And this is how it starts

— Будем закреплять пройденное и начнем новую тему! — бодро объявляет Эгберт и хлопает в ладоши. Ты корчишь шокированную его идиотизмом рожу. Впрочем, еще бы это когда-то его смущало — только лыбится и устраивается у тебя между ног поудобнее, сатанюга проклятая. Столешница под тобой держится бодрячком, даже не скрипит, а Джон жмется поближе и невинно интересуется: — Как много раз люди могут кончить за раз? — Это ты «зараз», причем очень быстро распространяющийся, — ворчишь ты, обнимая его за шею. — Вообще, по-разному. Спроси лучше, сколько можно кончать в целом за жизнь. — А есть ограничения? — выкатывает глаза Эгберт. Ты важно киваешь. — Ага. Максимум, — прикидываешь. Ну, пусть будет… — пятнадцать оргазмов за жизнь. После шестнадцатого резко запускаются процессы старения и человек погибает в ближайший год. — Что?! Ты с ума сошел?! — Джон отскакивает, будто ошпарился, и хватается за голову. То, как сильно он напуган, льстит. — Мы же их наверняка уже потратили! Ты вообще о себе не думаешь?! Почему раньше не сказал?! — Не хотел тебя расстраивать, — врешь ты, даже не пытаясь прикладывать усилия к своей актерской игре. — Да ладно, Джон, все нормально, это обычная вещь… — Ничего не нормально! А если ты теперь умрешь?! Гогже, а это считается за героическую смерть? Нет, наверное, не считается… Блять, ты же, получается, фактически жертвовал собой ради моего удовольствия, еще и ничего не говорил! А вдруг это считается за героизм, безмозглик?! Так, ладно, его, походу, сейчас хватит троллий инфаркт. Пора заканчивать. — Иди сюда, — ты распахиваешь руки, и Джон, пусть и с опаской, подходит ближе. — Еще кое-что про людей расскажу. Ты снова прижимаешь его к себе, бережно гладишь по спине (великолепной, натренированной спине) и тянешься к ушку, чтобы шепнуть: — Про оргазмы я напиздел. Джон драматично ахает. — Ты!.. Ты!.. Придурок ты, вот ты кто! Засранец безрогий! Я испугался!!! — Ты хохочешь, пока он то сердито корчит рожи в порыве злости-облегчения, то мстительно щекочет тебя за ребра, то гневно (ласково) прикусывает тебя за подбородок, шею и вообще что угодно. Обалдеть. И вот это называется тролль. «Машина для убийств» — почешешь за ушком, и он растает. Ты чешешь Джона за ушком. Тот тает, хоть и изо всех сил пытается держать лицо. — Такой ты, конечно, шестилетка, — шепчешь ты и коротко целуешь его в ямочку над верхней губой. — Ладно, возвращаемся к теме. Что у нас там сегодня по плану? Странно, но Эгберт внезапно мнется и, заметив, что ты выжидающе на него пялишься, припадает к твоим губам, будто это может его спасти. Ладно, может, но ненадолго — он целуется фантастически хорошо, бережно управляется со своими акульими зубами, делает идиотское заталкивание языков друг другу в рты невероятно сексуальным, и вообще как по щелчку приводит тебя в невменяемое состояние. Ну, вот и все, тебе резко без разницы, что с тобой сделают, лишь бы побыстрее. Твой уже совсем не мягкий член, видимо, согласен. — Давай я скажу, когда уже тебя раздену? — Джон застенчиво улыбается. — Учитывая прошлый опыт, к этому моменту тебе станет вообще пофигу… Охуеть! Мысли читает, козлина! — Ну уж нет, — чисто из принципа упираешься ты, — давай щас. Джон вздыхает, стягивает с тебя свитер и без предупреждения щипает за сосок. Ай. — Ладно, — его лапищи с пусть и подрезанными, но все еще не самыми безопасными коготками, опускаются на твою талию и удерживают тепло, почти защищающе, совсем не сексуально, но потом хватка немного усиливается, прикосновения спускаются ниже, и рейтинг сцены мигом взлетает этак до шестнадцати плюс. — Ты позволишь мне взять тебя сегодня? Звучит до неловкого официально, но ты-то отлично знаешь, что вопрос этот не несет за собой ничего неправильного. Вернее, его и несет. Вернее… В общем, Эгберт молодец, потому что выучил такое понятие, как «осознанное согласие», и опустим то, что он, в общем-то, и так по тролльим меркам оказался лапочкой неимоверной, а ты молодец вдвойне, потому что надрессировал его это согласие спрашивать. Ура. — А что мне за это будет? — дразнишься ты и чмокаешь Джона в губы прежде, чем он накидает вариантов. — Ага. Я подготовился. Но это же еще не все? И мысли о том, что Джон наполнит тебя своим потрясающим гибким щупальцем, растянет по полной и, как обычно, залюбит до головокружения (вполне буквально — боже, какой же он иногда нежный) хватает для приятной дрожи по телу. Тем не менее… В ста процентах случаев после того, как вы пробуете что-то новое, ты а) кончаешь в рекордные сроки и б) все больше убеждаешься, что ты извращенец до мозга костей. Как и Эгберт, кстати. Так что услышать, что он собирается загнуть тебя в какую-нибудь ебанутую позу или связать, было бы приятно. Джон, впрочем, не торопится — потирается коленом о твой пах и бережно оглаживает плечи шероховатыми ладонями. — Не все, — все-таки соглашается он. — Ты когда-то говорил, что хотел бы, чтобы я тебя выпорол. Тебе кажется, что ты можешь спустить от одних этих слов. Заливающая красным неловкость, открытая поза, позорная нагота, резкая боль от шлепка и мгновенная ласка, прикосновение холодной кожи к чужой, разгоряченной ударами… — Охуеть, — задушенно шепчешь ты, не до конца даже осознавая, что говоришь вслух. — Блять, да. Да. — Но до конца доходить не обязательно, хорошо? Мы начнем как обычно, разгонимся, все такое, а потом попробуем это. Убедимся, что я контролирую силу, а тебе не слишком больно или унизительно, и там уже… — Да-да-да, — ты отмахиваешься, — не ссать, дурила. Все как всегда, глаза боятся, а руки делают. Поехали. Джон усмехается тебе в рот, но целует здорово, одновременно и жадно, и внимательно-размеренно, и тебе самому приходится взять инициативу— толкнуться языком в его рот, чтобы он наконец-то перестал нежничать. Хотя, по справедливости, думаешь ты, когда Джон, совершенно не впечатленный твоей активностью, все с тем же трепетом расцеловывает твои уши, шею и плечи, возможно, хрен с ней, с этой страстью. Сложно противостоять — резко напрягаешься от щекотки, когда Эгберт поглаживает твою талию — такому. — Раздену тебя сейчас, — шепчет Джон, — можно? Рановато — у тебя еще даже не стоит так отчаянно, как обычно, — но почему бы и нет. — Нельзя. Сегодня будем проверять, пролезет ли у тебя щупальце сквозь волокна ткани. Всегда было интересно. — Ты меня сегодня решил в юморе перещеголять или как, дружок? Играешь с огнем, — беззлобно хмыкает Джон и, блять, легко поднимает тебя на руки, чтобы положить на кровать. Его способность с одинаковой легкостью таскать как десять, так и под сто восемьдесят фунтов приводит тебя в полный восторг. — Так-так-так, что у нас тут… Он аккуратно стягивает с тебя треники вместе с бельем, и ты, иррационально смущенный, хотя это явно не первый и не последний раз, слегка насупливаешься. Эгберта, впрочем, не волнует ни то, какой ты белый, ни впуклость у тебя на животе, которой у него нет, ни твердые от холода и возбуждения соски, ни даже полувставший член. Вернее, очень даже волнует, но в возмутительно положительном смысле. Раньше ты и представить себе не мог, что кто-то будет смотреть на тебя так, а теперь втихомолку отводишь взгляд, зная на сто процентов, что твой инопланетный бойфренд пялится с эмоцией щенячьего обожания на лице. Душка. Чужие руки скользят по твоему телу, аккуратно касаются кожи, будто боятся ошпарить, и, ого, любовно прищипывают внутренние стороны бедер. Удивительно, как Джон доводит тебя до беспамятства буквально в два счета. Только что ты лежал и сопел, не до конца понимая, чего он вообще хочет, а теперь хнычешь и гнешься, замираешь или, наоборот, ерзаешь от острых укусов и кипящих влажных засосов то тут, то там. Эгберт вообще не мелочится — опускает пальцы на твой пах, проводит ими по среднему шву, пока ты покрепче сжимаешь зубы и совсем перестаешь дышать, бережно сжимает в ладони яички и наконец касается головки члена, чуть выступившей за крайнюю плоть. — Нет ощущения, что ты какой-то перевозбужденный сегодня? — повседневно интересуется этот горе-секс-символ. — Вроде уже должен был привыкнуть к облизыванию с ног до головы. Ты тщетно пытаешься перевести дух. Вот же сволочь этот Эгберт! И вопросы у него дурацкие! Лишь бы постебаться! Ответа Джон не ждет. Он разогревает в ладонях лужицу смазки, размазывает ее по твоему члену и принимается вполне активно дрочить тебе, дрожащему и едва соображающему, все так же то кусая, то легонько царапая ноготками, то широко вылизывая твое нагое тело своим шершавым языком. Однажды он сказал, что таким образом чувствует твой вкус, и хотя ты отлично понимал, что Эгберт вообще не по пожиранию разумных существ, в ту секунду эта мысль обожгла позорно сильным желанием поиметь его в рот. Благо, здравый смысл тогда победил. Пищеварительная система у Джона, как и у большинства его сородичей, оказалась натуральной мясорубкой. Хотя иногда он, как вот сейчас, все же рискует легонько поддразнить твой болезненно возбужденный член кончиком языка, и ты официально начинаешь ехать крышей. — Как ты? — спрашивает Джон, когда ты оказываешься буквально в шаге от оргазма. Не самого интересного, возможно, но все равно безумно желанного. — Хочешь начать? — Руководи процессом, — просишь ты хрипло, неохотно вскидывая голову. О. На боксерах Джона расплывается пока небольшое, но уже заметное пятнышко синего. О-о-о. — Хотя нет, стоп. Я хочу, чтобы ты тоже был возбужден, когда мы начнем. Может, ты?.. — Что? — …Помнишь позапрошлый раз? Вместо ответа Джон целует тебя так хищно, что это вполне могло бы считаться оральным сексом. Хах. Что, собственно, и грозит произойти. Ты обнимаешь Эгберта, спешно стягивающего с себя штаны, за спину, и медленно раскрываешь его половые губы кончиками пальцев. Щель внутри стянута крепко, хотя Джон говорил, что на самом деле она очень легко подстраивается под размер, а вот чувствительные внешние складки, защищающие вход, отлично поддаются заботливым поглаживаниям. Джон тихо скулит и послушно дает тебе сначала поиграть с его щелью, то надавливая на нее сильнее, то массируя совсем легонько, потерроризировать его костную шишку и плотный хитиновый панцирь, за которым прячется сочащаяся влагой синяя выпуклость, и стонет лишь тогда, когда ты скользишь к щупальцу большим пальцем. Задумано ли это в анатомии троллей? Не совсем. Помещается ли подушечка пальца в тентакледомике Джона? Вполне. Основание выпуклостей обычно шириной дюйма этак в два, и ничего. Просто ему нужно еще немного времени, чтобы без проблем высвободиться наружу, а ты очень любишь доводить Эгберта до седины. Да и немного помощи очаровательному тентаклю, мечте фанатов хентая, не помешает. Джона на себя ты толкаешь за ягодицы — далеко не самые полные, весьма тощие, раз уж на то пошло, но оттого не менее тобой любимые, и откидываешься назад, выжидающе смотря на Эгберта. И под твоим возбужденным взглядом тот, кажется, теряет остатки приличия. Он устраивает свою горячую мокрую щель прямо у тебя под носом, и ты, пробираемый дрожью желания, оставляешь несколько поцелуев на его плотных бедрах, а затем без промедления толкаешь язык в нежное нутро. Сложно сказать, кто тащится от этого больше — Джон, которого буквально колотит от ощущения твоего рта между его ног, бешено потирающийся о кончик твоего носа, вжимающийся в тебя крепче, или ты, совершенно сведенный с ума своей ролью в этом. То, в какое состояние его приводишь ты, глубоко в его щели, раздвигающий тугие стенки, почти трахающий его, непередаваемо. Блять. Блять. Ты поднимаешь одну руку и вслепую надавливаешь туда, где должна быть шишка Джона — Эгберт направляет твои пальцы точнее и глубоко стонет. Отверстие раскрывается еще шире, и будь влажные хлюпы твоего рта чуть тише, ты бы наверняка услышал, как щупальце ворочается в своем панцире и все приближается. Его кончик выскальзывает первым и, наткнувшись на твою ладонь, следом пальцы обвивает и все остальное. Судя по тому, как Джон сжимается над тобой, а по щекам вдруг льется густая слизь, ему очень хорошо. Судя же по тому, как то и дело дергается твой член, тебе тоже. Господи, вот бы кончить. Джон чуть отстраняется, тянется рукой себе за спину и вдруг безошибочно ловит твой член влажной ладонью. Ты стонешь в его нутро, а Эгберт в ответ довольно мычит, и… Твой рот резко заполняется широкой пульсирующей тентаклей. Это а) не особо удобно и б) заводит так, что ты изо всех сил вцепляешься в простыню и крепко сжимаешь пальцы на ногах и руках. — Ой! — не слишком-то мужественно пищит Джон. — Бля, прост… Ты сглатываешь, плотнее стискивая губы, чтобы загнать обнаглевшую выпуклость в самое горло. И хотя рвотный инстинкт, пусть и проработанный, реагирует не слишком спокойно, ты и бровью не ведешь, позволяя щупальцу Эгберта буквально ебать тебя в рот. Ты лишь иногда позволяешь мгновенно скапливающемуся во рту генматериалу стекать на кровать через уголки губ и вновь всасываешь Джона глубже. В ответ на это тот стонет так громко, что будь у вас соседи, они точно сложили бы два и два. А затем ускоряет движения руки по твоему члену, и через минуту ты кончаешь так ярко, что мир ненадолго темнеет. Щупальце покидает твой рот неохотно. Когда Джон торопливо отстраняется и усаживается рядом, ненавязчиво лаская выпуклость кончиками пальцев, ты отворачиваешься и сплевываешь в ведро, стоящее у кровати, все то, что не проглотил, а затем устало прикрываешь глаза. Эгберт не говорит ничего, но одних его движений достаточно — он легонько целует тебя в уголок губ, вылизывает сначала твое мокрое лицо, а потом и живот, от спермы и смазки, едва ощутимо касается все еще чувствительного члена языком и аккуратно расставляет твои ноги. — Продолжаем? — уточняет он, заботливо сжимая твою ладонь в своей. Ты согласно мычишь. Хрена с два он сегодня тебя не трахнет. Искусственная смазка больше не нужна — Джон просто несколько раз с усилием поглаживает свое щупальце. Опускает одну руку на твой член, постепенно возвращая его хотя бы в полутвердое состояние, а другой ласкает нежную кожу между пахом и задницей. Ты удовлетворенно мычишь и шире раскидываешь бедра. Палец Джона внутри ощущается привычно, но оттого не менее хорошо. После всего полученного опыта у тебя не вызывает особых проблем получать удовольствие даже от проникновения как такового, без грубого траха в простату, но Эгберт находит нужное место легко, храни тролльий Гогподь его длиннющие узловатые пальцы, и мгновенно принимается ласкать тебя там. Блять. Ты задушенно скулишь и одобрительно сжимаешься. Два пальца входят туже, но ты умеешь вовремя расслабляться, а Джон без проблем подгадывает момент, так что никакой боли нет и в помине. Только приятное ощущение растянутости и искры удовольствия, рассыпающиеся по телу от того, как старательно твой возлюбленный массирует мягкие стенки прямой кишки. Пиздец. Знал бы тринадцатилетний Карл Вантас, что будет происходить с ним через пять лет… Джон ускоряется, уже не просто аккуратно раздвигает стенки и растягивает упрямые мышцы, а быстро толкает-вынимает пальцы, и вскоре ты, забыв о том, что уже успел бурно кончить буквально семь минут назад, громко скулишь и сильнее расставляешь ноги, чтобы отдаться Джону полностью. Впрочем, тот не торопится, и даже наоборот, вопиюще игнорирует то, как ты потираешься о его пальцы мокрой слегка раздвинутой дыркой. Вместо этого он вальяжно усаживается на край кровати и требует: — Ложись животом ко мне на колени. Твой член от этих слов резко дергается. Ты неуклюже переваливаешься на бок, ползешь к нему на четвереньках и плюхаешься рядом, чтобы поудобнее разлечься на чужих худощавых коленках, как и было приказано. Джон ерзает и устраивается так, что ты не можешь нормально потереться о него членом. Блядский продуманный мудоебище. Черт возьми. — Стоп-слово, — внезапно вспоминаешь ты и поворачиваешь голову, чтобы взглянуть на Эгберта, пока его щупальце скользит по складке твоего живота, пытаясь, видимо, найти хоть какое-то удовлетворение. Тебе бы тоже не помешало. Джон же только непонятливо хмурится. — Чего? — Стоп-слово, — повторяешь ты, и по твоей коже разбегаются щекотные мурашки, потому что пока ты говоришь, Джон, чтобы не тратить время, вновь возвращает в тебя два пальца и потирает ими простату. — Типа, слово, которое я скажу, чтобы ты остановился, если вдруг че. Что-то странное, чтобы ты точно понял, что я серьезно. — Интересно, — озадаченно хмурится Эгберт и скользит у твоего входа уже тремя пальцами. — А почему нужно использовать какое-то особое слово, а не «нет»? — Ну, теоретически возможно, что я решу сказать «нет», не имея этого в виду… Но на практике, пожалуй, вряд ли. М-да. И Эгберт, видимо, солидарен. — Нет, ну, если хочешь, мы можем, конечно, что-то придумать… — он надавливает на твое приоткрытое отверстие тремя пальцами, но замирает, когда чувствует, как ты напрягаешься, и терпеливо ждет еще. Умница. — Но я и после «нет» остановлюсь, даже если ты не имеешь этого в виду. И вообще после любой реакции, которая может трактоваться, как неудовольствие, хорошо? Поэтому… — он ловит момент, когда ты расслабляешься, и успешно входит в тебя по вторую фалангу, бережно потирая колечко мышц, давая привыкнуть к размеру. К этому моменту ты достаточно подготовлен и возбужден, чтобы три пальца от двух отличались не больше, чем два от одного, так что удовлетворенно пыхтишь и стараешься оставаться податливым, несмотря на легкое жжение, — типа, можем и обойтись? Смотри-ка, как легко ты меня принимаешь сегодня, хороший мальчик… Ты жмуришься от удовольствия, потому что эти возмутительно горячие слова идеально накладываются на то, как Джон касается самого чувствительного места внутри тебя. — Хорошо, никаких «красных кроликов, ми-ми-ми» в процессе, — торопливо киваешь ты и вновь отворачиваешься так, чтобы смотреть вниз, а не на Джона. — Начинай. — Хорошо, — легко соглашается тот, вынимает из тебя пальцы с влажным чавком и, кажется, вытирает их салфетками. Его щупальце, удобно устроившееся между джоновым коленом и твоим животом, легонько извивается, а Эгберт, наконец, опускает ладонь на твои ягодицы. Для начала просто мнет их: поглаживает, крепко массирует пальцами, сжимает и шлепает совсем слабо, беззвучно. И лишь через пару минут эти незатейливые ласки оказываются прерваны. Первый настоящий шлепок очень осторожный, явно рассчитанный до секунды — от него зад даже не жжет. Джон накрывает место удара ладонью и молчаливо ожидает вердикта. — Вообще не чувствуется. Можно сильнее, — севшим голосом говоришь ты. В ответ раздается послушное мычание. Следующий получается крепче, уже заметно, но все еще ни капли не жестко, не похоже на наказание. Зато в третий раз Джон бьет совсем не так боязливо, наотмашь, и ты несдержанно стонешь от того, как место столкновения ладони с кожей жарко щиплет. «Идеально», — коротко выдаешь ты. Могло быть сильнее, но не сегодня, не впервые. Возможно, потом ты мог бы попросить Джона довести тебя до слез вот этим. Было бы интересно. А пока тот вновь разминает твои чуть покрасневшие ягодицы и шлепает снова, снова и снова с некоторой недлинной периодичностью. Ты хнычешь, ерзаешь и подаешься вверх, охваченный похотью, демонстрируя ему и горящую алую задницу, прошитую этим острым жжением насквозь, и влажно блестящий растянутый анус, то крепко сжимающийся от боли, то открытый и дрожащий от возбуждения, и это так позорно, так унизительно, то, как ты скулишь и стонешь в желании получить больше и совсем не можешь скрывать удовольствия от того, что ты в его полной власти, и знойно, и заводяще… Джон опускает еще один крепкий удар совсем рядом с твоими яичками, и ты дергаешь ногами в воздухе от того, как оглушают эмоции. Он бьет звонче, ласкает воспаленную кожу грубее, и когда тебе кажется, что ты сейчас потеряешь сознание от того, как остро ощущается каждый миллиметр твоего бьющегося в близости оргазма тела, Джон говорит: — Последние десять. Считай. Ты и не думаешь о том, чтобы ослушаться. — Один, — совсем жалко, едва слышно выдыхаешь ты, когда на кожу почти нежно опускается ладонь. — Два, — скулишь, провалив попытку не выдать своего состояния. — Три. — Джон шлепает крепче, а после грубо растягивает тебя тремя пальцами, и ты вновь стонешь. — Четыре… На шестом ты откровенно всхлипываешь, а восьмой и девятый выговариваешь только с божьей помощью. И сразу после того, как ты сквозь прерывистые стоны выдаешь «десять», Джон кладет тебя на спину посередине кровати, нависает сверху и направляет к твоему входу кончик щупальца, совершенно мокрого и еще более широкого, чем раньше. Эгберт зацеловывает тебя везде, куда дотянется, от лба до горошинок сосков, шепчет нежности: «мой красивый, маленький, смелый, единственный, ужасно тебя хочу, такой горячий, наконец-то дам тебе кончить, такой умница, хороший, любимый, люблю, такой алый для тебя, мой идеальный, безумно алый, жалею до чертиков» и медленно заполняет тебя, кажется, до самого желудка. Сказать, что ты не против — не сказать ничего. Ты громко рвано скулишь, когда щупальце легко входит полностью, склизкое настолько, что влезло бы, пожалуй, даже в дверной глазок, и отчаянно вцепляешься в плечи Эгберта, прижимая его к себе. Тот гладит тебя абсолютно везде, успокаивающе шипит, бережно остужает твои горящие ягодицы тыльными сторонами ладоней и осторожно двигает бедрами. Ты не осознаешь даже, что происходит, только бесконечно признаешься Джону в любви и просишь его делать это сильнее. Брать тебя сильнее. Черт, пожалуйста, пожалуйста, блять, пожалуйста. — Я кончу в тебя, — в кои-то веки не спрашивает, а констатирует Джон, и ты киваешь так бешено, что голова вполне может тупо отвалиться. Его горячий генматериал в тебе, галлоны этого ебучего материала, так много, что у тебя будет позорно выпирать живот… Ты кричишь, когда Джон крепко сжимает твой алый от возбуждения член в ладони, и судорожно изливаешься себе на живот. Эгберт кончает секундами позже. Своим отсутствующим сознанием ты слышишь отголоски его чирикающе-рычащих стонов и чувствуешь, как нутро стремительно расширяется от всей той жидкости, что оказывается в тебе. Блять, да. Да. Да. Конечно, часть льется из щели Джона, и ей, увы, внутрь не попасть, но тебе хватает и остального. Ты любишь Джоната Эгберта больше всех на свете. Он самый-самый-самый лучший. Он выскальзывает из тебя. Выпуклость Джона быстро уменьшается, и когда ты открываешь глаза, все, что говорит о том, что Эгберт только что вставил в тебя сантиметров этак двадцать пять инопланетного хуя — синяя сперма везде, где только можно, и потоп из твоего ануса. Ты сжимаешься и позволяешь Джону поднять тебя и поднести к ведру, чтобы не залить спальню окончательно. Вряд ли это сильно что-то изменит. Ты расслабляешься и опустошаешь полное влаги нутро. — Каждый раз, когда я вижу это, — говорит Эгберт, задвигая тяжелое ведро под кровать, — я думаю, что хочу трахнуть тебя снова, причем в ту же секунду. Очень алый из-за тебя. Ты делаешь меня безумно алым. — И я тебя люблю, — хрипло соглашаешься ты, подползая к нему ближе. Джон горячий и заботливый, он трепетно прижимает тебя к себе, а затем несет в ванную, потому что валяться на настолько мокрой кровати нет никакого смысла. Чертов Джонат Эгберт. И чертова затраханность — очень хочется кончить в третий раз. Но, пожалуй, да. Сначала душ, все эти мероприятия по поддержанию в тебе жизни, потом, наверное, поваляться… А вот потом…