хуже всего. Он мог лично не хотеть меня пытать или запугивать, но это все неважно, потому что он верил в инструкцию, верил в систему. По своему опыту я понял, что нет ничего хуже веры. А когда вера и система объединяются воедино — вот тогда можно творить действительно ужасные дела, не чувствуя ни капли вины.       Чуть позже, обдумывая наш разговор в тишине казематов тюрьмы, я пришел к выводу, что мне просто невероятно повезло. Если бы у них был верный психопрофиль, за меня взялись бы по-другому, и тогда я сидел бы сейчас на новом матрасе и думал, что сорвал джекпот. Вот только кто мог быть настолько наглым и осторожным одновременно, чтобы подменить мой психопрофиль в картотеке NERV на подделку. В голову закрадывалось только одно имя.       «Кадзи, неужели твоя работа?» — эта мысль с налетом грусти мелькала у меня в голове, и я старался ее тут же отбрасывать. Сейчас явно было не время раскисать из-за Рёдзи.       «Что сделано, то сделано. Хреновое решение, ужасное, хоть и вынужденное. Но ты об этом думать будешь позже, не сейчас».       Еще через день майор Такада возник в моей камере с комплектом верхней одежды в руках.       — Одевайтесь, Икари. У вас прогулка, — бросил он и вышел из камеры.       Не до конца веря своим глазам, я как можно скорее натянул на себя все, что принес Такада, а затем изнывал от нетерпения, пока, наконец, последняя дверь не открылась, и мне в лицо не ударил холодный воздух свободы.       Тюремный дворик казался гигантским после камеры, и несколько минут я стоял и просто дышал полной грудью, наслаждаясь каждой секундой, каждым мгновением.       Погода была, мягко говоря, прохладная, но это было неважно. Я глотал студеный воздух, идущий с гор, а наружу из моих легких рвался горячий пар. У меня кружилась голова — уж не знаю, только ли от кислорода. Я и поверить не мог, что такая простая вещь может так радовать.       Вдали виднелись вершины, покрытые снегом. Погода явно улучшилась, и, когда вокруг гор не вился густой туман, их было видно гораздо лучше. Можно было даже рассмотреть, как отдельные снежные пики постепенно покрывались сначала редкими деревьями, а затем, по мере того, как взгляд опускался все ниже, все предгорье превращалось в один огромный лес.       — Я вижу, прогулка идет вам на пользу. — Знакомый голос раздался у меня за спиной вместе со звуком хлопнувшей двери.       Передо мной стоял полковник Янсенсен. Одетый в светлое-серое пальто с фуражкой цвета ясного неба на голове, полковник выглядел как-то излишне нарядно для здешних серых стен.       Я кивнул:       — Давно не был на воздухе. Я так понимаю, раз мы встречаемся тут, то вы все решили?       — Да. — В этот раз полковник был менее многословен. — Ваши требования будут частично удовлетворены. Пойдемте.       Он жестом указал на несколько столиков, стоящих во дворе. Мы присели за один из них, и Янсенсен протянул мне тощую папку с печатью ООН и несколькими отметками секретности.       — Ознакомьтесь.       Внутри было всего три листка. На первом то, что позволило мне сразу немного выдохнуть. Официальное помилование, снятие всех обвинений, отказ от любых преследований после того, как я дам показания на процессе. Оставалось только поставить две подписи. Практически, это одно уже тянуло на победу.       На втором листке были отпечатаны фамилии тех, о ком я, по условиям сделки, попросил его узнать. Список был короткий. Там были фамилии моего командира, доктора Акаги, обоих «детей» и основной смены КЦ. Всего семь человек. Напротив каждой фамилии была отметка о том, жив ли данный человек.       Как и следовало ожидать, Мисато была в порядке. Эта новость порадовала меня, и я широко улыбнулся впервые за все время моего заключения. Увы, остальные новости были менее радостны.       Макото и Аоба были убиты во время штурма, о чем я и узнал лишь сейчас. Печально, я надеялся, что ребята выживут.       Напротив фамилии Аянами стояло жирное «Не обсуждается». Впрочем, другого я и не ожидал. Учитывая все, что мне было о известно о Рей, ее судьба — быть лабораторной игрушкой до конца своих дней. А потом еще раз, но уже в новом теле.       Аска была все еще в коме, но хотя бы жива и под нормальным медицинским наблюдением. Уже неплохо.       Акаги погибла, как — не объяснялось, просто было указано «Скончалась». Оставалась еще одна фамилия — Ибуки. Майя была цела, и это тоже меня обрадовало. Она была хорошей девушкой, слишком доброй для места, в котором работала.       «Всего трое из семи выжили», — грустно подумал я, подняв глаза от листка. Ветер задул как раз вовремя, можно было списать слезы, выступившие на глазах, на его проделки.       Я взял последний лист — на нем были описаны условия сделки. Все в деталях, и моя роль в этом спектакле, а также что я за это получу.       Янсенсен все это время не сводил с меня взгляда, глядя, как я снова перечитываю условия.       — Вы чем-то недовольны?       Видимо, мое лицо сказало ему больше, чем нужно.       — Не тянет это на изначальные условия. Два человека из семи — это все, что вы предлагаете?       — Молодой человек, — слегка раздраженно произнес Янсенсен, — в вашем положении и это счастье, поверьте мне. Это очень хорошая сделка, или вы будете нам еще какие-то претензии предъявлять?       — Не буду, — слабо ответил я, — глупо это все.       Следователь кивнул в сторону списка.       — Значит, все?       Я кивнул в знак согласия.       — Да.       — Тогда, — он протянул мне ручку, — ставьте подпись.       Я трудолюбиво, как учили в школе, вывел иероглифы своего имени.       — Есть еще одна проблема, — внезапно произнес Янсенсен, через мгновение после того, как чернила высохли на гербовой бумаге.       — Это какая?       — Нужно, чтобы майор Кацураги подтвердила все, что вы скажете, — скороговоркой пробубнил следователь, сняв с головы фуражку с гербом ООН на тулье. В том, что эта проблема была известна и до момента, когда я взял в руки ручку, было очевидно       — И сказать мне это вы решили уже после того, как я все подписал? Раньше ведь было никак? — ехидно поинтересовался я.       Он развел руками в слегка извиняющемся жесте.       — Зачем? Разве не хватает тех показаниям, которые я дам?       — Боюсь, что нет.       — Почему? — снова задал я не самый умный вопрос, между делом понимая, что, кажется, меня все же немного переиграли.       — Слишком много внимания к этому процессу со стороны масс. Мы должны сделать так, чтобы все было достоверно.       — Вы хотели сказать, чтобы все «выглядело» достоверно?       — Софистика сейчас неуместна, — отмахнулся Янсенсен. — Ее показания должны подтверждать ваши.       — И это проблема, потому что…?       — Она отказывается сотрудничать с нами.       — Интересно, почему? — протянул я, понимая, что прямо сейчас меня пытаются втянуть в непонятную игру уже против Кацураги, чего я хотел меньше всего.       — Это не так важно, Икари. Нам нужно, чтобы майор начала сотрудничать, и, если вы хотите выйти отсюда и забрать с собой Ибуки и Сорью, вам придется нам помочь.       — Вы же понимаете, что если она признается, это расстрел? И она это тоже понимает. А если учесть, какие именно показания я должен дать, — я потряс листом с основными тезисами, — она должна будет признаться, что она маньячка какая-то.       Янсенсен замолчал на мгновение и затем произнес:       — Я получил сверху одобрения сделки для майора. Если она признается, ее чистосердечную помощь следствию учтут: официально для публики — двадцать лет, реально выйдет через восемь, и ей сохранят ее выслугу лет.       — Как щедро. И даже выслугу. — Я даже не стал скрывать сарказм.       — Вы зря иронизируете, Икари. В стране серьезный кризис. Учитывая, что она не сможет после освобождения нигде работать, военная пенсия будет очень кстати.       Я замолчал, всматриваясь в очертания гор за спиной полковника. Снежные шапки снова заволок густой туман, медленно опускающийся с них в долину внизу.       — Вам нужно с ней поговорить и убедить ее сотрудничать… — снова начал тем же мягким голосом увещевать меня Янсенсен.       — Вы понимаете, что просите? — перебил я его зло. — Хотите, чтобы я помог вам навесить на Кацураги срок? И это при том, что я знаю, что для процесса вам нечего ей предъявить.       — Разве это существенно для вас? — пожал плечами полковник. — Тем более сейчас?       — Но она может выйти, как я. У вас на нее ничего нет, она была солдатом в конце концов!       — Да, была. Да, нет, — подтвердил Янсенсен и, видя, что планирую снова начать с ним спорить, поднял руку, останавливая меня. — А теперь послушайте меня, Икари. Первое: ваш случай — счастливое стечение обстоятельств, не обольщайтесь. Больше никаких исключений. Второе: кого-то все равно надо расстрелять, а кого-то — посадить. И этим кем-то будет Кацураги. И, наконец, третье: если вас не устраивает это условие, то на этой бумаге может так остаться только одна подпись.       Он потряс перед моим лицом решением о помиловании, а голос следователя вдруг потерял свою бархатистость и зазвенел холодной сталью.       — Так что вам придется решать — гарантированная свобода для вас и двух ваших друзей или гипотетическая вероятность, что вас всех выпустят после процесса. Мне кажется, тут даже нет нужды думать. А вам?       В моей голове крутились проклятия в адрес моей тупости и следом — в адрес следователя. Во второй раз Янсенсен все же переиграл меня.       — Что мне нужно делать? — тяжело вздохнул я.       — Ну, это будет непросто.       — Почему это? — насторожился я.       — С ней достаточно жестко работали. Не уверен, что эта та же Кацураги, которую вы помните, Икари, — как-то сразу по-деловому заговорил полковник. — Кроме того, ее допрашивали еще до меня и Араки. Дело было во временном лагере ООН. Из-за суматохи ни записей, ни кассет — ничего. Так что вам придется импровизировать.       — Вы не упрощаете мне задачу, — буркнул я Янсенсену.       — Я и не должен, Икари. — Он поднялся. — Погуляйте тут, подышите воздухом, вспомните, зачем вам свобода.       — Когда я с ней встречусь? — кинул я вопрос уже вдогонку.       — Завтра.