«Когда вы прощаете, вы никоим образом не меняете прошлое, но вы точно меняете будущее». Бернард Мельцер
— На выход и лицом к стене. Всё те же обшарпанные стены КПЗ с блевотной серо-зелёной краской, облупившейся во всех возможных местах выпуклой завоздушенной корочкой, и всё те же давящие восемь квадратных метров с высокими потолками и блёклой лампочкой в самом верху, которая гасла ровно в десять и включалась в шесть. Знание из рассказов давних знакомых, которое, казалось бы, никогда не понадобится, а какого-то хера пригодилось. Хоть какое-то разнообразие в отведённые законом сорок восемь часов, тянущиеся невкусной резиной-жвачкой, наконец-то привнёс дежурный, открывший на сей раз уже дверь, а не маленькое отверстие в ней, чтобы поставить железную миску с несолёной баландой. Женя неспешно, но с нескрываемым удовольствием встал, неожиданно отметив, как противно хрустнуло даже от такой медлительности правое колено, полушёпотом обозвал себя ебучим старпёром, запоздало опомнившись, что сержант вполне может «не так его понять» и от души вломить первым, что попадётся под руку, а потому теперь уже поторопился выйти в коридор и тут же встал, как ему было велено, вытянувшись в струнку и выпрямив руки по швам. К слову, за все двое суток, проведённых в участке, Баженова не то что не били, но даже и пальцем не трогали. Кшиштовский лишь потребовал от него подпись в протоколе задержания и будто бы брезгливо выпроводил из своего кабинета — никаких допросов, экспертиз или следственных экспериментов, даже никакого засланного казачка не подселили к нему в камеру, чтобы или вытащить информацию, или устроить тёмную за все былые заслуги. Вынужденное одиночество с одной стороны радовало, позволяя мыслям собраться в цельную кучу и аккуратно распределиться по полочкам, но с другой — эти же мысли сжирали Женю так, что уж лучше бы его как следует отпиздили. Стало бы, наверное, легче. — Вперёд, блять, пошёл! Особое приглашение нужно?! Баженов развернулся направо и не сдержал косой улыбки — ну вот, наконец-то, узнаётся родная милиция. По левому боку ощутимо прошёлся кончик плотной резиновой дубинки, а его самого отнюдь не нежно нагнули, перехватывая запястья тугими наручниками. По крайней мере, это уже не грёбаная неопределённость, которой его душили так долго, а вполне себе понятная и объяснимая в подобных местах стабильность. Что бы в дальнейшем ни происходило, примерно свою участь Бэд уже предопределил. По пути от камеры до кабинета начальника отдела по расследованию особо важных дел — вообще даже странно, что Кшиштовский выбрал не каноничную допросную, — Женя бегло прогнал в памяти, что ему разумно было бы сейчас говорить. Напропалую врать и идиотично оправдываться, как когда-то в этих же стенах, пусть и с другим следователем, не то что не хотелось, но и претило. Томимый самым отвратительным на свете чувством незнания, Бэд мог лишь накручивать себя до бесконечности в попытках предугадать, что по итогу случилось с его парнями и в частности с Ануаром: раскололись ли они, только на словах строя из себя бесстрашную борзоту, или держатся в крепких орешках, не сдаваясь ментам до последнего? Вести себя нагло и беспардонно не хотелось вдвойне: во-первых, сейчас такая опрометчивая модель поведения его только погубит, а во-вторых, опыт того-кого-нельзя-называть триггерил до зубовного скрежета и желания крушить всё, что находится под рукой. Кшиштовский, что будто бы забаррикадировался за толстенными томами недавно возбуждённых уголовных дел, скупо кивнул на доклад дежурного о доставлении задержанного и продолжил что-то строчить кривым мелким почерком, не обращая никакого внимания на Бэда. Сержант, видимо, привыкший к подобному игнорированию вечно занятого начальника, тихой поступью вышел, потому Женя решил, что будет тупо — стоять истуканом посреди захламлённого кабинета, и уселся на стул напротив, не дожидаясь особого приглашения. Годами отработанной привычкой Бэд окинул коротким, но цепким взглядом майора, отметив про себя его глубокие морщины на лбу, глаза с полопавшимися сосудами, бледность, едва скрытую за неаккуратно отросшей бородой, а затем уткнулся в красный квадрат на настольном календаре, пытаясь осмыслить стремительный бег времени: кажется, будто бы ещё вчера он чувствовал себя по-настоящему счастливым, встречая Новый год с близким человеком, а сегодня уже — вторник, одиннадцатое января, и ему вот-вот предъявят обвинение. — Пошёл нахуй отсюда, — майор, на удивление, тут же поднял на Баженова взгляд и сунул ему только что заполненный пропуск. — И без тебя дел по горло. Женя нахмурился и перечитал несколько раз разрешение на беспрепятственный выход из полицейского участка, не веря тому, что видят его глаза. Его так просто отпускают? С чего бы? Баженов чувствовал себя, как в дрянных фильмах, где логика пала жертвой тупых сценаристов и криворуких режиссёров, а из всех вопросов в голове крутятся только «как?» и «за что?», однако даже на озвучивание этих вопросов его уже не хватало. Поначалу всё казалось чересчур простым и предсказуемым — Женя не успел пройти и нескольких километров по ночной трассе по Международному шоссе, как его остановили копы и, проверив документы, усадили в бобик, вменив подозрение в укрывательстве опасного преступника и ещё пару мелких статеек до кучи. Но после всё происходящее накатывалось в скользкий и непонятный снежный ком несостыковок и странностей: в управлении его совсем не трогали, словно напрочь забыли о его существовании, пусть и исправно кормили по расписанию, а теперь вот вообще отправляют восвояси. Хотя если это всего-навсего приманка, чтобы втихаря установить за ним слежку, а затем благополучно выйти хотя бы на того же Ануара, то смысл в этом поступке есть — точнее, мог бы появиться, если бы Бэд был законченным дураком. — Мне сейчас совсем не до того, чтобы разгадывать ваши хитровыебанные загадки, поэтому если хотите поймать меня на горячем — не трать своё время, Кшиштовский, — устало проговорил он, устраиваясь на стуле поудобнее и даже не думая сваливать. — Я готов ответить на все твои вопросы, но есть одно «но»: я сам ни хрена не в курсе. А ты, поскольку тоже пляшешь под дудку Усачева, знаешь явно больше, чем я. Майор опасно сузил глаза и, отложив в сторону бумаги, вперился взглядом в Баженова так, что тот невольно поёжился, — всего на секунду, но этого хватило, чтобы понять, какая силища живёт в этой худосочной шпале. Не сказать, что Кшиштовский производил впечатление крутого, страшного полицейского, однако что-то в его тёмных зрачках, нескрываемой гримасе отвращения, бездонных мешках под глазами и бледности щёк пробирало до самого нутра. Наверно, сюда ещё примешивались рассказы Руслана про подвиги его экс-начальника, которые Женя за каким-то хером всё ещё держал в голове, и в целом осознание того, что этот тощий тип не без помощи одного ушлого мудака нагнул всю его группировку так, как не удавалось ещё никому и никогда. Терпеливо выждал момент наибольшей уязвимости и нанёс сокрушительный удар. — Руслан в больнице, — ровным голосом, подавленную надломленность в котором выдали нервные жесты загибающихся пальцев и поджатые губы, сообщил майор. — Слепое ранение в шею, его только сегодня днём перевели из реанимации. «Заслужил», — хотелось выпалить Баженову, но комок в горле и здравый смысл не позволили ему это сделать. Потому Женя промолчал, меньше всего желая признавать, что от этой новости ему на самом деле ни холодно ни жарко, даже не ёкает нигде. Мстить за разруху, в которую Усачев беспощадным тайфуном превратил его и без того далёкую от идеала жизнь, не было смысла, как не было смысла и продолжать обманывать себя и приписывать его подлости и предательству какие-либо оправдательные подтексты. Сложилось так, как сложилось; не скажешь уже, что Бэд не ожидал или не мог предвидеть подвоха, не спихнёшь всё на долбоёбские эмоции и чувства, которые тот умел мастерски вытягивать, как нитки из спутанного клубка, а потому всё, что Жене осталось, — скроить то, что чудом сохранилось, и грубыми стежками постараться сшить хоть какую-то пародию на жизненные лохмотья. — Мне насрать, — вышло резко и жёстко, зато максимально честно. — Сам полез туда, куда не следовало. — А если так? Кшиштовский с минуту покопался в своих многочисленных документах, то и дело бросая нечитаемые взгляды на Баженова, а затем вдруг разложил перед ним фотографии, от одного лишь вида которых Женю, сталкивавшегося на своём веку лоб в лоб со смертью неоднократно и, более того, самолично её вызывавшего, не по-детски замутило. Сапёр, Кир, Ануар и ещё несколько пацанов из числа тех, с кем они проходили вместе огонь и воду, — Баженов задышал глубже, чувствуя, как мутнеет перед глазами и ком в горле поднимается выше, перекрывая кислород и отдаваясь тремором в кончиках пальцев. — Мы вычислили, чьих это рук дело, все виновные будут наказаны. В том числе и тот, кто убил твоего друга, — майор отвёл взгляд и, как показалось Бэду, тяжело выдохнул, но всё вокруг с каждой секундой приобретало расплывчатые, призрачные очертания, оживляя и придавая материальности всем его самым потаённым страхам. — И ещё… Тело Агашкова забрала сегодня его жена, а родственников Тлегенова мы найти не смогли. Поэтому, будь добр, зайди в морг для процедуры опознания. А потом, Бэд, можешь быть свободен.* * *
Его новая реальность — бояться открыть глаза, потому что тогда все его воздушные замки окончательно рассыплются в прах. Новая реальность — бояться услышать не только свою настоящую фамилию, а теперь уже даже имя, потому что любое упоминание о нём рано или поздно неминуемо приведёт к вонючей камере в отдельном блоке для бывших сотрудников. Говорят, условия там гораздо лучше, чем для «простых смертных», говорят, там даже нет общеизвестной устоявшейся иерархии и в целом можно безопасно ронять мыло, говорят, говорят, говорят… Руслану раньше нравилось считать себя экспертом в области всего, но вот наступил тот страшный день, когда нашлась сфера, в которой вообще не хотелось разбираться. От дикой боли, казалось, во всём теле сразу, что постепенно концентрировалась в простреленной шее, скрытой за какими-то трубками и бинтами, от страха за своё будущее, возле которого можно было уже смело ставить штамп «просрано», но более всего — от осознания ненужности и тотального одиночества, на которое он себя никогда не обрекал, но которым обжёгся в момент, когда безоговорочно поверил в собственный успех, его спасали глупые размышления. Мозг по старой привычке генерировал идеи одну за другой, как выбраться из задницы, в которой он оказался: можно обратиться за помощью к Джарахову, у которого связей в высших кругах предостаточно; можно поставить ультиматум коррумпированному генералу на пару с полковником, что упечёт с собой за решётку и их (благо, Усачев собирал на личном компьютере на всякий случай необходимые доказательства); можно соблазнить страшненькую медсестру, что заходила к нему в палату стабильно несколько раз в день, чтобы поменять капельницу, — если не смазливой мордашкой, то хрустящими купюрами — с её нищенской зарплатой в районной больнице в подмосковном захолустье миллиона с головой бы хватило, чтобы она сделала всё, о чём он только её попросит. Проблема заключалась лишь в том, что Усачев не хотел ничего предпринимать. Когда от поглощающих мыслей раскалывалась голова и хотелось сдохнуть, он проваливался в спасительную темноту, и так по бесконечному кругу. «А этот твой сюрприз мне понравится?» «Уехал с Катей». «Стал бы ли Бэд умирать ради тебя, Руслан?» Чужие слова сумасбродным калейдоскопом роились в голове. То и дело вспоминалась ужасающая предсмертная усмешка Тлегенова, а ещё до дрожи пронизывали пророческие слова Юры, который, конечно же, не со сладкой кремовой верхушки жрал эту долбаную жизнь, а с подгоревших низов, а потому многое в ней понимал. И видел что-то такое, что Усачеву казалось недоступным, хотя, в общем-то, всё это время находилось у него под самым носом. Так странно, до слёз смешно и наивно было доверять и верить Баженову, на что-то надеяться, строить далекоидущие совместные планы и мнить себя тем, кто смог наставить бандита с многолетним стажем на путь истинный. Ценой за собственную тупость стало по итогу не только беспросветное разочарование в себе и своём выборе — Усачев ронял злые, горячие слёзы по человеку, который в этой ироничной истории меньше всех заслуживал смерти. Который всегда подставлял своё плечо и сделал для Руслана столько, сколько не сделал никто и никогда. По Киру — теперь уже по-настоящему. И в этот раз Усачеву больше некого винить, кроме себя. «Я ухожу, Руслан, извини». Кир — единственный, кто в результате сдержал своё обещание. Его новая реальность — взглядом бывалого аналитика прослеживать собственную трансформацию от неконтролируемой рвоты при виде крови и трупов до собственными руками совершённого убийства и оправдывать себя тем, что иначе он попросту не мог. И среди всего этого шарахаться от каждого скрипа двери, одновременно боясь, что наручник на его левом запястье отстегнут со словами «На выход и лицом к стене». Как же дико всё перевернулось с ног на голову, он же не хотел, чтобы всё так получилось, правда, не хотел. Старался как лучше, просто пытался выжить в скотских условиях, приспосабливался, как умел. Почему всё так несправедливо? Почему, стоило ему впервые по-настоящему, по-дурацки сильно влюбиться, с ним поступили так?! Кое-как найдя удобное положение на жёсткой койке, Усачев повернул голову и потусторонним взглядом уткнулся в зарешёченное окно. За ним было серо и холодно, тяжёлыми гроздьями падал мокрый снег, что вот-вот превратится в ничто. В бурую сточную воду, по которой пройдутся равнодушные люди своими грязными подошвами. И всё, и конец этой короткой истории, а ведь, возможно, когда-то эти снежинки мечтали плотным чисто-белым покрывалом укрыть неуютный мир. Руслан закрыл глаза и мысленно попросил самого себя поскорее уснуть. Желательно — без привычных кошмаров.* * *
В воздухе резко перестало хватать кислорода, под веками жгло, как от погружения в непроглядную илистую воду. Баженов на ощупь нашёл выступающую металлическую ручку на каталке и судорожно за неё схватился, чтобы банально удержаться в вертикальном положении на ногах, — к счастью, удивительно крепкие пальцы Прусикина сжали здоровое плечо в попытке отрезвить и вернули в реальность. Кажущаяся горячей в гнетущем формалиновом холоде полицейского морга рука и вправду помогла — в момент, когда Ильич отошёл и накрыл лицо Ануара белой простынёй, Женя сумел глубоко вдохнуть и наконец открыть глаза, чтобы уверенно кивнуть в ответ на очевидный немой вопрос: «Подтверждаешь личность Тлегенова?» Злые слёзы отчаянно просились наружу, но это был последний оплот, который остался у Бэда, не хватало ещё совсем позорно поплыть, поэтому он с силой стиснул пальцы в кулак, аж до напряжённой боли в костяшках, и всё-таки заставил себя удержаться на плаву. Пожалуй, этого он инстинктивно боялся, а значит, своеобразно ждал, — но даже в самых смелых своих страшных снах не мог представить, что вывозить весь этот неподъёмный груз ему придётся только на своих плечах. — Здесь и ещё вот здесь, — Прусикин отвёл Баженова к массивному, забитому всякой химией столу и ткнул пальцем в разрешение на захоронение. — Вообще не кровным родственникам не положено, но Кшиштан дал добро, так что забирай Тлегенова, когда тебе будет удобно. — Да нет у него никаких кровных родственников, — с горечью ответил Женя. Пальцы предательски дрожали, подпись вышла корявой и вылезла за пределы предусмотренного поля, но пофиг — Илья молча забрал документы и спрятал их в верхний ящик, даже не глядя. — Все остались в Казахстане, и ни с кем из них он уже лет пять точно не поддерживал контакт. Связался с криминалом, предал семью, род — как же, блять. Недостойный сын. Ещё и девушка, которую он, оказывается, любил, не отвечала ему взаимностью. За это Баженов, пожалуй, корил себя сильнее всего: если бы только он не был настолько слеп, если бы понимал чуть больше, чем хотел, если бы взрастил в себе хоть немного недоступной ему эмпатии, всего этого можно было бы с лёгкостью избежать. Тогда бы Женя ни за что не допустил того, что произошло, тогда бы стал более настойчив и бескомпромиссен, тогда бы… Если бы да кабы. На этой каталке должен сейчас лежать он — что говорить, Бэд уже ощущал себя лежащим на этой каталке. Ильич понимающе вытащил из кармана своего халата пачку сигарет — ментоловых, мать его, — и, сунув в рот одну, безапелляционно вручил вторую Баженову, подкурив прямо от своей, наклонив голову. В кругах Бэда — чересчур интимный жест, за который можно было и по роже отхватить; в нынешней ситуации — настолько похуй, что даже ебучий терпкий и покалывающий стенки глотки ментол ощущался как безвкусная табачная жвачка, которую жуют на автомате, чтоб отпустило. — Ты понял, чьим ножом нанесён смертельный удар, так ведь? — Прусикин выждал небольшую паузу, пока не истлеет сигарета до фильтра, и протянул Жене следующую, чтобы поговорить по душам. — Это был балисонг. Поперечный ранил Тлегенова не особо сильно, а вот колото-резаное в сердце шансов ему уже не оставило. Не ожидал такого от нашей Русланки, честное слово… Пиздец, на что только способна крыса, когда её загоняют в угол. Баженов мог бы поспорить, возразив, что никто Вихлянцева в угол не загонял, мог бы с пеной у рта доказывать, что тот сам проебал своё право быть понятым и услышанным, когда вёл одному ему известную игру и обводил вокруг пальца того, кому признавался в любви, мог бы даже запросто рассказать Ильичу о том, что они принимали за крутого копа мошенника и афериста, которому везло выходить сухим из воды. Мог бы, но не хотел — да и не хватило бы сейчас у Жени сил в чём-то кого-то переубеждать. Ему достаточно было того, что он увидел у Кшиштовского на столе перед тем, как на ватных ногах покинуть его кабинет, — постановления о возбуждении уголовного дела в отношении Данилы Поперечного и Руслана Усачева. Первому вменяется покушение, второму — полноценное убийство. — Крыса и мёртвой способна продолжать распространять инфекционные болезни, — сигарета сломалась прямо во рту, осыпавшись сухим табаком на плиточный пол, и Баженов выплюнул её прямо туда же, ничуть не заботясь о гигиене в месте, где всем уже всё равно. — Спасибо, Илюх. Я заеду за Ануаром на днях, когда разрулю все вопросы с необходимыми службами. Прусикин кивнул, горячо пожав руку Жене на прощание, бросил недокуренный бычок прямо в пробирку с неизвестной мутно-серой жидкостью и уже на самом пороге остановил Баженова максимально неуместным в ауре трупных ядов вопросом: — Что дальше, Жень? Кшиштан запросто мог тебя засадить на года три точно — не проеби последний шанс остаться на свободе. В свете сложившихся обстоятельств — неуместным дважды. — Я ещё об этом не думал, — с кривой гримасой ответил Баженов. — Улечу, наверное, в Штаты. Он должен отдать последнюю дань своим невыполненным обещаниям. И пусть погашать кармические долги уже поздно, это всё же лучше, чем непоправимо поздно. Тяжёлая железная дверь с первой попытки не поддалась и вяло подчинилась со второй. Ничего удивительного, с учётом того, что уснуть в сырой промозглой камере за двое суток получилось лишь ненадолго, и то сон был обрывочным и наполненным тревожными мыслями. А новости последнего часа и вовсе прибили остатки Жениной выдержки — спасали лишь защитная отстранённость, автоматизм, с которым он совершал необходимые действия, и осознание, что убаюкать собственную слабость он вскоре с лихвой сможет, оставшись с ней наедине. — Значит, так, Бэд. Подожди в коридоре — отвезу тебя домой. Десятый час уже, я заработался пиздец — заодно и плечо твоё осмотрю.* * *
Миша с детства любил качественные морализаторские фильмы, где, казалось бы, всегда очевидные, впитанные ещё из детских сказок категории добра и зла смешиваются между собой, превращаясь в неоднородную серую массу с миллионами различных красок, среди которых оттенок мокрого асфальта порой кажется благороднее и честнее «светлого и чистого» гейнсборо. Мечтал даже почувствовать себя в роли любимого киногероя, примерить его маску — и вот, пожалуйста, мечты всегда сбываются там, где ты никогда этого не ожидал. С каждой последующей минутой, проведённой в когда-то ощущавшемся родным участке, Кшиштовскому всё больше хотелось пафосно, как Джонни Юта, выбросить жетон в волну океана. Жаль лишь, что в полиции России не предусмотрены жетоны, как и нет в Москве никаких океанов, кроме муравейно-человеческих в час пик в метро, — а вот отвращение от собственной работы такое же. И назойливое ощущение, что ты чёртов предатель друзей, — тоже. Никому не объяснишь, что Миша не просто связан по рукам и ногам обязательствами и чересчур пристальным вниманием со стороны руководства, никак не докажешь, что, спусти он на тормозах дело Усачева и Поперечного, когда убийство Тлегенова произошло едва ли не на глазах у примчавшихся на звуки выстрелов коллег из химкинского отдела, и следующим наручники наденут на него. Никто не захочет понимать, что за последние пять дней Кшиштовский погряз в моральном дерьме настолько, что впору было уже, как некогда Руслан, оформить себе липовый паспорт и начать жизнь с выдуманного нуля. Причём не с понедельника, как принято, а прямо с сегодняшней пятницы — до понедельника с графиком сна по три часа в сутки и бешеным режимом работы он попросту не протянет. Переломный момент наступил, когда его лично вызвал в штаб генерал, чтобы со всей менторской назидательностью отчитать за, мягко говоря, нелогичное постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Баженова. Дело Усачева у него, естественно, забрали, мотивировав это установленным порядком с одной стороны и конфликтом интересов с другой, — лишь подключив всё своё красноречие и как бы между делом напомнив вышестоящему начальству про факт взяточничества, который мог бы «случайно» выплыть наружу, Миша сумел отвоевать хотя бы Данилу. Наплести с три короба, что лейтенант Поперечный, действуя по его указанию, участвовал в операции по внедрению в группировку Баженова под прикрытием после побега Тлегенова, вывести на необходимую оборону и под личным поручительством освободить из СИЗО, с трудом подбирая слова о том, что отныне путь в полицию ему заказан, — и всё это ценой знания, от которого Кшиштовскому стало совершенно не по себе. — Я, блять, не смогу помочь тебе, пока не узнаю в подробностях, что вчера, ёб твою мать, произошло! — в допросной на следующий день после ареста Миша истерично кричал, смотря в щедро отдающие безразличием голубые глаза, и лишь после, видя тщетность своих доводов, вздохнул и сказал уже шёпотом, нависая над Данилой и почти утыкаясь лбом в его лоб. — Я не смогу помочь Руслану — а ты знаешь, что с ним будет на зоне. Этот аргумент сработал — и вот уже четыре дня Кшиштовский безуспешно пытался пережить заново полтора года знакомства с человеком, которого, оказывается, совершенно не знал. Которого, оказывается, и не существовало вовсе в реальности. Зато вполне объективно существовали ноющая боль в груди, кручение в висках и муки пожирающей совести, мешающей наконец поставить точку в этой грязной истории и умыть руки, признавая, что он отнюдь не должен вступаться за лжеца и предателя. Вместо этого Миша поставил небрежную подпись внизу листа, распорядившись дежурному отправить спецсвязью в штаб блестящую характеристику на майора Усачева, внезапно оказавшегося под следствием, со всеми его заслугами и копиями удостоверений о ведомственных наградах. Покрывать циничного и расчётливого преступника — ещё пару дней назад подобное было для Миши строжайшим табу, сегодня — его сознательный, хоть и мучительный выбор. И пусть это лишь жалкий козырь, который максимум послужит мизерным смягчающим обстоятельством, Кшиштовский через тернии собственных принципов и страхов взращивал в себе решимость на другие козыри. Потому и отпустил Баженова, с горечью понимая, что они с ним, как это ни странно звучит, теперь по одну сторону баррикад. — Товарищ майор, а что делать с ответом на официальный запрос из Норильска? — уже на пороге его догнал неугомонный сержант — Миша грустно усмехнулся, узнавая в методично правильном зелёном пареньке самого себя когда-то. — Мы обязаны переслать его по принадлежности незамедлительно… — Тебе работы мало, прибавить? — гаркнул Кшиштовский, сильней, чем нужно, затягивая на шее шарф. Его душат со всех сторон. — Попридержи пока, я потом сам разберусь. Из участка Миша вылетел пулей, опомнившись уже на середине проезжей части, и остановился на разделительном газоне, запрокидывая голову назад и ловя снежинки широко открытым ртом. Ему срочно нужен свежий воздух, срочно нужны свежие мозги, срочно нужно хоть что-то, что смогло бы разрушить тупик, в котором он глубоко и прочно застрял. Они с Данилой договорились встретиться у входа в больницу — самую обычную городскую, в Химках. Действовать, когда у Руслана из шеи обильным потоком хлестала кровь, нужно было решительно и быстро — уж не до выбора нормальной клиники, тут хоть бы жив остался. Благо, Поперечный умел оказывать первую доврачебную — Кшиштовский же гнал как подорванный на полицейском бобике, пользуясь мигалкой и подгоняющим страхом. Правда, в тот же день, когда Усачева наконец перевели в общую палату, рядом в коридоре установили пост охраны, а самого обвиняемого приковали наручниками к койке, что, в общем-то, казалось даже смешным, учитывая то, что Руслан и дышал-то порой с трудом, совершенно не мог разговаривать и садился на постели только с чьей-либо помощью. Кое-как разобравшись с кипой навалившихся дел, Миша тогда рванул к Усачеву, стараясь не обращать внимания на его синюшный вид и слегка покрасневшие от выступившей крови бинты на шее, — только вздрагивал каждый раз от его надрывного хриплого кашля и кое-как, пялясь на извилистую синусоиду на кардиомониторе, выдавливал из себя рассказ, какое будущее теперь ожидает самого Руслана и Данилу, на которого «браслеты» надели тут же, едва они втроём успели доехать до хирургического отделения. Поперечный, как и обещал, приехал без опозданий — по-честному, пожалуй, и опаздывал Данила в этой жизни исключительно на работу. К слову, встречаться около участка, где позавчера у него отобрали служебное удостоверение и пистолет, он отказался категорически — явно не хотел выслушивать не то фальшивые сочувственные опусы, не то неприкрытое осуждение. Коп, против которого заведено уголовное дело, будь он хоть трижды невиновен, автоматически становится изгоем в полицейских кругах. Обменявшись скупым рукопожатием, мужчины направились в сторону больницы. Всю дорогу шли в абсолютной тишине — настроение, под стать погоде, было таким скверным, что не хотелось разговаривать. Да и к тому же разговоры между этими двумя в последние дни выходили чересчур рабочими и нерадужными — после того, как выдал в допросной всё на духу, Поперечный наглухо закрылся в себе, а сам Миша не находил больше слов, чтобы его оправдать. Понять, почему тот так поступил, — да, легко, а вот оправдать в полной мере не получалось. Зачем он вообще в это ввязался? Почему не остановил Руслана? Почему позволил всему этому пиздецу произойти?! Бравые ребята из Следственного комитета дежурили даже у основного входа в больницу — придирчиво просканировали взглядом невольно поёжившегося Поперечного и кивнули, стоило Кшиштовскому посветить майорской ксивой. «Уёбки следкомовские», — сквозь зубы процедил Данила, как только они с Мишей отошли на безопасные три метра, отчего Кшиштовский ощутимо даже через толстый синтепоновый слой куртки пихнул его в бок. — Только у нас людей, блять, не хватало, а тут, я смотрю, заняться нахуй нечем, — не успокаивался Поперечный и зло стискивал кулак всё больше и больше, на ходу снимая верхнюю одежду под вежливое замечание проходящей мимо санитарки. — Шансов у Руслана ноль, да? Посередине коридора Данила замер, без особой надежды заглядывая в глаза Мише. Врать было бесполезно: кишка у него тонка, чтобы всерьёз бороться против сотрудников этого солидного ведомства, но и спалиться Поперечному, что он рассказал ему всё напрасно, ни в коем случае нельзя. — Сейчас важнее, чтобы он пошёл на поправку. Врач сказал, что первые две недели решающие. Если лечение пройдёт без особых осложнений, то ткани гортани заживут и речь вскоре восстановится. Откровенно тебе скажу: даже к лучшему, что он сейчас не может говорить, иначе «следкомовские уёбки» его бы уже раскололи. У двери в палату путь им преградил один из выряженных в грязно-синюю, сильно смахивающую на чекистскую, форму бугай — Кшиштовскому невольно пришлось вытянуться и расправить плечи, чтобы визуально показаться выше и значительнее. Даниле нечего было предъявить заносчиво оглядывающему их с ног до головы мудаку, он не имеет права на свидания со следственно-арестованным — Миша уже приготовился выдать гору убедительных, давящих на жалость аргументов, но это, к счастью, не понадобилось — «мудак» понимающе кивнул и, отойдя в сторону, привычно уселся за свои наполовину неразгаданные скандинавские кроссворды. — Привет, Рус. Гляди, кого к тебе привёл! На еле слышный скрип двери и преувеличенно бодрый звонкий голос Миши Усачев перевёл отстранённый взгляд — обозначил, что вместе со способностью разговаривать слух хотя бы не потерял, не больше. После того как Кшиштовский вынужденно сообщил Руслану, что Данила сдал его с потрохами, а сам вышел на свободу как ни в чём не бывало — по крайней мере, именно так, наверно, прозвучал его рассказ, судя по гневно и разочарованно сверкнувшим глазам Усачева, — тот реагировал ледяным холодом и нежеланием коннекта на любые потуги и без того вкрай заебавшегося Миши. И он не знал, сколько в этом акцентированном игнорировании было искренней обиды, а сколько — боли моральной и физической. — Здорово, Русик, — Поперечный изобразил на лице улыбку, встретившись взглядом с другом, и тут же нахмурился, как только осмотрел его ничком лежащее тело. — Твою мать, почему ты никому не сказал?! Лицо Усачева дрогнуло, будто от удара, и сам он отвернул голову, уходя от зрительного контакта с Данилой, который зло выматерился себе под нос за собственную безмозглость. Ляпнул, не подумав, тем самым ещё больше усугубив своё положение в глазах Руслана, — для Поперечного подобное не в новинку. Тем более что всему виной то, что он взбесился и разозлился не на шутку, когда заметил прикованную к спинке железной койки левую руку Усачева. «Он же левша», — запоздало догадался Кшиштовский, поражаясь тому, что сразу не увидел и безразлично пропустил бесчеловечное похуистичное отношение «коллег». Положено зафиксировать левую, значит, будет левая, какие тут могут быть нюансы. А каково было Руслану все эти дни изощряться, чтобы написать в оставленном на тумбочке блокноте ответы на вопросы врача или достать предметы первой необходимости свободной правой, задумываться не хотелось. Чувство стыда залило с новой силой. Хреновый, Миша, ты друг, ой, хреновый. Должен же был понять всё сразу, помочь, в конце концов. — Отмычка есть? — глухим голосом спросил Данила. Отмычки у Кшиштовского не было. Благо, затянули «браслет» на запястье несильно — Поперечный почти без труда смог сместить давящее металлическое кольцо повыше и начал аккуратно растирать большим пальцем покраснение на запястье. Усачев по-прежнему не особо реагировал — смотрел лишь своими до невозможного серыми глазами в окно и позволял делать с собой всё что угодно. Рус-Рус, в кого же тебя здесь превратили? — В ближайшее время никакая отмычка ему уже не понадобится, — Миша опустил голову и потёр лысину всей ладонью, признавая собственное поражение. — Сегодня пришёл ответ из Норильска. Максимум завтра я обязан перенаправить его по принадлежности в Следственный комитет, и выяснится, что никакой майор Усачев у них никогда не числился. А там и подлог в считанные дни вскроется. Скорее всего, Руслан, тебя как особо опасного преступника переведут в больницу при СИЗО. Прости, я сделал всё, что мог. Усачев на это по-прежнему никак внешне не отреагировал — только синусоида на экране на пару секунд задёргалась вверх, а Поперечного, который последние трое суток держался на остатках морально-волевых, взорвало. — Да ни хрена, сука, ты не сделал! Какого хера вы вообще этот грёбаный запрос туда посылали?! Ты же знал, блять, что этого ни в коем случае нельзя допускать! На крики Данилы в палату ворвался сначала конвоир, демонстративно держа пистолет наготове, а затем влетела и испуганная медсестра. Вдруг Усачев начал сгибаться пополам от раздирающего рану кашля, он снова задыхался и неестественно хрипел, а по щекам его стекали мокрые дорожки. Не то от болезни, не то от… — Я прошу всех немедленно покинуть палату, — кое-как сохраняя профессиональное спокойствие, совсем ещё молоденькая девушка в белом халате набрала в шприц лекарство и подняла на мужчин усталый взгляд. — Больному становится хуже, имейте вы хоть каплю совести. Это всё-таки больница! Резко схватив Поперечного за капюшон толстовки, Кшиштовский выволок его в коридор и, оттащив на несколько метров, больно толкнул спиной в выкрашенную светло-серым стену. Он и сам не знал, откуда в нём сейчас столько злости и силы, ярость ослепляла, а сам Данила почему-то мало сопротивлялся — зато уставился в упор, безмолвно требуя объяснений. — Думаешь, лучше меня бы взяли за жопу, если бы я чинил препятствие следствию? Ты в натуре считаешь, что так я бы смог помочь Руслану, да и тебе, смею напомнить?! Даня, блять, доверься мне, я хоть один раз тебя подставлял? Миша разжал пальцы, отпустив мягкую флисовую ткань, и как будто сдулся — отступил на два шага назад и вдохнул полной грудью, становясь будто бы ещё худее и меньше. Все эти дни он и ел-то всего пару раз, вообще не отдыхал, зато в процентном соотношении успел нарыть столько, сколько, наверное, за всю свою карьеру не впахивал. И уже почти дошёл до той кондиции, где следует переступить черту. — Правду Руслан говорил, что ты ссаный карьерист и солдафон: шаг влево, шаг вправо от устава и инструкций — расстрел. Ты последних друзей променял на свои ёбаные бумажки! По закону всё сделал, молодец! Жди, скоро новый орден прилетит, начищай грудак. Гневно пнув ни в чём не повинную стену, Поперечный чуть ли не бегом помчался прочь по коридору, расталкивая на своём пути медперсонал и посетителей, и громко, во всеуслышанье, послал нахер попытавшегося отчитать его врача. Откладывать больше некуда — как бы Мише морально ни претило заключать сделку с Баженовым, кажется, это действительно единственный вариант. — Даня, стой! — Кшиштовский с трудом нагнал его спустя минуту на улице и наклонился, опираясь о собственные бёдра и выдыхая сгустки сизого пара изо рта. Правда, по ходу, стареет. — Ты, наверное, прав, я реально веду себя как ублюдок. Просто пойми: не я бы на него завёл дело, так Следком — и, поверь, уже не только за убийство Тлегенова. Один из Бэдовских упырей какого-то хрена дал показания, что Усачев состоял в их группировке. Я знаю, что это чушь собачья, в протоколе это не отразил, но, блять… Из нашего управления забрали дело, я и так тянул до последнего с его передачей и подчисткой. И запрос этот… По-хорошему, я должен был позвонить и потребовать скан-копию ответа в тот же день, — Миша мотнул головой и встал ровно, посмотрев на Данилу в упор. — Короче, есть у меня одна мыслишка… Только пообещай мне, что ты никуда не влезешь. Ты никуда не влезешь, а я по-тихому постараюсь всё решить. Твоё освобождение стоило мне немалых усилий. И непременно будет стоить ещё — дело не закрыто, так что и тебя, и меня по прокуратурам затаскают, не сомневайся. Выслушав до конца, Поперечный сухо кивнул, соглашаясь со сказанным: по всей видимости, в то, что с него снимут все обвинения, он и не верил. Не ухудшать ситуацию, не делать ничего, что навело бы на него лишние подозрения, — всё, о чём просил его Кшиштовский, который, впрочем, знал прекрасно: не тот Даня человек, чтобы послушно сидеть в стороне, пока его лучшему другу грозит реальный срок. Вот и смотрел сейчас на него почти умоляюще, терпеливо дожидаясь прямого вербального ответа. Поперечный курил, неровно затягиваясь, и наконец посмотрел на Мишу, протягивая ему ладонь. Кшиштовский горячо пожал её, стискивая подрагивающие (от холода?) пальцы, и самолично вылил себе на голову ещё один ледяной ушат от мертвенно-равнодушного тона Данилы. — Руслану я благодарен очень за многое. Ты и знать не знаешь, Мих, сколько раз он прикрывал мои косяки, за которые меня должны были выпихнуть под зад ногой из органов. Вечно что-то придумывал, с кем-то созванивался, сочинял докладные и объяснительные, и всё прокатывало, как так и надо, комар носа не подточил. А сколько раз деньгами помогал, когда у меня до зарплаты вонючая пятихатка оставалась! И, если честно, я далеко не каждый раз долг ему отдавал… Да блин, Руслан один-единственный, кому было на меня не всё равно, понимаешь? Блять, Кшиштан, я себе глотку перегрызу, если узнаю, что его всё-таки осудили. Ты правильно сказал: ему ведь на зоне пиздец. В первую же ночь. Как я могу остаться в стороне, когда он в такой жопе? — Ты останешься, Дань, — твёрдо отрезал Миша и пояснил тут же, не провоцируя очередной срыв Поперечного. — Я отпустил Бэда. Пусть он отвечает за свои грехи на воле.* * *
Наверно, никогда ещё Кшиштовский не был преисполнен решимости, как в этот вечер: разогнав весь отдел по домам, чем изрядно удивил вконец заёбанных пацанов, он и сам вышел из собственного кабинета, едва стрелки настенных часов разошлись в противоположные стороны на ровно шести. Прижав зубами уголок пластиковой папки с собранными документами, на которые потратил время потенциального сна, он мимолётной тенью прошмыгнул мимо столпившихся у стойки дежурного граждан, стараясь не отсвечивать, и уже спустя минуту настраивал навигатор, задавая маршрут в Нахабино. Отказывая в возбуждении дела Бэда, Миша ещё толком не осознавал, зачем поступает столь безрассудно: с одной стороны, ни у кого в управлении не возникало сомнений в причастности этого отморозка к произошедшему в воскресенье, но с другой — по сути, на него ничего не было как ранее, так и сейчас. Ну, укрывал друга, сбежавшего из СИЗО, — любой нормальный мужик бы так сделал, положа руку на сердце. Ну, возможно, именно он подстроил его побег — доказательств всё равно никаких, сделано всё было чисто: ни следов, ни свидетелей. Кшиштовский скорее интуитивно оставлял запасной аэродром — и безоговорочно верил в то, что переубедить Баженова у него получится. Когда Миша узнал от Поперечного об «особенных» отношениях Бэда с Русланом, он отнюдь не удивился. Летающие между ними искры были видны невооружённым глазом даже далёкому от светских сплетен Кшиштовскому, у Усачева маньячно горел взгляд от одного лишь упоминания Баженова, что и говорить об их таинственных встречах без тщательной скрытности от чужих глаз. Гораздо больше он поразился тому, что хвалёный Бэд допустил случившееся и позволил своему другу серьёзно ранить любимого человека, а любимому человеку — этого друга убить. Тут уж нравственный выбор куда похлеще Мишиного. Достойный не односерийного фильма, а долгоиграющего нетфликсовского сериала. Миша-то свой, кажется, сделал: в верхнем ящике стола уже лежал заготовленный рапорт об увольнении без даты. Не сможет он больше в полиции, не вытянет. Это место, пожалуй, убило в нём всё то человеческое, что будто бы совсем недавно ещё в нём было, когда он мог позволить себе хулиганить и отрываться на полную, путешествовать по всем странам мира, не задумываясь при этом, как его поведение выглядит со стороны и не нарушает ли он каких-нибудь правовых предписаний и морально-этический кодекс следака. Баженов открыл ворота после, кажется, третьего звонка. Кшиштовский малодушно ожидал увидеть его в нетрезвом состоянии или даже не увидеть вообще — что было бы совершенно не зазорно, поскольку буквально вчера, по Мишиным данным, он устраивал похороны Тлегенова. Однако Бэд, стоящий перед ним в чёрной футболке и такого же цвета домашних штанах, создавал впечатление абсолютно вменяемого человека. Спокойно впустил нежданного гостя в дом и взглядом указал на широкий диван в гостиной. — Чем обязан отважному герою московской полиции? Подозрения с меня ты снял. Повесткой, помнится, вроде как не вызывал. Кшиштовский подчёркнуто аккуратно поставил тяжёлые армейские ботинки в угол, стащил с плеч пальто, каждым своим действием давая понять, что разговор не выдастся коротким, и прошёл внутрь, усаживаясь поудобнее. Без преувеличения, намечалась откровенная игра вслепую, Миша пока ещё не совсем понимал, на какие точки ему придётся надавить, держа в голове чересчур однозначную реакцию Баженова у себя в кабинете, когда предвосхищал его эмоциональный срыв, однако Кшиштовский, доверяя фактам, полагался на то, что в этом они с ним похожи. А факты у Миши были очень красноречивые. — У тебя передо мной должок, Бэд, — начал он, нервно ухмыльнувшись. — Передо мной и ещё перед одним человеком, который вот вообще ни разу не виноват в том, что ты ссыкливый долбоёб. Не ожидавший такого наезда Баженов скорее заинтересованно приподнял бровь — даже отлепился от перегородки, отделяющей коридор от гостиной, которую подпирал спиной последние минуты две, и убрал руки от груди. Уселся в кресле напротив, одёрнул вырез простой чёрной футболки, поправляя бинты, и уткнулся статичным изучающим взглядом на Кшиштовского, без слов побуждая его продолжать. — Как ты, блять, вообще вёл свои дела, если ты не удосуживаешься разобраться в причинах и следствиях перед тем, как рубить сплеча? — любопытство в глазах Бэда вмиг сменилось разочарованием. Он-то думал, что к нему с чем-то серьёзным пришли, а не с голословными обвинениями! Что ж, Миша готов. — А впрочем, похуй, пусть это остаётся на твоей совести. Поэтому ближе к делу. С каких херов ты взял, что твои бабки спиздил Вихлянцев? Непривычная фамилия сорвалась с губ Кшиштовского легко. Заодно и исчерпывающе прояснила Баженову, что Миша знает многое, если не всё, и Бэду бессмысленно юлить и препираться. Не с ним и не сейчас. — Он сам это сказал. Собственными словами через собственный блядский рот, — усмехнулся тот. — Тебе лично? Подготовленный заранее Поперечным, Кшиштовский ждал подобного ответа Баженова. И не сдержал улыбки, когда дерзкая самонадеянность, которую Бэд пытался транслировать, треснула под напором жалких двух слов, произнесённых безапелляционным тоном. — Это что-то меняет? — Баженов сменил позу, напряжённо выпрямив спину, и склонился ближе, опасно сузив глаза. — Правда всегда одна, кому и как ты её ни говори. — Это меняет всё, — покачал головой Миша. — Ты своими же руками поставил Руслана в такие условия, когда любое слово сыграет против него. Скажет «нет» — не поверят и грохнут, промолчит — не станут терпеть и грохнут, предварительно ещё помучив. Остаётся только сказать «да» и надеяться, что тебя зауважают хотя бы за смелость. А ещё что за тебя вступится тот, кто обещал. Броня Баженова расходилась по швам — Кшиштовский, не один год плотно работавший с личным составом, в психологии кое-что понимал, а потому продолжил давить, зная, что вот-вот дожмёт. Осталось совсем немного, Бэд уже начинает сомневаться, хоть ещё каких-то пять минут назад давал башку на отсечение за ту одну правду, которую поставил на чашу весов. — Ладно, хер с ними, с деньгами, — блуждающий взгляд Баженова наконец замер, теряясь где-то на уровне Мишиной густой бороды, а в голосе его послышался звонкий металл. В борьбе с самим собой Женя Бэду пока проигрывал. — Он натравил на нас ментов. Из-за него все мои пацаны либо погибли, либо сгниют в тюряге — или ты и это станешь отрицать? К концу фразы Бэд перешёл на злой рык и с силой сжал подлокотники кресла так, что Кшиштовский аж невольно поморщился. И решил наконец переходить от слов к действиям — вынул из внутреннего кармана затасканного кителя папку и посмотрел на Баженова так, будто собирался прожечь в нём не одну дыру. — А теперь слушай, блять, и не перебивай. Это — скриншоты с записей видеокамер в вип-зале в Шереметьево, — Миша вытащил из папки первый файл с распечатанными фотографиями и следом швырнул на стол и второй. — Это — выписки из банковского счёта Екатерины Романовны Трофимовой, открытого пару недель назад. Внушительная сумма для девушки, не имеющей официального дохода, не правда ли? Фотки, как она развлекается в Японии, думаю, найти в её инсте ты и сам в состоянии. Откуда деньги, как считаешь? Может, прежде, чем обвинять того, на кого тебе тупо указали пальцем, вспомнишь, чего и как распиздел своей бабе? — А может, ты, блять, повыбираешь выражения в моём доме? Бэд приподнялся на месте и с силой сжал пальцы в кулак. Скулы его задёргались от злости, но всё это вызвало у Кшиштовского только моральное удовлетворение. — Это — выписки из счетов Руслана Эдуардовича Вихлянцева — ровно за день до поездки в Питер он запросил в банке выдачу наличных на круглую сумму, а деньги забрал на следующий. Подпись его подлинная, я её по одному взмаху узнаю — Руслан, несмотря на вымышленную фамилию, свои ёбнутые закарлючки не менял. Короче, снял он бабки, чтоб у тебя пиздануть, по-любому, — Миша говорил монотонно, позволив себе сарказм только в конце, и неотрывно следил за непрекращающейся трансформацией Баженова: теперь тот откинулся на спинку кресла почти болезненно и больше не делал попыток психовать и огрызаться. Потому он продолжал беспощадно добивать Бэда, вколачивая последние гвозди в гроб его былой уверенности в подлости Руслана. — Ах да, ещё. Распечатка звонков за девятое число из зоны Алтуфьево. Восемнадцать сорок две — анонимный звонок в полицию о готовящейся за городом заварушке. Знакомый райончик? Номер, кстати, до тех пор никогда не обслуживался, сим-карта левая. Катерина красиво обставила тебя, Женя, а ты и рад, блять, спустить всех собак на того, кто тебя, вообще-то, чуть ли не с того света вытащил. Не давая Баженову опомниться, Кшиштовский выудил последний и главный свой аргумент — сложенный вчетверо лист формата А5, вырванный из знакомого обоим блокнота. Бэд выхватил его из руки Миши нетерпеливым движением и неслушающимися пальцами развернул то, что оказалось рисунком. Точнее, не просто рисунком, а его выполненным карандашом портретом — схематичным, штрихованным, кое-где с едва заметным нажимом графита, зато с бросающимися в глаза выдающимися скулами, большими выразительными глазами и мягкой, еле наметившейся на тонких губах улыбкой. Но детальнее всего были изображены руки: напрягшиеся мощные вены, эстетично, с выверенным старанием прорисованные длинные пальцы, красивые, ровные линии — кое-где виднелись аккуратные следы от ластика, и становилось сразу понятно, что этой части портрета автор уделил особое внимание, что-то изменяя и переделывая не раз, чтобы каждая мелочь получилась идеальной. В правом нижнем углу стоял размашистый автограф Руслана и мелким каллиграфическим почерком была сделана аккуратная приписка: «Иногда рисую, Жень. Но только самое дорогое». — Похоже это, блять, на того, кто решил развести тебя на бабки и кинуть за решётку? Ещё, кстати, при обыске у Агашкова в машине среди вещей Усачева найдена коробка с мерчем «Звёздных войн», адресованная, судя по словам Поперечного, тоже тебе. Если хочешь — заберёшь, я не стал её отдавать. Баженов разжал пальцы — рисунок в них дрожал в воздухе безбожно, как у алкаша с многолетним стажем, — и второй рукой потянулся к стоящему рядом на журнальном столике графину. Налил в стакан и осушил его в три глотка — Миша на всякий случай принюхался и мысленно выдохнул, когда понял, что это всего лишь простая вода. — Я не знаю, что на всё это сказать, — наконец глухо выдавил из себя Женя. — Я не знаю… От пристального взгляда Кшиштовского не укрылось то, с какой жадностью и одновременно с неверием Баженов смотрел на собственного бумажного двойника. Трогательный жест — не очень щедрый на громкие слова Руслан лучше и не сумел бы выразить свои чувства. Мише даже не по себе стало, когда он впервые обнаружил этот рисунок во внутреннем кармане куртки Усачева, — забрал ещё по пути в больницу, не придавая значения безымянной записке, и на автомате бросил в свой рюкзак, а позже, когда пытался судорожно придумать, что же дальше со всем этим пиздецом предпринять, развернул листок и обомлел. После мучительного, раздирающего развода он уже и не верил, что люди ещё способны на высокие чувства. — Зато я знаю, что тебе нужно делать, — Кшиштовский внимательно посмотрел в глаза Бэду. — Попросить у Руслана прощения за то, что ему пришлось пережить из-за тебя.— — // — —
Спали они обычно на одной кровати, но порознь — под разными одеялами, в разных углах. Усачев жутко ворочался во сне, толкался острыми локтями и коленями, а ещё мог двинуть конечностями так, что мало бы не показалось, — потому, обеспокоенно осматривая тугую повязку на Женином плече, Руслан жёстко, не допуская возражений, сказал, что ляжет на противоположную сторону и постарается максимально отгородиться, чтобы ненароком не сделать больно. Или вообще в другую комнату уйдёт, но тут уже своё веское слово сказал Баженов. После ранения Женя обычно проваливался в крепкий, глубокий сон до самого утра — организм выдаивал все силы на восстановление. Но сегодня Баженов разлепил глаза, когда в огромном окне напротив вовсю царила беспроглядная ночь, не сразу поняв, что именно внезапно его разбудило. — Нет, пожалуйста, не надо… Нет, Кир, не умирай, ты нужен мне! Кир! От неожиданного крика всю сонливость как рукой сняло. Руслан метался на постели, запутавшись в коконе из одеяла, отчаянно пытался выбраться из искусственной западни и — Женя и ночник включил, чтобы убедиться, что ему не показалось, — растирал по лицу горячие слёзы. Он сейчас существовал в липких лапах захватившего его кошмара, очевидно заново переживая самые страшные времена в жизни, и совершенно не отзывался ни на звуки своего имени, ни на осторожные похлопывания по щекам. Баженов выть готов был от осознания того, в каком персональном аду всё это время находился его Руслан. Днём держался из последних сил, балансируя между необходимостью выжить в полиции и своими личными интересами, выжимал из себя последние силы, а ночью… А ночью вновь и вновь возвращался в проклятый июнь, разделивший его жизнь на «до» и «после». — Тише, иди сюда, — мягко, ласково проговорил Женя и, не дожидаясь, пока вырвавшийся из сна Усачев хотя бы кивнёт, крепко-крепко прижал его к себе. — Всё это уже позади. Я больше не позволю никому причинить тебе боль, тебя обидеть, слышишь? Я рядом. Руслан кусал губы и крупно вздрагивал, с силой сжимая здоровое плечо Баженова, цепляясь за него, как за последнюю соломинку. Даже в таком, полусознательном, состоянии он помнил, где у Жени рана, и старался ему не навредить — ну, или так случайно совпало, но Баженов предпочитал думать о первом. Наутро Женя мялся, не зная, как подступиться к необходимому разговору, повторить уже адекватно воспринимающему реальность Усачеву, что впредь обязательно его защитит, если понадобится. Начал Баженов с того, что Руслану этой ночью снилось что-то явно нехорошее, но Усачев посмотрел на него с широкой улыбкой и отрицательно мотнул головой: — Ты чего, Жень? Да я спал как убитый. Так Баженов ничего и не сказал. Но мысленно поклялся себе выполнить данное обещание во что бы то ни стало.— — // — —
И не выполнил. Баженов на мгновение закрыл глаза и открыл их уже другим человеком — не мог тот, кем он был в последние дни, оказаться настолько тупоголовым идиотом! А ведь Руслан просил его дождаться. Видимо, вкладывал в эту простую просьбу громадный посыл верить ему, а Бэд оказался глух и слеп по отношению к тому, в чём его усиленно старались убедить. Ануар, очевидно, действовал по незнанию, точно так же обманутый и обведённый вокруг пальца, но он и не сумел бы никак в той ситуации быть объективным. А вот Баженов… Дурак, какой же он дурак! Урод и конченый придурок, едва не погубивший жизнь любимого человека! Сорвавшись с кресла, Женя заметался по гостиной из угла в угол, то сжимая лохматые волосы у корней, то нещадно пиная сбившийся в гармошку от собственных резких шагов ворсистый ковёр. Кшиштовский наблюдал за его почти истерикой молча и, только когда, видимо, ему это надоело, снова твёрдо, но спокойно заговорил: — Ты хоть в курсе, что на него завели дело по совокупности преступлений? Убийство, подлог, мошенничество — в общей сумме лет на пятнадцать-двадцать строгача. Мой знакомый адвокат уже взялся за работу, но зацепиться пока ему не за что — ты и сам знаешь, что вляпался Вихлянцев по самые яйца. А там, где закон бессилен, помочь сможет только беззаконие. Поэтому я здесь, а не чтобы вправлять тебе мозги и залечивать твои душевные раны. Казалось бы, что может быть хуже того, что Баженов услышал до этого? А выяснилось, ещё как может! Женя застыл посредине комнаты как вкопанный с зависшей в воздухе стиснутой ладонью, прибитый ещё одной пиздецовой новостью. — Что я могу сделать? У меня больше нет людей — не осталось ни одного! — вскрикнул он, с каждой секундой всё больше осмысливая неотвратимый локальный апокалипсис. — Руслан все эти месяцы, по сути, действовал один, и ничего, — делано равнодушно пожал плечами Миша. — Мы с Поперечным и знать не знали, какие схемы он втихую проворачивает, и если и помогали ему, то только по его продуманным расчётам. Будь сейчас на твоём месте, он обязательно нашёл бы какой-нибудь выход. Времени у тебя максимум до понедельника, Бэд. Ровно два дня. Потом из санчасти «Матросской тишины» ты его, как Ануара, не вытащишь. С этими словами Кшиштовский разбито поднялся с дивана и направился на выход, не оглядываясь. Провожать его или что-то отвечать Баженов не и не думал — ему бы самому на части собраться после всего, что он здесь сейчас увидел и узнал. Услышав, как аккуратно закрылась дверь, а следом захлопнулись ворота, и оставшись наконец наедине со своей слабостью, Бэд заорал во всю глотку и протяжно выдохнул, без сил опускаясь на многострадальное кресло. Давай, блять, соображай… Ведь, правда, безвыходных ситуаций не бывает. Тому же Руслану было ну вот совсем не легче. Единственный друг, как он думал, мёртв, вокруг — чужой город, чужие люди и чужеродная полиция, и где-то незримо рядом — его жестокие враги. И, тем не менее, он умудрялся не опускать руки и действовать, разрабатывал хитрые многоходовки и воплощал их в жизнь. Да, скорбил по Киру не меньше, чем сейчас скорбит по Ануару Баженов, но не сдался, а упрямо пошёл дальше, движимый своей высшей целью. Блять, ну должно же быть хоть что-то! Женя опять вскочил на ноги и затрепыхался раненым зверем. Его агония продолжалась долго, за два с половиной часа он успел скурить полпачки, вдоль и поперёк прошерстить телефонную книгу, то и дело замирая пальцем около контакта Макса. Есть проверенный вариант, вот только чего на сей раз потребует Голополосов, приходилось лишь предполагать. Да и тогда Бэд продумал весь план до мелочей и прислал своих парней, попросив, в сущности, лишь контроль и координацию оговоренных действий, а сейчас у него ни парней, ни денег, ни, собственно, идей. «Будь сейчас на твоём месте, он обязательно нашёл бы какой-нибудь выход». Женя раз за разом прокручивал в голове всю ту лавину слов, что вывалил на него Кшиштовский, зацепившись за, пожалуй, самые меткие из них. Понимая, что банально зациклился, Баженов в мыслях промотал диалог обратно, стараясь нащупать то, что упустил. Если Руслан бы что-нибудь придумал, значит, надо мыслить как он. С чего бы начал пытливый аналитик Усачев? Со сбора доступных фактов и анализа полученной информации, очевидно. Следующие пятнадцать минут Баженов позорно утыкался невидящим взглядом в принесённые на блюдечке Кшиштовским доказательства. Помимо основной работы, тот явно, скрываясь от начальства и Следственного комитета, параллельно проводил собственное расследование и пытался во всём разобраться. Что делал в это время Женя? Жалел себя, блять, и ненавидел всех вокруг, включая и себя тоже. И тут Баженов нашёл, за что ему ухватиться. Бред, конечно, но хотя бы мысли переключит. Он скачал инстаграм, который не так давно удалил, когда из его жизни исчезла Катя со своим заискивающим: «Жень, ну поставь лайк, плиз, на мою крайнюю фотку!», и, помучившись с восстановлением пароля, ткнул на её аккаунт. Да, страдалицей Клэп точно не выглядела — а ещё сменила имидж, перекрасилась в светлый и вовсю постила красивые виды зимнего Токио с длинными текстами в описании. Вряд ли, конечно, с учётом шестичасовой разницы во времени она ему сейчас ответит, но ждать до утра Баженов не стал. Долго над формулировкой не думал — спросил лаконично, ничуть не сомневаясь, что Катя, как и всегда, поймёт.Это правда?
От неожиданности Женя чуть не выронил из пальцев вибрирующий телефон — Клэп перезвонила ему почти моментально, будто только и делала, что залипала взглядом на экран в надежде на «весточку» от экс-жениха. И заговорила в трубку быстро-быстро, слегка заплетающимся языком, отходя всё дальше от громко играющей музыки: — Что бы ты ни имел в виду — да. Да, это правда, что твои деньги забрала я. Я случайно услышала ваш с Ануаром разговор, где они находятся, а уж где расположено то самое «ваше место», догадаться из твоих рассказов было нетрудно. Да, это правда: я обманывала тебя всё это время и обманула и в этот раз, вовремя поплакала Ануару в жилетку и удачно подставила Руслана. Правда, что навела на вашу сходку копов я. А ещё правда, Жень, что я по-прежнему люблю тебя, потому и спасла твою жопу от ментов дважды, как последняя дура. Только обратно я тебя к себе уже не приму, не рассчитывай. Знаешь, ты обладаешь потрясающим талантом проёбывать тех, кто тебя любит. — Спасибо, Катя, — сказать, что у Баженова отлегло от сердца, — ничего не сказать. Этого у Клэп не отнять: она всегда чувствовала его как нельзя правильно и сейчас подтвердила то, что он и надеялся услышать. — За честность хотя бы сейчас. На том конце телефонной линии послышались помехи, подозрительно похожие на сдавленные всхлипы, однако Катя быстро взяла себя в руки и как можно более безразличным тоном задала риторический вопрос: — Хочешь ещё немного честности? Ты самодур, Баженов. Втирал мне про то, на какого ублюдка вы въёбывали когда-то давно с Ануаром, ненавидел его, но ты сам оказался ещё хуже. Твои ребята мертвы исключительно по твоей вине. Да, я всё знаю, по наследству от Агашкова мне достался знакомый коп в штабе. И Руслан… Как бы я к нему ни относилась, я не дура и не слепая — прекрасно видела, как ты на него залипал. В том, что с ним случилось, тоже ты виноват. Легко принимаешь решения, которые выеденных яиц не стоят, зато пасуешь и засовываешь башку в песок там, где эти яйца надо плотно сжать в кулаке и начать шевелиться. Пиздец, я больше года прожила под одной крышей с плавающим в проруби говном! Искренний, болючий и правдивый монолог Клэп Женя не перебивал — выслушивал внимательно, монотонно кивая на каждое её рубящее правду-матку слово. Он и сам ощущал ровно то же самое дерьмо, что так беспощадно вылила на него Катя, и возненавидел себя в разы больше, чем до сегодняшнего дня. Сбросив вызов, Баженов, что внезапно обнаружил себя сидящим прямо на полу, почувствовал нечто вроде просветления. Решение ведь маячило вокруг да около — да поможет ему Макс, куда он денется, хоть и сам не будет об этом до поры до времени знать. Голова по-настоящему опасного преступника взамен на свободу один раз оступившегося Руслана Вихлянцева сойдёт за выгодную оферту для продажных следкомовцев. Всё в этой жизни покупается — урок, усвоенный Бэдом от Кира на всю жизнь. Агашков бы сейчас, если бы был жив, его, наверно, ко всем херам придушил бы. Тому, как он относился к Руслану, любой бы позавидовал — Женя и сам, если честно, в глубине души сожалел, что так и не смог стать Киру на самом деле близким. Понял его прекрасно, перешагнул через предательство и постарался сделать верным себе — да вот, по ходу, не знал, что верность зарабатывается другим путём. И вправду, самодур. Не давая себе права зассать и опять засунуть башку в песок, Баженов коротко выдохнул и быстро набрал номер, который в числе прочего оставил ему Кшиштовский. Несмотря на позднее время, Миша ответил на звонок буквально спустя несколько гудков. — Сможешь организовать мне встречу с какой-нибудь шишкой из Следкома? Я готов сотрудничать со следствием и рассказать в чистосердечном всё.* * *
Его новая реальность — проснуться очередным муторным утром и вместо привычных решёток на окнах увидеть еле пробивающийся, но упрямый солнечный свет за невесомыми, прозрачно-белыми занавесками. Накануне вечером — кажется, вчера был вторник, по крайней мере, этот день криво зачёркнут им в блокноте возле подушки последним, — он точно засыпал в своей душной палате в местечковой больнице, от запаха которой тошнило. Здесь тоже пахло лекарствами, однако как-то не так — более живительно, что ли. Руслан не знал, как описать это ощущение, но оно ему неожиданно понравилось. Он помнил, что та страшненькая, но искренне сочувствующая ему медсестра сделала какой-то укол и с тёплой улыбкой пообещала, что скоро его мучения закончатся. Она и раньше ему это говорила, хоть и не улыбалась при этом, и он, конечно же, ей не верил. А выходит, она не врала? Надо, если, конечно, случится чудо и его не отпетушат на зоне и там же не пырнут заточкой как мента-вафлёра, и впрямь отблагодарить её миллионом. Нет, само собой, врала — он просто сейчас опять в плену у своих омерзительных снов, вот и всё. Не мог он за одну ночь телепортироваться во вроде как цивильное место и уж точно не мог сидеть на стуле рядом Баженов — сидеть и смотреть на него как, так смотрят на самое дорогое. Сидеть и держать его за руку, как сам Руслан когда-то держал за руку раненого Женю, и осторожно касаться его пальцев губами, переходя на ладонь. По сердцу ударило душераздирающими флешбэками, резануло до боли и нового жжения под веками. Совсем забывшись, Усачев набрал побольше воздуха, выталкивая из себя ставшее роковым между ними: «Сядь ближе», но на деле вышел только жалкий задушенный хрип. И хорошо, что он сейчас не может говорить: Руслан — плохой актёр, он раскололся бы на первой же минуте и простил бы этому ублюдку всё — просто за то, что он вдруг оказался рядом. Даже если сейчас это всего лишь очередной его кошмарный сон. Как всегда, красивый, хоть и небритый и в слегка грязной толстовке. Зато живой и искренне улыбающийся. Какая же у него улыбка!.. И руки, и… — Очень хорошо, что ты сейчас не можешь говорить, — будто бы прочитал его мысли Баженов. — Значит, внимательно меня выслушаешь и не станешь спорить, — он отнял ладонь Усачева от своего лица, но из пальцев не выронил и только сильнее сжал её, привлекая внимание. — Осталось совсем немного времени — меня отпустили к тебе всего на пару часов. Усачев нахмурился от непонимания этих странных фраз — Женя же продолжал говорить, и говорить такое, от чего сердце у Руслана грозилось выскользнуть из груди. — Ты по-прежнему мой, и мне по-прежнему похуй — только дождись меня, хорошо? Ты потерял Кира, я — потерял Ануара, и теперь мы не можем потерять друг друга. Пожалуйста, Руслан, давай хотя бы нас не проебём? Всем своим нутром Усачев хотел бы сейчас броситься в объятия к Жене, стиснуть его в своих руках так, чтобы у того рёбра треснули, наорать на него, высказать, выплеснуть всё, что накипело, но он не мог. Вместо этого Руслан вырвал руку из отчаянно стискивающих её пальцев и отвернулся к стене, неуклюже задев неизвестный датчик. — Да не мучай ты его, не понимаешь, что ли? Не хочет пациент тебя видеть, не хочет он с тобой разговаривать! — назидательно проговорила вошедшая на тревожный сигнал медсестра и принялась суетиться около Усачева, поправляя отклеившийся на сгибе локтя пластырь, что удерживал на месте толстую иглу капельницы. — Правильно говорю, пациент? Ты хоть на кнопку нажимай, если что-то не так, ладно? А то ж меня твои друзья четвертуют, если с тобой, не приведи Господь, что-то случится. Так, всё, успокоительное тебе добавила, выдыхаем, не берём дурного в голову! Не приходил никто сюда, тебе показалось! Не было здесь никого, да, говорю. Руслан посмотрел на располневшую женщину почти ненавидяще — что ты несёшь, дура?! Она до раздражения долго возле него крутилась, заслоняя доступ бокового зрения, регулировала систему и интенсивность купания, а когда наконец отошла от его койки, никакого Баженова в палате не оказалось. Померещилось, наверное. Или нет? Всё равно, даже если да. Разве это что-то меняет? А может, поменяло бы, если бы он успел хотя бы кивнуть?.. Нет, это ты дурак, Вихлянцев. А ещё как был лжецом, так им и остался.