And this is how it starts

— Ты псих, — говоришь ты, потому что Джон Эгберт — псих, и тем, для кого это не очевидно, стоит проверить их пустые головы у врача. — Окей, папочка, — отвечает он и, скотина, ржет над твоим «буэ-э», пока ты корчишь страшные лица. — Все-все-все, извини, ну хватит… — Мы ложимся спать, у меня болит голова и был тяжелый день, — ты сурово смотришь на своего, ну и ну, мэйтсприта, пока тот пытается прекратить смеяться, — и если тебя заводит упоминание твоего лусуса во время заполнения ведра, я, пожалуй, буду вынужден пересмотреть наши отношения… — Каркат, — говорит он и заправляет тебе волосы за уши, а затем принимается потирать твои рожки. Мурашки бегут по спине сверху вниз. — Меня заводишь ты. В смысле, мы не обязаны делать это, если ты не хочешь, но я подумал… — Знаешь что, Эгберт? Заткнись-ка нахуй. Заткни свой рот и слушай, ты, тупоголовое ничтожество. — Ты аккуратно, но вполне решительно давишь на его плечи, и он послушно опускается на колени. — Твой Бог спустился с разъебучих небес, чтобы один-единственный раз вознаградить твой бренный сосуд для хуйни лёгким оттенком того удовольствия, которое в принципе может быть порождено глубокой и чернейшей ненавистью, — говоришь ты, мысленно осваиваясь в новой роли. Это немного тяжело, потому что ты любишь Эгберта, как никогда и никого больше, и даже ради одноразовой игры называть ваш мейтсприт ненавистью — слегонца богохульство. Но Джон покорно смотрит на тебя снизу вверх, и ты только и можешь думать о том, сколько блядских-преблядских мыслей гуляет в его голове ежедневно. Ваша спальня уже достаточное количество времени модернизировалась для экспериментов любого рода, и тут есть ровно достаточно предметов мебели, чтобы Джон (обычно Джон) мог заставить тебя принять любую позу. Он даже озаботился покупкой воставанны, хотя ты успел привыкнуть ко сну в человеческих постелях, и это еще раз напоминает тебе о том, какой он прекрасный. — Скажи «спасибо», человек. — Говоришь ты, чтобы не молчать, и стараешься вспомнить что-нибудь неприятное, чтобы отвращение на твоем лице было более ярким. — Спасибо, Каркат, — он кивает. — За… твою ненависть, наверное. «Я ужасный актер», — читаешь ты в его глазах, но ты можешь понять — он привык вести. Ты пытаешься не начать болтать ногами в воздухе по привычке. Блин, а из тебя-то какой командир? Кем и когда ты руководил? Как ты вообще считал, что сможешь найти себе кисмесиса волей счастливого тролльского случая, если стоило тебе начать встречаться с Эгбертом, и все, ты маленький мягонький ребенок непетоподобного создания, которому чешут за ушком и целуют в пушистые щечки? Ты дергаешь его за воротник и, когда он неловко вскакивает, толкаешь его к стене, ведомый злостью скорее на себя. Не то чтобы тебе совсем не нравилось быть милым — тебе нравилось. Порой. Довольно часто. Но ты непозволительно расслабился. Ты стал еще большим человеком, чем те, кто родились с ними на одной планете, и… Пора бы показать Эгберту, каким ты можешь быть. Ты резко тянешь его за воротник на себя и целуешь, остро и неаккуратно, не пытаясь обходиться с ним понежнее, и Джон стонет в твой рот. Ты кусаешь его за губу, буквально вылизываешь его рот изнутри и отстраняешься, наконец чувствуя себя ведущим. Джон тихо выдыхает «вау». — Благодарность, человек. За каждую каплю твоей жалкой одноцветной крови, которая прилила к твоей беспоглупой выпуклости благодаря мне. Звезды, рассыпающиеся по небесам от каждой вспышки в твоих глазах, когда твоему члену уделяется мое драгоценное внимание, стоят пиздец как дорого, Эгберт. Тебе придется постараться, чтобы отработать их свет. Очень постараться. Ты слышишь, как он гулко сглатывает, и кладешь ладонь на его горло. Царапаешь ногтем светлую полосу сверху вниз. Зализываешь ее. Кусаешь шею Эгберта, и это совсем не похоже на то, как он обычно ведет себя с тобой, нежно и почти обходительно. Ты кусаешь его, почти себя не контролируя, потому что ты не Заххак и не Серкет, да возненавидит их светлейшим гневом Гогподь, и твои зубы слегка туповаты, а хватка далеко не так сильна. Но ты все равно впиваешься в Эгберта, мокро вылизываешь угловатый выступ на его шее, который так соблазнительно двигается, когда он сглатывает, всасываешь кожу так, что он начинает шипеть и больно кусаешь за выступающие ключицы. Снова отстраняешься и смотришь на то, как его светлая кожа краснеет, словно ты и правда пометил его своим мутантным цветом, и она загорелась им. На твоей планете это считалось бы позорным. Эгберт тяжело дышит, и ты снимаешь с него футболку. — Что нужно сказать, Эгберт? — спрашиваешь ты, хватая его за волосы. — Спасибо, — отвечает он, и его голос хриплый, настолько хриплый, что твою выпуклость коротко сводит. Ты думаешь, что она вполне может развернуться без внешней помощи, и это будет совершенным позором. Ты знаешь, как сильно Эгберту нравится доводить тебя, почти не прикасаясь, поэтому ты накрываешь его рот ладонью и тянешься на носочках, чтобы прихватить его за хрящ уха. Он послушно подгибает колени, чтобы быть примерно на твоем уровне, и твое сердце снова трогает нежностью. Ты так его любишь. Именно поэтому ты ставишь колено между его ног и медленно, но уверенно, поднимаешь его вверх. Джон прикусывает и так истерзанную губу. Ты давишь сильнее. — Спасибо, — говорит он совсем тихо, и ты рвано выдыхаешь. Блять. Блять. Ты сходишь с ума. — Мне почти жаль, что твой человеческий мозг не может осознать глубину черных чувств. Все, что ты можешь, это опираться на стенку и мечтать о том, чтобы я коснулся, наконец, твоих нелепых репродуктивных органов, в то время как на самом деле меня в отвратительнейшем смысле дергает изнутри от вида твоего абсурдного лица. Проси, человек, — приказываешь ты. Он вскидывает взгляд и продолжает тяжело дышать. — Каркат, пожалуйста, — Джон рвано вдыхает. Ты смотришь, — сделай хорошо нам обоим. Ты резко хватаешь его за руку и толкаешь на кровать. Эгберт валится. Вы возитесь, и ты успеваешь назвать его безмозглым еще пару раз прежде, чем тебя, наконец, устраивает ваше положение. Он опирается на спинку кровати полусидя, а ты сидишь на его бедрах, плавно двигаясь вперёд-назад. Его член определенно напряжен, ты чувствуешь это давление, и хоть твоей выпуклости нужно немного больше времени, ты понимаешь, что тоже на грани совершенной готовности. Эгберт еще несколько раз благодарит тебя, а ты периодически прикусываешь его кожу и растерянно думаешь, не лучше ли избавиться от штанов прежде, чем выпуклость развернется и из твоей щели потечет, словно ты — ебучий водопад. Ты расстегиваешь пуговицу сначала на своих джинсах, а затем — на его, но снимаешь только свои. — Позаботься об этом, — просто говоришь ты, меняясь с ним местами. Теперь ты полусидишь, раздвинув ноги и предоставляя ему первоклассный вид на все чудеса инопланетного строения, а Джон послушно встает на четвереньки и склоняется к твоему паху. Ты задерживаешь дыхание. Он аккуратно поглаживает пальцами выложенную хитином шишку, легонько задевает уже совсем влажное и чуть набухшее щупальце, и ты чувствуешь, как оно с каждой секундной все ближе к тому, чтобы выскользнуть из твердой костной защиты. — Ты, жалкое бесполезное инопланетное создание, если бы ты зна-ах, — ты закатываешь глаза от удовольствия, и твое щупальце влажно скользит между пальцев Эгберта. Тот ласково поглаживает его основание, заставляя тебя поджимать пальцы ног и тяжело дышать. Ты ненавидишь то, насколько ты чувствительный. Это просто стыдно. — Руки прочь. — Твой голос дергается, но в целом ты вполне готов вновь занять место лидера. Джон послушно выпрямляется, и на этот раз ты убеждаешься, что ни одни разъебучие штаны не помешают тебе выдоить твоего человекопарня. Теперь уже он разводит ноги, и ты опускаешь левую руку, чтобы щупальце могло обернуться вокруг твоих пальцев и перестало метаться, а правой лишь быстро касаешься себя, чтобы смазать ее, и увлекаешься ручной работой. Гладишь подушечками пальцев самую верхушку этой странной, но по-извращенски привлекательной мягко-твердой штуки, которая, следуя многочисленным сайтам разного содержания, называлась пенисом (или «хуем», как обычно говорил Дейв), скользишь ладонью вверх-вниз, легонько сжимаешь и вновь гладишь самый верх. Очевидно (после всех этих разов), он чувствительнее всего, но Джон говорил тебе, что ощущения в основании и мягкой части внизу тоже ощущались очень хорошо. Эгберт тихо хнычет, когда ты почти обхватываешь его талию ногами и позволяешь своему щупальцу просто скользить вокруг его члена. Для создания дополнительного давления приходится положить наверх руку, но это все равно просто потрясающе, и ты готов делать это с ним вечно, каждый сраный день, пока тебя не грохнут за невозможность предоставлять матери-личинке генетический материал. — Спасибо, — почти сипит Джон, и ты вновь принимаешься за его и без того настрадавшуюся шею и исследуешь его затвердевшие соски, рудимент в элементарном (как и всё у людей, начиная от кодов и заканчивая романтикой) человеческом развитии. Эгберт снова всхлипывает, и даже ты, теплокровный тролль, чувствуешь, как ему жарко. — Твое блядодиотское тело — самая грязная вещь на свете, Эгберт, — говоришь ты, и он кивает, хотя ты сомневаешься, что он вообще понимает, о чем ты. Сохранять здравый рассудок гораздо проще, когда ты ведешь и чувствуешь на себе обязательство указывать. — Ты даже не можешь соображать, да? Эгберт, я могу отгрызть тебе палец или отхватить кусок из шеи, а ты даже не трудишься включить мозг. — Каркат, пожалуйста, — просит он, и ты не можешь больше терпеть. Нутро буквально зудит от того, насколько тебе нужно что-то большое, что утолило бы этот ебучий голод. Ты толкаешь его за плечи и приказываешь лежать смирно, а затем опускаешься на его член совсем без подготовки. Ты такой мокрый, а твоей щели так нужно быть заполненной, что никакой боли нет (троллям приходится быстро распаляться, чтобы успеть удовлетворить запрос трутней), но ты все равно громко стонешь и замираешь, привыкая к ощущению растянутости и заполненности, а затем медленно двигаешься сначала вверх, а потом вниз. Щель громко хлюпает. Ты почти рычишь, входя в ритм, и Джон кладет ладони на твою задницу, и мягко скользит пальцами ближе к щели, растягивая ее края и проникая пальцем почти внутрь. Ты всхлипываешь. Блять, придется спать на диване, а кровать сушить феном. И где блядское ведро? — Позволишь? — спрашивает Джон игриво, и ты вдруг резко оказываешься под ним, а он словно и не плыл от твоих ласк, и вбивается в тебя до конца. Ты шире раздвигаешь ноги, словно это может помочь быть ближе, и стонешь во весь голос. Джон добавляет к своему члену еще палец, и твое щупальце буквально сходит с ума, дергаясь совсем бешено. Ты близок к концу, так близок, и когда Эгберт толкает внутрь второй, ты дергаешься. — Джон, я сейчас… Он крепко сжимает твое щупальце между пальцев, делает еще несколько толчков и кончает на твой живот. Ты трясешься от того, как ты близок, и только его ладонь сдерживает тебя от того, чтобы залить генетическим материалом всю ебаную комнату, поэтому когда он толкает ведро к тебе, оно заполняется едва ли не на четверть, и ты падаешь обратно на кровать, совершенно опустошенный, все ещё мелко дрожа. Оргазм накрыл тебя так ярко, что ты едва не вырубился на мгновение, и приятное томление остаётся гудеть в твоих конечностях. Джон ложится рядом и крепко обнимает тебя, как делает это обычно, ожидая, пока ты успокоишься, и чуткое к опасностям троллье нутро перестанет верещать. Он нежно убирает тебе волосы со лба, целует линию челюсти и легонько гладит по бокам. Ты восстанавливаешь дыхание. — Я люблю тебя, — первое, что ты говоришь, когда возвращаешь контроль хотя бы над какой-то частью своего тела. — Я тебя тоже, — говорит Джон в ответ, и ты знаешь, что он пялится на то, как твое щупальце медленно сворачивается и вжимается назад внутрь, и как влажное безобразие между твоих ног все еще периодически инстинктивно сжимается, но совсем не можешь возражать. После того, как возбуждение угасает, остается только приятное опустошение и всеобъемлющее чувство любви. — Ты был прекрасен, но шея у меня будет болеть. — Я разошелся, — признаешь ты. Джон целует тебя за ухом и садится, выискивая, что бы ему надеть, — сначала в душ, не пачкай одежду. — Я тебя отведу, — тут же вызывается он, — или отнесу. И потом положу в воставанну. Я же вижу, в каком ты состоянии. — Эгберт, мне девять оборотов, — ты закатываешь глаза, но он подхватывает тебя под колени и плечи и и правда поднимает. — А еще у тебя на животе моя сперма, — подытоживает Эгберт. — Как думаешь, а это тоже было указано в звездах или?..