На том берегу

Вечерние тени домов дышали испариной. И хоть ливень закончился около часа назад, нагретый за день воздух казался до предела влажным и густым, а разлившиеся лужи-озера отражали небесный хоровод туч — предвестников еще одного летнего дождя. Лучше бы поспешить, пока снова не ливануло. Жан крепче сжал бумажный сверток с бутылкой только что купленного вина и ускорил темп. Он шагал по свинцовому небу, по крышам домов и стеклянным пузырям газовых фонарей, по макушкам редких прохожих и темно-изумрудной листве невысоких деревьев. Он шел прямо по лужам, и улица под его ногами расходилась зыбью концентрических кругов. Лето, вечер, дождь, вино, друзья — пять причин для того, чтобы забыть обо всем и почувствовать себя счастливым. Поразительно, как мало иногда бывает нужно, чтобы насладиться вкусом жизни. Да. Решено. Сегодня не будет никаких гетто, политики, элдийского вопроса, воспоминаний о прошлом и разговоров о будущем. Сегодня, когда стемнеет, они просто соберутся вместе, распахнут настежь окно и заглушат все тревоги шумом дождя. Потом желающие выпьют отличного марлийского вина и ощутят на корне языка терпкий вкус этого вечера, который чуть погодя осядет в желудке теплом, а затем и вовсе разнесется по всему телу. И ни слова о гигантах… Жан даже улыбнулся в предвкушении и тут же смутился, потому что встречная марлийка вдруг улыбнулась ему в ответ, приняв сияющее лицо молодого человека за внимание в свой адрес. Впрочем, почему бы и нет. Ведь девушка в этот миг выглядела такой же замечательной, как и всё вокруг. А уж небольшой отель на окраине города, в котором члены Разведотряда снимали четыре комнаты, и вовсе грел сердце, будто отчий дом. Жан взлетел по широкой лестнице, подгоняемый вперед звуками пианино — приглушенная мелодия лилась из какого-то номера с первого этажа. Торжественная и печальная, она пронизывала стены, кружилась вместе с мошкарой вокруг керосиновых ламп в коридоре и наполняла сердце тягучим нектаром тоски: сладким и в то же время обреченно-щемящим. На Парадизе не было таких мелодий… На Парадизе не было такого вина… На Парадизе не было таких летних вечеров после ливней… И такой спокойной жизни на Парадизе у Жана тоже никогда не было. Он распахнул дверь номера, который делил с Армином и Конни, и, воодушевленный, выпалил: — Смотрите-ка, что я… — фраза оборвалась, рука с бутылкой так и застыла в воздухе, а Жан в недоумении замер в проеме двери. — Что случилось? Мелодия внезапно стихла — неведомый музыкант сбился. В наступившей хрустальной тишине Жан метался взглядом между всеми присутствующими и всякий раз разбивался о ледяную непроницаемость их глаз, неподвижность тел и осунувшиеся лица. Вся делегация элдийцев с острова собралась вокруг стола, который вытащили в центр комнаты. И даже Елена сегодня оказалась здесь. Пожалуй, она единственная еще дышала, а не сидела заколдованным в камень истуканом. — Эрен, — произнесла она имя, которое ударило набатом — предвестником беды. Все планы на вечер рассыпались в труху, а рука с бутылкой упала вниз так, будто в вино добавили свинец: ядовитый и неподъемно тяжелый. — Пришло письмо от Эрена, — пояснил Армин, метнув на Жана подавленный взгляд и тут же снова опустив его на лист бумаги, который сжимал в пальцах. Жан почувствовал, как страх ознобом прокатился по телу и поднял волоски на руках — впервые в жизни он испугался не гиганта, не человека или ночного кошмара… впервые в жизни Жан боялся клочка бумаги с карандашной мазней, потому что от этого листка его друзья — бесстрашные, закаленные в сражениях с гигантами бойцы — оцепенели. Что же там такое? Он через силу заставил себя подойти к Армину и, встав тому за спину, побежал глазами по буквам размашистого почерка… Смутно знакомого по конспектам из времен кадетки. Неряшливого, порывистого и в то же время уверенного почерка Эрена Йегера, который наконец подал о себе первую за несколько месяцев весть. — Он… Он что?! — Жан сглотнул и невольно вцепился рукой в спинку стула. — Он серьезно?! Но это же безумство! Нет! Нет! Нет! Эрен ведь не мог такого написать! Тот самый Эрен Йегер, который ребенком и сам едва выжил при прорыве Стены Мария! Эрен, на глазах которого в тот роковой день погибли мать и сотни жителей Шиганшины… Эрен, который год назад говорил им в лучах закатного солнца, как они все важны для него! Чушь! Бред! Жан всегда считал Эрена выскочкой и эгоистом, крикуном и абсолютным мудаком в отношении чувств Микасы… Но человеком, который хочет упиться кровью простых жителей?.. Их Эрен не был таким. Никогда. Никто не решился на ответ. Глухая тишина укутала комнату каким-то траурным молчанием, а единственная керосиновая лампа в центре стола все больше походила на зажженную в память об усопшем лампаду. Скорбели, правда, не по человеку, умершим сегодня оказалось доверие к Эрену Йегеру. Жан беспомощно окинул всех присутствующих диким, ничего не понимающим взглядом. Сколько они уже вот так сидят? Неужели поверили письму и приняли изложенное в нем за истинные намерения Йегера? Даже Армин с Микасой? Нестерпимо захотелось посмотреть в глаза лучших друзей Эрена, но Армин сидел спиной, а лицо Микасы скрыли рваные пряди волос. — А это точно Эрен написал? Может, провокация? — неуверенно спросил Жан. Армин положил листок на стол и молча подвинул его Микасе. Вряд ли он сомневался в подлинности, просто хватался за последнюю надежду — вдруг ошибся, а возможно, ему не хватало решимости, чтобы самому ответить на заданный вопрос. — Почерк его… — тихо сказала Микаса, так и не притронувшись к письму, которое теперь лежало перед ней и от которого (Жан был в этом уверен) она не могла оторвать взгляда, заплутав между изгибов букв и окончательно увязнув в трясине послания. И снова молчание. Тягучее напряженное молчание заполнило всю комнату, собравшись в клубки темноты по углам. Первым не выдержал Конни: — Эй, чего вы притихли? — пробормотал он сначала себе под нос, но с каждым новым словом его голос делался все громче и напористей, голова поднималась выше, а в глазах отблеском керосинки разгоралось пламя: — Нет, вы серьезно раздумываете над тем, как проникнуть в гетто во время фестиваля, помочь Эрену сожрать Молотоборца, забрать его и вернуться обратно живыми?! Это невозможно! — Согласна с Конни, — кивнула Ханджи и тряхнула головой, чтобы сбросить чары оцепенения. — Учитывая, что военная верхушка Марли уже давно подозревает о крысах в армии, почти на сто процентов уверена, что это западня, в которую нас хотят заманить. Командору, кажется, ненадолго удалось вытянуть всех присутствующих из болота собственных мыслей. Саша заерзала и заправила выбившуюся прядь за ухо, Леви глубоко вздохнул, а Армин чуть расправил плечи, однако его голос, в отличие от чистого тембра Ханджи, все равно остался растерянным и почти лишенным жизни: — Чужая территория, — начал перечислять он, — концентрация военных под предлогом охраны дипломатических делегаций и обеспечения порядка во время фестиваля… Прибавьте к этому поддержку флота, который неминуемо встанет на нашем пути при отступлении… — И все марлийские шифтеры… — добавила Саша, непривычно хмурясь. — Зик будет на нашей стороне, — напомнила Елена. Пожалуй, она единственная выглядела спокойной и непоколебимой. А еще настоящим великаном по сравнению с сидевшим рядом с ней Леви: — Лучше бы не был, — проворчал он и даже вынужден был задрать голову, чтобы взглянуть на Елену — точно ребенок, который обращался к взрослому. — Хоть какая-то мотивация добраться до гетто, чтобы наконец прирезать обезьяну. Если Леви и ждал какой-то реакции, то уж точно не снисходительной улыбки, которой Елена его одарила. Она тут же перевела равнодушный взгляд на сумерки за окном, словно считала начавшееся было обсуждение скучным. Комнату вновь поглотила тревожная тишина. В стекло керосинки раз за разом бился невзрачный вечерний мотылек, и чем дольше Жан за ним наблюдал, тем больше этот мотылек напоминал ему собравшихся здесь. Сколько бы ни пыталось насекомое отлететь от пламени, столько же раз оно возвращалось обратно — в смертельно опасную ловушку света. Сколько бы каждый из них ни пытался убедить себя в этот миг, что не пойдет на поводу у Эрена, столько же раз мысли каждого сворачивали на путь поиска ответов, как вытащить этого болвана из гетто. Конечно, Жан не умел читать мысли, однако лица и взгляды говорили сами за себя. И его лицо сейчас наверняка выглядело точно таким же. Правда, он никак не мог понять, что пугало его больше. Эрен? Или нападение на жилые кварталы? — В гетто Либерио очень тесная застройка, — пробормотал Жан. Уж кто-кто, а он-то видел это собственными глазами. — А во время фестиваля будет столпотворение гражданских… Мотылек снова стукнулся в стекло и, обессиленный или ослепленный, упал на стол недалеко от пальцев Армина, которые вдруг сжались в кулак, да так, что костяшки его суставов начали стремительно бледнеть. — Если Эрен действительно задумал все это провернуть, то в одиночку он точно не справится. — Армин не говорил это для других, он просто рассуждал сам с собой. — Это чистой воды самоубийство. Ханджи задумчиво смотрела на горящий ровным пламенем фитиль: — Парадиз не может лишиться Основателя и Атакующего в такое время. И уж тем более позволить марлийцам захватить Эрена живым и скормить его кому-то из претендентов в воины или шифтеру. Острову в таком случае придет конец. Леви кивнул. — Йегер — кретин, — констатировал он, помолчал немного и продолжил: — Он же намеренно ставит нас перед фактом выбора: либо потеря острова, либо спасение его жопы. Поставим его раком в ответном письме. Или он добровольно тащит свою задницу обратно, или мы все равно найдем его и вернем на Парадиз насильно, а уж там он получит по заслугам за все свои выкрутасы. И от меня лично в обязательном порядке… А затем в комнате будто разорвалась бомба — настолько звук шкрябнувших ножек стула показался всем присутствующим громким. Жан от неожиданности едва не выронил бумажный пакет с вином, который до сих пор сжимал в руке, но тут же снова о нем забыл — стоило только встретиться мимолетным взглядом с Микасой, на пути которой он как раз оказался. Пару мгновений назад она вскочила со своего места и, игнорируя удивленные взгляды, направилась к выходу. Молча. Решительно. Целеустремленно. И Жан, вдруг оказавшийся у нее на пути, вынужден был вжаться в спинку стула, чтобы не быть раздавленным взглядом и напором Микасы Аккерман. — Микаса! — робко позвал Армин, но она, похоже, уже не слышала его или не хотела слышать… А возможно, и не могла — запертая в клетку собственных мыслей и чувств. Жану стало не по себе. Внутри нее сейчас творилось что-то страшное, трагическое и роковое, и кажется, он единственный, кто это понял, потому что только ему удалось заглянуть в ее глаза — пустые темные глаза человека, готового шагнуть с обрыва в пустоту. Дверь за Микасой закрылась с легким хлопком, и звука удаляющихся шагов Жан уже не мог различить, однако он продолжал смотреть на дверь, почему-то больше всего страшась услышать из-за нее случайный громкий всхлип или удар кулака по стене… Словом, любой выплеск эмоций. Но в мире за пределами комнаты ничего не происходило. Пока не происходило. Зато в этой невзрачной каморке по-прежнему кружил вокруг света мотылек, едва подрагивало пламя на кончике фитиля и решалась судьба Эрена, гетто, Марли… А возможно, и будущего всего мира. На этот раз молчание прервала Елена: — Предложение Эрена по нейтрализации шифтеров в колодце — неплохая идея. И если Райнера Брауна Эрен возьмет на себя, то останется заманить двоих — Пик Фингер и Порко Галлиарда. Я бы, наверное, мо… Закончить, правда, она не успела — Ханджи ее перебила: — А такие колодцы точно есть в гетто? — спросила она недоверчиво. — Зик Йегер рассказывал мне о них. Созданы на случай форс-мажорных ситуаций с неповиновением или наказанием шифтеров… — Но командор Ханджи?! — вдруг воскликнул Армин и схватился руками за голову. — Если мы явимся вот так за Эреном и поможем ему, это значит, что мы не просто доверились Зику, это значит, что все наши попытки переговоров пойдут коту под хвост! Еще раз докажем всему миру, что мы те самые «дьяволы с Парадиза», которых надо уничтожить немедленно! На дипломатии и международных отношениях можно будет ставить крест! Каждая его фраза была истиной. Каждое его слово было наполнено безнадегой, нежеланием смириться и наконец поверить в то, что его лучший друг способен на такое. Голос Ханджи выцвел: — Боюсь, Эрен поставит крест на дипломатии в любом случае. Вне зависимости от того придем мы к нему на помощь или нет. Он уже все решил за нас, Армин. Жан перестал вслушиваться в дальнейший разговор. Он по-прежнему смотрел на дверь и с возрастающей тревогой думал о Микасе и ее пустом взгляде. Она балансировала на краю пропасти и, возможно, в эту самую секунду нуждалась в поддержке, протянутой руке или просто слове, чтобы суметь совладать с собой, вот почему он со стуком поставил бутылку на стол прямо перед Армином и направился к выходу. — Жан, а ты-то куда? — окликнула его Саша уже у порога. — Выйду на минуту, — ответил он, не обернувшись. — Все равно это надолго. Коридор оказался пуст. Сквозь приоткрытую створку ближайшего окна тянуло сыростью и вечерней прохладой — кто-то из жильцов наверняка опять курил и забыл закрыть окно, а значит, хозяйка снова будет браниться и лишит постояльцев завтрака на пару дней, потому что вновь начавшийся дождь уже оставил на ковровой дорожке мокрое пятно, которое со временем только увеличится. Хотя какая, к черту, сейчас разница, что станет с ковром… Пустяки по сравнению с письмом от Эрена… Жан решительно зашагал к соседнему номеру, где жили Саша с Микасой. Толкнул дверь, вошел без стука и остановился на пороге, разлив в полумрак небольшой комнаты пятно света с подрагивающей на нем тенью своего силуэта. Микаса не обернулась. Ее точеная фигура четко выделялась на фоне распахнутого окна и серебряных струй проливного дождя, за пеленой которого укрылся весь мир. Казалось, будто само небо обрушилось на город: ливень грохотал по черепичным крышам и бурлил в водосточных трубах, тяжелые струи воды хлестали по листьям и бились в стекла, вода заполняла улицы, напитывала воздух влагой и промозглой сыростью. И во всем этом оглушающем концерте стихии до Жана снова донеслась мелодия с первого этажа. Все та же — наполненная тоской и грустью. Небо рыдало, горевало печальной мелодией пианино, и Микаса, кажется, плакала вместе с ними. Сначала Жан увидел скатившуюся по ее щеке слезу, а уже в следующее мгновение заметил в ее руке нож, который легко взлетел к шее, и Жан в ужасе рванул вперед. К ней. Успеть. Выхватить. Отбросить в сторону… Молниеносная реакция Микасы и в этот раз не подвела. Секунда, и она резко развернулась, встретив подскочившего Жана лицом и выставленным наперерез ему лезвием. — Микаса!.. — он застыл в метре от нее, чуть не напоровшись на длинный нож. — Не трожь, — прошипела она, пронзив его устрашающе пустым взглядом, и раздраженно стерла со щеки мокрую дорожку скатившейся слезы — слабость, которую считала возможной показывать лишь Эрену и Армину. А затем нарочито медленно, глядя Жану в глаза, Микаса Аккерман снова потянулась ножом к шее… и безжалостно отсекла себе первую прядь волос, что бесшумно упала вниз. Жану показалось, что вместе с волосами на пол упало и его сердце, вспоротое ножом в руке Микасы. — Еще ничего не решено. — Единственный аргумент, который сорвался с его языка бесполезными глупыми словами. — Спор продолжается. — Мне не важно, что они решат… — Потому что сама для себя уже все решила? — Да. Без нас Эрен не справится. Это же очевидно, — и она полоснула ножом по второй пряди. Жан с сожалением наблюдал (только это ему и оставалось), как черные локоны один за другим падали на пол. Бесшумно и не спеша — будто мертвые осенние листья… История повторялась, и Микаса снова отрезала свои роскошные волосы из-за Эрена. Правда, на этот раз он обошелся без рук и фальшивой заботы, за которой тогда — в первые дни в кадетке — Йегер скрыл свою полудетскую ревность… На этот раз причиной стали всего лишь буквы… Если у Эрена и поехала крыша, то хотя бы остатки совести еще остались, раз ему хватило ее, чтобы адресовать послание всем, а не подло воспользоваться Микасой, прося ее о помощи… Однако даже в безликом сухом письме без эмоций и души она сумела прочесть что-то между строк. Что-то неведомое, адресованное только для нее. Где крылось это тайное послание? В нарочито аккуратно выведенных буквах ее имени? Каких-то особых словах, в которых ей слышался отчаянный зов? В точках? Запятых? В съезжающих вниз строках? Что такого увидела Микаса? А может, буквы, слова, предложения — все было неважно для нее? Важным был Эрен. Его письмо. Его существование. Его дыхание и зажатый в пальцах карандаш, которым он водил по бумаге? Жан задавался вопросами и не находил ответов. Терялся в догадках и продолжал наблюдать за таинственным ритуалом жертвоприношения, невольным свидетелем которого только что стал. Какая горькая ирония! Пока там, в соседней комнате, справляли в мертвой тишине панихиду по доверию к Эрену, здесь — в проеме распахнутого окна под торжественный марш вечернего ливня и нежный перебор клавиш — Микаса возлагала на алтарь веры свои волосы, судьбу и, возможно, жизнь… Иными словами, в очередной раз готова была принести себя в жертву из-за отчаянной дурости Эрена Йегера… Только на этот раз все зашло слишком далеко! Да сколько же можно! Неужели она после всего пережитого из-за него может довериться этому долбоебу?! Вот так смиренно и покорно?! Жан смотрел на Микасу все с большим раздражением, которое возрастало с каждым движением ее руки, одну за другой отсекающей пряди. Длинные волосы, которые ему так нравились, падали чернотой под ноги… — Эрен… Эрен! Эрен! — наконец выпалил он, готовый схватить ее и встряхнуть как следует за плечи. Лишь бы наконец разбудить… Вдребезги разбить о жестокую реальность все ее иллюзии относительно Йегера. Но в руках Микасы все еще был нож, поэтому Жану оставалось только повысить голос, нахмурить брови и «хлестануть» ее истиной: — Ты хоть понимаешь, на что он нас толкает, Микаса?! Ты же сама была в гетто Либерио и видела все собственными глазами! Там женщины, дети, старики! Ты готова утопить их в крови ради Эрена?! Микаса опустила взгляд на нож: — Я убила человека в девять лет, Жан, — печально ответила она, поймав в стальном узоре свое отражение. — Ради Эрена. — Если мы… Если мы пойдем на это, чем же тогда мы отличаемся от марлийцев, пославших детей пробить Стену Мария?! — чуть ли не закричал Жан на нее. — Ответь мне, Микаса! — Ты еще не понял? — ее голос почти растворился в шуме дождя и мелодии, а взгляд так и блуждал в витиеватых узорах лезвия. — Мы все одинаковые. Внутри Жана полыхал жар, который теперь рвался наружу злостью. Пламя выжигало ему сердце, в котором задыхались от едкого дыма восхищение Микасой, его затаенная трепетность и это проклятое щемящее чувство, которое навсегда останется для него безответным. Он злился на нее. Впервые настолько неистово. Злился из-за слепой веры в человека, который не стоил ни единого волоса, упавшего с ее головы. Из-за ее тихого голоса и смирения перед тем путем, на который Микаса только что ступила. Злился на ее все еще мокрые от слез щеки… и пальцы, так привычно сжавшие рукоять ножа… Злился на дождь и на пианиста с этой чертовой мелодией, что оплетала его душу в саван тоски. Злился на лето, на запах мокрой земли, на барабанную дробь капель по подоконнику… Но больше всего Жан злился на себя. Потому что в эту самую минуту он понимал Микасу как никто другой… Ведь они были так похожи в своей неразделенной невысказанной любви, которая вела их обоих на эшафот разбитых надежд. Жан перевел взгляд на дождевую завесу за спиной Микасы. — Не отпущу тебя одну, — заявил он твердо. — Надо же, чтобы кто-то прикрыл твою спину, пока спасаешь задницу Йегера. Он больше не решился посмотреть на Микасу, продолжая наблюдать за дождем, а она не смела поднять взгляд от лезвия. Так они и стояли друг напротив друга — два бесконечно одиноких человека на расстоянии протянутой руки… Два разбитых сердца и две увядшие души в неловком молчании, которое растворялось в дождливой мелодии марлийского летнего вечера. — Эй, Жан, — внезапный звонкий голос Саши наполнил комнату жизнью, — а кто ж тогда прикроет твою спину? Я с вами, ребята. Оцепенение исчезло. Жан развернулся и вдохнул полной грудью улыбку Саши, ее живой взгляд и оптимизм. Еще пару мгновений назад он готов был взвыть — но сейчас, с появлением в комнате Сашки, все преобразилось, и не осталось ни неловкости момента, ни тяжелого груза мыслей… и даже злобы больше не осталось. — Твоя меткость нам пригодится, Саша, — сказала Микаса и, судя по теплой интонации ее голоса, улыбнулась подруге. Они вместе вернулись к остальным. Спор был в самом разгаре, и их появление у дверей никто не заметил. — …Да это же смертный приговор! — Конни гнул свою линию и, видимо, не собирался уступать. — Вопрос времени, перестреляют ли нас на фестивале при отходе к Парадизу или, если не придем на зов Эрена, разделаются с ним, а потом явятся на остров. — В городе у нас будет преимущество: УПМ и внезапность, — парировала Ханджи, но тут же добавила: — Однако на море мы беспомощны как котята… — Использовать Колосса для нейтрализации флота? — напомнила Елена предложение Эрена из письма, на что получила скептическую ухмылку Леви: — Нейтрализации? — приподнял он бровь в саркастическом жесте. — Ты имеешь в виду — уничтожения? А что потом? Армин растопчет полгорода, возьмет нас на руки и переплывет через море?! Армин в испуге затряс головой: — Я не пойду на такое! Должен быть другой способ помочь Эрену. Без потерь среди населения и без разрушений! Ханджи лишь вздохнула и пожала плечами: — Разве что отрастить крылья… — Говорите так, будто уже решили идти у Эрена на поводу! — воскликнул в недоумении Конни. — Согласен. — Леви устало откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — К чему рассуждать, если его затея безрассудна. Мы не можем в такое время рисковать армией ради спасения одного человека. — Мы это делали постоянно, Леви, — возразила Ханджи. — Чтобы спасти Эрена… — Тогда мы доверяли ему. Теперь это в прошлом, — категорично отрезал он и, подняв взгляд от стола, первым заметил вошедших, а вслед за его застывшим на Микасе взглядом потянулись другие. Никто не проронил ни слова, потому что слова теперь оказались лишними. — Похоже, все уже решено без нас, Леви… — наконец произнесла Ханджи и устало прикрыла лицо руками.