Два дома отдельно взятой квадры

      Мне выделили койку в небольшой каморке. Хотя это больше похоже на мини квартиру-студию. Высокий потолок, комнату разделяет на два этажа полка с кроватью. Нужно отдать должное - кровать полуторка, достаточно удобное и не обременяющее пространство лежбище. На "первом этаже" под кроватью уместилась тахта, рядом с ней небольшой круглый столик, а за ней - широкое окно, стену из-за него почти не видно. Справа - шкаф купе, буквально на ширину кровати. А слева, около столика, дверца с тесным личным душем и унитазом. Почти как гостиница. Всё это уместилось в квадрате три на три метра, это восхитило меня больше всего.       Я уделил столько внимания обстановке, чтобы самому себе объяснить, почему почти ежедневные сессии с мудаком хозяином и его колюще-режуще-электрическими приблудами не настолько омрачняют мою жизнь, насколько я опасался. Я по-прежнему внутренне дрожу перед ним, по-прежнему не испытываю ни малейшего желания идти на хозяйский зов, по-прежнему мне претит называть его хозяином или вообще как-либо приближённо к этому смыслу. Но кормят здесь вкусно, слуги этого человека нас не дёргают, у каждого есть личная каморка. А мне спустя неделю доставили краски и альбом из моей квартиры. Не знаю, кто, но когда я однажды едва приполз после нескольких бесконечных часов под ударами кнута, я обнаружил свой чемодан на журнальном столике. На что угодно спорю, это сэр Макс - хозяина дома зовут Максим Горький, прямо как писателя - приложил руку. Я не могу заставить себя называть его господином-хозяином-мастером или как в таком обществе называют садистов. Но я невольно стал уважать его. Страх и разум запутались в тугой колтун, а он стал отличной почвой для уважения такого рода.       Сегодняшний день уже шестьдесят восьмой по счёту, столько я живу в этом доме. Я выучил все коридоры нашего этажа. Слышал, слуги называют его зверинцем. Им явно неприятно иметь с нами дело, а я могу их понять. Это я здесь один из самых неприхотливых типов, готовых улыбаться, извиняться и благодарить по поводу и без, но среди имеющихся у Макса рабов есть наркоман, два пропойцы (одна из них девушка), две довольно милые девчушки, но очень уж капризные и глупые. У них всегда есть претензии и повод поскандалить. Не знаю, зачем он к себе таких берёт. Может ему нравится разнообразие в типажах? Что-то в роде социального эксперимента.       Пока размышляю, подхожу к окну. Рабам нельзя выходить на улицу, а я очень тоскую по воле. Хожу везде босиком - по всему особняку шлёпаю своими босыми ногами. В особенно гнетущие моменты это разряжает моё настроение и пробирает на смех. Но я был бы счастлив, если бы мне позволили пройтись хотябы по лужайке на заднем дворе.       В ворота въезжает чёрный BMW, тихо припарковывается перед гаражом - он занят хозяйским авто. Из машины выгружается мужчина. Тоже рослый, как Макс, тоже в дорогом костюме. Точнее... Я немного отодвигаю шторку, за которой прячусь, чтобы разглядеть. Ну точно: галстук отпущен, первые пуговицы рубашки расстёгнуты, а дорогой пиджак, рискуя измяться, перекинут через запястье руки, удобно обитающей в кармане брюк. Не могу представить, кем является этот гость сэру Максу, потому что не могу представить этого невозможно опрятного мистера в компании с таким разгильдяем. Невольно посмеиваюсь. Назвать гостя хозяина дома и моей тушки разгильдяем, вот тебе верх непослушания.       - Веселишься? - от неожиданности сердце ухает в пятки, отскакивает и застревает в горле. Почти ощущаю на себе ледяной взгляд. Не оборачиваясь вижу перед внутренним взором, как Макс аккуратно застёгивает рукава рубашки, бесстрастно изучая мою напряжённую спину - он всегда так делает, даже когда я к нему лицом стою. Только в таких случаях он смотрит в глаза, и тогда я понимаю, что ощущают олени перед несущимся на них грузовиком. - Не хочешь обернуться? Щенок.       Это имечко приводит меня в чувство. Макс довольно постоянен - он выделяет это название, почти никогда не включает его в вопросительные интонации. Собираю свои дрожащие потроха в кучу и оборачиваюсь, поднимаю на того глаза. Я уже уяснил, что такие как он не любят, когда на них бесстыже пялятся, неделя воздержания с использованием его дьявольского возбудителя очень доходчиво в меня это вдолбили. Но даже страх перед этим человеком и повторением пытки не могут искоренить некоторые фундаментальные привычки. Вот и сейчас стою и непонимающе пялюсь в ожидании продолжения фразы, вместо того, чтоб покорно смотреть в пол. Ветреная голова. На этот раз Максу хватило десяти секунд сверления меня глаза в глаза - обычно он ждёт дольше, когда я соображу, что провинился. Сейчас же меня хватают за волосы на макушке и с силой прикладывают лицом о подоконник. Мог бы и о колено, почувствовал бы, как хрустит мой нос, наверняка бы ему понравилось. Но запачкаться не желает, его величество педант. Рука оттягивает меня в сторону и швыряет на пол. Полулежу перед ним, вытираю рукавом кровоточащие нос и губу и смотрю перед собой - в стремительно разрастающуюся лужицу крови. Злюсь, бессильно кусаю разбитую губу и не поднимаю головы. Может, он тоже понимает, что просто страха не достаточно?       - Я собирался показать тебя гостю, - тем временем слова осыпаются на меня невесомыми искорками льдинок, - Но с разбитым лицом беседы у нас не получится.       Почему, интересно? Чуть не поднимаю на него взгляд, чтоб задать вопрос, но резко осекаюсь. Разбитый нос - не так страшно, как, например, рассечёная бровь. Этот невозможный тип придумает, как превратить процесс заживления в очередную пытку. В прошлый раз он зашивал меня пропитанной солью ниткой прямо на живую.        - Ему нравятся смазливые мальчики с разбитым лицом, - великодушно поясняет. От этого мудака сложно что-то скрыть, особенно когда так сильно стараешься не позволить дрожи в руках стать заметной. Тело успело привыкнуть к боли от этого человека - оно реагирует не зависимо от желаний его обитателя. Хуже всего, что Макс это прекрасно понимает - именно поэтому сейчас он стоит надо мной, а не уходит, завершив разговор. Наслаждается видом и сопутствующими эфектами.       - Тебе тоже нравятся мальчики с разбитым лицом? - взгляд не поднимаю, но и это - дерзость. Ненавижу это, иногда так сложно заставить невозможного себя хотябы просто не дерзить. Хозяин дома, похоже, ожидал этого, потому что я загривком ощутил его улыбку. Он так улыбается, только когда собирается сделать что-то невообразимое. Я съёжился - внутренне и немного физически, напрягаясь, приготовившись к ещё одной порции боли. Но её не последовало.       - А с другой стороны, кто я такой, чтоб лишать его вида, - не ответ на вопрос, но меня поднимают за ошейник, продев под него пальцы, и тащат вниз. Едва за ним поспеваю, хватаюсь за стены и шею, задыхаясь. Вот удивительно устроен человек - в полубессознательном состоянии я прекрасно осознаю, что если запачкаю его своей кровью, то я точно труп. А дерзить дерзю, как нехрен делать.

***

      Гостя зовут Григорий. Григорий Жуков, какой-то десятиюродный брат Максу. В этом правительстве всё не слава богу - я вспомнил, что они там какие-то большие шишки. Вот вам и ответ, откуда столько денег и власти. Всё это я узнаю, стоя в углу просторного зала-гостиной, где эти двое расположились в глубоких креслах. В какой-то момент Горький жестом подзывает кого-то с моей стороны. Я озираюсь, но понимаю, что тут я один. Сглатываю накопившуюся во рту кровь и тихо подхожу, встаю по правую руку от формального хозяина и не отсвечиваю.       - Презент. Купил его за копейки на окраине города. Художник, представляешь? И писарь, я видел его черновики, - задыхаюсь от возмущения, сцепляю и без того заботливо закреплённые за спиной наручниками руки в замок и отворачиваюсь в сторону. Не всем телом, конечно, даже почти не шевельнул головой. Но Макс это заметил, ещё бы он не заметил, он нарочно меня выводит. Больно я присмирел в последние полчаса для его любимого аттракциона "Избей Стаса ни с хуя". Но мои тетради! Мог бы догадаться, что раз притащили альбом, то прошерстили вообще весь сарай. Чёрт. Чёрт. Дерьмо.       - Сколько он у тебя? - вблизи голос гостя оказался низким, с намёком на простуженность - в прочем, взглядом цепляю на столе между ними пачку сигарет и всё встаёт на свои места. Замечаю его взгляд на себе - заинтересованный, с каким-то огоньком на дне зрачков. Я бы с уверенностью мог сказать, что его заинтересованность тянет у него в паху, но похоти и обычной для таких тем вульгарности нет. Покровительственно рассматривает, словно я уже безоговорочно его, стоит ему только сказать. Так лев смотрит на сломавшего ногу чьего-нибудь там зверёныша, забившегося к стене. Сглатываю и делаю вдох.       - Два месяца, уже третий пошёл, - голос Макса расслабленней, чем обычно, веселее, что ли. Но холод из него никуда не девается. Похоже, так он разговаривает с близкими ему людьми. Этот Григорий явно много для него значит, это не просто дальние братья. Друзья? Возможно, даже с раннего детства.       - Хочешь сказать, он до сих пор не обучен?       - Я им занимаюсь почти каждый день, - нехотя отзывается Максим. Похоже, даже постыдная правда между этими двоими не прикрывается ложью. Верно, друзья детства, какой ты проницательный, Стас, просто умничка. Тут я холодею - постыдная правда это я. Не кто-то другой, не обстоятельства или не свершившийся факт, а я, стоящий здесь как барышня на выданье и абсолютно беззащитный. Ох мамочки...       - За два месяца даже собака Павлова усвоила бы рефлексы, Макс, - он качает головой, словно бы осуждающе, но на его лице улыбка. Не холодная, как у хозяина дома, но предвкушающая. Хищная. У меня слабеют колени от предчувствия неприятностей, которые она может сулить, хочется спрятаться за кресло и зажмуриться.       Но я этого, конечно, не делаю. Только сердце колотится, разгоняя кровь, от чего та приливает к ушам и голове. Хочется судорожно вдохнуть, но я не могу позволить себе подобного рядом с ними. Делаю ещё один медленный незаметный вдох, который не помогает от зашедшегося в страхе сердца.       - Этот щенок, Гриш, не проводит логических связей между событиями, - ложь и провокация, всё я провожу. И сам ты щенок. Мысленно рычу это в его сторону, но большего себе не позволяю. - Собака Павлова проводила. Он как-то неделю ходил в поясе верности за то, что смотрит на меня, а не в пол. Понимаешь, как меня это взбесило, что я его не просто избил? А теперь угадай, за что у него разбит нос, - ладонь, обтянутая тонкой кожаной перчаткой, указывает на меня. Моргаю. Запоздало вспоминаю, что у меня правда разбит нос, даже заново ощущаю нахлынувшую боль и морщусь.       - Прям-таки за это? Без дополнительных отягчающих обстоятельств? - мужчина лукаво щурится на своего друга. Похоже, оба чертёнка стоят друг дружки. Эти их взаимные подколы, лёгкость в понимании друг друга. Неужели и этот садист? Боги, просто дайте мне уже высокую крышу, я сам сброшусь.       Жуков поднимается с кресла. Не торопясь, но и не особо растягивая момент, делает пару шагов в мою сторону, сгребает со стола пачку сигарет. Я невольно делаю шаг назад. Меня пугает этот тип, так пугает, как никогда не пугал Макс, при нём я опасаюсь лишний раз вдохнуть. Мужчина усмехается и вытягивает зубами сигарету из пачки, неторопливо закуривает.       - Ты его зашугал, - бросает как бы между делом и выдыхает мне в лицо дым. Пахнет табаком, едва заметно дорогим одеколоном - от самого мужчины - и ментолом. Ага, не очень уж они и крепкие.       Макс больше не вмешивается и не комментирует, он - ого! - тоже закуривает и лукаво щурится на нас обоих. Ему это забава, да? Игра? Смотрю на него и снова злюсь, уже почти стряхиваю с себя оцепенение перед  Жуковым, но в этот момент чужая ладонь сгребает мою шею и подтягивает к себе на пару сантиметров. Снова пахнуло дымом сигареты, а голос забрался в уши, на мгновение затопил и сбил ход мысли.       - Что же ты не смотришь на меня, Стас, - страх пробирается под рёбра. Никто и никогда ещё не пугал меня звучанием моего же имени. Меня пробрала дрожь, а в следующее мгновение я оказался стоящим на коленях. Сам встал, по приказу, так же мягко влившемуся в левое ухо. Голос Григория насмешливый, не резкий. Слышу тихий, спокойный смех над собой. Не смею поднять глаза, но чувствую облегчение - он смеётся, он не зол, значит он не... А что он не? Макс подвергает пыткам, а что с этим человеком? Почему я вдруг так струсил? Спустя долгие пару секунд поднимаю на него глаза. И замираю, почти слышу предостерегающее рокотание дракона, когда встречаюсь с его внимательным взглядом. Но свой взгляд не отвожу - чистое упрямство, прям залежи. Хочется дать отпор, показать, что ты не слабее. Хочется, чтоб он воспринимал тебя равным. Мысленно, конечно, расстраиваюсь - куда мне, зарвался. Быть равным такому человеку. Питомец, перепугавшийся одного его приближения. Но умом, конечно, осознаю, что всё это бред и я просто должен дать отпор - просто потому что. Просто потому что так правильно, просто потому что безропотно встать на колени - ниже меня.       - И правда, не собака Павлова, - теперь он напрягся. Глупый блеф принял за чистую монету? Или - как же хочется в это верить - это действительно столь весомое достижение? Смотрю в его сузившиеся глаза. Зверь думает.       Я понял, что хочу с ним играть. Зверь ведёт игру, а я хочу её поддержать. Не разочаровать, повеселить. "Угодить", думаю с отвращением. И ненавижу себя немного больше.       Жуков садится передо мной на корточки, внимательно смотрит в глаза. Я упрямо поджимаю губы и не отвожу взгляда, только иногда моргаю. Его рука без перчаток - ранее я заметил их оставшимися на столе - оказывается прямо перед моими глазами, я отстраняюсь чисто по инерции, но другая рука не позволяет, стискивает волосы на затылке. Перед глазами вспыхивает алым, а я не выдерживаю и вскрикиваю, скулю и почти хнычу, склонившись над полом. Он вправил мне нос. Это каждый раз чертовски больно, мамочки, ну за что. Поднимаю на него, кажется, почти обиженный взгляд, собираясь высказать всё, что я по этому поводу думаю. Оказываюсь на уровне его ширинки и сердце снова заходится в истерической попытке вырваться из клетки рёбер в нехорошем предчувствии. Ширинка у него расстёгнута, как и ремень, как и нижняя часть рубашки. Пахнет возбуждением. Вопросительно смотрю вверх, на смотрящего на меня мужчину. Пепел от его сигареты падает мне на щёку, вытираю его плечом.       - Смотри на меня, - ровный, чёткий приказ. Поднимаю глаза снова, стараюсь отстраниться от чужого паха. Григорий снисходительно улыбается и не ловит меня, но голос остаётся ровным, - Ты уже знаешь, что нужно делать. Не строй из себя невинность.       Он прав, невыносимо прав. Макс протащил меня по койкам многих слуг и даже питомцев. Сложно назвать меня чистым. Буквально слышу, как в озере моей самоненависти прибавляется ещё пара капель. Почему же я так расстраиваюсь? Я ведь давно стараюсь смириться с положением себя как вещи. Ну да, вещи. И сейчас меня снова будут использовать как вещь.       Приоткрываю рот, вытягиваю шею и зубами стягиваю резинку боксеров. Чужой член с невнятным шлепком бьётся о мою щёку. Горячий, набухший от... От меня? Моргаю. Он встал от моего окровавленного лица? Ещё от чего-то? Жуков чуть качнул членом, снова шлёпнув им меня по щеке, напоминая не зевать. И я понимаю это, торопливо облизываю губы и приникаю к тонкой горячей коже возле головки. Мне вдруг захотелось прыгнуть выше своего умения в минетах. Я видел, как отсасывают в порно, но никогда не пробовал - здесь меня трахают торопливо, грубо, больно, заставляя давиться и терять сознание от удушья. В прочем, вряд ли сейчас стоит позориться в новых начинаниях, поэтому я решаю не тянуть резину, а сделать, что умею - взять в рот и позволить себя изнасиловать. Снова.       Пытка оказывается долгой. Я задал темп, к которому привык, Жуков подхватил и стал вдалбливаться в глотку, глубже, чем я обычно в себя принимаю, вызывая рвотный рефлекс снова и снова. Иногда он давал мне отдышаться, но потом сразу возвращал прерванный темп и я готов был продать душу за глоток воздуха. Я видел, как минутная стрелка на часах за спиной Жукова медленно ползла, отмеряя пять минут, потом десять, пятнадцать, потом полчаса. Обычно, если минет затянулся, то скорее всего партнёр не особо возбуждён. Но я чувствовал возбуждение у себя во рту, я им давился. И не мог понять, что мне сделать, чтобы этот удивительный человек получил оргазм.       - Макс, - хриплый голос. Я даже не сразу сообразил, к кому он обращается. А потом, конечно же вспомнил, что всё это время на нас смотрел мой формальный хозяин. На мгновение я даже испугался, что он пристроится сзади, или просто вдруг взревнует, что его вещица развлекается с другим. Но ответ звучал благодушно, даже почти смешливо:       - Да, Маршал? - я попытался отстраниться, чтоб повернуть голову и проверить мою догадку о веселящемся Горьком, но Жуков с силой сжал мои волосы на макушке и упёр меня носом в самое основание члена. В ушах зазвенело от новой порции кислородного голодания, а я уже не осознавал ничего вокруг.       - Он тебе очень нужен? - разгорячённый и радостный, он смотрит на брата лучащимися довольством глазами.       - Очень, - наигранно кивает Горький, коротко смеётся и теперь уже качает головой, - Правда нужен, у меня на него планы. Не могу отдать.       В ответ хозяину дома раздаётся слегка разочарованный рык и кашель - последнее это снизу, где мальчишка давится спермой. Руки Жукова отпускают ослабшее тело, то с готовностью ложится на пол и не желает подавать признаков жизни, только смотрит снизу на таких высоких сейчас господ, жадно глотает воздух, с удовольствием утопленника наполняет им лёгкие раз за разом.        Жуков подходит ближе и кивает на свой ботинок, прочно вставший прямо перед моим лицом в безмолвном приказе. Я настолько выпал из мира, что без заминки слизываю с носка того пару пролетевших мимо капель спермы. С облегчением ложусь обратно, наблюдаю, как гость аккуратно застёгивает рубашку - как и было, не до конца, заправляет член в боксеры, рубашку - в штаны. Буквально парой движений он привёл себя в порядок и вернулся за стол к Горькому. Слышу, фоном, как они что-то обсуждают, спорят, смеются - прямо как настоящие старые друзья. Возможно, я и не ошибся в этом. Какой молодец, только поглядите.

***

      Когда они наговорились, был уже вечер. Меня уже тоже привела в порядок прислуга, даже заклеила пластырем переносицу. За это я поцеловал руку той служанке. Она смутилась, так мило. Даже захотелось улыбаться. Странно, обычно после актов насилия я не ощущаю лёгкости. Может я переутомился?       Жуков с Горьким уже стояли на выходе, когда гость подозвал меня к себе жестом - совсем как хозяин дома утром. Я настолько растерялся, что позволил себе подчиниться постороннему человеку, хотя уже совсем не считаю его посторонним. Он снова, как тогда, притянул меня к себе за шею.       - Ты понял урок? - когда я понял, о чём вообще речь, то уже ощущал на себе холодный взгляд сэра Макса. Я несмело кивнул. Чтобы быть уверенным в результате, Жуков сформулировал:        - Ты не должен смотреть господину Максиму в глаза без прямого приказа. Не разочаруй меня, - шея оказывается свободна, а шершавая мозолистая рука без перчатки похлопывает меня по щеке. Я жмурюсь на закрывшуюся за ними дверь и совсем не чувствую внутреннего протеста.

***