And this is how it starts

— Помой руки, — говоришь ты Джону, стараясь ничем не выдать, как бешено колотится твое сердце, — и сними обувь. Если мы собираемся воспользоваться тем, что дома никого нет, то тебе нужно быть очень-очень чистым. Я не шучу. Джон едва заметно краснеет и облизывает губы, а затем послушно направляется в ванную. Ты знаешь, что вы точно собираетесь воспользоваться своим одиночеством, и ты так же знаешь, что метаться уже слишком поздно — ты не успеешь сменить плотное женское белье на свое обычное. Может, снять верх — бюстгальтер для небольшой груди (которой у тебя в любом случае нет), — но определенно не молочного цвета трусики. Глупая, наверное, была идея. С другой стороны, если Эгберту всю жизнь нравились женщины, разве его не должно заинтересовать… такое? Да никому оно ничего не должно, решаешь ты, когда возвращаешься в свою комнату, чтобы торопливо избавиться от джинсов и свитера. Джон наверняка решит, что это ужас и позор, и плакала твоя попытка удивить своего парня в постели. Ну, скажем так, начать удивлять — потихоньку наращивать степень ебанутости кинков и идей, взяв за старт вот этот маленький эксперимент с бельем, которое ты заказал по Интернету и долго-долго уговаривал себя надеть. Это ведь даже не какое-нибудь пошлое кружево, а вполне себе нормальное невинное белье, просто очень красивое и, ну, женское. Ты заталкиваешь шмотки под кровать ногой, устраиваешься на краю матраса и делаешь самый непринужденный вид из всех возможных. Выпрямляешь спину. Убеждаешься, что из-под края трусов, отделанного еще одной широкой полоской ткани, не торчит ничего лишнего и снова ерзаешь. Дергаешься одеться и сделать вид, что ничего не было, но лестница скрипит. Пути назад нет. Пока Джон как-то слишком быстро проделывает путь в семь шагов до твоей двери, ты вновь усаживаешься так, словно на сто процентов уверен в себе и совсем-совсем не смущен, и вообще, если Эгберту не понравится, это он странный, а не ты, и только нервные покачивания ногой выдают тебя с головой. Без разницы — ему сейчас будет явно не до твоего невроза. Когда дверь в комнату открывается, твой живот скручивает от ужаса и смущения, но ты давишь желание уйти и набрасываешь на лицо непроницаемое выражение. Пути назад нет, напоминаешь ты себе, и направляешь взгляд прямо на Эгберта. И хотя Джон смотрит на тебя молча, совершенно остолбеневший, и лишь его взгляд мечется от твоих крупных ляшек к аккуратной линии плеч, от одного красного ушка к другому, а затем снова вниз на чуть сдавливающую мягкий живот резинку белья, ты резко перестаешь нервничать. В голове абсолютно комфортно устаканивается мысль: «я, ебать твоего батю в рот, старался, а если тебе неинтересно снимать со своего парня женское белье, то фу, какой ты скучный». Эгберт либо тщательно отымеет тебя, либо ты тщательно отымеешь его мозг. Все просто. — Каркат, — говорит он севшим голосом. Ты почти игриво поправляешь бретельку бюстгальтера и смахиваешь волосы с глаз легким покачиванием головы. — Охуеть. И это «охуеть», хриплое, шокированное и абсолютно неверящее, вгоняет тебя в краску сильнее, чем все, что угодно, до этого. Вся твоя ненавязчивая сексуальность вдруг оборачивается нервным мельтешением, но Джон, кажется, и не замечает — его глаза темные и пустые, и от этой его эмоции узел в твоем животе завязывается еще туже. Становится очень жарко. — Ну, знаешь, — ты складываешь руки перед собой, не зная, куда еще их деть, но сразу превращаешься в такую нецелованную омежку, что быстро отставляешь их назад и опираешься на кровать ладонями. — Будем считать, это твое официальное прощание с возможностью спать с женщинами. Отныне никаких сисек и вагин. Разрешаю поплакать. Джон медленно подходит к тебе и опускатся на колени у тебя в ногах. Ты неловко смотришь на него сверху вниз. Не очень похоже, что Эгберт собирается плакать. — Я… Каркат, — повторяет он, — блять, Каркат, что ты со мной делаешь? Его рука нежно отлаживает внутреннюю сторону твоего бедра, и хотя ты дергаешься от щекотки, ты все равно поощрительно раздвигаешь ноги чуть сильнее и доверительно сообщаешь негромким голосом: — Без шуток, Эгберт, я готов на сто процентов, даже, — отводишь взгляд, — растягивал… себя. Я подумал, что тебе понравится, знаешь… Не знаю, — во всем, что ты говоришь, нет смысла, но Эгберт слушает так внимательно, словно ты сливаешь ему домашний адрес Кейджа, — такое. Что ты можешь взять меня почти без подготовки. Или… что хочешь. Как хочешь. Просто сделать это так, как тебе понравится. — Я сейчас крышей съеду, — признается Джон и приникает губами к центру твоей грудной клетки под нижним краем бюстгальтера. Ты запускаешь ладонь в его волосы и одобрительно поглаживаешь. — Пиздец, просто пиздец, какой же ты красивый, — шепчет он, и твое сердце пропускает удар, — Каркат, я не знаю, как могу просто трахнуть тебя такого. Позволь мне сегодня… Он отстраняется и мягко целует твое колено, быстро спускается поцелуями к щиколотке и вновь поднимается, чтобы влажно поцеловать твое бедро внутри, почти совсем у паха. Ты судорожно вдыхаешь. Эгберт касается твоего члена губами сквозь гладкую ткань и рассыпает поцелуи по другому бедру, в том числе по внешней его стороне. Учитывая то, что в комнате в кои-то веки светло, и Джон может видеть тебя полностью, может касаться ртом и руками совсем любого места, тебе ужасно стыдно и так же хорошо. По венам растекается тяжелый жар, словно все тело становится плотнее, и только нутро щекотно стягивает, когда Джон гладит тебя слишком близко к члену. Эгберт встает на коленях и притягивает тебя к себе для нормального поцелуя в губы. Ты не можешь отказать. — Ты хочешь, чтобы я начал сверху, с шеи, или снизу? — спрашивает он, бережно оглаживая твои икры. Ты неловко пожимаешь плечами — Эгберт, целующий тебе ноги — это смущающе и горячо до головокружения, но у тебя очень чувствительная шея, и на это встанет по-любому быстрее. — Я и сам не знаю. Это невозможно, я хочу тебя всего, — жалуется Джон и принимается за твои ушки. Он нежно покусывает хрящик сначала только одного, лижет мочку, много-много раз целует местечко за ней, и только когда тебя пробирает легкая дрожь от приятных мурашек, Эгберт принимается и за второе. Одной рукой он прижимает тебя ближе и бережно гладит по талии, а другой играет с резинкой трусиков, оттягивая ее буквально на сантиметр и поглаживая кожу под ней, и тебе так волнительно и так хорошо, что дышать становится трудно. Член постепенно твердеет, и с каждой секундой возбуждение все ярче дает о себе знать. Джон соскальзывает губами на шею и оставляет на ней несколько больших жадных укусов — совсем не больно, но очень ощутимо. В паху тяжелеет. Ты хнычешь и крепче обнимаешь Джона за шею — Мой красивый, — бормочет он и присасывается к мягкому месту за изгибом челюсти, чтобы оставить там красный след, а затем спускается ниже и делает это снова и снова, пока ты звучно не выдыхаешь ему в макушку. Засосы приятно покалывает, и мысль о том, как будет выглядеть твоя шея после всего, заставляет тебя нетерпеливо заерзать. Отец оборжется. Джон, впрочем, крепко держит тебя на месте и все так же ласкает адамово яблоко и ямочку между ключицами уже обычными легкими прикосновениями губ. Ты не в силах это прекратить — слишком приятно, слишком нежно, слишком трепетно, так, что дышится правда еле-еле, и все, что ты можешь — подаваться навстречу Эгберту и давить тихий скулеж, норовящий вырваться из глубин горла, когда Джон ласкает губами особенно чувствительный участочек кожи. Он в этом неописуемо хорош. — Эгберт, ты в курсе, что это я хотел сегодня обслужить тебя? — шепчешь ты ему севшим голосом, и Джон так же хрипло смеется. От его смеха по спине бегут мурашки. — А ты, членожуй, все еще в одежде. Джон еще раз хехекает и послушно стягивает с себя толстовку, но оставляет футболку. — Каркат, — он опускается ниже и оставляет дорожку поцелуев вдоль нижнего края бюстгальтера, — пожалуйста, дай мне сегодня заняться тобой. Ты сводишь меня с ума, — Эгберт отстраняется и смотрит тебе в глаза, а его проклятущие руки поднимаются вверх и начинают поглаживать твои соски круговыми движениями сквозь тканевые чашечки верха. Ты прикусываешь губу, и Джон целует сначала ее, а затем и верхнюю, медленно и мокро. — Я хочу свести с ума тебя. Поверь, мне очень понравится. Сначала постепенно довести тебя до пика, а затем, наконец, заняться любовью, — сбивчиво поясняет Джон, и ты вполне уверен, что то, чем вы занимаетесь сейчас, и есть любовь, но мысль о том, что он все же планирует растянуть тебя изнутри своим большим твердым членом, посылает по телу жаркие волны удовольствия. Ты затягиваешь Джона в поцелуй и стараешься податься грудью ближе к нему, чтобы увеличить давление на напряженные соски. Джон издевается — не касается напрямую ни языком, ни даже пальцами, и ты хнычешь, надеясь его разжалобить. Наверное, получается, потому что Джон недолго возится с застежкой лифчика и позволяет бретелькам соскользнуть с плеч на локти. Впрочем, когда ты пытаешься убрать верх окончательно, он кладет руки на твои предплечья и не дает белью упасть на пол. Что ж. — Оставь. Снимем его попозже, — просит Джон и облизывает большой и указательный пальцы обеих рук, чтобы легонько скрутить ими твердые горошинки сосков. Ты выгибаешься и одобрительно ахаешь. Джон сдавливает их еще немного сильнее. — Нравится, малыш? «Нравится» не передает того, как тебе ебашит в голову, и вполовину, поэтому ты просто коротко стонешь, и Джон приникает к твоему левому соску горячим ртом. Лижет, втягивает, легонько кусает — ты ерзаешь и прижимаешь его голову ближе к себе, раздвигая ноги шире, потому что возбуждение становится все более острым и терпеть его уже тяжело. Джон меняет ладони и рот местами, уделяя равноценное внимание и второму твоему соску. Ты сходишь с ума. Когда Джон наконец перестает мучить покрасневшие чувствительные соски, он возвращает на место бюстгальтер и бережно застегивает его на тебе, на прощание погладив мягкие чашечки и плотные бусинки под ними. Ты хнычешь и двигаешь бедрами. Джон напрочь игнорирует это. — Постепенно, — повторяет он и спускается влажными поцелуями-засосами к твоему пупку, уделяет ему немного времени, щекочет кожу губами и укусами, обводит языком край трусиков и усаживается на колени ниже. Ты уверен, что Эгберт перейдет на бедра, а пах оставит на сладкое, но он с легким трепетом приспускает с тебя белье и замирает, любуясь твоим небольшим стоящим членом с влажной от предэякулята головкой. Это смущает, но еще и безумно возбуждает, поэтому ты гладишь его по волосам и позволяешь просто пялиться. Эгберту можно позволить все, что угодно. Совершенно. Он медленно подается вперед и трется о ствол твоего члена щекой, облизывает яички, выжимая из тебя сдавленный стон, а затем медленно опускает в рот сначала красную чувствительную головку, а затем и плотное тело члена, и подается вперед-назад, поглаживая его кончиком языка. Тебя выгибает на кровати, ты стонешь в голос, не сдерживаясь, и легонько подаешься бедрами вверх, лишь бы Джон не прекращал, и он берет тебя до самого основания, погружает в мокрое тепло, игриво касается зубами и вылизывает языком, а затем берет за щеку и смотрит на тебя совершенно бесстыдным взглядом за линзами очков. Ты зажимаешь рот ладонями и выгибаешься. Тебе слишком хорошо. Это невозможно. Джон отстраняется, облизывается и задумчиво поджимает губы. — Как думаешь, если я сейчас доведу тебя до оргазма, ты потом кончишь второй раз? — интересуется Джон, и от одной этой фантазии тебя пробирает так, что приходится сжимать член у основания. — Ладно, мне кажется, до анала ты не дотерпишь так или иначе, учитывая то, что я еще сделал не все, что хочу, так что… И он вновь возвращает тебя в жар своего рта. Ты стонешь и толкаешься в него в такт с движениями его головы. Получается не очень ровно, дерганно, но Джон слишком сексуальный, слишком охуенный, и ты едва успеваешь податься назад, когда понимаешь, что до оргазма не хватает буквально пары движений. — Джон… — ты дышишь так шумно, словно пробежал марафон, — я сейчас кончу. Ты… рукой? — Да ну, — отмахивается он, — не вижу причин, почему бы нам не, ну… Ты выгибаешься, когда Эгберт приникает ближе и берет в рот самый конец твоего члена, а длину и подтянувшиеся яички оглаживает пальцами. Буквально через мгновение ты с откровенным стоном кончаешь на язык Джону, и он проглатывает все, совсем не морщась, пока у тебя от удовольствия закатываются глаза. Джон игриво улыбается, а ты ошалело гладишь его по щеке и качаешь головой. Невозможный. Совершенно отбитый. Самый лучший парень на свете. — Иди сюда, — шепчешь ты, и вы долго и мокро целуетесь, пока ты приходишь в себя и чувствуешь, как возбуждение медленно отступает. Впрочем, стоит тебе потерять излишнюю чувствительность, Джон принимается легонько поглаживать твой член у основания, и ты послушно раздвигаешь ноги. Ты ни за что не останешься без второго раунда, раз уж твой парень пожертвовал своим оргазмом ради первого. Ни за что. Джон возвращает на место твои трусики, уделяет еще немного внимания твоим ушкам и шее и, наконец, все же расцеловывает мягкие светлые бедра. К внутренним их частям он относится особенно страстно — кусает по меньшей мере дюжину раз и оставляет целую россыпь красно-фиолетовых засосов, а внешние и икры осыпает обычными сухими поцелуями, но такими любовными, что ты краснеешь, словно не кончил Эгберту в рот пять минут назад. Джон спускается к пальцам на ногах, и прежде, чем ты успеваешь его остановить, целует подушечку каждого из них, а затем и стопы по центру и у пяток. Ты, конечно, чистый до скрипа, готовился же, но это все равно так смущает, что ты стараешься не смотреть на Джона, а тот все играет ртом с выступающими косточками у щиколотки или целует задние стороны твоих коленей. Член твердеет не мгновенно, но вполне уверенно, так что когда Джон, наконец, тянется к тебе за поцелуем в губы, ты тихо стонешь в них. — Ладно, мой хороший, — шепчет Джон в ответ. — Сейчас будем потихоньку тебя раздевать. «Потихоньку тебя раздевать», видимо, наконец-то включает в себя лежачее положение тела, потому что Джон легонько надавливает на твои плечи, вынуждая лечь головой на подушку, а сам нависает сверху, только быстро сдирает с себя джинсы и футболку, а потом медленно снимает с тебя бюстгальтер. Ты активно содействуешь, и в награду Джон вновь берется мучить и без того чувствительные соски языком и пальцами: щипается, кусает и потирает. Ты глубоко быстро дышишь и пытаешься потереться о него членом, но получается хреново. Но как же хочется… — Смазка и презервативы?.. — спрашивает Джон, и ты молча тычешь пальцем в комод за кроватью. — В самом близком верхнем ящике, зарыты под футболками, — шепчешь ты. Джон приподнимается, позволяя тебе оценить его полностью вставший член под боксерами во всей красе, и ты тянешься ладошкой, чтобы легонько погладить его пальцами. Джон тихо мычит, и ты отстаешь, довольный. Как же Эгберт приятно стонет, аж внутри все стягивает, а он еще и не очень громкий обычно… Эгберт кладет баночку смазки и один квадратик презервативов рядом с подушкой и целует тебя за ухом. Джон подцепляет резинку твоих трусиков двумя пальцами и медленно тянет их вниз, зацепив на мгновение крепко стоящий член. Ты с замиранием сердца смотришь на то, как он оставляет тебя совсем нагим и открытым перед собой. В том, как Джон тебя раздевает, словно бережно снимает слои оберточной бумаги и лент с долгожданного подарка, есть что-то сводящее с ума, и когда это, наконец, заканчивается, и Джон откидывает чуть влажные трусики на пол к бюстгальтеру, ты легонько шлепаешь его по бедру, скрытому тканью, намекая тоже раздеться. Эгберт повинуется сиюсекундно, и у тебя появляется чудесная возможность полюбоваться его большим обнаженным членом и хоть на мгновение представить, как он раздвинет тебя изнутри и будет туго-туго двигаться вперед-назад, доводя тебя до исступления. Захотелось поторопить Эгберта. — Встань на четвереньки надо мной, — просит он, и ты не тянешь ни секунды, послушно вскакиваешь, позволяешь ему лечь и нависаешь сверху. Джон ерзает, опускается пониже на подушке, смазывает свои пальцы каплей лубриканта и проводит влажную линию пальцами от твоих яичек до слегка приоткрытого растянутого отверстия. Ты опускаешься ниже и пододвигаешься к подушке, чтобы Эгберт мог глубже войти пальцем. Внутри чисто и свободно — ты как следует постарался. Даже побрился, между прочим! Сплошные жертвы. Джон свободной рукой льет больше смазки в ложбинку между раздвинутыми ягодицами и распределяет ее уже двумя пальцами, которые тоже спокойно проникают внутрь, к твоему совершенному удовлетворению, а затем приставляет ко входу и третий палец. Три заходят потуже, но все еще относительно легко, и ты довольно мычишь, насаживаясь на них всем тазом. Джон вращает пальцами, входит дальше, на две фаланги и полностью, и на пробу двигает ими сначала внутри, а затем вперед-назад, и ты подаешься еще ближе к нему. — Выпяти задницу, — просит Джон тихо, и ты немного стыдливо выполняешь просьбу. — Вот так, умница… Ты согласно мычишь и сжимаешься с тихим стоном, когда Эгберт задевает пальцами особенно приятную область. Джон повторяет это снова и снова, а ты стонешь и насаживаешься на него в ответ, стараясь насладиться тем, что дают. Когда в тебя проникает еще и мизинец ладони Эгберта, ты выкатываешь глаза, но не говоришь и слова против. — Ты и правда очень постарался, растягивая себя для меня, — шепчет Эгберт, и тебя пробирает дрожью от невозможного возбуждения, — ты мой любимый, сейчас, секунду… — Ты видишь, как он тянется за презервативом, и отсаживаешься, чтобы Джон мог раскатать по своему великолепному толстому члену резинку. — В какой позе ты хочешь? Сверху? Сзади? Снизу? Ты растерянно облизываешь сухие губы, хотя все, чего ты хочешь на самом деле — член поглубже в себя, и, собственно, все, поэтому мозг совсем не работает. Джон задумчиво мычит, видимо, заметив твою растерянность, и тоже садится. — …Встань-ка на четвереньки для меня, — просит он, наконец, и ты живо повинуешься — даже без напоминания выгибаешь спину, чтобы обеспечить наилучший вид на подрагивающий вход и жмуришься в предвкушении долгожданной наполненности внутри. Но вместо того, чтобы ощутить прижатую к отверстию головку члена, ты чувствуешь что-то гибкое и горячее, и осознаешь с благоговейным ужасом: это эгбертовский язык. Он вылизывает тебя сзади. Ты стонешь совсем неприкрыто, автоматически выгибаешься еще сильнее, и язык Джона смело раздвигает мышцы, проникая в тебя на сантиметр и глубже, и глубже, и глубже, а затем снова выходит и очерчивает ощутимые круги вокруг припухшего колечка ануса. Ты хнычешь, а Джон еще несколько раз широко лижет щель между твоих ягодиц и, наконец, легонько шлепает тебя по заду. — Все, все, хороший, сейчас точно будет член. Ляг на спину. Ты почти инстинктивно стыкуешься с Эгбертом: отодвигаешь руки, чтобы он мог удобно опереться на кровать, закидываешь ноги ему на плечи на грани своей растяжки, раздвигаешь бедра, и член Джона медленно-медленно проскальзывает внутрь, словно бы разглаживая каждую складочку внутри. Джон замирает, убеждается, что тебе не слишком больно или тяжело, и только после этого входит еще дальше, пока ты, наконец, не оказываешься заполнен полностью. И это идеально. Это прекрасно, головокружительно приятно и слегка обидно, потому что и Джон, ты чувствуешь, и ты сам невероятно близки к оргазму, так что продлится это чудо недолго. Он принимается двигаться в тебе, сначала совсем слабо, почти неощутимо, а затем все сильнее, наращивая амплитуду движений, и в конце концов ты закидываешь руки назад и вцепляешься в спинку кровати, чтобы удержать себя на месте. Мышцы растягиваются до предела, член и соски, кажется, горят от чувствительности и близости к оргазму, а звуки, издаваемые Эгбертом, сносят тебе крышу даже больше, чем секс сам по себе. Нет, ладно, не больше. Примерно так же. Ты громко скулишь, когда член раскрывает тебя особенно грубо, но тебе хорошо настолько, что ты вот-вот взорвешься. Жар в теле все накаляется, накаляется, накаляется, и нутро ощущает член внутри так ярко, что ты стонешь прерывисто, несдержанно, и уже и не пытаешься молчать. И Джон так близко, так нежно, так правильно. Только Джон. Всегда только он и ты. Всегда для него. Его ладонь накрывает твой член, и тебе хватает трех движений кулака, чтобы громко застонать и замереть, закрыв глаза. Волна покалываний и сводящего мышцы удовольствия такая яркая, что секунд пятнадцать ты не можешь ни вдохнуть, не даже двинуться — только лежать, замерев в дурацкой позе, и прерывисто скулить в такт с движениями члена внутри тебя и содроганиями колечка мышц. Ты слышишь стоны Джона тоже, чувствуешь, как он замирает, и устраиваешь ноги по бокам от него, все так же лениво двигаясь вверх-вниз, чтобы продлить его оргазм, а затем крепко обнять Эгберта. Твоя сперма на животе размазывается и по Джону тоже, но тот не говорит и слова против. Он даже не выскальзывает из твоего тела, только обнимает сильнее и заваливается на бок. Ты ради эксперимента сжимаешься. Джон протяжно ахает и все же решает выйти из тебя от греха подальше. Дурак. Ты тихо стонешь и устраиваешься в его объятиях поудобнее, утыкаясь носом в чужое плечо. Джон бережно прочесывает твои волосы и улыбается. Тебе хорошо, а еще ты страшно влюблен. В подтверждение своих мыслей вы с Джоном одновременно тянетесь к губам друг друга и долго-долго лениво целуетесь, восстанавливая силы и душевное равновесие, и в то время, как все, что ты можешь — валяться на кровати без сил, Эгберт приподнимается на руках и с легкой усмешкой смотрит на сброшенный на пол комплект белья. Ты краснеешь, хотя покраснеть сильнее невозможно физически. — Я знал, что тебе понравится, — нагло врешь ты и легонько толкаешь Джона коленкой под коленку. Джон целует тебя в нос и улыбается. — Ты был прав на все сто процентов. Я тебя люблю. Ты приподнимаешься на локтях и тычешь пальцем в член Джона, с каждой секундой все более мягкий, напоминая ему снять резинку. — Я тоже тебя люблю, — признаешься ты, и Джон улыбается еще шире и крепко тебя обнимает, — мне кажется, я не смогу встать, ты посмотришь в том же ящике влажные салфетки?