На том берегу

После залитого солнцем кабинета коридор сдавил Микасу в тисках стен и душного полумрака. Здесь не было окон — только двери, двери, двери и два темных провала лестничных пролетов по обоим концам красной «слепой кишки», где Микасе нужно было дождаться Жана. Как он вообще умудрился отыскать этот дом, проглотивший ее заживо? И что еще собирался выведывать у Яниса Цукурса? За дверью раздался вскрик, от которого Микаса вздрогнула, а через несколько секунд Жан наконец вышел в коридор. Злой как черт, он поймал на себе ее обеспокоенный взгляд, хотел было что-то сказать, но, видимо, передумал и первым молча двинулся к лестнице, по которой, казалось уже вечность назад, поднималась она — еще полная надежды и ожидания что-нибудь узнать об Эрене. Но вся ее надежда выцвела и засохла в солнечном кабинете Яниса Цукурса; Микаса будто так и осталась там — мертвым цветком, который положили для гербария в хрустящие страницы с именами и фамилиями жителей гетто… Снова неудача. Никаких результатов. И так день за днем. У Жана еще хватало сил на гнев, а у нее сил почти не осталось. Разве что передвигать ноги и снова куда-то идти. — Жан… Что ты сделал с Цукурсом? — тихо спросила Микаса, когда они дошли до лестницы. — Ничего. — Жан оглянулся и посмотрел на нее. Остановился. Шумно выдохнул, выпуская с воздухом из легких и весь запал злобы. — Но если ты хочешь… — Нет, — устало качнула она головой. — Не хочу. Давай просто уйдем отсюда поскорее. Он кивнул и замер, прислушиваясь. — Кто-то идет, — сказал едва шевеля губами, но Микаса и сама уже услышала тяжелую поступь шагов на первом этаже. — Есть еще одна лестница. Давай тогда по ней, — предложила она шепотом. Они быстро проскочили обратно по красному тоннелю «кишки» и свернули в темноту узкого лестничного пролета как раз в тот момент, когда незнакомец сделал первый шаг на второй этаж. К счастью, успели. Так и не сбавляя скорости, друг за другом двинулись вниз по утонувшей во мраке лестнице. Мягкий ковер на ступенях глушил шаги и, кажется, все звуки сразу. Вот почему, внезапно вынырнув из темноты и тишины, Микаса резко остановилась на середине спуска, пойманная в ловушку рассеянного света ламп и негромкой болтовни. — Бля! — не сдержался Жан за ее спиной, когда сам увидел причину внезапной задержки. Поворачивать обратно было поздно. Их заметили. Разговоры потухли сами собой и вслед за случайной — первой — парой глаз потянулись другие. Теперь любопытные женские взгляды прыгали по растерянным лицам незнакомцев и скользили по их невзрачной одежде. — Жан! Что это за место? — Микаса невольно вцепилась в перила. Он ничего не ответил, вместо этого решительно взял ее за локоть и на этот раз первым направился вниз по лестнице, вынуждая Микасу следовать за собой: — Пойдем. Однако она не сдвинулась с места. Застыла, будто зачарованная, не в силах оторвать взгляда от убранства просторной комнаты и ее обитательниц. Микасе казалось, что вместе с ней остановился ход времени и исказилась реальность. Разве подобное место могло бы существовать в гетто? Она мазнула взглядом по окнам, чтобы убедиться в том, что там, за стеклами, по-прежнему плавилась под летним солнцем улица, на которой все еще жались друг к другу дома, а угрюмые люди со звездой на нарукавнике брели по своим делам… Но ничего не увидела — сквозь наглухо запертые ставни не смог пробиться ни один солнечный луч, и искусственный свет керосиновых ламп заменил день на иллюзию ночи, а женщин, казалось, превратил в кукол с отдающими фарфоровой белизной лицами, черными глазами и яркими «кровавыми» губами. Их было шестеро: младшей, наверное, не больше четырнадцати-пятнадцати, старшей — лет около сорока. И все они, застигнутые Микасой и Жаном за праздной болтовней, так и замерли в раскрепощенных позах на пуфах и диванах, обитых красно-черным плюшем, и не сделали ни единой попытки прикрыть перед незнакомцами свой неподобающий вид. Задранные до бедер подолы струящихся платьев и глубокие вырезы декольте, фривольно разведенные колени и вопиющая напускная роскошь жемчужных нитей бус вокруг шей и тонких запястий… Бесстыдные красивые куклы, одетые в шелка и разврат поверх погребального савана тотальной нищеты гетто. Догадка острым крюком вонзилась Микасе в живот и выпотрошила из нее остатки сил, а затем вспорола нутро до горла, где застряли слова: — Жан? Это что… — язык плохо слушался, — публичный дом? — Да, — ответил он глухо и снова потянул за собой. Жан почти насильно оторвал ее от перил и потащил вниз. Он смотрел себе под ноги, будто отгородился от всего вокруг: будто эти соблазнительные женщины не были ему интересны и ему не было стыдно за то, что он слышал от них, пока продолжал тянуть Микасу за собой. — Эй, красавчик! Возьми и меня тоже. Уверена, такого жеребца на нас обеих хватит, — звонко рассмеялась одна из девушек. — За полцены для тебя, — подхватила вторая. — Эй, дамы, да я бы и бесплатно отдалась. Плюшевая комната зазвенела от хохота, а Микаса вспыхнула от стыда. Она почувствовала, как нестерпимый жар сжег ее щеки и уши, прокатился тяжелой волной по спине и расплавил кожу под рукавом там, где пальцы Жана обхватили руку. — Не слушай их, — услышала Микаса бормотание. Жан сжал ее локоть еще сильнее и попытался ускорить шаг, но ноги никак не хотели идти. Ей казалось, что спертый воздух стал плотнее воды, и она, захлебываясь в тяжелом аромате духов и грязи слов, с неимоверным усилием продирается вперед через эту вязкую субстанцию. А еще ей отчаянно хотелось вырвать руку из захвата, чтобы закрыть уши и не слышать больше ни звука из уст женщин, которые посчитали ее одной из них и, сами того не осознавая, погрузили Микасу в огненную жижу альтернативной реальности, где Эрен не смог убить работорговцев. Все издевательства Шадиса над кадетами, вся прямолинейная грубость военных и порой резкие слова капитана Леви никогда не покушались на гордость и достоинство Микасы… Даже грязное предложение Яниса Цукурса, высказанное им тет-а-тет в кабинете, унизило ее не так сильно, как издевательские смешки этих продажных женщин: — Хорошенько ублажи его, азиаточка, чтобы он к нам и в следующий раз вернулся. Потому что там, в солнечном кабинете Цукурса, не было Жана. И как смотреть теперь ему в глаза, зная, что он пришел и нашел ее в этом доме порока? — Где Янис успел добыть такую цыпу? Вот пройдоха — небось сам же первый и опробовал. — А как же! Ты, Герта, будто еще сомневаешься в этом… Как отмыться от грязных фраз? Голова внезапно отяжелела, и в горле окончательно пересохло. Микасе стало жарко, душно и тошно. И даже на улице эти ощущения никуда не исчезли, а первое же резкое движение, когда она рванула вперед к колонке на углу, прокатилось по вискам ударом молота. Плохо. Очень плохо. Вода казалась Микасе ледяной, но она умывалась до тех пор, пока руки не заломило от холода. И все-таки вода не спасла: головная боль окончательно стянула виски железным обручем мучений. Чертова мигрень, как же не вовремя. Микаса оглянулась по сторонам в поисках места, куда бы присесть, заметила впереди скамейку и без единого слова направилась туда. К счастью, Жан не стал ничего спрашивать и молча пошел следом. Нужно было сказать ему про приступ и попросить несколько минут отдыха, но она не могла заставить себя говорить, потому что знала, что каждое произнесенное слово вопьется в виски болью, как каждый шаг и любое резкое движение отдавалось сейчас в желудке тошнотой, а яркие солнечные блики ножами резали глаза. Даже едва уловимый аромат жасмина от чахлого куста позади скамьи теперь казался невыносимо сладким и тяжелым. — Мигрень, — все-таки тихо произнесла Микаса, когда опустилась на прогретые солнцем деревяшки и, закрыв глаза, почувствовала, что Жан присел рядом. — Кажется, напротив какой-то военный госпиталь. Могу попытаться раздобыть там компресс или еще что-то подобное… — Нет. Просто дай отдохнуть пару минут. — Тогда положи голову мне на плечо, — предложил он. — Я не буду шевелиться. Наверное, если бы дело было только в головной боли, Микаса ни за что бы не позволила себе такого. С приступами она смирилась уже давно и так же давно научилась их скрывать от окружающих. Даже Армин с Эреном порой не догадывались, в чем причина ее внезапной молчаливой отстраненности, наверняка списывая все на особенности характера. Но сегодня в Микасе что-то окончательно сломалось и потухло. В ней не осталось ни сил, ни воли терпеть боль — ничего. Микаса ощущала себя пустым сосудом. Без жизни. Без надежды. Без дома. Без Эрена. — Спасибо, — пробормотала она, умостив голову на твердом, но таком нужном ей сейчас плече. Спасибо. Одно слово, в которое Микаса хотела бы вместить все огромное море благодарности к Жану: за то, что согласился проникнуть с ней в гетто в поисках Эрена, и за то, что нашел и вытянул ее из дома Цукурса… за понимание и молчание… за сочувствие и теплое плечо. За то успокаивающее человеческое тепло, что она ощущала сейчас под щекой и которого ей, оказывается, так не хватало в последние месяцы одиночества. Жан, и правда, не шевелился. Сидя с закрытыми глазами, Микаса слушала его размеренное дыхание сквозь приглушенный шум улицы, и это почему-то ее успокаивало. В какой-то момент она даже поймала себя на том, что невольно подстроилась под него и теперь они дышат синхронно. Дышала ли она когда-нибудь одним на двоих дыханием с Эреном? Мигрень отхлынула так же внезапно, как и началась. Жасминовый дурман перестал травить мозг, головная боль постепенно отступала, и Микаса, еще не рискуя шевелиться, все же открыла глаза. Гетто продолжало жить своей повседневной жизнью. Мимо скамейки брели по делам прохожие, серые дома на серой улице заслоняли до одури прозрачно-голубое небо, в котором носились вереницы ласточек, зато черные провалы окон госпиталя казались дырами в бездну ада, где страдали, стонали и умирали люди, и их вина состояла лишь в том, что они родились элдийцами. Микасе захотелось побыстрее выбраться отсюда и забыть про гетто, чтобы не видеть больше ни обшарпанных фасадов, ни пыли на дороге, ни девятиконечных звезд на нарукавниках… Вернуться бы на Парадиз. Домой. Она знала, каково всю жизнь провести внутри Стен, веря, что там — за спасительными Стенами до небес — мир полон чудовищ-гигантов. Теперь она увидела жизнь за другими стенами. Каково это, всю жизнь провести внутри гетто, зная, что там — за колючей проволокой — не чудовища, а целый мир точно таких же людей… Она всегда думала, что мир жесток. Но теперь, на материке, поняла свою ошибку. Мир не жесток. Он прекрасен и необъятен. Люди жестоки. Микаса рассеянно наблюдала, как воробьи — куда ж без них — дерутся за кусок хлеба на скамье за оградой госпиталя. С упрямым азартом птицы вырывали друг у друга корку, щебетали и хорохорились, пока какой-то безрукий тощий калека с пустым взглядом, чем-то и сам напоминающий воробья, не прогнал их прочь, поднял расклеванный кусок и тут же, даже не отряхнув, засунул себе в рот. Микаса отвела взгляд в сторону, снова вспомнив про жемчужные бусы на шеях обитательниц борделя и добротные кожаные сапоги Яниса Цукурса. Будь то Парадиз, один из городов Марли или гетто Либерио — весь мир одинаков. Пока одни вынуждены голодать и умирать, другие купаются в роскоши, которую получили, позабыв о совести, достоинстве или честности… Правда, был еще один путь. Ее путь и путь Эрена — убивай, если хочешь выжить. Был ли этот путь правильнее или лучше той дороги, что избрали для себя продажные женщины? Вряд ли. Был ли он праведнее, чем голодать и отбирать у птиц грязный хлеб руками, не испачканными в крови? Вряд ли. Плечо под щекой напряглось. Микаса наконец подняла голову и решилась впервые взглянуть на Жана, но он не обратил на это внимание, потому что исподтишка смотрел в сторону угла больничной ограды, из-за которого только что показался человек с нашивкой полицейского на груди. Микаса тоже напряглась, поймав на себе его пристальный взгляд. Полицейский наискосок направился в их сторону, буквально вцепившись глазами в Микасу, но не успел сделать и пяти шагов, как вслед за ним из-за того же угла вылетел камень и попал ему точно в спину. Полицай резко остановился и обернулся, встретив теперь град полетевших на него камней лицом. Разразившись отборной бранью и прикрыв голову руками, он бросился обратно за угол, чтобы поймать обидчика. Жан, еще настороженный, посмотрел на Микасу: — Кажется, ему разбили голову. Она кивнула, потому что тоже заметила кровь на лице. — Видимо, не очень-то тут любят полицейских. — Нам лучше уйти отсюда, пока он не вернулся. Да и… — Жан опустил взгляд, но сразу же поспешно отвернулся и сглотнул. — Мы все равно уже выяснили, что Эрена здесь нет. Он поднялся со скамейки первым. Микаса натянула на волосы выцветший черный платок, аккуратно заправила выбившиеся из-под него пряди и собралась было тоже подняться, но, бросив мимолетный взгляд вниз, вдруг закусила губу и схватилась за юбку, сцепив в руке разошедшуюся по шву ткань. Вот черт! Наверное, шов не слишком широкой юбки разошелся еще при разборке с охранниками Цукурса в его кабинете, а Микаса этого не заметила. Не до того было. Так значит, она все это время сидела рядом с Жаном с вульгарным разрезом до середины бедра и обнаженным коленом… Вот почему на нее так пристально смотрел полицейский. Вот почему Жан только что так быстро отвел взгляд в сторону, а сейчас и вовсе повернулся к ней спиной. Микаса почувствовала, что снова начинает краснеть и еще сильнее вцепилась в ткань. — Микаса… — позвал тем временем Жан. — М? — она по-прежнему смотрела на юбку, медленно плавясь от стыда. — А если бы Эрен был здесь? И если бы Цукурс предложил тебе что-то… что-то унижающее тебя в обмен на информацию о том, где он… — Жан… — испуганно осадила Микаса, но он все равно продолжил: — …Ведь ты не согласилась бы на его условия? Она вскочила со скамьи и уставилась ему в спину. Обиженная и разозленная. Не потому что Жан смел задавать ей подобные вопросы. И даже не потому, что допускал, что она могла бы принять такое предложение от Цукурса. Микасу разозлило совершенно другое. — А тебе-то какая разница?! — воскликнула она. — Это мое личное дело! Она вдруг поняла, что злится на себя, потому что там, в кабинете Цукурса, задумалась на несколько секунд над его предложением. — Нет, не личное! Микаса! — Жан резко обернулся и в упор посмотрел на нее сверху вниз. Серьезный и встревоженный. — Просто хотел сказать, что Эрен не стоит того, чтобы опускаться до подобного!.. — Жан! Прекрати! В глазах защипало, и Микаса прикусила губу. Она сама разберется в своих мыслях, чувствах и поступках… Только ей решать, до какой грани она может дойти ради Эрена! Это ее жизнь. Ее путь. И ее выбор. Только ее. И если вдруг она что-то решит, то ни Жан, ни Армин, ни капитан Леви или кто бы то ни было еще не смогут ее остановить. Наверное, Жан заметил собирающиеся на ресницах слезы. Он точно хотел еще что-то возразить, но передумал. Вместо этого отвел взгляд в сторону: — Прости, — сказал мягко. — Не хотел тебя обидеть. — Не согласилась, — вырвался у Микасы ответ, о котором она тут же пожалела. Лучше бы промолчала. Думала, что он не заметит отсутствующей частицы сослагательного наклонения, без которой гипотетическое развитие событий обернулось свершившимся фактом. Она увидела, как Жан, словно хищник, почуявший жертву, вдруг напрягся и метнул на нее вспыхнувший гневом взгляд: — Так он все-таки предлагал?! — руки сжались в кулаки. Он ждал ответа. Он готов был кинуться обратно к Цукурсу. Микаса молча выдержала его взгляд, но так и не ответила: — Пойдем отсюда, — сказала она устало. — Микаса. Ответь. — Пойдем, Жан. Пожалуйста. Микаса медленно двинулась в сторону ворот гетто. Уставшая. Опустошенная. Снова бесконечно одинокая, потому что та тонкая нить жасминового аромата и теплого плеча, за которую она было схватилась, только что порвалась. — Домой, — пробормотала Микаса. — Я очень хочу домой.