Путь к себе

И хотя прошло уже два дня, Лань Ванцзи казалось, что та самая ночь все ещё не закончилась. Наступила пора практических занятий. Полигон, окаймлённый деревьями, радовал умиротворением. И каждое утро прекраснее предыдущего. Была свежесть, было озорство теплого ветра, было нежное, на редкость мягкое солнце. Звенели и сверкали мечи. Ученики с радостью расправляли затекшие во время уроков мышцы. И всюду было оживление и красота. Но встревоженное сердце не находило покоя ни в созерцании природы, ни в азарте боя. — Следующие! — Можно я? Можно я?! — Вэй Усянь! Твоя очередь уже была! Встань на место! — процедил сквозь зубы Лань Цижэнь, нахмурился и принялся распекать Вэй Ина.  Лань Ванцзи слегка нахмурился. Голос дяди прошёлся по ушам, как мечом по плошке. Как же так? Вэй Ин страдал. Он ни словом, ни взглядом не выражал боль своего сердца, но в ушах Лань Ванцзи всё ещё звучал этот раненый, озлобленный вой задетой души. Вдобавок он ещё и принял наказание за «игру» вместо того, чтобы принять помощь. И всё, что он получает — только злость в ответ на своё существование. Лань Ванцзи приоткрыл рот, желая возразить дяде вслух, но потом плотно сомкнул губы. Дядя не знал. Никто здесь не знал, что недавней ночью самый весёлый и раздражающий человек пытался оборвать свою жизнь. По просьбе «разумного» Вэй Ина о его «шутке» знали только трое. Таковы правила. Он продолжал смотреть на Вэй Усяня. Но тот, будто не замечая злости к себе, хохотнул и встал в ряд адептов. Вэй Ин казался таким… обычным. Болтал, постоянно прикасался к друзьям по поводу и без, и шутил так, что ученики, усердно пытающиеся казаться серьёзными перед учителем, невольно хихикали в кулаки, а потом спешно выпрямлялись, когда Лань Цижэнь оборачивался к ним. Свой бой он провел один из первых. С легкостью победил соперника, будто не его спина увенчана утренними синяками от ферулы. В конце даже руку поверженному протянул, улыбаясь. Спина Лань Ванцзи болела после наказания за лечебницу. Он тоже победил. Его противник не был настолько силён, чтобы заставить его испытывать боль. Но все же он понимал, что ещё один поединок явно будет лишним. Вэй Ин боль то ли не чувствовал, то ли отрицал. Его горло и запястье перевязаны. Но если кто и спрашивал про раны, тот так отмахивался, что вопросы отметались разом. Ничего необычного. Вэй Ин просто дурачок. И бабочки порхали на зеленой листве, и смех переливался ручьем, и запах цветов насыщал душу красотой… Земля и небо перевернулись для Лань Ванцзи. Черная тень болтается на его гуцине. Хриплый голос: — Проваливай! Он глубоко вздохнул, прикрывая глаза. Тень ужаса той ночи не покидала его и ныне. Посмотрел на Вэй Усяня. Тот перекинул руку через плечо Цзян Чэна, и рассматривал веер Не Хуйасана, кивал с веселым видом. Лань Ванцзи не знал, что думать. Он не может отвести взгляд. Вэй Усянь рассмеялся, и смех его был легче птичьих перьев. Неужели то и правда была лишь жестокая шутка? — Идиот! — фыркнул наследник ордена Цзян. Грубости от него лились бесконечным водопадом, и, хотя всё это обращалось не второму нефриту, он чувствовал себя задетым. Цзян Чэн внезапно обернулся и встретился с ним взглядом. — Эй, Вэй Ин, ты опять что-то сделал Лань Ванцзи? Мало тебе было донимать его месяц? — О чем ты? — Он на тебя смотрит. — Пф, — Вэй Усянь не обернулся. — Он всегда выглядит так, будто я ему что-то сделал! Просто злится, что я нарушаю порядок. Вот и всё. — Так не нарушай! — он отвесил ему подзатыльник. — И вообще. Ты явно что-то натворил. Обычно ты сам к нему лезешь, а сегодня даже не смотришь. Признавайся. Может, меньше бить будут. — Не обращай внимания. Ему надоест. Лучше подумай, если тебе выпадет битва с этим павлином… Вэй Ин ловко менял темы. Такая манипуляция казалась почти бессовестной. Это нечестно, что он — Лань Ванцзи — стоит истуканом, его душит страх, боль и ужас, он боится за раны Вэй Ина больше, чем за свои. А причина его смятения так беззастенчиво лжет, улыбается и отворачивается. Солнечные тени так весело пляшут на чёрных одеяниях и красивом улыбающимся лице. Будь его воля — он бы схватил его и привел в лечебницу. *** — Нет, брат. Сквозь дверной проём Лань Ванцзи видел удаляющуюся спину Вэй Усяня. Его шаг был лёгким, ветер доносил до уха весёлое насвистывание. Веселье казалось неестественно искренним. От его улыбки знобило. Он был страшен. — Но почему? Он уже пытался убить себя. Разве нельзя признать его потерявшим разум? — Потерявшие разум так спокойно не лгут, — брат вздохнул и покачал головой. — Из всех больных безнадёжный не тот, кто потерял речь или разум, а тот, кто отказывается принять помощь. Человек, болеющий душой, подобен человеку, который сломал руку, но бежит быстрее лекаря. Ты его никогда не догонишь, если он того не захочет. И Вэй Усянь бежал от их протянутой руки. Бежал наверняка к петле или лезвию. К высокому склону или глубокому океану. К людям, с которыми нельзя спорить и в места, из которых живыми не возвращаются. — Я собираюсь сказать одну безжалостную вещь. Лань Ванцзи был к этому готов. Уже тогда, когда он увидел качающееся тело, эта мысль крепко засела в голове. — Наша мать жила в трёх шагах от этой лечебницы, но так её и не переступила. Как бы её ни уговаривали. Готов всё же он к этому не был. Лань Ванцзи опустил голову. До того, как Лань Сичэнь возглавил лечебницу, конкретно душевнобольных в ней не принимали. Это даже не рассматривали как проблему. Но именно отец предложил лечить души. Мать могла быть первой, но она не согласилась. Много позже первый нефрит провозгласил, что отныне двери лечебницы открыты и тем, кто столкнулся с душевными проблемами. Разумеется, далеко не сразу заклинательский мир воспринял подростка всерьёз. А потом туда наведался сходящий с ума от гнева глава ордена Не и вернулся в столь благостном состоянии, что даже здоровым стало завидно. Прошло три года. Множество душ прошли через двери лечебницы, знатных и нищих, слабых и сильных. Но та, которую они хотели спасти, уже никогда не переступит порог. Лань Ванцзи не сказали, отчего умерла его мать. Но по мере взросления, в голове собиралась мозаика событий. Вот он приходит и видит, что у матери все чаще покрасневшие глаза, вот она обнимает его крепко весь день и даже не дразнит, как обычно, потом как-то среди свитков отца, Лань Ванцзи увидел расписанный неизвестным почерком лист, где повторялось два слова. Не могу. И для другого варианта, кроме самоубийства, места не осталось. Если душа матери болела, то почему она хотя бы не попыталась выздороветь? — Удивительно, что они оба выбрали повешение, — вздохнул Лань Сичэнь. Второй нефрит поджал губы, комок застрял в горле, но он выпрямился, упрямо проглатывая горе. — Лань Ванцзи, соблюдай правила. В этих стенах ты имеешь право на любые чувства, — печально улыбнулся Лань Сичэнь. — Я должен его остановить. — Если ты уговоришь его прийти силой, или если он придет сюда, чтобы от него отстали — я его не приму. Надеюсь, ты понимаешь почему. Это не та мысль, с которой стоит начинать. Лань Ванцзи кивнул, поклонившись. *** — Ты меня до самой уборной будешь преследовать? В какой-то момент Вэй Ин отпросился и Лань Ванцзи, подстрекаемый страшными мыслями, направился за ним. Когда же люди остались далеко позади, Вэй Ин остановился, обернулся к нему, облокотился о дерево, и уставился на него незнакомым, волчьим взглядом. Как будто Лань Ванцзи раздражающий преследующий гуль. Лань Чжань молчал. А что он мог сказать? — Да расслабься, — Вэй Усянь махнул рукой, так и не добившись от второго нефрита ни звука. — Не буду я нарушать это ваше правило — убийства живых существ. Я уже понял, что плохо пошутил. Лань Ванцзи скверно вел беседы. Это Лань Сичэнь раскладывал всё по полочкам. Второй нефрит просто не выдерживал таких битв. Вэй Ин фыркнул, так не дождавшись ни звука, и развернулся. Лань Чжаню легче промолчать. Или что-то сделать. Хоть что-то. Протянуть руку, схватить за запястье, посмотреть глаза в глаза, чтобы передать весь свой страх, намерение, заботу… Вэй Усянь опешил. Посмотрел на чужую руку, потом на лицо. Он умный и чувствительный. Вэй Ин удивленно моргнул, вдохнул, будто впитывая чужие чувства через взгляд, и их было так много, что он замер. — Ты же сказал, что не любишь прикосновения, — выдавил он на выдохе. Он усмехнулся со странной теплотой. — Ай-яй, Лань Чжань! Врать нехорошо. Лань Ванцзи вспомнил, как нёс сопротивляющееся слабое тело из музыкальной комнаты, напрочь забыв о своей неприязни к прикосновениям, и сейчас его тело, похоже, действовало таким же порывом. Он нахмурился. Ему казалось, не протяни он руку сейчас, точно свершилось бы что-нибудь дурное. Он обхватил запястье чуть легче, менее требовательно, нежнее, будто ласково предлагал помощь, а не заставлял. Два пальца легли на пульс, слабое сердце билось под порезанной кожей. Жизнь под изящным запястьем. Драгоценное сердце. Это казалось чудом. Лань Ванцзи провёл мизинцем по основанию большого пальца. Вэй Ин прерывисто вздохнул. Второй нефрит поднял голову. На лице Вэй Ина была лёгкая усмешка, казалось, что открой он рот и ничего хорошего про себя Лань Чжань не услышит, только опять порежется лезвием его слов. Но Вэй Усянь молчал, что-то было на дне его расширенных зрачков. И почему-то руку он не одёргивал. — Тебе нужно вернуться в лечебницу. Вэй Усянь вздрогнул и нахмурился, взгляд мгновенно стал раздраженным. Красота момента треснула, как первый лёд в серую осень. — Чтобы меня там заперли и я тебе не мешал? — голос его был колючий. — Уж извини, но я не могу принести проблем клану больше, чем принёс уже. Надеюсь, твой брат не напишет, что я был в лечебнице для помешанных. Но ведь Лань Сичэнь уже сказал, что никого без его разрешения не известит. Откуда такое недоверие? Откуда злость? Лань Чжань сжал губы. Казалось, что недавно всё шло хорошо. — Вэй Ин, — сказал он. И тихая мольба странно подействовала. На секунду маска Вэй Усяня треснула, и он со странной обречённостью посмотрел на сжимаемое запястье. — Перестань. Просто перестань. Проваливай. Он помедлил одну секунду, прежде чем выдернуть запястье из чужой ладони. Затем он побежал, прижимая его к груди, будто он обжёгся.