(un) Holy Trinity

Сегодня по плану полная санобработка салона, клиентов Юнги не записывал. Уборка – отличный способ побыть наедине со своими мыслями, пока тело выполняет привычные, почти механические действия. А мыслей, – самых разных, – в голове сейчас предостаточно. Почему-то настроение диктует включить довольно грустный плейлист, и громкость – побольше, хотя музыка ничуть не мешает раскладывать информацию на куски мозаики и пытаться сложить полную картинку.

William Singe – Love You Like Me (slowed+reverb)

"I wanna know every secret you've been hiding. I wanna know just how long have you been lying. I wanna know does he fuck you like I did..." – поёт Уильям ревербованным голосом, делая немного больно почему-то. И в этот момент взгляд Юнги падает на стеклянный вход, со стороны которого яркими лучами слепит столь нетипичное для октября сеульское солнце, выделяя чёрным силуэт, но не позволяя рассмотреть детали. У стоящего в дверном проёме – очевидно изящное человеческое тело, но из плеч – чёткие очертания расправленных крыльев, огромных и завораживающих... Он заходит в помещение, оставляя лишь мимолётный шлейф от оперённого наваждения, и Юнги выдыхает облегчённо, чувствуя, как трепещущее от встречи сердцебиение стирает все надуманные тревоги. – Ты живой, – шёпот вырывается из непроизвольной улыбки, а Тэхён улыбается в ответ, всё ещё ощущая на губах поцелуй Чонгука и надеясь, что вкус Юнги тоже вмешает туда свои ноты в ближайшие минуты. – Прости, что исчез, ничего не объяснив, и заранее прости за то, что снова, скорее всего, не смогу ответить на все твои вопросы. – Чонгук рассказал мне что-то странное, я до конца так ничего и не понял, но мне плевать. Я действительно рад тебя видеть. – Помочь тебе с уборкой? ...And will he love you like I did? – подпевает Падший на завершающем припеве низким бархатным голосом, сияющим взглядом неотрывно блуждая по белокожему лицу. – Ты не обязан, – смущённо улыбается Мин. – Но я хочу, – подходит вплотную и снимает пальто. – Позволь просто побыть рядом с тобой, я готов делать, что угодно. – Тогда ответь на один вопрос: почему я уверен отсюда и до неба, что ты знаешь меня всю мою жизнь, а я тебя – две минуты, но отчего-то уже готов тебе доверять? – Потому что ты поразительно близок к правде. Я знаю, ты боишься громких слов о любви, поэтому не произнесу ничего подобного, пока ты сам не попросишь. – Что насчёт крыльев? – кивает Юнги, хоть и не уверен, что вообще их видел, что это не игра воображения на почве стресса. – Ты видел... их?! – Тэхён не может поверить в прозвучавшее. Уже два сбоя завесы за неделю, – сначала мальчик Хёнтэ, а теперь и Юнги узрел чёрные крылья, которые никто из смертных лицезреть не должен, – ни намёка, ни даже тени. – Похоже, не только я слегка удивлён, – смеётся Юнги, – так легко и открыто, потому что на душе светло. – Тебе удалось поразить меня. В который раз, – и осторожно обрамляет ладонями счастливое лицо и губами касается, вдыхает запах, в памяти запечатляет каждое мгновение этой лёгкости, которая даётся лишь рядом с Юнги, потому что с Чонгуком пока, – одно сплошное напряжение...

***

KAI (카이) – 음 (Mmmh)

– Ах, мой наивный Ви, ты же понимаешь, что рано или поздно тебе всё равно придётся выбирать между ними двумя, придётся разбивать чьё-то сердце, не говоря уже о своём? – Чимин с печальной нежностью наблюдает за тем, как разрывается лучший друг между двумя своими мужчинами. Ведь даже ангельское сердце не способно (Чимин убеждён, он же верит Законам Мироздания) любить смертного, и, тем более, двоих – по-настоящему. И вроде бы всё давно решено для него самого, но только каждые сутки вот уже двадцать четыре с лишним года белокрылый Ангел обращает свой взор на того, кто ему не предназначен, и шепчет про себя семь букв: "Намджун" Наблюдая за другом, что пожертвовал тысячей лет ради мгновения рядом со своими возлюбленными, Чимин снова решается на почти-преступление, – ненадолго отправиться на Землю. Но на этот раз он знает, что Наставник следит особенно чутко, и одному незаметно ему не выскользнуть. Нужен сообщник. Вроде бы тот Каратель, Джей Хоуп, раньше был Хранителем... Нужно попробовать с ним поговорить. – Давненько не виделись, Чимин! Какими судьбами в наших краях? – Хоуп улыбается так лучезарно, что даже красные крылья Карателя не могут заставить воспринимать его в этой ипостаси. Он слишком добрый, слишком открытый для такой пугающей работы... – Мне нужна твоя помощь. Моя просьба прозвучит... несколько специфично. Останови меня в любой момент, если подумаешь, что это слишком. – Что взамен, мой белокрылый друг? – Что угодно. Любая услуга. Джей Хоуп кивает, и в этот момент что-то в нём так сильно напоминает Чимину Намджуна, – в той самой, первой инкарнации его души, – новорождённой и кристально чистой, носящей имя Чон Хосок. – Излагай суть, – говорит Хоуп. – Мне нужно спуститься на Землю, всего на пару часов. Но Наставник с меня глаз не спустит, если почувствует мою энергию на Земле. Поэтому я прошу заклеймить мне сердце руной невидимости – временно. Я знаю, что ты отлично владеешь этим искусством. Тишина. Её нарушают лишь слишком громкие сомнения внутри головы Карателя и асинхронное дыхание двух Ангелов. Взгляд Хоупа блуждает по умоляющему лицу Чимина, пытаясь разгадать истинные мотивы. Наконец, лицо просветляется, – решение принято. – Я почти согласен. Но ты же понимаешь, что твоя энергия будет скрыта ото всех, кроме меня, ведь клеймо будет выжжено моей рукой. И я клянусь, что буду следить, узнаю все твои тайны, Хранитель. – Я... доверяю тебе. Поэтому и пришёл. – Чёрт, Чимин, и угораздило тебя опять влезть в земные передряги. Тебя твой дружок Ви вдохновил? – В смысле... опять? Откуда ты знаешь?! – Я приглядывал за тобой, признаться честно. Думаешь, я, будучи олицетворением исполнения власти Совета, слушал бы твою анти-законную просьбу так спокойно, если бы не относился к тебе, как к... Неважно. Но знай, если ты опять сломаешь судьбу какому-то смертному и тебя обнаружат, то я не смогу тебя спасти. Это за пределами моей власти. – Джей Хоуп, – Чимин переваривает ранее сказанное, ликуя внутри, что пришёл к правильному Ангелу. – Я тебе клянусь, что иду попрощаться. Я – не Ви, я устал терзать душу несбыточными эмоциями, и в моём возрасте не готов разрываться от подростковых бунтарских чувств к смертному. Но мне необходим этот ритуал. Отпустить, понимаешь? И увидеть Ви... Тэхёна тоже. Не думал, что так сильно буду по нему скучать. – Я знаю, каково это, – терять. Думаешь, я просто так из Хранителя стал Карателем? – Ты любил кого-то, да? Как же так получилось, что на Небесах у всех разбиты сердца?! – Да, своего лучшего друга, невзаимно. Кай позволял его любить, позволял даже быть с ним иногда, но всегда давал понять, что никогда не ответит тем же. Он влюбился в свою подопечную Эю и, как и твой Ви, избрал Падение. Но тогда времена были другие, эпидемии бушевали каждый год, и Эя через три месяца после их воссоединения умерла от чумы, сгорела, как спичка. Ты понимаешь, что такое три месяца для Ангела? Это быстрее, чем моргнуть один раз. И Кай... – Хоуп вздыхает, закрывая глаза, морщась от боли, что всё ещё не угасла до конца. – Кай совершил ритуальное ангельское самоубийство, и теперь он навечно застрял в Лимбе. – И ты... побоялся той же участи для себя? – Пойми же... я никогда не влюблялся в смертных, их души слишком молоды для меня, непривлекательны. Но я любил бессмертного, который пострадал из-за своей работы. И я понял, что лучше буду стоять на страже соблюдения законов, чтобы оградить Ангелов от глупых фатальных шагов, чем пробуду ещё хоть столетие Хранителем... тем более без него. – Джей Хоуп, мне так жаль... Прости, что заставил вернуться к этим воспоминаниям. – Это дело прошлое... С тех пор многое изменилось, внутри меня в том числе. Так что это ты прости, что не смог переубедить твоего Ви, отговорить от Падения. – В том нет твоей вины. Я почти уверен, что он счастлив сейчас, хоть и не знаю, сколь долго это продлится. Счастье – слишком мимолётное явление, и утекает сквозь пальцы так быстро, что удержать не успеешь, даже если захочешь. И остаются лишь воспоминания, от которых ещё больнее в моменты отсутствия этого самого счастья... – Вижу, ты повзрослел с прошлого раза. Когда ты хочешь спуститься? – Как только ты мне позволишь, я готов хоть сейчас. – На колени, Чимин, – Хоуп улыбается болезненно, с сочувствием и ноткой садистского наслаждения отчасти. – Будет обжигающе-больно, хоть клеймо и временное. Последний шанс передумать. – Я готов, – Ангел опускается на колени, вдыхая полной грудью и готовясь ощутить то, что до этого видел лишь со стороны, и то всего пару раз. Завораживающее зрелище, если быть просто свидетелем. Но для непосредственных участников это – взаимная пытка, причём для обеих сторон. Джей Хоуп сосредоточенно вглядывается в свою правую ладонь, которая начинает светиться оранжево-красным заревом. – Пора. Обнажи грудь, – сейчас его голос холоден и режет слух отрешённостью и предчувствием боли. Чимин подчиняется, распахивая белую рубашку, дрожит мелкой дрожью и следит взглядом за приближающейся к сердцу светящейся ладонью. – Evanescunt, Angelus. Non potest videre album alis. Non video anima. Tantum possum videre te. (с латыни, – "Исчезни, Ангел. Они не видят твои белые крылья. Они не видят твою душу. Только я вижу тебя") – Хоуп нашёптывает слова, а его пальцы проникают сквозь кожу, сквозь рёбра прямо к сердцу Чимина, обхватывая его и сжимая в ладони. Красное зарево освещает изнутри всё происходящее, небьющееся сердце Ангела горит в руке Карателя, пока тот выжигает временную руну. Чимин кричит истошно, – но только внутри себя, он не может позволить агонии вырваться наружу. Кажется, проходит вечность, прежде чем Джей Хоуп вынимает руку из его груди и, тяжело дыша от собственной энергетической потери, падает на колени рядом с белокрылым. – У тебя будет два дня. После этого руна заживёт, и твой Наставник сможет тебя обнаружить. – Целых два дня? Спасибо, Джей Хоуп, я об этом и не мечтал! Я хотел спросить... тебе тоже было больно? – Физически – нет. Но в момент воссоединения я чувствую всё, что чувствуешь ты. Вроде фантомной боли. Но я давно к ней привык, – это часть работы. – Но если мне было так больно от двухдневной руны, то каково это – заиметь руну тысячелетнего действия? – теперь, прочувствовав всё на себе, Чимин возвращается мыслями к Ви и его церемонии подготовки к Падению. – Там другая руна и другая боль. Но... да, это куда менее нежно, чем то, что происходило только что. – Ты сказал "нежно"? Я думал, моё сердце обратится в тлеющий уголь! Джей Хоуп улыбается и подмигивает, расправляя – вдруг ставшие очень красивыми для взора Чимина – крылья цвета алого заката над неспокойным океаном. – Тебе пора, не теряй время. И помни: ты в должниках. – И почему мне кажется, что ты попросишь полцарства взамен? – улыбается Чимин в ответ.

***

– Джису, нам обязательно тащиться на этот званый обед к твоему боссу? – Намджун смотрит на красивое золотое платье, в которое облачается его жена. – Я же ходила с тобой на ту дурацкую вечеринку в полицейском баре! – оборачивается девушка. – Это была не вечеринка, а вечер памяти нашего погибшего коллеги. И когда ты успела стать такой бессердечной? – Ах, Джуни, мы же оба понимаем, что наша школьная любовь давно превратилась в удобную привязанность, а брак стал просто выгодной сделкой с парочкой "невыгодных" пунктов. Так вот, обязанность посещать светские мероприятия вместе – один из них. – Ну спасибо, что раскрыла мне глаза на наши отношения. Я-то думал, мы всё ещё любим друг друга, хоть и не спали уже сколько, напомни? Четыре месяца? И даже просто целовались примерно пару недель назад. – Чёрт, ну почему надо сейчас об этом говорить? Ладно, давай так. Я сосредоточена на карьере, а не на физиологических потребностях своего и твоего тела, так что мне больше нужен этот званый обед и нужен мой красивый муж-полицейский рядом, ты понял? Если тебя так припёрло, найди себе любовницу, но только чтобы я об этом не знала. Нам ведь обоим выгодно играть в счастливый брак, разве нет? – Может, лучше тогда сразу развестись? Зачем играть в эти игры? – Давай поговорим об этом, когда вернёмся? Мы и так уже опаздываем. Кстати, тебе очень идёт этот костюм, не зря я его тогда на съёмках купила. Ты в нём вполне за айдола сойдёшь. – Охуенный комплимент, милая. – Сама горжусь. В ресторане, где проходит мероприятие, душно и лицемерно донельзя. Повсюду модели, айдолы средней степени популярности, менеджеры и ещё куча сотрудников, которым официанты разносят шампанское и крошечные тарталетки со странными на вид и вкус начинками. Внезапно галстук начинает душить Намджуна, – он чувствует себя шакалёнком, загнанным в вольер со львами, лишним и, вообще, – человеком низшего сословия. А вот его супруга здесь явно на своём месте, – она давно метит на место главы режиссёрского отдела, так что умело стреляет улыбками в адрес нужных людей и источает холодную уверенность в своих чётко выверенных действиях. В момент, когда Намджун внутри себя решает терпеть ещё ровно полчаса, а потом сбегать отсюда, его периферическое зрение выхватывает белый силуэт на веранде ресторана. Там стоит мужчина в шёлковой белой рубашке и лёгких брюках (и это в октябре!). Стоит неподвижно, отрешённым взглядом устремляясь куда-то далеко, сквозь время. Полицейский накидывает тёмно-серое пальто и выходит на веранду, – он чувствует, что должен быть там. – Закурить не найдётся? – спрашивает он, чтобы начать диалог, хотя не курил уже несколько лет. – Боюсь, тебе не это нужно, – поворачивается к нему мужчина. Его лицо... гладкое и совершенное, словно из другой реальности. Кожа отливает мимолётным жемчужным сиянием, губы трогает нежная полуулыбка. Но Намджуна холодным потом прошибает вовсе не от этого. Он знает это лицо. Его душа знает. – Что же мне, по-твоему, нужно? – Прислушаться, наконец, к себе. Ты же знаешь, что она тебе не пара. – Чего ты хочешь от меня? – Намджуну больно от правды, звучащей из уст незнакомца, но он не может заставить себя сдвинуться с места и прекратить этот странный ранящий диалог. – Лишь одного: чтобы ты был счастлив. В прошлый раз я поцеловал тебя, эгоистично желая привязать к себе, хоть и знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Сегодня я целую тебя, чтобы отпустить. Будь счастлив, о, мой возлюбленный. Найди внутри себя силы признаться тому, к кому тебя по-настоящему тянет. И заклинаю навечно забыть обо мне после прикосновения губ... И Чимин целует солёными от слёз губами, целует отчаянно, разбивая своё сердце, отпуская любовь и прося прощения за несчастную, отнятую первую жизнь этой светлой души. А Намджун, который хотел было возмутиться от столь неожиданного физического вмешательства, растворяется в объятиях Ангела и целует в ответ, закрывая глаза и повторяя движения пухлых губ. Он забывает, где он и что их могут увидеть. Забывает, что женат, пусть несчастливо и уже непонятно, зачем. Забывает, что всегда боролся с этим внутренним влечением к своему же полу, буквально заставляя себя любоваться девушками вместо мужчин. Когда Намджун открывает глаза, рядом уже никого нет, как нет и чёткого воспоминания о последних пяти минутах, – только еле ощутимое послевкусие поцелуя на губах. И белое перо на полу, – слишком большое для местных птиц. Слишком неземное, чтобы показаться случайностью. Намджун ёжится от пронизывающего ветра, кутается в пальто поглубже и пытается восстановить в голове образ, но никак не выходит. Почему-то ему так хорошо сейчас, словно только что освободили от оков. Или... словно перестали следить за ним каждую минуту, – от этого лишь чуть-чуть грустно, но вместе с тем невероятно легко на сердце. – Здравствуй, сержант! А куда делся чувак в костюме ангела? Я хотел поближе его рассмотреть, – Намджун оборачивается на смутно знакомый голос и видит осунувшегося Ким Сокджина, с которым познакомился в его доме только вчера при весьма странных обстоятельствах. – Какой ещё костюм, ты о чём? – к горлу подкатывает ком от воспоминания растерзанного смуглого тела и сладковатого запаха смерти. – Ладно, забей. Наверно, от ломки глючит, – пытается улыбнуться Сокджин. Он пришёл на этот бессмысленный светский раут, чтобы не быть дома одному без Тэхёна, потому что тот убежал разруливать свой локальный пиздец, который сам, по сути, и организовал в своём треугольнике. Но, оказывается, что здесь даже хуже, чем дома, – в сторону Джина здесь направлены лишь в лучшем случае – сочувствующие, а в худшем и более частом – презрительные взгляды, в которых явно читается мысль "До чего ты докатился, Ким?" – Не ожидал тебя тут встретить. Хреново выглядишь. – говорит Джун. Он единственный произносит это прямо и честно, не пытаясь завуалировать обтекаемыми толерантными словечками. – А уж я-то как не ожидал, это уж точно. Сопровождаешь кого-то? Или под прикрытием и хочешь кого-то посадить? Могу сдать бывшего барыгу, – он разбавлял кокс мукой, гондон ебаный. – Я здесь с женой, никакой работы. Но, честно говоря, с удовольствием бы свалил отсюда. Меня тошнит от фальшивого лоска и концентрации лицемерия на один квадратный метр. – От меня тоже тошнит? – Сокджин и хочет, и боится услышать правдивый ответ. – Удивительно, но нет. Ты даже сквозь следы своей ломки выглядишь красивее и живее, чем все эти пластмассовые куклы внутри ресторана, – Намджун удивлён своей честностью рядом с этим человеком. А Чимин, наблюдающий за происходящим на веранде из глубины сада, глотает горькие слёзы, но рад своему болезненному решению отпустить и позволить Джуну открыть себя заново. Пусть и навстречу совершенно другому человеку. Сокджина трогает прозвучавшее гораздо сильнее, чем он мог представить. Ведь, кроме Тэхёна пока ещё никому не удавалось до него достучаться, а тот вроде как и не человек даже. Джин берёт полицейского за тёплую руку и тянет прочь. – Нам не обязательно быть здесь. Попрощаешься со своей женой? – Думаю, она даже не заметит моего отсутствия. Она уже представила меня кому надо, больше я вряд ли на что-то здесь сгожусь, – качает головой Джун. Через несколько минут мужчины пропадают в противоположной стороне сада, исчезая из поля зрения Чимина. Слёзы высыхают, оставляя лишь стягивающую соль на сияющей ангельской коже. – Он будет счастлив, – убеждая самого себя, вслух произносит белокрылый. И добавляет, поднимая голову к небу. – Спасибо, Джей Хоуп!