Вечность в прошлом

      Всё, что случилось на Облаве, не выходит из головы Вэй Усяня долгое время. Сколько не думал бы, приходит к мысли, что происходящее похоже на абсурд, в крайнем случае, на хорошую, даже слишком, постановку для театра. Люди тянутся к нему, потому что он умеет вертеться и находить подход к ним, однако чтобы сам Лань Цижэнь относился к нему с благосклонностью... Такого в его жизни ещё не случалось.       Тряхнув головой, мужчина вздыхает. Этот мир отличается от его собственного, и Вэй Усянь не уверен, чему верить можно, а чего стоит избегать, и почему люди здесь настолько добры к нему, появившемуся из ниоткуда. Цзян Фэнмянь всегда был великодушен, и заклинатель не думает, что в его действиях есть какой-то подтекст; Юй Цзыюань строга, горделива и умна достаточно, чтобы попытаться выгнать его из Пристани Лотоса, впрочем, и она поддалась на его скрытый шарм и смирилась с его присутствием. Лань Цижэнь, который славится своей мудростью и верностью правилам, нарушал их так дерзко и уверенно, словно делал это каждый день.       Возможно, за всем этим скрыто что-то иное, но в данный момент он не может понять, что именно, поэтому оставляет всё на волю судьбы.       Последнее событие даёт тонкий луч надежды на возвращение Вэй Усяня в Облачные Глубины, которые, стоит признать, нравятся ему больше Юньмэнских озёр и солнца. В Обители остались его родные, последний из друзей и его муж, почивший в его мире, но такой юный в этом; и с тем же местом связано слишком много хороших воспоминаний.       Вражда с Цзян Чэном, продлившаяся ещё пять лет, оставила свой след на душе и в памяти Вэй Усяня; прежде яркие в памяти моменты из детства потухли, уступив место счастливой супружеской жизни и охотам с детьми клана Лань и некоторых других семей, проходящих там обучение.       Утраченное не вернёшь, но старые воспоминания всегда можно заменить новым. Так и глухую тоску по мужу заполняет звонкий смех Цзян Яньли и ворчливое пыхтение Цзян Чэна, который изо всех сил пытается использовать силу золотого ядра против сёстры так, чтобы победить её.       Ловкая, умелая, Цзян Яньли стремительно заходит за спину брата, делает подножку и приставляет деревянный меч к его горлу. В то же время ребёнок замечает это, наученный опытом прошлых тренировок, и отбивает удар, отскакивает и пытается перевести дыхание.       — Цзе-цзе, это нечестный приём!       Качнувшись, мальчик поднимается, опираясь о деревянный меч, и хватает воздух ртом. Грациозная и уверенная, его старшая сестра стоит напротив и выглядит точно воин на поле боя. На её лице ни капли усталости, по её коже не скатывается пот, а на устах играет улыбка, предвкушающая победу, и она крепко сжимает меч в руках с чувством удовлетворения.       Эта победа — такая близкая, такая очевидная — десятая за этот день.       — Разве, А-Чэн? — она чуть наклоняет голову вбок, наблюдая. — Припоминаю, что старшие ученики используют это в тренировках.       Смех действительно сложно сдержать.       Ещё труднее скрыть гордость, которую он испытывает за свою ученицу.       Старшие ученики и правда используют некоторые уловки в тренировочных боях: ставят подножки, бросают песок в глаза, перехватывают чужой деревянный меч и уводят противника в словесный поединок. Пусть к таким хитростям прибегают только в безвыходных ситуациях, их всё же используют. Не позволяя себе выдохнуться, Цзян Яньли применяет их мастерски и с умом, пока Цзян Чэн вынужден ощущать терпкий вкус проигрыша.       Стоило молодой девушке вкусить азарта тренировочной драки и победы, она расцвела, словно бутон во время битвы.       Во времена сражения против Вэней, Вэй Усянь видел их: тонкие ростки цветов и травы, пытающиеся прорваться сквозь пыль и выжженную землю, такие хрупкие, но одновременно сильные и упрямые. Спустя много лет, когда он вернулся туда после всего, чтобы попрощаться с прошлым, он вновь увидел их: красивые, прекраснейшие бутоны, полные силы и жизни.       — Это не делает бой более честным, цзе-цзе! — негодует младший брат. — Ты… Ты же!..       К счастью или сожалению, Цзян Чэн не находит возражений, хотя Вэй Усянь ждёт, что он прокричит что-что вроде «Ты же девушка!».       С уст Цзян Яньли срывается лишь мягкий, точно звон колокольчиков, смех; в следующую секунду, не дав брату и шанса опомниться, она нападает. Бой не закончен. Уязвлённый и не ожидавший удара исподтишка, Цзян Чэн не успевает среагировать сразу, но всё же ему удаётся отскочить в последний миг и отклониться от прямой атаки, задевающей только концы волос.       С руки Вэй Усяня эти дети открывают в себе то, что скрывали глубоко внутри много лет, то, что было скрыто за нормами приличия и правил, диктуемых их семьёй.       Победа кажется близка настолько, что до неё можно дотянутся этой крепкой, но всё ещё детской рукой; Цзян Яньли уворачивается, изящно кружит, избегая любого удара, и обходит Цзян Чэна, взмахивает мечом и приставляет деревянный клинок к его спине. Тот замирает и разочарованно сипит.       — Цзе-цзе победила, — со вздохом признаёт Цзян Чэн.       — Не расстраивайся, А-Чэн.       Меч тихо рассекает воздух, когда Цзян Яньли взмахивает им, равняя с ногой.       — Я не расстроен, — фыркает тот, — рад, что цзе-цзе выиграла. Снова.       Та смеётся в ответ, прикрыв лицо рукавом тренировочной одежды.       Пышный наряд остался в доме. Для практики он подходит меньше всего, и Цзян Яньли сменила его без задней мысли, торопливо и согласно.       Наблюдая за ними, Вэй Усянь испытывает восторг и трепет, чувствует себя гордым учителем. В нём растёт уверенность: об этих детях будут говорить не тише, чем о Двух Нефритах клана Лань.       Удовлетворённый увиденным, Вэй Усянь упирается подбородком о руку и улыбается.       — И раз А-Ли выиграла, то и на охоту я пойду с ней, — сказав это, он оборачивается к покрасневшему от злости Цзян Чэну. — А тебе предстоит потренироваться с учениками. Надеюсь, что к нашему возвращению ты научишься новому.       Деревянное оружие ломается от силы ци, выпущенной Цзян Чэном в гневе. Тем не менее, это не выглядит жутко или страшно, скорее нелепо, потому что он всё ещё ребёнок, пусть и пылающий огромным количеством светлой энергии.       — А-Чэн, — мягко ругает его Цзян Яньли и кладёт руку на его плечо, — ты сформировал ядро раньше сверстников, и тебе необходимо научиться управлять силой как положено. Не держи зла на учителя Ланя.       Сердце ноет от тоски. Когда-то прежде цзе-цзе разнимала их теми же словами, а после приносила суп и мирила их, наставляла и советовала, нежно обнимала каждого и улыбалась. Для Вэй Усяня она была почти матерью, и тем глубже его тоска по сестре, которой давным-давно нет. Это чувство, казалось, должно было кануть в оставшихся позади годах, но никакая боль не проходит бесследно.       Во взгляде Цзян Чэна Вэй Усянь видит колкую, скрытую в глубине души обиду, не высказанную и не облечённую в слова.       — Конечно, цзе-цзе, — тихо говорит Цзян Чэн, опустив взгляд.       Успехи Цзян Яньли и Цзян Чэна радуют их отца. В этом мире Цзян Фэнмянь куда более горд ими и выглядит довольным их результатами, и никто, даже самый последний слуга, не посмел бы усомниться в его любви к собственным детям.       Кроме того, на поясах брата и сестры висят колокольчики наследников. Серебристые, с фиолетовой кисточкой и узором лотоса на металле. В родном мире Вэй Усяня у него самого и Цзян Яньли были обычные, которые выдавали членам главной семьи, не являющимися наследниками; в то же время Цзян Чэн носил именно такой колокольчик, пока не стал старше и не занял место главы ордена.       В этом подарке видно любовь Цзян Фэнмяня и его гордость за них.       — Когда вы отправляетесь на охоту?       Печать главы с тихим стуком опускается на стол, бумаги шелестят, когда он собирает их в аккуратную стопку. Кисть кладут на подставку, а киноварь закрывают.       Рабочее место Цзян Чэна было основано на хаосе — рабочем порядке, как он часто оправдывался, — и всякие чернила сохли быстрее, чем за день, из-за чего приходилось часто покупать новые.       — Через пару дней, — отвечает Вэй Усянь, наблюдая за плавными движениями мужчины. Он редко видел своего приёмного отца за работой, и ему интересно, был ли он таким же аккуратным. — Это небольшая тварь, слабая.       — Верю твоим словам, — кивает мужчина и встаёт из-за стола.       Сердце сжимается. Мысли, что крутились в его голове с Облавы, возвращаются снова, и заклинатель прикусывает губу, раздумывая. Он наблюдает, как глава ордена достаёт миниатюрный кувшин вина и пиалы с полок и идёт к столу. Запах алкоголя бьёт по обонянию, горечь ещё не отпитого напитка оседает на языке.       Традиция или уже привычка?       Вечера, подобные этому, они изредка коротают за пустыми разговорами и чашей вина. Сумерки зимой наступают очень быстро, и множество свеч освещает кабинет; холод не проникает в помещение вовсе.       Для Вэй Усяня это всё ещё непривычно, ведь в своём мире он звал этого человека дядей Цзяном, а тут он является его главой и отцом детей, которых он обучает. Распитие вина со слугой, пусть и учителем, пожалуй, не должно входить в порядок вещей, и это такое же странное обстоятельство, как и доверие к нему.       Тревожность не исчезает. Пусть он и видит в заклинателе напротив своего дядю, он также видит главу ордена и клана, который проявляет к нему невероятное великодушие.       Качнув головой, Вэй Усянь занимает место за столом.       — И снова вижу это лицо, — Цзян Фэнмянь вздыхает и пододвигает к нему чашу.       — Какое? — Вэй Усянь следит за движением рук, полных аристократической грации.       Лицо как лицо. Что может быть особенного в нём? Никакой пудры или косметики, никаких шрамов или чего-то ещё. У Мо Сюаньюя оно миловидное, лишённое классической мужской красоты, хотя черты его заострились с годами.       Чуть наклонив чашу в сторону собеседника, Цзян Фэнмянь прежде отпивает напиток, определённо смакуя его и растягивая каждый глоток.       — Хмурое, — говорит он, — мрачное. Ты думаешь о чём-то важном, но боишься спросить. Или не решаешься.       И, о, это наводит на мысли. Конечно, он не Лань Чжань и скрывать эмоции не умеет и даже не любит. Скорее, любой проходимец может уловить его мрачность и гнев, печаль и радость. Он слишком эмоциональный, слишком открытый.       Между тем он замечает расчётливость. Цзян Фэнмянь больше наблюдает и замечает, чем просто видит его эмоции. Возможно, у его подозрений есть основания?       — Позволите задать вопрос, глава Цзян? — спрашивает он, понизив голос.       Собственная чаша стоит нетронутой, а спина прямая, голова же едва опущена.       Наступает тишина. Где-то за окном плещется вода, шепчутся слуги, шумит ветер. В прошлом он часто прислушивался к погоде снаружи и засыпал ближе к утру; в Гусу такого не случалось, потому что всякая ночь рядом с мужем проходила... Пылко.       — Позволю.       За кратким молчанием Вэй Усянь ещё раз обдумывает всё ранее случившееся, хмурится, пытаясь решить, как подступиться правильно. В словах обязана быть осторожность, в действиях — предупреждение.       — По какой причине вы позволили мне обучать Цзян Чэна и Цзян Яньли? Почему взяли в орден?       «Почему тем днём вы не оставили меня в Илине, как случайного незнакомого человека?» — не говорит, но думает мужчина, пристально глядя на собеседника.       Плавным движением Цзян Фэнмянь опускает чашу на стол, и в его фигуре меняется всё. Взгляд заостряется, черты лица будто становятся жестче, как и положено непоколебимому главе ордена, спина напрягается и выпрямляется. Это удивляет Вэй Усяня, но он не отводит взгляда и смотрит, едва дёрнув плечом.       — Когда-то у меня была сестра, — говорит Цзян Фэнмянь твёрдым голосом, — она покинула дом ребёнком, а вернулась женщиной. Через пару дней она снова оставила Пристань. Через несколько лет сестра пришла с визитом, на её руках сидел ребёнок, а подле стоял мужчина, которого я знал как своего друга, — он замолкает, прикрывает глаза, чтобы перевести дыхание, и продолжает. — Несмотря на все тайны, которые ты несёшь с собой, Лань Усянь, ты напоминаешь мне Цансэ. Такой же своевольный и решительный, выступающий против всех, не глядя на положение человека.       Тело пробирает дрожь, но Вэй Усянь скрывает её. Судорожный вздох, однако, удержать не получается — как невозможно унять боль от осознания, кем был он в этом мире и какой была бы жизнь, окажись он прямым родственником Цзян Фэнмяня.       Теперь, когда всплывает эта правда, Вэй Усяню становится понятно, по какой причине Юй Цзыюань столь радушна, несмотря на непростой характер. Никакой ревности не было, и причины для неё — тоже.       Мо Сюаньюй — совсем не он, Вэй Усянь, и это тело нисколько не выдаёт в нем кровь Цансэ-саньжэнь и Вэй Чанзэ, однако впервые кто-то помимо Лань Чжаня узнал, увидел в нём отголоски родителей.       — Признаться, — говорит глава ордена, отпивая вина, и слова его граничат с угрозой, — сначала я сомневался в тебе. Думал посмотреть, что ты можешь, а когда понял, что ты скрываешь многое, решил, что стоит выслать тебя, — он опускает чашу на уровень груди, — но ты понравился моим детям, и я решил закрыть глаза на прочее, пока ты учишь их лучше других.       Выдохнув, Вэй Усянь понимает, насколько сильно ошибался, полагая, что этот мужчина такой же добрый и мягкий, каким был дядя Цзян. Здешний Цзян Фэнмянь куда более твёрд и решителен, и если бы не обучение, неизвестно, какая судьба ждала бы его. Не будь Вэй Усянь нужен ордену, Цзян Фэнмянь не позволил бы находиться в Пристани Лотоса.       Тайны всё ещё останутся тайнами, какую бы услугу не оказывал ему этот мужчина. Прежде всего Вэй Усянь житель иного мира, и он попал сюда, заменив душу маленького Вэй Ина, у которого могло быть много хорошего в жизни.       Пусть вина колет, он не станет обращать на неё внимания. Время для сожалений давно прошло. Лань Чжань научил его отпускать их с той же скоростью, с которой сменяются времена года.       — Вы слишком добры, глава Цзян, — коротко улыбается Вэй Усянь, ухватившись пальцами за чашу, наконец решая отпить вина в угоду хозяину. — Не думаете, что можете пожалеть о своём выборе?       — Жизнь полна рисков, — говорит Цзян Фэнмянь, качнув чашей, — и лучше посчитаю это испытанием, чем ошибкой.       «Испытанием» — проносится в голове Вэй Усяня, и он отпивает вино, чувствуя горечь на языке.       «Ошибка» — думает заклинатель, морщась не то от мыслей, не то от терпкости алкоголя. Это вовсе не слепое доверие, а просчёт и тактика. В том, что Вэй Усяня обучает молодых господ Цзян, есть выгода — они становятся всё сильнее. Даже Цзян Яньли воспылала желанием учиться пути меча, а Цзян Чэн делает успехи, во многом обгоняя сверстников, занятых талисманами и теориями, а не практикой. От охот Вэй Усяня не освободили, и он помогает, выполняя каждое поручение так хорошо, что молодые адепты учатся новому, и помогают жителям почти сами, а сам Вэй Усянь готов защитить их и орден Цзян в любой момент.       В его пребывании здесь много выгоды.       Состязание на горе Байфэн прошло хорошо не только потому, что тренировкой адептов занималась госпожа Юй Цзыюань, но и потому, что Вэй Усянь помогал им, наставляя и предупреждая. Он знал уловки, так как помнил, как важно не победить.       Тем не менее он всё ещё чужой в этом мире.       — Взаимовыгодное сотрудничество? — проговаривает он, коснувшись запястья.       — Верно, — соглашается с лёгкой улыбкой Цзян Фэнмянь. — Твои навыки могут быть полезны нам. Все навыки.       Тьма в том числе, понимает Вэй Усянь, и отпивает вино, после поджав губы.

***

      Тоска по Облачным Глубинам становится невыносимой, и зуд, возникающий при мысли, что он всё же может побывать в месте, которое когда-то звал домом, вынуждает его обратиться к главе Цзян с просьбой спустя время.       — В Облачные Глубины? — уточняет Цзян Фэнмянь, нахмурившись и отложив пергамент в стопку. — Не ты ли говорил, что не видишь туда пути?       Неловко коснувшись левого запястья, Вэй Усянь кивает.       — Тоска по дому оказалась сильнее, — говорит он, опустив руку, — обещаю, что вернусь через неделю.       Пронзительный взгляд Цзян Фэнмяня мог бы напугать его, потому что теперь он знает, что скрывается за внешним спокойствием.       — Хорошо.