Интересно, она прыгнула к нему в постель сразу после Анны или же между ними там побывал кто-то ещё?
— Плешивый урод! — взвизгнула Эльза, не поверив в то, что только что обозвала лучшего друга. В следующий миг, когда добрые зеленые глаза, всегда смотрящие на неё с преданной любовью, вспыхнули от неожиданности, её даже уколола совесть.Может, не стоило сгоряча?..
Девичий голос, пронзивший относительно спокойную атмосферу бара, собрал десятки любопытных взоров на своей обладательнице. Субъект же, заставивший Эльзу так разгорячиться, на секунду застыл. Он не знал, от чего холодеть: от лицезрения подруги перед собой или от её внезапного ругательства. Прежде она ни на что такое, по крайней мере, в отношении его, способна не была. — Ты! Мерзкий, подлый, гадкий!.. А я тебя считала!.. Хэддок торопливо поднялся с места с замешательством на лице, заставив Резенграффе попридержать язык. Она отпрянула на шаг, будто бы какая-то мерзкая субстанция спереди норовила её поглотить. Иккинг впервые ощутил на себе, каково это — вызывать у кого-то отвращение. Он даже опешил. Хватать её или встряхивать для успокоения парень бы не смог и не стал, однако взгляд его так посерьёзнел и затвердел, что девушка вновь на секунду усомнилась в правоте своих действий. Так всегда было, когда Хэддока касалась какая-то важная тема. — Успокойся, Эльза. Что происходит? Как ты тут оказалась вообще? — чётко выговаривая слова, спросил он, не отводя глаз от Астрид и расценивая её реакцию. Та молча наблюдала. Ярко подчёркнутые глаза Хофферсон с самого первого слова незнакомки хмуро зависли, как зависло и презрение на покрытом дорогой косметикой лице. Астрид признала ту самую истеричку из ларька Сморкалы почти сразу же, как только та возникла возле них. — Не прикидывайся невинным! — продолжала бушевать Эльза. Иккинг попытался схватить её за плечо и отвести в сторону, но она хлестко отбивалась от него. Затем просто стала толкать его в грудь, отчего в большей степени сама отлетала назад. Парень даже боли не чувствовал от её слабых ударов, вызванных истощенностью. — Да что, наконец, произошло? На секунду Эльза как будто приготовилась расплакаться, однако осознание этого резко заставило её взять себя в руки. После ещё одного мгновения немого вопроса в глазах, направленного на зеленоглазого, она поджала губы. — Я знаю, что отец ребенка ты! — последнее слово она выплюнула с особой гадостью. — Ненасытный! Кто это?! — бросила девушка, стрельнув глазами в Астрид. — Твоя новая девка на ночь?! Лишь после этих слов Резенграффе удостоила «девку на ночь» взглядом. Ненависть сильней исказила её уставшее лицо. Обе друг друга узнали, хоть первое впечатление было совершенно иным — пышущая свежестью, в аккуратном наряде Эльза и измотанная несколькими сменами Астрид в поношенной одежде. Сейчас девушки поменялись местами. — У тебя даже вкуса нет, Иккинг. Эту фразу Резенграффе проговорила уже спокойнее, после глубокого выдоха, который смогла себе позволить. Злость ещё не покинула её вены, но от усталости она на секунду почувствовала, что вот-вот упадёт, отчего схватилась пальцами за край стола. Глаза её упали на Астрид. Блондинка сверлила девушку своим выразительным и уничтожающим взглядом. Она уже приоткрыла губы, покрытые полустёртой вишнёвой помадой, чтобы выдать чёткий, достойный ответ. Однако её прервали. — Полегче, злая птичка. Позади высоким силуэтом возник Джек. Он оценивающе осмотрел Эльзу с головы до пят. Его тяжелый изучающий взгляд заставил её неосознанно прижаться к Иккингу и проследить, как беловолосый вальяжно усаживается рядом с Астрид, собственнически обвивает её шею и прижимает к выпирающей из белой футболки груди. — Не обижай мою девушку, — с толикой угрозы выдал Джек, дьявольски ухмыльнувшись. Эльзу сперва обдало жаром, а потом тут же окатило холодом. Она побледнела еще заметней, но не от стыда. Голова резко закружилась, тело терялось в пространстве. Разенграффе им больше не управляла. Вновь эта странная атака, вынудившая девушку вылететь за глотком свежего воздуха. Но перед этим Эльза бросила на Джека такой испуганный взгляд, какой кидает лань в последнюю секунду жизни перед тем, как ночная фура собьёт ее насмерть. Иккинг побежал следом. Джек и Астрид чуть не стали свидетелями страшной смерти сквозь запачканное стекло: Эльза в панике перебегала дорогу, чёрный подержанный автомобиль готов был подкинуть её на несколько метров, но тормоза сработали как надо. Оба, сидя на мягком диванчике, почувствовали, как внутри все сжалось от вот-вот наступавшей теоретически картины. Джек даже вцепился в стол. Астрид впервые увидела, чтобы всеми любимый вечно насмехающийся Фрост оцепенел, словно во льду. Смерть его пугала — то был единственный пока что ненароком раскрытый страх. Иккинг и Эльза стояли на другой стороне улицы ещё пару минут. Разенграффе жадно вбирала в себя воздух, облокачиваясь о грязную стену, а Хэддок гладил её по спине. Джек безмолвно и уже серьёзно наблюдал за ними. — Оказывается, ты вызываешь в девушках и обратный эффект своей привлекательностью. — Астрид пихнула Джека локтем. — Смотри, её вот-вот стошнит, — веселилась она, чем ещё больше омрачила настрой друга.***
<I>График буднего дня указывал на время прогулок. Смотрители сиротского приюта в лице монашек и пару священников в это время запирали все двери и окна, чтобы дети торчали на тридцатиградусной жаре и «освежались». Анна с остальными младшими детьми вяло сидела под засохшим деревом, прячась от солнца. Старшие дети, в том числе Эльза, стояли на другом конце пустынного поля и старались не получить солнечного удара, сидя на обжигающей скамье. Смотрители внимательно следили за ними в тени здания, о чем-то переговаривались, смеялись, пару раз подзывали к себе кого-нибудь из детей, ругали его и отправляли обратно. И так в течение бесконечного часа, пока не наступит время обеда. График примерным образом выполнялся как по часам, а голубые жестокие глаза не переставали отрываться от Эльзы. Для нее не было укрытия от этого жадного на страдания чужого взгляда. Разенграффе молилась, чтобы сегодня у «него» не было сил для наказаний. И молитва никогда не доходила до адресата… — Руку! — рыкнул металлический мужской голос. Монашки таяли от его звучания, а Эльза каждый раз вздрагивала. Она без сопротивления протянула свою крохотную ручку, которая уже горела цветом крови от недавних побоев, и отвернулась, будто это могло ослабить боль. Священник с задором замахнулся. Кнут попал прямо в центр ладони, и по учебной комнате, где пахло сыростью и плесенью, раздался детский визг, но он тут же исчез. Потому, что Эльза знала: чем громче и больше она кричит, тем сильнее будут удары. Как по графику, двадцать ударов по левой руке, чтобы в дальнейшем Эльзе было больно кушать и держать ручку, а затем вдвое больше ударов по спине, но уже ремнем. На двадцатом ударе священник вспотел, и пока обмакивал лоб белым платком, Разенграффе молча ждала, лежа животом на его рабочем столе. Минута длилась очень долго, слезы нескончаемо лились, было жарко и душно. Кровь на спине смешивалась с потом, а раны адски щипали. Священник готовился к следующим двадцати ударам. Прошелся рукой по белоснежным волосам и встал в удобную позу. Он был самым молодым смотрителем в приюте. Даже старые монашки не могли устоять от его обворожительности, от его приветливой улыбки, от его «добрых» синих глаз. Через каждый месяц на его голове проявлялись темные корни, на следующий же день они снова превращались в цвет белее снега. И за это Эльза ненавидела свои волосы, ненавидела, что они такие же светлые, как у него. Мазала их в грязи, чтобы затемнить, но только вновь получала побои, и монашки сдирали ее свежие раны своими жесткими мочалками. Но больше всего Эльза ненавидела неизвестность, ненавидела, что не знает, за что заслужила такое отношение к себе того священника. Он безустанно бил ее каждый день, следил за ней внимательней всех. И ненависть Разенграффе росла. Щелчок удара. Детский крик. Мужская насмешка. И так сорок раз по спине, двадцать по руке. Адские вечера продолжались до тех самых пор, пока Эльзу и Анну не забрал их дядя. Старшая дочь Агнарра все еще помнит тот знойный день. Их дядя держит их маленькие, практически пустые чемоданы и движется к машине, Анна спешно идет за ним, будто убегая от чего-то, а Эльза стоит во временном ступоре. Монашки ей улыбаются, машут и льют слезы прощания, позади них стоит тот самый священник, с коим их связали те долгие вечера, безумный, грозный, не готовый отпускать Эльзу. Он преподносит к своим сухим губам костлявый палец, изображая знак молчания, а затем улыбается такой сумасшедшей улыбкой, что старшую дочь одолевает паника, и она, задыхаясь, мчится к машине. </i> Дыхание наконец выровнялось. Эльза нашла в себе силы выпрямиться, колени продолжали дрожать, но тёплая мужская ладонь поддерживала ее. Она не сразу поняла чья эта нужная в данный момент помощь. Когда же осознанность ситуации врезалась в голову и она вспомнила, что привело её в то гадкое кафе, Резенграффе сделала резкий шаг в сторону, сбрасывая руку Иккинга, но уже более сдержанно и строго. Парень вновь поймал на себе ненавистный взор родных лазурных глаз. — Вопрос не совсем уместный, но ты в порядке? — спросил он осторожно. Эльза ответила не сразу. Слова пока что медленно доходили до ее центра мыслей. Она набиралась сил отвечать твёрдо, но образ священника, всплывший в её разуме из-за Джека, ситуация с Анной и причастность к ней Иккинга давили на голову. — Да, — голос звучал надтреснуто и приглушенно: она отвернулась, — точнее… — Послушай меня, пожалуйста, — он попытался подступить поближе, но она всё также смотрела в сторону, — не знаю, что наговорила тебе Анна, но я клянусь тебе, я и пальцем ее не трогал. Вся эта ситуация бредовая! В меня ее затянули и теперь я хочу разобраться. Давай мы сядем в спокойном месте, и ты всё объяснишь. Хорошо? Лёд светлых глаз кольнул Хэддока. Их обладательница в который раз поразилась выдержке своего друга: она следила за ним, накричала на него, обрушила снегопад ругательств, и все потому что не умела сдерживать себя в переломные моменты. А Иккинг всегда отвечал на это добром и лаской. У него было чему поучиться. И как эти зелёные глаза могут врать? Они же никогда ей не врали с самого детства… Эльза поморщилась туче мыслей, свалившихся на неё. Кто прав, кто нет, кто врёт… — Мне нужно время, — произнесла она, клонясь в сторону, — поговорим завтра. Эльза оценила своё состояние неспособным вести ещё один серьёзный разговор. Синие глаза через дорогу в том самом кафе все ещё следили за ними. Решение уйти отсюда казалось единственным правильным выбором за весь день. — Позволь мне проводить тебя, я буду молчать, — просился Иккинг, когда Эльза уже повернулась спиной. — Не тронь меня! — резко вскрикнула она, съёживаясь как кошка. От неожиданности парень встал в ступор. Через несколько секунд она скрылась за углом серого здания. Иккинг тяжело вздохнул и ещё какое-то время смотрел туда, где ещё совсем недавно стояла его лучшая подруга. Он её отлично знал, а потому его гложило осознание: теперь нужно лишь ждать, пока Эльза выйдет на связь, а до тех пор утопиться в вопросах и сомнениях. Пока она сама того не захочет, мир не поймёт её.***
Не глядя никуда, она шла по темнеющей улице, скрестив на груди тонкие руки. Сумерки сгущались также быстро, как окраина Вегаса охлаждалась с наступлением ночи, позволяя гулять прохладному ветру по спальному району. Вой дворовых собак, поднимающаяся пыль, казалось, что хуже уже некуда. Всю долгую дорогу Эльза старалась ни о чем не думать от усталости. Сейчас ее манила лишь одна цель: оказаться дома. И неважно, что там она опять окажется в плену плохих воспоминаний. Там хотя бы будет чай, уют, там успокоительное… Мелькали какие-то серые, бурые пятна. Ничего яркого она уже не могла видеть, когда приближалась к дому. Только огонёчки света, исходящие от фонарей. Перейдя порог родного дома, Эльза смогла вздохнуть полной грудью и перестать с силой сжимать края кофты, в которую от расшатанных нервов вцепилась. Девушке отчего-то казалось, что вот сейчас она перешагнет черту на полу, и всё резко станет хорошо, тихо, мирно… Но достигнув черты, войдя в гостиную и щёлкнув переключателем света, сердце её не продолжило тихий ход, а наоборот набирало обороты. Эльза сделала шаг вперёд. Обвела когда-то привычную глазу гостиную. Сделала ещё один, огибая перевёрнутый торшер. Шла медленно и осторожно, чтобы не наступить на осколки стекла от разбитого сервизного шкафа. На середине бежевого ковра, где виднелись большие пятна крови, Разенграффе застыла. — Анна, — проблеяла она. Мертвая тишина.