And this is how it starts

Ты встречаешь Джона в самых дверях (чуть ли не скатываешься с лестницы, когда слышишь скрежет ключей в замке). Две недели, целых две недели ты не видел его вживую, не касался его мягкой человеческой кожи, засыпал в одиночку, готовил еду на одного — адское количество времени для кого-то настолько влюбленного. Две! Недели! Джон откидывает чемодан в сторону, снимает рюкзак и ловит тебя в объятия, и он хохочет, пока ты жадно целуешь его щеки, кажется, пытается что-то сказать, но быстро сдается и целует тебя в шею, и под ухом, и у самых губ, и это так хорошо, так правильно! — Кое-кто соскучился, — наконец бормочет он тебе в ухо, — правда? — Эгберт, совсем необязательно говорить о себе в третьем лице! — Ты картинно закатываешь глаза и тоже смеешься ему в рот, когда он, наконец, по-настоящему тебя целует. Гогподи, его поцелуи. Ты ерзаешь, намекая Джону тебя отпустить — вам определенно нужна свободная пара рук, одних только губ недостаточно, — и тот послушно ставит тебя на землю только чтобы тут же крепко прижать к себе. — Джо-о-он… — Карка-а-ат, — передразнивает он и ласково чмокает тебя в лоб. — Боже, я тебя люблю. Очень-очень-очень люблю. — Подлиза, — рычишь ты, подаваясь вперед, потому что иначе Эгберт заметит, как ты на него смотришь, и ты в который раз за пять лет вашей совместной жизни умрешь со стыда. — И я тебя очень-очень люблю. — Ты приподнимаешь голову, чтобы ему было удобнее оставлять жаркие поцелуи на твоей шее, и довольно мычишь. — Я, чтоб ты знал, даже не каждый день трахался с первыми встречными, пока ты делал свои дурацкие дела в каком-то Лос-Ебланисе, Хуй-Вглотке или где там… — совсем жалко скулишь ты. Черт возьми, ты не трахался две недели! После почти ежедневного марафона на протяжении, скольки, полугода, и это учитывая то, что последний перерыв был когда Эгберт сломал себе ногу и лежал в больнице! Да это просто подвиг! Джон целует тебя в ухо и хихикает, а по твоей спине рассыпается, кажется, миллиард мурашек. — Вау. Вау, котенок, я едва держусь на ногах. Как-как ты сказал, не каждый день? Бо-о-оже, да ты от меня без ума! — фыркает он, потому что если когда-то давно ревность и могла быть проблемой, сейчас вы оба знаете — нет ничего, на что можно было бы променять это и не пожалеть. И никого, на кого захочется смотреть так же долго, никого, кто будет знать тебя или его так же хорошо, никого, кто захочет не просто терпеть, но нежно любить твои крики или его задротничество, ни-ко-го. — Хочешь получить награду? Низ твоего живота опаляет такой волной жара, что ты сам не выдерживаешь, и тянешь Эгберта к своим губам за воротник, чтобы укусить его у кадыка. Там, где ему приятнее всего. Джон глубоко вдыхает и улыбается тебе в макушку. Находиться в его объятиях фантастически приятно. — Это не очень безопасно, если что, я, конечно, принимал душ перед вылетом, но это было часа этак четыре, а то и пять назад, а потом я собрал на себя всю пыль аэропорта, и… — ты затягиваешь его в поцелуй и толкаешь язык в чужой рот. Все равно. Однажды он засунул в тебя пальцы прямо в метро, душ пять часов назад — ничто. Джон удовлетворенно мычит, прикусывая твою нижнюю губу, и, о Гогподи, тянет тебя за волосы на затылке. От предвкушения кружится голова. — Плохой мальчик, разве это красиво — перебивать людей? — весело интересуется Джон, поэтому ты, как новоявленный плохой мальчик, стягиваешь с него худи и гладишь Джона по спине сквозь футболку, крепко надавливая коготками. Ему это нравится, точно нравится… — Так, ну, все! Ты хнычешь, прижатый к стене прямо рядом с входной дверью, пока руки Эгберта (ему пришлось отойти, чтобы их помыть, и это были самые тяжелые полминуты в твоей жизни) почти лихорадочно избавляют тебя от футболки и ласкают каждый сантиметр нагого торса — усталые плечи, шрамы от лапок и гладкую грудь. Изнутри вырывается отчаянное рычание — ну же, не тормози! — и Эгберт со своей наглющей довольной рожей приникает к твоей шее, чтобы впиться в нее гладкими человеческими зубами. От предвкушения гудят даже рога. — Приобрел зажигалку? — невинно уточняешь ты, крепко сжимая зад Эгберта в ладонях и толкая его бедра к своим. Джон усмехается. — Ну, в свое оправдание, тебе очень понравится то, на что она способна. У некоторых, — доверительно шепчет он в твое чувствительное ушко, втягивает в свой жаркий мокрый рот мочку, горячо выдыхает, и все твое тело пробирает дрожь возбуждения. В белье становится влажно, — от нее ноги подгибаются. — Мерзость, Эгберт, включи мозг, блин, — бездумно бормочешь ты, вновь сталкиваясь с Джоном ртами. Чужое колено оказывается между твоих бедер, и ты, не думая ни секунды, охотно потираешься о него пахом и неудовлетворенно скулишь. Так много, но так мало… Ты почти вслепую расстегиваешь Джону ширинку и гладишь выпуклость в его паху. — По-моему, ты все-таки просто очень рад меня видеть. — Пожалуйста, — хрипло умоляет Джон. Тебя не нужно просить дважды — ты отстраняешься, чтобы избавить его от ебучих, уродливых, совершенно сейчас не нужных джинсов, откидываешь их в сторону, куда-то к дивану, и стонешь в ответ на особенно грубый засос у ключиц. — Хочешь, чтобы я раздел тебя, моя красота? Или этого, — он скользит ладонью вверх по твоим бедрам, и да, ткань пижамных штанов ужасно, УЖАСНО мешает. Ладонь Джона оказывается почти там, где твоя пока еще сомкнутая щель, лишь слегка влажная, сжимается от возбуждения, но не доходит буквально пару дюймов и обрывает касание. Ты хнычешь, — будет достаточно? Малыш? Мое сокровище? — «Малыш», — передразниваешь ты его, изо всех сил притворяясь, что чужая ласка не пробирает тебя аж до желудка. — Перестань трепаться и трахни меня. Джон вскидывает брови, и ты стягиваешь с него очки, делая шаг в сторону, чтобы положить их на полку шкафа. Твой замечательный мэйтсприт не прекращает физический контакт даже на эту секунду — его рука покоится на твоем бедре и не собирается никуда сдвигаться. «Сними с меня все», — просишь ты, надеясь звучать соблазнительно, но получается почти застенчиво. Это не мешает — Джон все равно низко мычит и послушно стягивает с тебя штаны вместе с боксерами, оставляя тебя совсем обнаженным перед ним. Ты жмуришься от смущения — неважно, сколько лет вы вместе, оставаться нагим перед ним никогда не перестанет быть неловким, — но слегка расставляешь ноги и позволяешь Джону погладить костную шишку пальцем, выманивая набухшее, впитавшее твое возбуждение, как губка, щупальце. Тебе кажется, что ты можешь кончить прямо сейчас, но нутро протестует — ему нужен контакт, нужно что-то большое внутри или крепко облегчающее снаружи, — поэтому ты обреченно хнычешь, когда Джон усмехается тебе в ухо и пропускает разворачивающееся щупальце меж своих пальцев. Гогподи, Гогподи! Ведомый желанием быть еще ближе, ты нещадно сдираешь с Эгберта футболку и нижнее белье, и толкаешь бедра вперед. Скользкое щупальце туго обвивает подрагивающий член Джона, и ты стонешь, но это не идет ни в какое сравнение с тем, как голос Джона срывается, такой звонкий, и живой, и откровенный, получающий удовольствие в таком чистом виде, почти экстракте… — Ты… — выдыхает Джон. — Боже, Каркат, я выебу тебя так, что ты будешь умолять о втором разе, — обещает он, пуская по твоим венам обжигающую лаву. Джон прижимает тебя за талию одной рукой, и собирает смазку с твоих бедер другой, и он совершенный, просто прекрасный, делает все настолько правильно, что ты почти задыхаешься от желания ощутить его в себе. Из твоей щели уже почти льется. Это просто сумасшествие. — Блять, я так скучал… — Я скучал, Джон, — признаешься ты срывающимся голосом, пока Джон бережно оглаживает твое щупальце, отвлекая его внимание от своего члена, и приподнимает тебя за задницу, не упуская возможности как следует сжать ее в ладонях. Ты всхлипываешь и крепко обнимаешь Джона за шею. Ну же… — Я держу тебя, — Ты едва можешь услышать, что говорит Эгберт, сквозь пелену невозможного желания, но ты можешь понять, что он делает несколько шагов к центру гостиной и кладет тебя на диван. Ему даже не нужно напоминать, чтобы ты раздвинул ноги — они распахиваются непроизвольно, и горячая раскрытая щель служит приглашением сама по себе. Джон пялится так явно, что тебя пробирает судорогой удовольствия от одной лишь мысли о том, что он с тобой вот-вот сделает. — Трахни себя пальцами, маленький, подготовь свою щель для меня. Ты всхлипываешь, послушно толкаешь в себя сразу два пальца, дрожа от удовольствия, и двигаешь ими быстро-быстро, раздвигая податливую тугость горячего нутра. Джон впивается пальцами в следы лапок на твоих боках, оглаживает твои рожки, ласково гладит по щеке, и тебя выгибает. Ты не можешь, просто не можешь… — Джон, я готов, — скулишь ты, без проблем впуская в себя и третий палец. — Если ты, конечно, не собирался… трахать меня ладонью… Джон усмехается и подползает ближе, чтобы положить ладони на внутренние стороны твоих бедер, раздвигая их еще сильнее. Желание сводит тебя с ума. Джон, однако, не торопится — Гогже, ты буквально чувствуешь его каменный стояк, как он вообще терпит, чтобы не сорваться и не вдолбить тебя в этот хуев диван (между прочим, кожаный, потому что в большинстве случаев стелить клеенку было некогда, и вам пришлось пережить слишком много позорных разговоров с клининговыми сервисами)… Вместо этого он оглаживает твою скользкую щель и все ее внешние складочки одним пальцем возмутительно нежно, легонько скользит внутрь лишь самой подушечкой и наклоняется. Было бы очень здорово возмутиться и потребовать уже его потрясающий член внутрь, но ты просто не успеваешь — рот Эгберта вдруг накрывает чувствительную внешнюю часть твоей щели, и ты выгибаешься, пока он вылизывает тебя изнутри, по-настоящему изнутри, толкает язык глубоко внутрь и гладит ребристые стенки твоего изнемогающего нутра. Ты обхватываешь его плечи ногами и вжимаешься измученной щелью в услужливый рот Джона, умоляя небеса, чтобы этого хватило для оргазма, но, конечно, язык Джона слишком короткий, чтобы сойти за щупальце, а прикосновений его пальцев к твоей выпуклости определенно не хватает. Ты ловишь один взгляд Джона, успокаивающе поглаживающего тебя по бедру, и тебя вновь пробирает дрожью. Это невозможно. — Я трахну тебя сам, — угрожаешь ты слабо. Ты в курсе, что Джон не будет против, но ты также в курсе, что ему, в отличие от тебя, для этого нужна подготовка. Черт его возьми, дурацкие неудобные люди. — Джон, пожалуйста… Он наконец отрывается от твоей щели, напоследок широко ее лизнув, и спешно вытирает рот от красной слизи. Ты шмыгаешь носом. Минута, тебе понадобится буквально минута на его члене, не больше… Джон устраивается с другой стороны дивана и оглаживает свой ошеломительный член влажной ладонью. — Мне стоит тебя пригласить? — улыбается он, но ты не даешь ему продолжить язвить — уже спустя мгновение ты умело седлаешь бедра Джона и скользишь по его твердой плоти щелью, просто чтобы подразниться, а затем толкаешь этот восторг в себя и Гогже, Гогже, ты на самом деле видишь звезды. Он медленно распирает тебя от самого входа до глубины, почти до упора, раздвигая упругие стенки и упираясь во все нужные точки, и хотя, конечно, щупальце было бы более ловким, действовало бы умнее, человеческие члены тоже хороши. Ну, один конкретный, если точнее. Да, он распирает тебя по максимуму, но он справляется со своей ролью — надавливать куда надо, так что… Вы оба стонете, не пытаясь сдерживаться, пока ты насаживаешься на член Джона почти яростно, бешено, очень быстро, и Эгберт крепко держит тебя за талию. Он великолепен. Гогже, он просто великолепен. Его крепкое тело, умелые руки, большущий твердый член — Эгберт прекрасен, и это не подлежит обсуждению. И он еще прекраснее, когда кончает в тебя без презерватива, заполняя твое нутро своей пришельческой спермой, почти прохладной в горячей щели, не сдерживая стонов, долбясь в тебя до последнего, пока ты заливаешь повидавший виды диван генетическим материалом. Блять, ведро… да кого нахрен волнует? Джон выскальзывает из твоего тела и дотрахивает тебя руками, вставляя внутрь три пальца и почти выжимая влагу из тебя, дрожащего и кричащего. И когда оргазм оставляет вас, утомленных, но довольных, ты крепко обнимаешь Джона и мягко шепчешь ему в ухо: — Добро пожаловать домой. Ты был прав, я реально хочу сделать это еще раз. Джон оборачивается, смотрит на тебя и хитро усмехается. И через сорок минут ты оглушительно кончаешь второй раз за день.