(un) Holy Trinity

– Ну... я вроде как убил его. Дважды. Чонгук чувствует, как обнимающие его прохладные руки расцепляются, и Юнги в немом удивлении (считай – шоке) отступает назад. – Ты сделал... что?! В памяти блондина – ощущение пухлых губ на своих, и трепещущее сердце, воспарившее, пусть ненадолго, где-то в поднебесной. Перед глазами сейчас – это лицо на портрете, который он почти закончил, – осталось лишь пару штрихов на фоне, и слегка до-прорисовать непослушные кудри, спадающие на лоб. Неужели этот чёртов инопланетянин, этот сгусток тёплой энергии, осветивший Мина, – теперь мёртв? Стоп, и почему Чонгук сказал "дважды"?! – Помнишь, я пришёл к тебе за тату? Я был после работы. И моим заказом в тот день был этот человек, хотя я не уверен в этом определении для него. Тогда у него были волосы белокурые, прямо как твои, и кожа без изображений на ней. А вчера я встретил его в клубе, – уже таким, каким ты изобразил его здесь, – палец указывает на картину, взгляд ненадолго мажет вскользь. – Юнги, я подумал, что сошёл с ума, но он был живой, прямо передо мной! Танцевал так, как будто соблазнял меня и всех вокруг заодно. – Ты от него утром прибежал? – складывает два и два художник. – Оттуда, где он живёт. Жил. Не знаю, что сказать. Он заставил снова убить себя. Только не знаю на этот раз, будет ли он снова жив. Я немного... переступил черту, он меня спровоцировал, будто специально. – Чертовщина какая-то... Не хочу об этом думать. По крайне мере, сейчас. Только не понимаю, почему ты твердил, что умрёшь сам. – Он сказал, что мне нельзя пробовать его кровь, она вроде как яд. Но я... не сдержался. Хотя, выходит, он врал, раз я всё ещё жив. Ведь я с тобой, здесь. Юнги резко отходит ещё на несколько шагов от Чонгука, отшатывается, как от чудовища. Для него работа друга всегда была обезличенной, не касающейся конкретно его и уж точно не имеющая имён и таких вот кровавых подробностей. – Ты в грёбаные вампиры подался, Чонгук? Совсем с катушек слетел? Я же целовал тебя вчера. Целовал те губы, которые до этого пили чью-то кровь?! Тебе в психушку пора или в наркодиспансер! Ты же обещал не втягивать меня... – Знаю, прости, – Чонгук мгновенно сокращает расстояние между ними, накрывая ладонью губы Юнги. Смотрит ему прямо в глаза, чтобы он поверил. – Я просто... не могу скрывать такое от тебя, тем более, что ты и без моей работы оказался втянут в этот непонятный треугольник. У меня нет никого, кроме тебя. Ближе тебя. Прошу, не смотри на моё лицо так, как будто видишь педофила, завтракающего котёнком после совершённого изнасилования. Я и сам мало что понимаю за последние дни, но знаю, что ни за что не откажусь от нас. Бриллиант слезы скатывается из лисьего глаза блондина, достигая ладони Чона. Тот кивает, убирая ладонь от лица, но всё ещё обнимая друга второй рукой за талию. – Просто пообещай, что не убьёшь его. Снова. – шёпот Юнги умоляющ. Он не понимает до конца, о чьей душе заботится больше – о чернеющей с каждым новым убийством – Чонгука, или, по ощущениям, самой чисто-невинной – Тэхёна. Почему Чонгуку так больно от этой просьбы? Почему каждое из последних семи слов Мина так чувствительно полосует сердце наёмника? – Если он важен тебе, обещаю. – и тянется к губам своими, стремясь закрепить клятву. Он не вынесет разочарования единственного человека, которым дорожит. Юнги отвечает на поцелуй, – сначала неохотно, медленно, но потом в нём просыпаются все эмоции сразу: обида, ярость, непонимание и страсть, что не унять ничем. Он проталкивает язык в рот Чона, словно боясь и надеясь одновременно обнаружить там следы крови, которой, естественно, там нет. Пробирается ладонями под футболку, обводя рельефные косые мышцы пресса, двигаясь выше и назад, вдавливая яростно кончики пальцев в спину. Чонгук стонет в поцелуй, заводясь мгновенно от властного Юнги, от появившейся неизвестно откуда мощи, – он чувствует её каждой клеточкой кожи и готов подчиняться. – Снимай одежду, живо. – в глазах Мина взрываются галактики и борются извечные Инь и Ян. Он во власти своих желаний полностью, он хочет Чона, несмотря на все "но", несмотря на всё произошедшее. Пока младший избавляется от футболки и штанов, Юнги нужно лишь спустить боксеры и откинуть их в сторону, оставаясь полностью обнажённым, с напряжённым стоящим членом. Он водит по нему рукой, глядя на то, как белая ткань, скрывающая тело Чонгука, медленно открывает всё больше кожи, рельефа мышц и, наконец, исчезает окончательно, отброшенная за ненадобностью на пол. Брюнет подходит, наклоняясь вбок и вгрызаясь в ключицу, – знает, что белая кожа Юнги чувствительная и отзывчивая на синяки, и будет красиво до ужаса, когда они закончат и метки побагровеют, расходясь ассиметричной композицией по линиям костей. Стояк Чонгука прижимается к паху Юнги, и татуировщик обхватывает уже оба члена, сковывая их своими невозможными пальцами и не прекращая стимуляцию. Обоим дышать в этот миг становится затруднительно, потому что их предэякулят смешивается, увлажняя головки, запах взаимных ферромонов растит им крылья и заставляет обоих парить в невесомости. Чонгук начинает постанывать первый, а Юнги лишь дышит отрывисто, не зная, на каких ощущениях сосредоточиться: покусываниях Гука, от которых почти больно, но, блять, крышу сносит напрочь, или налитому члену, прижатому к чонову в тесной хватке собственной ладони. – Хочу кончить в тебя. – хрипит Мин, запрокидывая голову назад, потому что Чонгук пробирается выше и впивается губами в шею. – Хён, я же... Я ни разу не принимал тебя. Вообще никого. – Хочу. Кончить. В. Тебя. – прерывает стимуляцию Юнги, отрывает Гука от своей шеи и вбивает ему в сознание каждое слово. У последнего в тугой узел внутри всё завязывает, хоть и попробовать хочется, и он думал об этом даже не раз, просто Юнги ни разу не предлагал. – Я не... готовился. Не могу гарантировать, что... – Ничего, я готов рискнуть. Ты вчера в клубе был, вряд ли что-то там ел. – Будет больно? – Чон округляет глаза и дрожит немного. Ха. Элитный убийца Сеула боится за сохранность своей девственной задницы. – Я растяну тебя, и возможно, да, будет немного больно. Но ты кончишь так мощно, как ещё ни разу не кончал, обещаю тебе. Чонгук кивает, соглашаясь на такой расклад. Юнги разворачивает его спиной и толкает в поясницу, вынуждая наклониться и упереться руками в холодный пол. Но Чон не ощущает холода, он сейчас – один сплошной нерв, горящий и отзывающийся электричеством на каждое прикосновение. – Расставь ноги пошире, – командует блондин срывающимся голосом, и Чон подчиняется, открывая себя всё больше. Чувствует прохладные пальцы, смоченные слюной, – сразу два, и они настойчиво пробираются внутрь, раскрывая тугие мышцы. Юнги напоминает. – Дыши. Выдох получается громкий. Чонгуку не больно, – непривычно скорее, ощущение давления изнутри нарастает, потому что пальцы начинают раздвигаться. В момент, когда Юнги добавляет третий, его вторая рука обхватывает истекающую головку члена Чона, смещая ощущения, сдавливает её немного, и сгибает пальцы, точечно нащупывая простату. У того перед глазами плывёт и разрывается, потому что резкие импульсы разносятся от низа живота до точки где-то в середине лба, и это чертовски по-новому, совершенно другое удовольствие, хотя Чонгук думал, что уже давно изучил своё тело и его возможности. Юнги довольно ухмыляется от реакции согнутого пополам Чона, который снизу взгляд не может оторвать от пальцев, на которые кинкует так сильно, – пять из них гладят его член, проходясь по пульсирующим от давления жилам и покрасневшей головке, а три – другой руки – уже довольно активно входят и выходят из заднего прохода, который всё больше готов принять в себя нечто и побольше. – Давай, Юнги, – говорит, потому что тот больше не прикасается к комочку нервов, дразня специально и не давая больше почувствовать молнии из глаз. – Ты обещал, что я кончу мощно. Тот улыбается, потому что самому не терпится, хоть и понравилось ощупывать Гука на предмет его слабостей, видеть реакцию и содрогания от выверенных действий любовника. Отходит ненадолго за смазкой и презервативом, быстро справляется с подготовкой и увлажнением себя и входа Чона. Приставляет головку к чуть покрасневшему сфинктеру и чуть медлит. – Если хочешь, закрой глаза. – Я хочу смотреть, как ты меня ебёшь. – слышится снизу. Эти слова оскал животный вызывают. И похоть, помноженную стократно. Входит первый раз медленно, останавливаясь в конце. Чонгуку больно, – несильно, но всё же, и он сам замирает, боясь пошевелиться даже на миллиметр. Боится, но всё же подаётся сначала вперёд, а потом резко – назад, снова насаживаясь до упора. Больно. Но возбуждающе так, что накрывает пиздец, и Юнги тут же понимает намёк и начинает двигаться осторожно, пока ещё боясь порвать непривыкшие стеночки. Через несколько минут всё меняется, и Чону хочется того самого ощущения, которое Мин делал пальцами внутри. Он отталкивается от пола руками и выпрямляется во весь рост, – теперь Юнги прижат к нему сзади, и продолжает двигаться, выстанывая его имя и что-то пошло-ругательное. – Ты должен вытрахать из меня всю дурь. – Чонгук обхватывает одной рукой ягодицу Юнги, направляя того резко и мощно внутрь себя. Обоим неудобно, но это неудобство легко игнорировать в порыве похоти. Единственной проблемой для младшего, от которой он начинает задыхаться, становится застывшее в полуулыбке на портрете лицо Тэхёна, которое он не мог видеть, пока был согнут лицом в пол. Но, странным образом, его пронзительный, почти живой взгляд возбуждает ещё больше. Чонгук вспоминает манящие пухлые губы, полу-ухмылку в момент, когда Тэхён застал его в клубе в процессе минета от безымянной девочки... После прозвучавшего Юнги меняет темп на быстро-глубокий, меняя угол, чтобы нащупать верный. Двумя руками придерживает младшего за бёдра, чтобы было удобнее, и, наконец, достигает верного положения, – проходится по простате снова, раз за разом, заставляя Чонгука теперь уже не просто постанывать, но кричать. Боль сменяется пучками искр из глаз и накатывающим цунами, расходящимся и накатывающим на свои же волны. Внизу начинает нарастать приближение оргазма, и черноволосому кажется, что его просто разорвёт в момент кульминации. Руки тянутся к своему члену, чтобы ускорить разрядку, но Юнги не позволяет. – Не трогай. Почувствуй, как это произойдёт само. А у Чона пот капает на пол, и чуть ли не пар идёт от разгорячённого тела. В заднем проходе горит от теперь неизменной, быстрой и выверенной скорости Юнги, – тот и сам на грани, глаза прикрывая и сосредотачиваясь лишь на том, чтобы не кончить до тех пор, пока не кончит Гук. Поясницу сводит от напряжения, но только плевать, – удовольствие перекрывает боль и напряжение, и секс куда лучше дебильной тренажёрки, в которую Мин два раза в неделю заставляет себя ходить. У Чонгука, тем временем, в глазах то темнеет, то светом ослепляет, но центр притяжения по-прежнему – лицо напротив, что словно наслаждается двумя горячими любовниками, слившимися в одно целое. – Юнги..я... сейчас... уже сейчас.. – и больше не может говорить, содрогаясь и спину выгибая, потому что такого оргазма он никак не ожидал. Его мышцы напряжены до предела, скованы раскалённой лавой, что разливается по телу, сжигая и воскрешая тут же. Сперма льётся и льётся потоками на пол, и становится так легко и так до предела охуенно, что младший почти ругает себя за то, что не попросил сделать с ним такое раньше. Старший делает ещё несколько толчков, дождавшись, пока сокращения младшего поутихнут, и кончает следом, вжимаясь максимально глубоко – членом, и максимально сильно – пальцами в бёдра, зубами впивается в мышцы спины, и Чонгук, блять, чувствует его оргазм почти также ясно, как свой, тем более что собственный ещё не совсем отпустил, и член почти твёрдый – до сих пор. А Мина тем временем тоже кроет совсем не по-детски, и стоит глаза закрыть, как почему-то всплывает два лица – Чонгук и Тэхён, которые целуются страстно, а потом поворачиваются и приближаются к нему. Выходя из растянутой задницы младшего, Юнги кидает мимолётно взгляд на портрет, испытывая смешанные чувства, – стыд, удовлетворение и даже... злорадство, как будто за ними только что подглядывал тот, который с удовольствием бы присоединился. Знал бы Мин Юнги, насколько обжигающе-близок он к действительности, насколько вещие и правдивые его мысли. Чонгук поворачивается к светловолосому, в его глазах – удивление и утихающий оргазм, проводит рукой от тазовой косточки – по животу – на грудь, потом прихватывает за горло, сжимая некрепко, притягивает к себе и шепчет в поцелуй: – Мы определённо должны это повторить. И сердце Юна заходится частыми ударами, а кровь закипает, гоняя чистую страсть по венам. Нет, это не может быть любовь, это – лишь похоть, – остаётся утешать себя Мину, пока губы охотно впиваются в губы Чонгука, а руки продолжают блуждать по расслабленному после взаимного оргазма телу. В душевой они вдвоём, – лениво-нежные и молчаливые немного. Ополоснувшись наскоро, Чонгук понимает, что пора уходить. Что, наверное, стоит доехать до дома, где случилось убийство этой ночью, и выяснить, нужно ли готовиться к переезду в другую страну, пока ещё не поздно и его не ищут спецслужбы. – Напиши мне, ладно? Или приходи, – на прощание подмигивает Юнги, шлёпая по заднице. – Прости, что не накормил завтраком. – Зато "накормил" мою задницу своим членом, – улыбается Чонгук. Ему реально понравилось. – Спасибо, что сдержал обещание. Я кончил так, как никогда не кончал. – Приятно это знать. – Мину нравится слышать это, хоть и не по себе от самой темы, – они договаривались не обсуждать свои – выходящие за рамки просто-дружеских – отношения. Юнги страшится любой не-свободы, но сам лишает себя её, загоняя в несуществующие рамки или придуманные им самим ограничения. Чонгук порхает по улице, хоть между ног слегка потягивает после яростной долбёжки Юнги. Но сейчас в голове так легко, что все, даже самые серьёзные проблемы видятся решаемыми и уж точно не фатальными вовсе. Солнце, столь нечастое для октябрьского Сеула, ласково отражается в чёрных глазах и слепит немного. В приближающемся навстречу силуэте не разглядеть знакомых черт ровно до тех пор, пока... – Чонгук. – глубокий бархатный, с нотками радости и удивления от неожиданной встречи, звучит мягко и почти целует по ощущениям, хотя просто и от души произносит всего лишь имя. Он снова жив. Облегчение вперемешку с паникой наполняют мысли, но вопросов всё ещё больше, чем ответов на них. – Зачем? – Чон сам не ожидает от себя такой резкой категоричности, но не может более сдерживаться, потому что... он сам ещё не сформулировал, словно тот же Юнги, купающийся в своих иллюзиях. – Почему ты заставил снова сделать это с тобой? Кто ты на самом деле? И почему соврал про свою ядовитую кровь?! Последний вопрос заставляет лицо Падшего вытянуться. Тэхён был уже без сознания, когда Чонгук не сдержался и вкусил с ножа ангельской крови. – Ты... пил мою кровь?! – Совсем немного, но... она была потрясающей на вкус. И я чувствую себя обновлённым, живым. Живее, чем когда-либо был. Ангел не может поверить в это. Совет запрещал поить смертных своей кровью, внушая стократно, что это мгновенный и опаснейший яд, дарующий мучительную смерть. Но вот он, – Чонгук, – прямо перед ним, всё такой же прекрасный донельзя. Взволнованный встречей не меньше, чем сам Тэхён. – Я так счастлив, что ты жив. Прости меня, снова. Я больше не попрошу тебя совершать насилие надо мной. И я, правда, не хотел бередить твои старые душевные раны. – Ты сейчас идёшь к Юнги? – догадка страшна своей девяносто-девяти-процентной вероятностью правды. – Да, – коротко и честно отвечает Тэхён, и ярость Чона закипает в венах с новой силой. – Я по-прежнему никогда тебе не солгу. – Ну почему, Ви? Тэхён?! – ревёт Чонгук, больше не в силах держать эмоции в себе. А клеймо Падшего на сердце пульсирует отголосками боли, когда тот слышит небесное имя. – Почему я чувствую такую ненависть к тебе? Но даже сквозь неё, сквозь всё, что ты причинил мне и принудил меня сделать, я не могу выкинуть тебя из головы... Почему я чувствую, что больше никогда не смогу тебя отпустить? Всё происходит за считанные секунды. Правая рука наёмника с вытатуированной "V" зарывается пальцами в смоляные кудри, притягивает два лица друг к другу и сталкивает, останавливая на минимальном расстоянии. Ещё мгновение – нос к носу, глаза в глаза, обжигающее дыхание смешивается воедино, а удары двух учащённо бьющихся сердец вторят и сплетаются в единый бит, – и губы соприкасаются медленно, на пробу, взрываясь килотоннами оттенков под прикрытыми веками. Тэхён так ждал... Он знал, что с Чонгуком придётся гораздо сложнее, чем с Юнги, ведь Падший изначально выбрал с ним неверную стратегию в угоду своим низменным позывам, и теперь вынужден исправлять то, что натворил. Но истинная любовь, пусть даже и запачканная ошибочными поступками, запрятанная под доброй сотней недомолвок и разделённая пропастью двух миров, – истинная любовь сияет и обезоруживает так сильно, что две три души, сталкиваясь и отдаляясь, снова ищут путь и притягиваются друг к другу неизбежно. И ни одно препятствие в мире не способно сдержать эту мощь. Влажные языки сплетаются, стирая в своём взаимном танце прежние терзания, даря искупление, прощение. Принятие. Чонгук целует Тэхёна, а тот от сладости момента расправляет незримые чёрные крылья, и обнимает его спину и ими тоже. И Чон чувствует это неземное прикосновение, хоть и неспособен – пока ещё – узреть. Тэхён целует Чонгука, – и тот растворяется в объятиях Падшего, расправляет – фигурально – собственные крылья и парит, сам не зная отчего. И ему абсолютно неважно сейчас, что обозримые границы его привычного мира разрушены, что Вселенная раздвигает вечные понятия до куда более широких. Сейчас это всё кажется настолько ничтожным по сравнению с тёплыми тёмно-бордовыми губами, мягко и бережно двигающимися в унисон с его собственными. – Ты... правда любишь меня, да? – кажется, проходят тысячелетия, прежде чем двое находят в себе силы разорвать поцелуй. Чонгук словно "считал" информацию прямо с носителя, почувствовал этот вкус на языке. – Знаю, это сложно принять. Надеюсь, со временем ты поймёшь. – Ты же не убьёшь Юнги? – Чонгука пробирает от воспоминания о реалистичном сне, где Тэхён иссушал окровавленными губами вырванное сердце Мина. – Я бы скорее по-настоящему убил себя, чем поставил под угрозу его жизнь или твою, – Тэхён улыбается одними глазами, но в голосе – искренняя обеспокоенность. – Пожалуйста, больше не пей мою кровь. По крайней мере, пока я не выясню, как ты выжил. – Ты... его тоже любишь, да? То, как ты говоришь обо мне и о нём. О нас. Словно боишься за сохранность своего хрупкого нечеловеческого сердца. – Я всегда знал, что ты проницателен. Но не думал, что сможешь насквозь прочитать душу Ангела. – Я услышал "да" – шепчет Чонгук. – Просто знай: я не позволю тебе ранить сердце Юнги, – на своё мне поебать. Он точно чище, чем мы с тобой вместе взятые. И если ты собираешься задержаться в нашей жизни, – а ты точно это сделаешь, потому что я тебя ни за что не отпущу, – то будь предельно осторожен в своих действиях. По крайней мере, с ним. – Ты удивляешь меня всё больше, Чон Чонгук. И почему твой внутренний чёрный, что у многих людей отдаёт гнилью и червоточинами, настолько красив и притягателен, словно августовская ночь или бездонная океанская глубина? – Я понятия не имею, о чём ты, но готов слушать твой голос до тех пор, пока у меня не закончатся все вопросы, а у тебя – ответы на них. Сомневаюсь, что нам хватит пары столетий. Чонгук целует снова, словно стремясь впитать в себя звуки бархатного грудного смеха, трогательную шершавость искусанных губ и запах, – сегодня манго и свежесть морского бриза, с нотками чего-то неуловимо-тонкого, но знакомого и до умопомрачения желанного. Так пахнет сама жизнь. И Чонгук целует, вдыхая её полной грудью.