Путь к себе

— Пробудит в вас оратора, «Улыбка Императора»… Вэй Усянь не умел быть тихим. Сон его восстанавливался, и энергия возвращалась в его тело. Он ерзал, мычал, когда задумывался, а ещё стучал всем, что под руку попадется. Даже кисть в его руках скользила с каким-то странным звуком, который Лань Сичэнь доселе за кистью не примечал. А ещё разбивал тишину беседки самыми дурными песнями, принесенными из Цайи. Чисто из врождённого озорства. Впрочем, от рисунка он глаз не отнял. Значит, он не стремится взбесить главу лечебницы. Определенно хороший знак. Лань Сичэнь практически закончил переписывать свой свиток, когда Вэй Усянь, не отрываясь от рисунка, сказал: — Песня ужасно надоедлива в своей простоте. Но «Улыбка Императора» слишком хороша, как бы плохо хозяин ни заманивал посетителей. Осторожно отложив свиток, глава лечебницы потянулся к чаю. — Хотя с другой стороны, это настолько плохо, что этим хочется поделиться и знатно посмеяться. Невольно песня запоминается вместе с вином. Потом человек приезжает в Цайи, и первое, что он о нем знает — «Улыбка Императора». Может, на это хозяин и рассчитывал? Я сам по себе хорошо знаю, что дурные слухи расходятся лучше, чем слухи о хорошем. Но что торговля так использует это… Он развел руками то ли недоумевая, то ли восхищаясь. — Вы слышали об этом вине до приезда в Гусу? — Ага. О Гусу много говорят. Трезвые на все лады хвалят добродетельность ордена, пьяные — «Улыбку Императора», — он усмехнулся. — Хм. Я готов признать, что вы были правы, господин Лань. — В чем? — «Творчеством душа лечится», — Вэй Ин подул на невысохшую каплю и потряс листом бумаги на ветру. — Мне даже ломать ваш сервиз расхотелось. — Очень рад, — улыбнулся Лань Сичэнь. — Могу я посмотреть, что вы нарисовали? — Конечно, для вас старался, Лань-гэгэ, — Вэй Усянь протянул свой рисунок. Глава лечебницы с интересом посмотрел на рисунок, а потом на больного. — У вас… очень интересный страх. Вэй Усянь рассмеялся. — Давайте, можете спросить, а не издеваюсь ли я над вами? Лань Сичэнь ещё раз поглядел на рисунок. Нет, ответил он себе, пусть изображение не типично, но Вэй Ин точно не издевается. Себя до конца не понимает — да. Возможно даже свой рисунок до конца не понял. Но совершенно точно не издевается. Он решил подыграть и с легкой наигранной досадой сказал: — Господин Вэй, а не издеваетесь ли вы надо мной? Вэй Ин коротко хохотнул. — Очаровательная досада! — после начал пусть и игривым тоном, но голос его немного дрожал. — Нет, не издеваюсь. Когда вы мне сказали «нарисуйте страх» я четко представил себе эту картину в первую же секунду. Если честно… Мой страх гавкает. А там на картинке его не было почему-то. Ну, или может, он спрятался вон за тем деревом. — Вы боитесь собак? Тот нервно усмехнулся, сложив руки. — Н-не будем о них! Лань Сичэнь отложил рисунок и принялся разливать чай. Однажды Вэй Ин уже реагировал странно на одно только упоминание собаки. Однако, полезно ли бороться с фобией в таком состоянии? Он ещё раз поглядел на рисунок. — Я вижу тут фиолетовые вспышки в облаках. Почему молния именно фиолетовая? — М-м-м… Вы хотите спросить, а не связано ли это с кланом Цзян? Конечно связано. Лань Сичэнь поставил чашку перед больным, улыбнулся и осторожно начал: — Но, тем не менее, что бы в них вас не пугало, господин и дева Цзян к вам приехали, и вы все же встретились с ними. Вэй Усянь шумно отхлебнул, посмотрел с подозрением на главу лечебницы, а после, вздохнув, сказал: — Шицзе нельзя заставлять ждать. Я думал, что я справлюсь с собой. Не справился. Поэтому не хотел идти к дяде. Но меня отравили, вы об этом сказали, и, если бы я не показался перед глазами дяди Цзяна… Шицзе бы подумала, что это она виновата в приступе. Вот и всё. — Вы очень чутки к чужим страданиям. То есть, если бы молодые господа Сюэ вас не отравили, вы бы отказались от встречи? Вы не могли отказать шицзе, но могли отказать главе ордена? Вэй Ин замер, приподняв брови, а после начал медленно, как если бы он рассуждал об этом впервые. — Он бы… понял, — Вэй Ин пожал плечами. — Я не думал об этом рационально, просто чувствовал так. Шицзе — не могу, дяде — да. Наверное, дело в том случае. Он до сих пор чувствует, что виноват, и я этим как будто немножко пользуюсь. И то, что я на маму похож. И что ему со мной говорить проще. Всё это я всегда знал. Хм. Я… Никогда не думал, что пользуюсь этим. Голос его потускнел, больной нахмурился, и плечи его напряглись. — А что бы вы могли сделать, вместо того, чтобы использовать? — Не знаю. Помочь им как-то с Цзян Чэном. Меньше проблем привлекать? Но мне всегда казалось, что это не моё дело. Я и так влез в их семью и почти разрушил. Он потянулся к белому блюдцу с арахисом и принялся подкидывать орешки. Было понятно, что мысль о разрушительности его существования крепко засела в голове. — И в чем выражается ваше «использование»? — видя, как нахмурился Вэй Усянь, глава лечебницы дополнил. — Вот вы сейчас сказали себе: «я его использовал». Что вы вспомнили такое, что укрепило вас в этой мысли? — Я не знаю, — отозвался Вэй Ин. — Я теперь ничего не знаю, не нравится мне это. Насчет использования… Громкое слово, так я теперь думаю. Я знаю, что могу рассчитывать на большее, чем… его родные дети. Он их любит, но он к ним строже. Я мог ехать в Гусу, мог не ехать. Мог быть первым учеником, мог не быть, и всё равно мои доходы не урезали бы. Это всё… должное. Улыбнувшись, Лань Сичэнь начал: — А что, по-вашему, есть использование? Вэй Ин шумно вздохнул, откинув голову. — Когда выгоды только у одной стороны. А другой человек и рад услужить. Или не рад, но возразить не может. — Господин Цзян не мог возразить? Вэй Ин выпрямился и нахмурившись, посмотрел на Лань Сичэня. — Вы меня в чем убедить пытаетесь? — Ни в чем. Это я хочу кое в чем убедиться. Так что? — Дядя Цзян был скорее рад мне… помочь. Пригласил трапезничать с семьей, предложил путь заклинателя, поселил в комнате с сыном, хотя я… Когда воздушного змея попросил сделать, то вызвался помогать, с Цзян Чэном он так не играл. — И он не осознавал, что вы с детских лет манипулировали его чувством вины? Вэй Ин замер на секунду, а после прыснул: — Да-да, когда так об этом говоришь, то это кажется бредом и ерундой. Конечно, он понимал, что я иногда заигрывался. — А теперь другой вопрос, как вы думаете, потакая вашей манипуляции, он точно не достигал каких-то своих целей? Вэй Ин задумчиво промычал, а после упал спиной в траву. — Неуважительная это беседа. И замолчал. Тишина получилась звонкой, как пощечина. Требовались самые аккуратные слова, чтобы разнежить её. — Разве уважение строится на слепоте к чужим слабостям? — а после добавил. — Вы можете мне не отвечать. Через какое-то время Вэй Ин отозвался тихо, но резко: — Могу. Знаю, — а после добавил. — Но это бесполезно. Вы задали вопрос. Я не могу заставить его замолчать. Он приподнялся. Лицо его раскраснелось, то ли от гнева, то ли от резких движений. — Знаю я, какая у него выгода была! Иллюзия семьи, иллюзия правильного выбора, любви, вина перед другом, желание сохранить от матери хоть что-то. Потакая мне, он как будто от вины избавлялся. Но она никуда не девалась. Бесконечный цикл. Вот его выгода. — Вы ведь не обсуждали это до недавнего времени? Вэй Ин отвел взгляд. — Нет. Ох, я до последнего верил, что хоть с ним у меня хорошие, чистые и светлые отношения, а вы и эту иллюзию забрали! Резкий тон Лань Сичэнь не воспринял на свой счет — вскрыв какую-то рану больные редко его благодарят. По крайней мере, сразу же. — Впрочем, это мы устроили спектакль «счастливый приемыш и щедрый отчим». Хотя я очень его люблю, но о важном мы почти не говорили. Он печально вздохнул, и глаза его заблестели. Но, будто опомнившись, он встряхнул головой, отгоняя печаль. Гордый. Один страдать выбирает. — Хорошо. Я понял. Мы использовали друг друга. Это значит что… — голос его задрожал. — А что это значит? — Вы сказали, что любите его. И он говорил вам, что любит вас, как родного человека. Вы сомневаетесь в этом? Вэй Ин сжал губы и качнул головой. — Хорошо. Господин Цзян приехал сюда и рассказал вам о матери. Как думаете, это хороший знак? — Ну. Да. Оказывается, из-за такого недоразумения… Я был уверен, что его эти темы расстроят, и поэтому даже не пытался. Я не хотел… А он думал, что я расстроюсь. И тоже молчал. Чушь такая! Теперь мы… Можем по-другому говорить? О важном? Речь его сбивалась, но он упорно держался. — Теперь вы измените к нему своё отношение? Вэй Ин замолчал, боясь согласиться. — А чувство к нему? Оно изменится, или вы будете продолжать считать его семьей? Этот вопрос заставил Вэй Усяня улыбнуться. — Мы семья! Просто мы будем говорить о другом. О том, что я не спрашивал. Как вернусь на Пристань — так сразу! После он помрачнел, вспомнив что-то. — А вот то, что шицзе узнала — плохо. Я только усложнил ей жизнь. Теперь она будет переживать даже тогда, когда поводов нет. И вот за это… Хотя голос у Вэй Усяня был спокойным, Лань Сичэнь чувствовал, как потяжелела атмосфера. — Как мозгоправ, вы могли бы и предупредить, — немного капризно, но так же тяжело выдал больной. Глава лечебницы размышлял секунду прежде, чем выдал правду. — Когда я должен был вас предупредить? До того, как вы кинули в меня стол или после, когда вы умчались? Ненадолго повисла тишина, и Лань Сичэнь подумал, что надо было всё-таки полностью взять на себя вину. Но Вэй Ин тихо рассмеялся. — Во время! Сказать что-то вроде: «ваши слова сделают с сердцем вашей шицзе то же, что сейчас этот стол сделает с моим носом!» И не уворачиваться, а стоически принять свою судьбу! Лань Сичэнь спрятал смешок за рукавом. Вэй Ин поднялся с травы и вздохнул. — Хотя… Я ведь сейчас душой наизнанку. Как бы вы меня остановили? Во время разговора с дядей всё прошло хорошо, потому что вы нас направляли. С шицзе я сам налажал. Разницу вижу, — он стряхнул травинки с плеча. — Не вы виноваты. Ценю, что вы взяли на себя вину, — отозвался Вэй Ин. Он посмотрел на Лань Сичэня, тот ответил понимающим взглядом. — А что вы скажете насчет использования в отношениях с девой Цзян? Вэй Ин хмуро на него посмотрел, но, словно не увидев угрозы, сказал: — Я… Нет, там нет никакого использования. Шицзе — девушка. Дева из благородного рода. Мои невзгоды лишь побеспокоят её. Если б вы её узнали лучше, то поняли бы, что нет на свете души более заботливой и теплой. Хочется ответить тем же, — он вздохнул. — Меньшее, что я могу сделать, это уберечь её от своих проблем, — помолчав, добавил. — Пока она всё равно не узнает. Правда, увы, имеет свойство раскрываться. Только не надо начинать, что мы тоже друг друга использовали… — Не буду, — Лань Сичэнь отпил чаю. — Это будет ваше домашнее задание. — А? — Домашнее задание, — повторил глава лечебницы. — Хорошенько обдумать свои отношения с девой Цзян. Меня не было при беседе, так что выводы на вашей совести. Мгновение. На лице Вэй Ина мелькнула беспомощность. Как если бы он боялся не достигнуть той ясности, которой достиг размышляя о Цзян Фэнмяне. — Ладно, — выдал он несколько обескураженно. — Почему-то я почувствовал, как ответственность грузом ложится на плечи. — Я очень рад, что вы восприняли это серьезно, — улыбнулся Лань Сичэнь. — Это всё очень поможет в восстановлении золотого ядра. Вэй Ин приподнял брови, как если бы он забыл о изначальной цели лечения. — О, верно, ядро, — пробормотал он. — А чем это поможет? — Ваше золотое ядро выковано в Пристани Лотоса, и оно базировалось на желании выжить. Самый простой способ вернуть ядро в строй — дать такое же сильное желание взамен исчезнувшего. Для этого надо изучить условия, в которых оно создавалось, отношение людей, причастных к вашему обучению. — Мадам Юй учила больше прочих, — сказал Вэй Ин, и что-то в его ровном тоне тревожило. — И о ней тоже поговорим, — улыбнулся Лань Сичэнь. Как и ожидалось, Вэй Ин тревожно нахмурился. — Как вас приняли на Пристани, как вы влились в общество, как вы решили стать заклинателем — всё важно. С каждым словом больной мрачнел все больше, а когда понял, что не может сдержать свою тревогу, то ещё и разозлился. — Но это всё через три дня. Пока отдыхайте. — Домашнее задание, во имя Небес, — Вэй Ин ушел, бормоча что-то под нос. Проводив больного взглядом, Лань Сичэнь вновь посмотрел на рисунок. Нарисованный страх, несмотря на фиолетовые всполохи, был в основном белым, голубым и черным. Это был грубый, но четкий набросок безмятежных гор на фоне облачного неба. В нем был холод, непоколебимость, неотвратимость. Вечность. Как и всякий самоубийца, Вэй Ин боялся бессмертия.