(un) Holy Trinity

Тэхён не спит. Этот факт важен, пожалуй, потому что отсутствие сна – часть наказания, чтобы тысяча лет заточения на Земле тянулась ещё медленнее, ведь ты не сможешь проспать практически треть срока. Так что Падший укладывает заснувшего Чона на диван, а сам усаживается у изголовья, чтобы отчаянно наблюдать, впитывать в душу каждую деталь, которую теперь без спешки можно рассмотреть, и влюбиться ещё сильнее. Он всё ещё не целовал эти губы... Всё ещё не ощущал тяжёлое дыхание на своей коже, не переплетал их пальцы вместе, не обводил своими замысловатые узоры татуировок... Улыбается. Так просто быть здесь, так просто задвинуть в дальний угол все страхи и сомнения по поводу призрачного, но неизбежного в своей фатальности "завтра". На улице уже хочет светать, когда лицо Чона во сне искажает гримаса ужаса. Он просыпается лишь наполовину, и с кулаками, всё ещё не осознавая, где он и кто перед ним, бросается в сердцах на Тэхёна, а перед глазами застывшая картина разорванной груди Юнги, предсмертный агонизирующий взгляд и его поверхностное дыхание в бессердечном, отпускающем жизнь теле. – Кто ты такой? – рычит Чонгук. – Что тебе нужно от нас?! Падший мягко, но недвижимо удерживает мускулистое тело наёмника, не позволяя навредить никому из двоих. Чона постепенно покидает ледяное наваждение, и взгляд смягчается нотками осознания. Чувство вины непрошенным гостем снова вторгается в сердце, лицо Юнги из сна смешивается с белокурым образом жертвы номер 77, а прямо перед ним находится тот, кто... Вообще непонятно кто, на самом-то деле. – Ты – Ви? Или нет? – выдыхает Чонгук уже более спокойно, но другое волнение нарастает, потому что одинаково страшно услышать оба варианта ответа на этот вопрос. – Я же сказал тебе, что меня зовут Тэхён. Теперь. – Что за нахуй это значит – "теперь"? Можешь перестать говорить загадками и объяснить внятно, что здесь происходит? То, что ты красив, не даёт тебе права заявляться и разрушать всю мою жизнь! Слова режут больнее, чем сёто в их прошлую встречу. Тэхён здесь не чтобы рушить чужое, – он думал, что разрушает только своё, когда выбирал падение. – Я больше не могу зваться именем, что ты высек у себя на руке, – Ангел нежно проводит пальцами по полоскам чёрной краски, пуская сладкое электричество от места касания. – Я не мстительный призрак и не собираюсь наказывать или преследовать тебя. Просто... ты даровал мне искупление, в котором я нуждался, а теперь мне отчаянно нужно быть рядом с тобой. – Ты грёбаный псих, Тэ! – со стороны лестницы хрипловато-сонный голос Сокджина слышится, заставляя двух участников диалога невольно обернуться. – Так это – твоя земная любовь? Из-за него у тебя башню снесло? Чонгук ощущает падение – куда-то вниз, где границы понимания эфемерны настолько, что действительность ускользает сквозь пальцы и туман окутывает всё, что прежде было предельно ясным. Взгляд наёмника мечется меж двумя брюнетами: один в расстёгнутой рубашке возвышается на втором этаже, насмешливо сверкая глазами, а второй – видоизменённая, но точная копия убитого Ви, таинственный донельзя и красивый ровно на столько же. Чону дурно, потому что он чувствует, что теряет, – уже потерял – контроль над ситуацией. Он это ненавидит, потому что контроль – это то, чего он добивается всю свою жизнь. И в этот самый момент всё летело к чертям. – Любовь? – еле слышным шёпотом спрашивает рядом сидящего, заламывая бровь. – Ты не должен был узнать так, – виновато, исподлобья смотрит Тэхён и добавляет с сарказмом, уже громче. – Спасибо, Сокджини! – Рад помочь, ангелок! – не до конца протрезвевшим хохотом заливается хозяин дома и возвращается в спальню, забывая, зачем вообще оттуда выходил. – Я тебя первый.. ээ... второй раз вижу в жизни, и ты утверждаешь, что любишь меня? – Прости... Знаю, всё это странно для тебя, но Сокджин сказал правду... Полу-правду, если быть до конца честным, – Тэхён глубоко вдыхает, чтобы продолжить. – Прости за то, что тебе пришлось меня убить. Мне это было нужно. И я, как идиот, не подумал о последствиях... Мне жаль, правда. – Ты был мёртв, я это знаю. Я никогда не делаю осечек, – у Чонгука всё кипит внутри. Он не мог ошибиться в единственном деле, в котором хорош. – Да-да, без сомнений. Если бы я был человеком, то так и остался бы просто татуировкой на твоей коже, затерявшись среди твоих семидесяти семи... – Откуда ты знаешь?! – Чон не говорил это число никому, даже лучшему другу. Это только его бремя, он не позволил бы никому разделить его тяжесть. – Ты – заноза в моём сердце, Чонгук, причина моего преступления и... вы с Юнги нужны мне. Оба. Я был вашим Ангелом-Хранителем, так что знаю о вас практически всё. И чувство, что я должен быть с вами не с Небес, а физически близко, привело меня сюда, – можно сказать, в эту земную тюрьму. Чон слушает молча, глаза его медленно округляются, сердце колотится бешено, но глубоко в душе он почему-то уверен, что всё это правда, хотя рационально-сознательное упорно подталкивает сорваться с места и убежать подальше от этого места и (не)человека, забыть всё произошедшее и просто жить дальше. Пока тысяча мысле-сомнений проносится в голове у Чонгука, Тэхён исчезает на кухне и возвращается с ножом, протягивая его убийце вперёд рукоятью. – Ты можешь убить меня снова. И остаться до момента, когда я вернусь. Думаю, это заставит тебя поверить. Только следи, чтобы моя кровь не попала тебе в рот – она крайне ядовита для человека, а я не хочу, чтобы ты погиб. Я не для этого пал. Чонгук на автомате берёт нож, но прозвучавшая просьба в голове не укладывается. Тэхён улыбается открыто, искренне, кивает на холодное оружие, уже готовый к новой порции боли. Если это позволит убедить младшего в правдивости его слов, если позволит стать к нему ближе, то плевать: он вытерпит что угодно, кроме разлуки с ним. Наёмник же... колеблется. На втором этаже свидетель, плюс без причины он никого никогда не убивал. И если всё окажется бредом, и этот сумасшедший реально умрёт, то либо придётся убирать ещё одного, либо вообще отказаться от карьеры и отправиться прямиком в свою виллу в Индонезии, бросив Юнги и всю свою налаженную жизнь в Сеуле. Решение не приходит даже спустя несколько минут. Может, это всё ещё сон? – Ты помнишь свой выпускной экзамен на подготовке наёмников? – внезапно серьёзно говорит Тэхён. – Помнишь, что тебе пришлось там сделать? Смерч из воспоминаний охватывает сознание Чона. Четыре года он делил комнату с Джесси Ли. Они учились сражаться, стрелять, выслеживать, маскироваться, избавляться от улик, быть точными и безжалостными. Быть убийцами. Всегда вместе, с двенадцати лет – слишком рано повзрослевшие дети, осиротевшие по разным причинам и никому не нужные, выплюнутые одной системой и попавшие в совершенно другую, ещё более беспощадную и травмирующую. Джесси во всём обгонял Чона. Он был примером для подражания, был лучшим среди всех одногодок... Чонгук восхищался им, обожал, стремился стать, как он. Финальный экзамен держался в секрете до последнего, на протяжении четырёх лет подготовки, хотя все предполагали верно: их ждёт первое убийство. Вот только смертельный бой предстоял каждому с его соседом по комнате. Они узнали об этом в момент, когда перед закрытой дверью наставник выдал меч, а после – вытолкнул в круглую клетку, прямо друг напротив друга. Сверху их держали на мушке обезличенные снайперы. Если бы они отказались сражаться, мгновенная смерть настигла бы обоих. – Ты помнишь, как в тот момент ты попрощался с жизнью внутри себя? Ты же знал, что против Джесси тебе не выстоять... – Тэхён видит, что тот на грани, и распаляет чуть больше. Прожигающая душу слеза вырывается из левого глаза Чона, ладонь до побелевших костяшек пальцев сжимает рукоять кухонного ножа. Зрачки становятся блюдцами, в них плавленый металл и отголоски самой невыносимой боли в его жизни. – Тебе было суждено умереть в тот момент, но, думаю, уже тогда я был неосознанно влюблён в тебя. Так что это я... вмешался и сделал так, чтобы ты забрал его жизнь. – Аааа! – боль вырывается наружу сразу вся, – она так долго наращивала мощь внутри, будучи годами в заточении. Чонгук умирает внутри снова и снова, молниеносно погружая лезвие в грудь прекрасного ублюдка, стремясь прекратить свой фонтанирующий поток агонии изнутри, но понимая, что делает только хуже. Он ещё никогда в своей жизни не был в таком отчаянии. Тэхёну на этот раз больнее в разы. Он чувствует то же самое, что и Чон, но помноженное на десятки ударов ножом в грудную клетку. Темнота заполоняет зрение и сознание, смерть ненадолго обнимает земную оболочку, чтобы вскоре отпустить, а наёмник всё ещё не может остановиться, всё ещё крошит кожу и рёбра Падшего мощными ударами. – ЧТО ЗА ЁБАНЫЙ ПИЗДЕЦ ТЫ ТВОРИШЬ? – из-за шума в гостиной Джин снова выбегает из своей спальни. На светлом ковре, ныне почти полностью залитом кровью, раскинув руки словно крылья, лежит Тэхён, уже неподвижный. А озверевший Чонгук истязает некогда совершенное тело ножом, выходя из яростного транса только после истошного крика сверху. Он видит только теперь, что натворил. "Всегда убивай с холодной головой, и ты никогда не попадёшься" – мда, этот урок он когда-то усвоил хорошо, но оказалось, когда ярость разрушает твои хрупкие ментальные барьеры, уроки – даже самые полезные – быстро забываются. – Джин наверняка уже звонит в полицию, – про себя думает Чонгук, и он прав. Дрожащие – сейчас не от кайфа – пальцы набирают номер знакомого купленного офицера из ближайшего участка. Тот обещает, что пришлёт кого-то одного, чтобы оценить масштабы катастрофы, потому что не до конца уверен, что Сокджин не галлюцинирует под очередной дозой ангельской пыли. Хотя по факту, – тот сейчас трезвее, чем бывал когда-либо за последние полтора года. Чонгук в это время смотрит на застывшее, завораживающее красотой даже после смерти лицо Тэхёна, которого ненавидит (на самом деле ненавидя себя самого, потому что только он виноват в своей боли). Смотрит на окровавленное лезвие, где перламутровыми бликами мерцает ангельская бордовая кровь. "Она ядовита для человека" – так он сказал. Язык без промедления обводит нож с двух сторон. Тягучая жидкость ещё тёплая, на вкус не похожа на кровь, – скорее, на абрикосовое вино с нотками солнечного света и облегчения. Какой сладостный яд... Он даже не стремится вытереть багровеющие пятна с рубашки или свои отпечатки с рукояти. Бросает нож на пол, – тот мягко приземляется рядом с бездыханным, оставляя после глухого звука оглушительную тишину. Чонгук оборачивается у выхода, гладит взглядом идеальный профиль, и бежит в раннее промозглое осеннее утро, – скорее к Мину, последнему оплоту его предыдущей жизни, которая теперь, кажется, закончилась уже навсегда. Капли дождя, подгоняемые ветром, хлещут наёмника по разгорячённым щекам, пока он бежит по пустынному предрассветному городу в сторону тату-салона. Только бы друг был жив, а то Чон уже ни в чём не уверен. Только бы успеть увидеть его до собственного конца... Юнги не спит, – пишет очередной гипер-реалистичный шедевр в студии над салоном. "The Shadow like me" – выводит с нежностью под правым глазом нарисованного смуглого лица. Он запомнил каждую деталь незнакомца. И даже если тот больше никогда не вернётся, оставив после себя лишь мимолётный калейдоскоп ускользающих эмоций и призрачное послевкусие самого необычного поцелуя, это лицо теперь будет жить не только в воспоминаниях, – холст и акрил под кистью мастера сохранят его в точности. Печальная классическая музыка мягко обнимает пространство лофта, а дверь не заперта, потому что самое ценное у художника то, что не украсть, – его талант. Больше взять нечего, да и бояться тот не привык. Контрастирующий гулкий звук торопливых шагов вмешивается в ноты Лунной Сонаты, так что Мин откладывает кисть в сторону и идёт встречать гостя, – он на 99% уверен, что это Чонгук, и рад ему, хоть и не ждал в столь ранний час. – Юнги! – Чонгук спотыкается о порог, валит с ног блондина и падает ему на грудь, пачкая несмытыми дождём остатками красной влаги и своими слезами. – Я люблю тебя! Прости, что говорю это, когда уже поздно! – Чонгук, что случилось? – сердце сковывают ужас и эйфория одновременно. – Никогда не видел тебя таким... Почему ты весь в крови? – Я... или очень скоро проснусь, или... умру.