Red Shadows

В бешеном темпе бегущих дней прошёл месяц. И именно в этот период Люк понял, что теперь, отмечая день рождения своей дочери — и неважно, месяц ей исполнится или пять лет, — этот день будет ещё и годовщиной со дня смерти Джейн, и этот факт его чертовски напугал. Хеммингс, вообще-то, не справлялся. То есть, с делами и расписанием дня у него все было отлично: Микки совершенно не доставляла ему неудобств, а ему нравилось кормить её, одевать на прогулку, играть, чтобы малышка заинтересованно смотрела на него своими большими синими глазами. Как бы сильно Люк ни любил этот цвет, в глубине души он всё ещё надеялся, что к двум-трём годам цвет глаз девочки изменится на изумрудный: такой, какими были глаза её матери. Тем не менее, Люк не вывозил моральную часть этого сложного испытания, которое выпало на его долю. Он засыпал в слезах и часто только благодаря алкоголю, руки чесались вновь начать курить (Джейн отучила его ещё когда сама училась в школе, а теперь вроде получалось так — нет её, нет и смысла больше держаться). Люк действительно по вечерам доставал бутылку виски и наливал себе совсем немного, оправдываясь перед собой тем, что не может нормально уснуть, и это действительно помогало ему немного отвлечься и забыться. Он не терял себя в этой чертовой бутылке, скорее считал это лекарством. Но ведь всем известно, что даже лекарства принимают курсами, а не в течение всей жизни. Благодаря алкоголю он мог спать всю ночь без пробуждений, а без него его ожидали бесконечные приступы бессонницы. Микаэла совсем не тревожила его по ночам: если она вдруг начинала плакать, Люк, даже не совсем проснувшись, брал её на руки, садился обратно на свою кровать, чтобы закутаться в одеяло, и мягко укачивал её. Иногда он шептал что-то ей на ушко, чаще — напевал колыбельные, тихо, под нос, но это было идеально для ночной обстановки. Сначала, замолкая, она смотрела на него с любопытством, мелодия, приятная уху, помогала ей успокоиться, потом её глазки слипались, и она вновь засыпала крепким сном. Её взгляд всегда был чрезвычайно внимательным и словно понимающим, как будто она осознавала всю ситуацию, жалела Хеммингса и оценивала его старания по достоинству. Когда Микки засыпала окончательно, Люк оставлял нежный поцелуй на её лбу и опускал обратно в колыбельку, которая стояла прямо рядом с его кроватью. В такие моменты он чувствовал странные приливы согревающего солнечного тепла внутри, которое распирало его, словно эти лучи так и стремились выйти наружу. Он не был ни капли зол из-за того, что в три часа ночи его разбудили плачем — наоборот, он был даже рад возможности подержать на руках свою дочь и успокоить её, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Это был один из похожих друг на друга вечеров. Люк сидел за кухонным столом, из шести лампочек на потолке он включил только две. Перед ним стоял стакан с виски, и парень медленно прокручивал жидкость по стенкам бокала. Микки спала в гостиной, и он уложил её там, потому что пока не хотел идти на второй этаж, в свою спальню, и боялся не услышать, если что-то случится. Сделав глоток напитка, он вдруг почувствовал сильнейшее отвращение к себе и, резко встав, вылил остатки в раковину. Приступ какой-то ярости моментально охватил его, поэтому он схватил оставшуюся бутылку виски и тоже перевернул её, выливая содержимое. Прозрачно-коричневая жидкость медленным потоком капала на плитку, и Люк почувствовал злость — на себя, на жизнь, на этот мир. Когда последние капли виски оказались в раковине, он размахнулся и, резко развернувшись, бросил бутылку в стену позади него. С громким треском она разбилась, и осколки звонким водопадом посыпались на пол. На секунду замерев, Хеммингс попытался отдышаться. Он ощущал сильнейшую ненависть к себе, и никто не мог помочь ему справиться с ней. Никто, кроме тех людей, которых с ним уже не было. Парень прислушался к звукам из гостиной: было тихо, а значит, что удивительно, звуки не разбудили малышку. Люк вдруг понял, что ему плевать абсолютно на все, и, присев на корточки, начал собирать осколки в мусорное ведро прямо голыми руками. Его глаза слезами затуманили боль, ярость и обида, и очнулся он лишь когда всё стекло было выкинуто, а его руки — изрезаны в кровь острыми краями. Чертыхнувшись, Люк направился в ванную быстрым шагом. Обработав раны, он решил перемотать руки бинтами, потому что они уже начали жутко саднить. Всё это время из его глаз отчаянно капали слёзы, но он, по-прежнему молча презирая себя, лишь шмыгал носом, вытирая их со щёк. Его беспорядочные резкие действия вдруг прервал плач Микки. Люк, бросив аптечку открытой, как было, буквально побежал в гостиную. Уже через несколько секунд ребёнок был на его руках, а он сам — на диване, укачивая её. Его объятия и прикосновения всегда действовали на неё успокаивающе: она будто доверяла ему с самого первого дня, как увидела. Вот и теперь, он качал её, шепча на ушко совершенно бессмысленные вещи, его глаза то и дело наполнялись слезами, но малышка больше не плакала, медленно засыпая. — Я не знаю, как мне стать для тебя самым лучшим отцом, солнышко. Мне кажется, я даже на «быть просто нормальным папой» не гожусь, — Люк в отчаянии шептал, вглядываясь в черты лица его дочери. Она почти уснула, да и даже если бы бодрствовала, не смогла бы понять, о чем он говорит. На это Хеммингс и рассчитывал: вроде и не сам с собой разговариваешь, но никто не больше узнает, а легче действительно становится. Когда Микки уснула совсем, он переложил её в кроватку, а сам сел рядом, локтем опираясь о бортик, чтобы наблюдать за её сном. — Надеюсь, я справлюсь, Микки. Потому что больше всего я не хочу разочаровать тебя. Нам ещё предстоит пройти через многое, поэтому мне стоит наконец взяться за дело, прекратить пить, задуматься о будущем... Но я не могу, — его речь становилась все более бессвязной, потому что в голове появлялось все больше мыслей, и он не успевал их высказывать. Внезапно Люк понял, что держать в себе это всё больше не представляется возможным, и взял в руки телефон, набирая номер Эштона. — Привет, — он заговорил сразу же, как только друг взял трубку. — Может, я поздно звоню, но я схожу с ума от одиночества. А Микки не нужен сумасшедший отец. Ты не сможешь приехать прямо сейчас? — и тут же добавил, не дожидаясь ответа. — Я просто хочу с кем-нибудь поговорить. — Блять, Люк, надеюсь, у тебя ничего не случилось, — Эштон хмыкнул, но его голос звучал взволнованно. — Девять вечера для меня это ещё рано. Я скоро буду. Поблагодарив его, Люк отложил телефон и вновь склонился к малышке, оставляя поцелуй на её лбу. Парень немного остыл после произошедшего, руки теперь неприятно болели, хоть и были все перемотаны, а во рту стоял горький привкус виски вперемешку с кровью из прикусанной губы. — Черт, Микки, твоему отцу двадцать девять, — он вдруг горько усмехнулся. — Да я ведь никогда в жизни не смогу найти с тобой общий язык. Для тебя я всегда буду из другого поколения, — отчаяние вновь проступало в его голосе. — Ну и кому я вообще, блять, сдался? — он еле сдержался от того, чтобы выкрикнуть это в полный голос. Гостиная была погружена в тёплый полумрак. Из всех ламп на люстре Люк включил только три. Микки вдруг снова захныкала, ворочаясь, но не проснулась. — Если бы Дженни была здесь, она бы точно знала, что сделать. — Люк вдруг тихо всхлипнул. — Она бы уравновешивала нашу разницу в возрасте, обработала бы мне сейчас эти гребанные порезы... Да что там, их вообще не было бы на моих руках, если бы она была здесь, — холодная дрожь прошлась по его спине. — Мне нужно двигаться дальше и прекращать это нытьё, а я продолжаю скучать, — он снова почувствовал вскипающую злость, и сжал ладони в кулаки, ногтями впиваясь в кожу, чтобы случайно не ударить в стенку. Эштон действовал настолько оперативно и продуманно, что уже через двадцать минут оказался возле дома Люка, да ещё и не один: он решил, что Хеммингсу не помешает освежиться, и взял с собой Стайлсов, потому что они могли и были только рады посидеть с малышкой. Люк, открывая дверь, не ожидал увидеть такое количество народу, потому оторопел, медленно пропуская их внутрь. — Люки! — Дерек, который был с ними тоже, бросился обнимать Хеммингса, и он, подхватывая его на руки, вопросительно взглянул на Эштона. — Я подумал, что тебе нужно проветриться, так что одевайся. Гарри и Иви побудут с Микки. — он нетерпеливо побарабанил кончиками пальцев по дверному косяку. Стайлсы уже прошли в гостиную, и Люк безропотно отправился за ними, давая указания. Пока парень переодевался в своей спальне, он пытался понять, как всё произошло так резко, и тихо (возможно, отчасти истерически) смеялся. От слез не осталось практически и следа. Если Иви и Гарри, заметив бинты на руках парня, ничего не сказали, лишь переглянувшись, то Эштон мимо пройти не смог. Как только Люк вышел к дверям надеть ботинки, Эштон поймал его за руки и сжал запястья в своих ладонях. — Что это? — взглядом он указал на забинтованные руки. — Я порезался. — Люк не спешил высвобождаться, но упорно смотрел в пол, а не на Ирвина. — Обе руки? Сразу? — друг недоверчиво сощурился. — Я расскажу, позже, ладно? — он устало закатил глаза, все же высвобождаясь из хватки Эштона, чтобы напялить наконец кроссовки. Тот лишь разочарованно кивнул, выходя на улицу. Эштон вёз его куда-то за город, как видел Люк по пейзажам за окнами. Он, конечно, попытался выяснить, куда именно, но в ответ услышал загадочное «это сюрприз, проверенное место». Наконец они остановились на вытоптанном в траве островке, и вышли из машины. Кругом стоял лес, а вперёд простиралось поле. Огромное, просто необъятное, с качающейся высокой травой и треском кузнечиков. Оглянувшись по сторонам, Люк тихо выдохнул. На небе как раз появлялись первые сумерки, и здесь, на этом краю вселенной, они выглядели как идеальный недостающий фрагмент пазла. Эш подозвал его куда-то в сторону и через высокую траву вывел парня к обрыву. Он был не настолько глубоким, как мог бы быть в горах, но приличный для лондонского пригорода. Ирвин сел на один из прохладных камней, стоящих рядом, и Люк присоединился к нему. Эштон зажег сигарету, сделал затяжку и посмотрел на горизонт, медленно выдыхая дым. — Что случилось с твоими руками? Только честно, — наконец спросил Эштон, поворачиваясь к другу. Тот слегка замялся, опуская взгляд на свои ладони. — Я разбил бутылку и собирал осколки, — в конце концов тихо проговорил он. — Молодец, заебись решение было, — язвительность сквозила в его голосе. Хеммингс молчал, потому что ему, собственно, было нечего ответить.— Из-под чего была бутылка? — Виски. — он ответил не сразу, тяжело сглотнув. Он знал отношение Эштона к алкоголю и не хотел разочаровывать его лишний раз. Парень замолчал, поправляя волосы и нервно докуривая сигарету. Потом кинул её в желтый песок под ногами и прокрутил по ней носком туфли. — Когда мой отец начал пить, я этого даже не понял, потому что был слишком маленьким, — вдруг начал Ирвин тихим голосом, и блондин замолчал, устремляя на него взволнованный взгляд. — Но я, к сожалению, прекрасно помню их крики из-за тонкой стены, синяки на руках моей матери и горечь того сильнейшего разочарования, которое испытал лишь в сознательном возрасте, когда этот мудак уже давно не жил с нами. Я помню. И с тех пор я, черт побери, вообще не пью. Да, курение, конечно, не лучше, меня ждут инсульт, импотенция и рак легких, но сигареты не затуманивают мой разум, не заставляют меня совершать безумные и совершенно идиотские поступки. Я волнуюсь за Микки... Да я, блять, волнуюсь за тебя, — он с отчаянием посмотрел на Люка. В душе того бушевал ураган. Эштон был абсолютно прав, у него не было ни одного аргумента для возражения, но он всё же попробовал. — Я пью не так много, чтобы творить какую-нибудь хрень, — промямлил он, заранее зная, что ответит Эш. — Все вы так говорите, — он устало вздохнул. — Со временем становится хуже. Люк, пожалуйста, я по-человечески прошу. Не обижаюсь, не ухожу в закат, а пытаюсь помочь, — парень покачал головой, поправил непослушные кудряшки и посмотрел прямо в бездонные голубые глаза Хеммингса. Тот отвел взгляд, быстро кивая. Он чувствовал бесконечный стыд за то, что делал, и теперь не знал, как вернуть время назад, чтобы всё исправить. Давно ведь хотел, и лишь речь со стороны другого человека стала пинком под зад. — Я не заслуживаю таких друзей, — он беспомощно вздохнул, потирая пальцами переносицу. Рука Эштона оказалась на его плече. — Все ошибаются. — он немного помолчал, будто раздумывая. — Может, для тебя будет лучше, если мы какое-то время поживём вместе? К себе переезжать не предлагаю, у тебя ведь всё для Микки дома. А вот если я к тебе..? — было видно, что он волновался, озвучивая это предложение, и даже сейчас нервно хрустнул костяшками пальцев. Люк нахмурился. Он снова почувствовал смущение. Как много Эш для него делает, и чем тот отвечает? Но звучало неплохо, учитывая тот факт, что, полдня работая за компьютером, Хеммингс проводил и свободные полдня в одиночестве тоже. Безусловно, он ходил гулять с Микаэлой, иногда встречался с Гарри или Кэлом, но за прошедший месяц этих встреч было всего пять, а прогулки в одиночку тоже не особо помогали. А если они с Эштоном будут жить вместе, ему почти всегда будет с кем поговорить: Ирвин хоть и работал, но не «найн-ту-файв», поэтому проводил дома много времени. — Это хорошая идея, просто замечательная, — он вдруг улыбнулся, вынося вердикт. — Спасибо, Эш, — из его груди вырвался облегчённый вздох, когда он понял, что все его нынешние мучения практически сойдут на нет. — Всегда пожалуйста, — тот ухмыльнулся. Они просидели на этих камнях ещё около часа, пока ночь совсем не опустила свою чёрную простынь на окрестности. Люк говорил обо всех своих страхах, о всем том, что сегодня высказывал мирно спящей Микки, зная, что она не услышит и не поймёт. Эштон хмурился, пытаясь найти выход из ситуации, или просто подшучивал: «Черт побери, да мне вообще тридцать один, если у меня в ближайшие пару лет не появится ребёнок, то потом я для для него буду уже не отцом, а дедушкой. А учитывая то, что кандидата в жены у меня даже на примете нет...». В конце концов, когда Люк заволновался, как же там чувствует себя его Микки в руках незнакомцев («Да, Люк, именно незнакомцев, ты ведь так называешь людей, с которыми дружишь больше десяти лет»), они вернулись в машину. Эштон сидел, глядя в телефон, и искал на картах самый быстрый путь домой, а на Люка вновь нахлынула какая-то меланхолия, и он разве что не плакал. — Мне иногда кажется, что я не заслуживаю ничего из того, что имею. Моя ненависть к себе уже, по-моему, превышает все допустимые границы... Вот даже ты, я тебя разочаровываю, а ты предлагаешь нам жить вместе, чтобы мне же было лучше. Ну, черт, почему ты не отвечаешь? — он резко обернулся к Эштону, который сжимал руль, собираясь выезжать с этого поля. — Сам ведь позвал, я попросил тебя помочь, а ты... — Боже мой, ну как ещё тебя заткнуть, — пробормотал Ирвин в ответ, рывком приближаясь к Люку и накрывая его губы своими. Его ладонь опустилась на скулу парня. Хеммингс оторопел, замерев без движения. Но через какие-то пару секунд уже отвечал на этот поцелуй, замедляя темп, чувствуя горящие отпечатки пальцев на своих щеках и аккуратные, но одновременно с этим порывистые, прикосновения. Губы парня были мягкие, с легким привкусом мяты и ещё каких-то пряностей. Он слегка прикусил его нижнюю губу в порыве, и они оба замедлились. Тем не менее, та картина, которая возникла у Люка перед глазами, делала ему очень больно, словно множество тонких хрустальных игл вонзались в его сердце разом. Эштон вдруг понял, что совсем не хочет отстраняться, но воздуха уже не хватало. Пытаясь отдышаться, Люк зажмурил глаза, чтобы ещё немного побыть в том мире, который за последние несколько секунд возник в его голове, а потом тихо произнёс: — Я только что совершил худшую ошибку в своей жизни. — Ох, поцелуй со мной уже считается чем-то настолько ошибочным, даже гордость пробирает, — Эштон саркастично крякнул в ответ, но ему было тяжело скрыть разочарование в голосе. — Нет, Эш, я не об этом. Я случайно, знаешь, уже как-то машинально — представь себе, сколько лет я не целовался ни с кем другим, — представил, что целуюсь с Джейн, — он устремил испуганный взгляд на Ирвина. Тот стал мрачнее тучи. — Ого. Наверное, неприятно. — в этой фразе было больше горечи, чем сожаления. — Скорее...больно, — эта фраза была сказана таким тихим шёпотом, что Эштон еле услышал, но отвечать ничего не стал. Они все же выехали на шоссе и отправились обратно, в сторону города. Ни слова не вылетело в диалог, хотя напряжение витало в воздухе невысказанными мыслями. Тишину нарушала лишь приглушенная музыка с радио и шуршание колёс по дороге. — Я не хочу быть заменой, Люк, — вдруг произнёс Эштон, твёрдо глядя вперёд, на дорогу. Хеммингс ничего не ответил, хотя уже набрал воздух, чтобы что-то сказать. Тем не менее, эти слова отпечатались в его голове раскалёнными горящими буквами. Он догадывался, что это может значить, но в итоге решил, что Эштон просто просит в следующий раз не представлять кого-то на его месте. Какой к черту следующий раз? — вдруг промелькнуло у него в голове, и он поморщился. Но это ведь было не так уж и плохо, верно? — он даже покачал головой, отгоняя эти мысли. Они доехали до дома в полном молчании. Припарковав машину во дворе, Эштон отстегнул ремень безопасности и уже собрался выходить, когда Люк остановил парня мягким прикосновением к его запястью. Ирвин обернулся в недоумении, и Хеммингс, сам не понимая, что делает, тут же поцеловал его. Эштон размышлял недолго, моментально опуская ладони на скулы парня и углубляя поцелуй. Их губы скользили в плавных движениях, носы смешно соприкасались. Люк чувствовал слабый запах сигарет, жвачки со вкусом бабблгам и ментолового парфюма. Эш целовался так, словно его этому обучали: каждое движение было четко выверено и одновременно спонтанно, в его прикосновениях сочетались нежность и огонь, которые он вряд ли мог по-настоящему чувствовать по отношению к лучшему другу. Когда они отстранились, Ирвин попытался посмотреть Люку в глаза, но тот отводил взгляд. — Сейчас я поцеловал именно тебя. — лишь произнес он, прежде чем выйти из машины.