***
Второй раз это случилось два года спустя, глубокой ночью, но он не спал — только собирался, задёргивая полог и уменьшая подачу водорода, когда в голове раздалось до предельного чёткое: Это действительно так? Его ответное «Что?» было слишком неосознанным и быстрым, сорвавшимся и улетевшим прежде, чем он успел придумать ответ лучше. Эстер окликнула его, и он взглянул ей в глаза, пытаясь понять, услышала ли она то же, что и он, потому что да, он всё ещё не понимал, как это работает, и до этого в связи проявлялись лишь звуки и эмоции, но никогда — слова, что уж говорить о полноценных фразах, но… Он вдруг отчётливо ощутил, что фраза его нашла получателя. Что там, где раньше его реплики исчезали, теряясь во вселенском тумане, теперь пролегала тонкая, но крепкая нить, определённо имевшая конец, которого его фраза-огонёчек — искорка в этом туманном потоке — определённо достигла. Не получив ответа. Пронзённое адреналином сердце постепенно замедляло свой темп вместе с дыханием, что выравнивалось вдох от вдоха. Что-то невидимое и тяжелое упало на грудь, сдавив её, но он глубоко вдохнул, избавляясь, преодолевая оковы, прежде чем те смогли возыметь над ним власть. Ну уж нет. Не так просто и быстро. Но всё же в груди продолжало что-то скрести. Говорят ли дети так внятно в… два? Говорят ли?***
Ты невыносимый человек — он слышал это с детства, привыкая, срастаясь с этой фразой, но в этом случае ему почти не жаль. Оптимизм тому ли был причиной или природное упрямство, но искорки мыслей слетали с нити всё чаще и чаще. Даже когда он почти потерял надежду на полноценный ответ, превращая связь в некое подобие мысленного блокнота, куда стекались ленивыми потоками его рассуждения и чувства. Но он весь всё равно замирал, получая обратную связь — её тонкие, бледные, как свет луны, крупицы. Эхо смеха, бессвязное бурчание, неоднозначный вопрос… Но это было страшно. Это было страшно, потому что он не знал, действительно ли всё было так, действительно ли с той стороны его ждал совсем маленький ребёнок. Его — непутёвого, проблемного, переломанного и определённо не подходящего столь юному существу, что только-только определяется в этом мире. Как вообще так могло выйти? Как он… Почему он? Вопросы лились слишком часто, уходя в пустоту — другую пустоту, потому что он не мог позволить ребёнку услышать это, не мог позволить ему думать, что от него отказываются, так же как когда-то… Нет. В конечном итоге, он пытался придержать свой пыл. Не навязываться, но и не давать забыть о себе, проговаривая в связь то, что хотел бы услышать сам тогда, упрямо спрашивая имя и местонахождение, и лишь иногда позволяя себе срываться на что-то более личное: размышления или тихие напевы. До одного случая. Он ненавидел общество учёных, потому что если в обычный мир-то он с трудом вписывался, то что уж говорить о куче образованных старикашек, чей английский он понимал меньше, чем на десять процентов, но зато прекрасно считывал недовольство, появлявшееся на их лицах, стоило их взгляду упасть на него. Одинаково сухие и морщинистые губы поджимались, как одни, а глаза за блестящими линзами очков начинали бегать, на что он, впрочем, лишь мысленно ухмылялся, выдавливая из себя наимилейшую улыбку. Он бы и сам не сунулся в этот учёный улей, не находись здесь его заказчик — с деньгами в последние полгода становилось всё сложнее и сложнее, он цеплялся за любую работу, а старик профессор обещал ему достаточно, так что у него не было выбора. Он просто старался держаться в стороне, не высовываясь и стараясь держать язык за зубами, порой перехватывая официантов с шампанским и закусками в виде розочек из бекона. И он почти не обратил внимания на раздавшийся откуда-то из зала взрыв смеха, лишь мысленно усмехнулся от мысли о том, какое качество шутки могло рассмешить этих педантов, если бы не до предельно четко пронесшаяся фраза. Это совсем не смешно. Он поперхнулся. По спине прошел холодок, комом замерший в горле, когда он резко выпрямился, оглядывая зал. Смех всё ещё доносился, и взглядом он смог выцепить его источник — стоявшие полукругом диваны ближе к окну, на которых восседали учёные. Группа была разновозрастная, но все до единого были мужчины, и все смеялись, а особенно громко тот, чьим деймоном была пума — запрокинув голову, с раскрасневшимся не то от выпитого, не то от смеха лицом — видимо, автор шутки. Он то и дело бросал взгляд в сторону сидящего напротив мужчины, чьего лица Ли не мог разглядеть: лишь чуть лысеющий тёмный затылок и простоту костюма, выделявшую его на фоне других. Как и то, впрочем, что плечи его были расслаблены, и было трудно сказать, смеялся ли он, но… Внутри что-то накалилось и нитями натянулось до предела, и в момент, когда мужчина, будто ощутив его взгляд, под гул сердца Ли начал поворачиваться, Скорсби вздрогнул от прикосновения к плечу. — Мистер Скорсби? — вздёрнул до поразительного светлые брови дворецкий, ловким движением поправив чуть съехавшее пенсне. Его канарейка-деймон что-то зачирикала. Ли захлопал глазами, а потом кивнул. — Прошу, пройдёмте со мной. Вас ожидают. Он вновь кивнул и одёрнул плащ в попытках унять дрожь в пальцах. Напряжение прошло и, подняв взгляд, он не смог разглядеть диванчик вновь — подвыпившая компания загородила вид. Ли нахмурился, а затем одёрнул себя, вновь оттягивая карманы. Дворецкий к его необоснованным телодвижениям остался беспристрастен, лишь поманив рукой, и Ли двинулся за ним, но тут же остановился, ощутив пронзающую тело боль. Обернулся. Эстер рядом не было, и его громкий шепот явно привлёк к себе внимание, так что когда зайчиха появилась, вынырнув из-за чьих-то ног, он наградил её пронзительным взглядом, который она доблестно проигнорировала, напомнив, что их ждут. Учтивый кашель дворецкого лишь подтвердил её слова. Это могло быть просто совпадение, мысленно уверил себя он, позволив дворецкому вывести себя в коридор подальше от толпы, подгоняя отстающую Эстер, которая оглянулась на тонкий, отчего-то казавшийся грустным, писк птицы, что взмыла к потолку, а затем вернулась к хозяину, когда они покинули зал. — Ты упустил его, — пропищали они позже, но мужчины лишь вскинули брови и, обернувшись, покачали головой. Это лишь совпадение. Деймоны вздохнули. Касательные разошлись.***
На Севере ему не нравится чуточку больше, чем где-либо в мире, кроме воздуха, но с историей Йорека было давно пора покончить, раз уж тот не собирался. Ли не знал даже, откуда в нём такое рвение, но в мире что-то менялось — кардинально менялось — и в этом бешеном потоке ему захотелось вдруг обрести хоть какую-то точку соприкосновения с землёй. А потом он встретил Лиру Белакву, что украла у него бекон при первом разговоре, но наполнила внутренности каким-то трепещущим теплом. Она была похожа на него в детстве, том его не омраченном периоде, когда амбиции и боевой нрав не сопровождались чувством коренной неправильности, а сердце рвалось наружу, навстречу… Лира заставила Йорека отступить, и её напористая уверенность не могла не впечатлить, убедив его пересмотреть свои приоритеты, и всё бы было просто замечательно, если бы на ужине он не услышал, как моряки переговариваются о ней. Лире было двенадцать. Она была похожа на него, и с её появлением на Севере эхо в голове прервалось, будто кто-то наконец избавился от помех, очистив радиоволну. Ей было двенадцать, и он не мог перестать смеяться, думая о том, как чертовски язвительна Вселенная. Пока ночью его не нашли. Они двигались к Больвангару, и дорога заняла куда больше времени, чем они рассчитывали. Собаки уставали, мужчины уставали, одна лишь Лира, казалось, выглядела бодрой, но пусть Ли и замечал, что это напущено, не мог не восхищаться упрямством девчонки. Пусть он всё ещё был не уверен, что-то внутри его упрямо твердило, что это не имеет значения, ведь Лира — такая храбрая и упрямая Лира — заслуживала любви и поддержки просто так. Но он знал, что даже если это так, он позаботится о том, чтобы она была абсолютно готова и хотела связи, платоническая составляющая которой была куда важнее, чем… Тем вечером он ушел ко сну раньше — за ужином от усталости кусок в горло не лез, и он ограничился только прожигающим нёбо чаем, после чего забрался в мешок. И он не знал, сколько проспал, когда это случилось. Это чувство было похоже на пустоту, окружившую его со всех сторон, а затем разлетевшуюся вдребезги от крика, раздавшегося из ниоткуда. В груди заболело, а затем потянуло вперёд канатом, заставляя проснуться, заставляя сесть, заставляя открыть глаза. Он почувствовал сияние ещё до тех пор, как увидел. Холодное, но мягкое, пахнущее елью и мятой, оно окутало его, и он открыл глаза, потянувшись вперёд… Человек светился серебром. Это свечение шло у него из-под кожи, костей, это свечение и было тем, что его разбудило, что окружало со всех сторон. Инстинкты среагировали слишком быстро, он дёрнулся, попятившись, и тут же ощутил охвативший его страх, когда вдруг в тишине раздалось его имя, и он повернулся, и всё исчезло. Эстер обеспокоенно задёргала ушами, когда он всё же смог сфокусировать на ней взгляд. Ли не отводил от зайчихи взгляд, не моргал кажется, даже, чувствуя, как гудит в ушах сердце. Когда он всё же нашел в себе силы повернуть голову, там никого не было. Лишь цыгане в спальных мешках, ворочавшие и похрапывавшие. Он глубоко вздохнул. — Ты видела это? — спросил он шепотом, обращаясь к деймону. Эстер подобралась ближе, нос её подрагивал. — Эстер, ты… — Видела, — так же тихо ответила зайчиха, и сорвавшийся с губ вздох Ли был слишком тяжелым. Плечи его затрясло. Он надеялся, что ему удастся заснуть снова, но это ни к чему не привело. После, должно быть, нескольких часов ворочанья, он бросил попытки. Выбравшись из спальника и осторожно переступая через спящих соседей, он покинул палатку, выйдя на улицу. Ударивший в лицо холодный воздух прояснил мозги. Он плотнее захлопнул куртку и направился на кухню. В помещении было темно, но он смог нащупать фонарь и зажечь его. Пальцы в перчатках подрагивали, когда он щелкнул спичкой, разжигая примус и ставя на него чан с водой. Эстер забралась на стул, нетерпеливо подёргивая лапой. — Кто это был? — спросила она, и Ли усмехнулся, чувствуя, как её настойчивый взгляд прожигает его затылок. — Мне ли знать? Это может быть просто сон. — Мы не делим снов, Ли, — с нажимом произнесла зайчиха, и Ли шумно выдохнул. Пальцы подрагивали, а затем, уже по его команде, стали выбивать короткий, но знакомый ритм, слова к которому возникли в голове сами собой. Он вновь вздохнул, на этот раз — синхронно с Эстер. — Ты ведь знаешь, что это ненормально? — И что предлагаешь делать? — фыркнул он. Вода закипела, и он залил ей сжатые листья, наблюдая, как те раскрываются, отдавая цвет воде. Уже заваренный чай он перелил в кружку. Песня в голове становилась всё громче. — Появятся ведьмы, может, спросим у них, а пока… — Ты не думал, что это может быть он? — Он? — переспросил он, поворачиваясь к деймону. Та, кажется, смутилась, неуютно заёрзав. Ли не понимал суть её вопроса, но в груди вдруг что-то натянулось, и песня заиграла по-другому. — Я просто подумала… Ли не дослушал, точнее — не смог услышать. Голос деймона исчез в шуме наступившей тишины, и он вскинул голову. На секунду ему показалось, что он почувствовал чье-то присутствие и увидел лицо — удивлённое и обеспокоенное — смотревшее прямо на него тёмными угольками глаз, и было во взгляде этом что-то знакомое, будто… За спиной его раздался скрип, и Ли развернулся, на автомате потянувшись к револьверу за поясом, но остановился, заметив зверьком замеревшую в проходе Лиру. Она удивлённо смотрела на него, хлопая глазами. Пантелеймон, лаской выглядывавший у неё из капюшона, передёрнул носиком. — Почему ты не спишь? — спросил он, выдыхая. Присутствие девочки несколько расслабляло его, но сейчас это ощущалось иначе. Он повернул голову, вновь взглянув туда. Никого не было. — Не могу, — ответила она, забираясь на столешницу. Пан из капюшона перебрался ей на колени. Ли протянул ей чашку. — Ты? — Тоже. Лира кивнула. Они помолчали какое-то время, и мысли Ли вновь полетели куда-то вперёд, наткнувшись на стену. Что-то изменилось, он чувствовал это, но не мог понять, что. Связь будто стала… осязаемей. — Что ты знаешь о связи? — спросила вдруг Лира, и он почти вздрогнул, взглянув ей в глаза. На лице девочки была написана искренняя заинтересованность. Эстер подобралась к нему ближе. — Не слишком много, — уклончиво ответил Ли, но Лире этого неожиданно хватило. Она кивнула. — Я тоже. В Иордан-колледже мне рассказывали, что это как Пыль. Только… я не знаю. Я ничего не слышу. — Я тоже, — признался он, и глаза Лиры удивлённо расширились. Эстер пискнула. — Но ты же взрослый! — Это сложно, — ответил Ли, а потом, помедлив, добавил. — Видимо, для всех. Он опустил взгляд на деймона, а потом на то место, где возникло видение. В груди что-то недовольно заскрипело. — Да. Но я спрашивала алетиометр, и он сказал… — Лира замялась. Не знай Ли её, он бы подумал, что она смущена, и тут же почувствовал, как смущение охватывает и его тоже. Сердце забилось слишком часто. — Что? Пан пискнул. Лира вздохнула, пальцами оглаживала лакированные края кружки. — Что он не здесь. Что он будет находить меня снова и снова, но пока он не здесь, — она помолчала. — Может быть, это Роджер. — Может быть. Ли спрятал вздох в глотке чая. Пальцы его подрагивали куда слабее, чем внутренности. Эстер зашептала ему одному: — Она бы не могла так говорить в два. Он кивнул. Не могла. Но это не значило, что он… — Я могу спросить про тебя, — вдруг предложила девочка, и глаза Ли удивленно расширились. Лира, впрочем, выглядела неожиданно воодушевлённой, и золотой компас уже был у неё в руках. — Может быть, так станет понятнее, что… — Не стоит, — покачал головой он. В сознании его возник образ в серебряной дымке. Нос защекотал запах мяты. — Не стоит. Чем бы это ни было, кем бы он ни был, Ли хотел разобраться в этом сам. И он точно знал, кому адресовать свои вопросы.