And this is how it starts

— Твоей кровати пиздец, — бормочет Каркат, пока ты покрываешь его шею укусами и засосами, пожалуй, немного слишком грубыми, но Каркат — тролль, и он лишь дышит тяжело-тяжело да крепко впивается пальцами в твои плечи. Ты ведешь рукой вниз от его груди к бедрам и аккуратно разводишь их. Каркат нерешительно пособничает. Кровать, на краю которой он сидит, жалобно скрипит. Да, такой грязи она еще не видела. — И ладно, посплю сегодня на диване, — решаешь ты без сомнений. Даже если совесть Карката, белый непорочный островок, заставляет его возразить, ты делаешь все, чтобы он потерял способность внятно разговаривать и не смог этого сделать — влажно и глубоко целуешь его, истязаешь шею, языком прощупывая мышцы, расположенные не совсем привычно, и, наконец, дергаешь руками край его свитера, намекая, что пора бы уже избавиться от этой хуйни. Каркат послушно позволяет тебе частично раздеть его, но вместо того, чтобы успокоиться и получать удовольствие, он экспериментирует с твоей шеей в ответ. Легонько царапает зубами, целует, гладит шероховатым языком. Это ощущается так странно, но так хорошо, что ты делаешь перерыв в попытках вернуть ведущую роль. Каркат занимает себя твоими ушными раковинами. Ты прислушиваешься к ощущениям и тихо стонешь в первую очередь чтобы показать, как тебе нравится все, что он с тобой делает, и это работает, потому что Каркат в ответ довольно и совершенно по-тролльи урчит, издает какие-то кликающие пришельческие звуки и с вполне очевидными намерениями обводит кончиком носа открытую кожу над воротником футболки. Очень ощутимо прикусывает ключицу. Ты протяжно хнычешь и отстраняешь его, как кусающегося питомца, чтобы стянуть футболку. — Каркат, — шепчешь ты, обхватывая его голову по бокам. Каркат тянет верхнюю губу вверх, обнажая выпирающий клык, и ты целуешь его так долго и так вдумчиво и старательно вылизываешь его язык и ряд гладких зубов, что член, запечатанный под плотно застегнутой ширинкой, начинает ныть. Ты и сам готов начать. Вы раньше не занимались этим у тебя — только у Карката, когда Дейв с Джейд куда-нибудь уходили, потому что во-первых, как-то так совпадало, во-вторых, Каркат чувствовал себя заметно спокойнее на своей территории, а в-третьих, говоря о более практичной части… ну, то, что тролли спят и спят в слизи неудивительно, учитывая то, насколько обильно они текут. Вот так вот. Другое дело, что Джейд с Дейвом, сколько бы тактичными они ни были, не шлялись по друзьям часами, да и вообще едва ли предполагали, что вы в их отсутствие запускаете руки друг другу в трусы, поэтому Каркат неизменно молчал, позволяя себе лишь изредка всхлипывать и тяжело дышать, пока ты вслушивался в звуки у входной двери, а твои пальцы раздвигали, надавливали и гладили его изнутри. — Эгберт, сними штаны, — просит Каркат, и ты осознаешь, что его рука весьма однозначно обводит край твоего ремня по периметру. Ты знаешь, что если ему нужно, чтобы ты разделся, настолько, что он готов просить, то его щупальце вот-вот развернется, и его собственным джинсам точно пиздец. Именно поэтому ты только кладешь руку на его выпуклость и интересуешься: — Зачем? Каркат, кажется, на секунду теряет дар речи, но в ужасном воспитании есть свои плюсы. — Попробуй-ка, блять, угадать, если в твоем мозге еще не побывал весьма объемный человеческий член! — начинает и… — Эгберт! — вскрикивает он, когда ты начинаешь усиленно работать пальцами — гладить, легонько сминать, массировать и проводить костяшками от его шишки до пока еще закрытой щели. Через такую плотную ткань это, конечно, ощущается не так хорошо, но тебе очень хочется, чтобы он раскрылся почти одетый. Именно поэтому ты, игнорируя его нервные увещевания раздеться, наконец, пускаешь все силы на то, чтобы искусать его шею, уши и губы, не убирая руки с его выпуклости. Он точно хочет, чтобы ты снял штаны, потому что быть голым, пока ты хоть сколько-то одет заставляет его стыдиться, а если он останется в джинсах, испачкать их будет еще более неловким. Впрочем, судя по эксперименту, перспектива позволить щупальцу развернуться даже без прямого контакта Каркату нравится еще меньше. Ты надавливаешь на его плечи, чтобы заставить его лечь и прекращаешь манипуляции — зато нависаешь над Каркатом, поставив колено между его ног. Это успех, понимаешь ты, когда Каркат, стыдливо отвернувшись в сторону, сводит ноги и трется о тебя. Ты все гладишь его, ласково целуя заостренные ушки и поглаживая теплые, будто даже бархатистые рожки, пока Каркат вдруг не ахает и не распахивает ноги. Стонет, кажется, неожиданно для самого себя, и прячет лицо в сбившемся одеяле (как хорошо, что ты сегодня заправил постель, как хорошо). Ты кладешь ладонь между его ног и тихонько гладишь его щель сквозь джинсы, чувствуя, как по ним расплывется мокрое пятно смазки, она же генетический материал, который, будь Снисхождение жива, давно должен был быть в ведре. — Эгберт, я тебя убью, — говорит Каркат, когда ты все-таки издаешь очарованное «о-оу». Ты смеешься и стягиваешь свои брюки, чтобы затем сделать то же с чужими. Каркат не сопротивляется, даже не двигается, зато его щупальце активно дергается из стороны в сторону и, стоит тебе коснуться его, обвивается вокруг твоих пальцев. Ты любовно расцеловываешь щеку Карката и прижимаешь губы к уху, чтобы рассказать ему все о том, какой он чудесный, чувствительный, ласковый, как ты обожаешь все в нем, от пылающих красным скул до буквально ручьев генетического материала, стекающего по его ногам. Каркат хнычет и пытается заткнуть тебя, но ты ловко перехватываешь руку, которую он пытался положить на твой рот, и целуешь ее тоже. — Каркат, будь я троллем, моя тентакля вообще не сворачивалась бы, пока ты в поле зрения, — убеждаешь ты, когда он, наконец, начинает смотреть не в сторону, а на тебя, и он сводит брови. — Знал бы ты, какие чудеса выдержки я проявлял, пока ты протирал дыру в моих штанах, — шепчет он. Ты и так влюблен в него по уши, но когда он говорит что-то настолько откровенное, пока его лицо залито румянцем смущения, его щупальце мокро гладит твою ладонь, а ноги слегка разведены, потому что, ты знаешь, щель внутри ощущается адски пустой, твое сердце будто останавливается окончательно. Именно поэтому ты целуешь его в губы, толкаешь подушку под его спину и входишь в него двумя пальцами. Каркат сдавленно хнычет. Ты толкаешь их глубже, давишь на горячие стенки изнутри, добавляешь третий и начинаешь активно ими двигать. Сгибаешь-разгибаешь, разводишь и собираешь снова, давишь то в одну точку, то сразу везде, просишь его сжаться и любуешься напряженным лицом Карката — приоткрытым ртом, искусаными губами, плотно сомкнутыми веками, влажными ресницами, сведенными бровями и растрепанными волосами. Ты любишь его так сильно, что едва можешь дышать. Один его вид — ответ на вопрос, почему ты так хочешь быть сверху, хочешь делать это с ним. Не то чтобы тебе не хочется узнать, как его щупальце будет ощущаться внутри, застенчиво признаешься себе ты, но вид его, отдающегося тебе, отпускающего себя, растворенного в удовольствии и позабытых обязанностях, расслабленного до самого своего основания, так тяжело променять. Ты мог бы трахать его пальцами вечно, лишь бы смотреть на то, как все его тревоги растворяются перед желанием ощутить тебя, наконец, внутри, и как его желание быть любимым исполняется не только в самой обычной плотской форме, но и глубоко в душе, наполняется твоей нежностью и плавится окончательно. Каркат закатывает глаза, и это, кажется, лучший комплимент твоей устающей руке. Ты достаешь пальцы, и его щель влажно хлюпает, жадно смыкаясь, пытаясь вернуть ощущение наполненности. — Тролли вообще не должны заниматься этим так… долго… — жалуется Каркат, тяжело дыша. Ты видишь, как низ его живота и щупальце набухают, а щель раскрывается шире, и представляешь, каким облегчением, наверное, будет для него оргазм. — Меня бы давно грохнул трутень… Вместо ответа ты приставляешь мокрую ладонь к его губам, и он послушно облизывает свой же генматериал. Его горячий рот заставляет твой член дернуться и напомнить о себе. Господи, ты успел забыть, что у тебя стоит, так озаботился им, и если это не любовь… Ты обводишь края щели, слегка неровные, гладишь ее, но внутрь не входишь, хотя Каркат раздвигает ноги максимально широко. Он матерится. Он вообще много ругается во время секса, и тебя это иррационально заводит. Он заводит тебя каждым миллиметром своего существования — внутреннего, внешнего, неважно. — Кого мы, блять, ждем? — бормочет он. — Если уж решил меня пытать, может, хоть пальцы… — Мне не нравится, что ты такой тихий, — решаешь ты резко. — Каркат, у меня крыша едет от твоего голоса, от всего, что ты говоришь, а когда ты стонешь… — тебе кажется, что ты потеряешь сознание от того, как сильно тебе хочется достать членом до самого его желудка, чтобы он продолжал стонать, болтать на своем странном языке и кончил неестественно огромное количество раз, так много, что едва оставался бы в сознании, вытраханный до самого основания его сущности. Впрочем, вслух ты решаешь не продолжать. — Откуда тебе знать, может, я просто молча-а-ах, — стонет он, когда ты резко возвращаешь в него пальцы и принимаешься за дело с двойным усердием. Он все еще пытается сдерживаться, кусает губы, но ты все повторяешь: «я люблю тебя, не зажимайся, не стесняйся, ты такой красивый, такой охуенный», и когда темп ускоряется до невозможного, Каркат всё-таки вскрикивает, его щупальце бешено мечется из стороны в сторону, генматериал брызжет во все стороны, и его тело сводит судорогами удовольствия. Когда жидкости становится меньше, ты понимаешь, насколько он близко, и убираешь руку. Усаживаешься ближе, мешая ему свести ноги, зато сжимаешь его запястья в ладони. Каркат почти распят перед тобой, и из его рта рекой льются мольбы вперемешку с проклятиями. Ты терпеливо ждешь, пока генматериал не потечет по его бедрам вновь, убедившись, что оргазм отдалился и Каркат не кончит, стоит тебе войти, потому что потом щель начнет стягиваться, и это будет скорее болезненно для него. Хотя тебе самому, кажется, нужна буквально пара движений, ты просто не можешь отвлечься от Карката, восхитительного до невозможности. Ты густо покрываешь поцелуями внутренние стороны его бедер, края щели, скользишь по ней языком ровно на секунду (Каркат дергается так сильно, что тебе становится почти стыдно от того, из какого состояния ты его вытащил), позволяешь его щупальцу потереться о твою щеку, целуешь его основание, пока Каркат отчаянно хнычет, и, наконец, приставляешь член к содрогающемуся входу. Каркат сам толкается на тебя, но тебя больше не нужно просить — ты входишь в него почти до упора буквально за считанные секунды, а затем медленно, ме-е-едленно покачиваешься вперед-назад, раскрывая изнутри те его части, до которых не дотянулись пальцы. Каркат впивается в твои плечи ногтями и стонет, хнычет, тяжело дышит, хлюпает носом, бормочет то на английском, то на альтернианском — издает всевозможные звуки, которые заставляют твой разум покрыться поволокой похоти окончательно. Ты толкаешься в него, толкаешься глубоко, и набираешь скорость очень быстро. Каркат не возражает, зато кричит очень громко (пиздец, какие же тролли чувствительные), и даже если прислушиваться вам теперь было не нужно, ты смутно подозреваешь, что все, кто окажется к твоему дому в близости тридцати ярдов, заподозрят неладное. С другой стороны, ты описать не можешь, насколько тебе плевать; его щель дрожит вокруг тебя, а сам он закидывает ноги вверх, чтобы ты мог войти глубже, и вы смотрите друг на друга мутными, не совсем понимающими глазами. Он, кажется, согласен променять на оргазм даже свою жизнь, но ты собираешься сделать цену гораздо меньшей. Хлюпающие звуки и два срывающихся голоса наполняют все пустое пространство комнаты, и пусть один из них твой, тебе все равно мерещится, словно они обволакивают вас. Каркат крепко вцепляется в твое запястье, и ты понимаешь, что он на грани. Тебя не нужно просить. Ты толкаешься в него ещё несколько раз, так быстро и сильно, как только можешь, и он буквально кричит, вжимая тебя в себя и кончая без ведра, заливая кровать по меньшей мере полугаллоном жидкости. Ты кончаешь в него, потому что при всем желании (не то чтобы огромном) не можешь выйти — Каркат крепко сжимает тебя как внутри, так и за плечи снаружи, — инстинктивно жмуришься, громко стонешь, и чувствуешь, как он медленно расслабляется, только мелко дрожит. Ты берешь его за руку и выскальзываешь из него. Ложишься на бок и прижимаешь его к себе, крепко обхватываешь руками, ласково и благодарно (за то, что разделил этот момент с тобой, за то, что открылся, за то, что поддался тебе, за то, что вытерпел все твои издевательства над бедным тролльим организмом, созданным для того, чтобы наполнять ведра как можно скорее, а не позволять своим парням мешать им кончить за секунду до) целуешь его лицо. Каркат тяжело дышит, сопит — пытается прийти в себя. — Я люблю тебя, Каркат, очень люблю, больше всех на свете, — шепчешь ты. Каркат приоткрывает один глаз и целует тебя в ответ. — Я тебя тоже, — наконец говорит он очень тихо, — хоть ты и раздолбил меня изнутри к херам. Ты виновато скользишь пальцами по его бедрам, оглаживая медленно уменьшающуюся в размерах выпуклость и сжимающуюся щель. Каркат даже не запрещает тебе, а вместо этого гладит тебя по бедру в ответ. — Если бы все было так страшно, ты бы не был готов на повтор спустя максимум сутки, — шепчешь ты, целуя его в висок. Каркат недовольно рычит, но, кажется, сил спорить у него нет, поэтому ты расцеловываешь его шею и лениво планируешь путь отступления к дивану. Интересно, если ты возьмёшь его на руки и попробуешь пролететь над лестницей, все останутся живы или?..