Впереди

Мэрилин забрала сына из детского сада. Она вела его за руку, быстро шагая. Слишком быстро для пятилетнего ребенка, нет, Мэтту уже было целых пять с половиной; но он все равно едва поспевал за матерью, нечаянно запнулся о свою ногу и упал. — Что ты вечно падаешь?! — накричала мать, за руку потянув мальчика вверх. — Еще и штаны замарал, а мне стирать за тобой потом! Бестолочь, — последнее слово она буркнула себе под нос, но Мэттью услышал. Он ничего не ответил, но очевидно расстроился еще больше. Он никогда не любил, когда мама забирала его домой, потому что ему всегда хотелось остаться в детском саду. Еще бы: там был Доминик, его лучший друг, там не было злосчастного пианино и кричащей матери. Но он все равно был рад, что начал ходить в детсад, вместо того, чтобы сидеть дома, несмотря на то, что очень любил свою няню. В детсаду было все равно интереснее. Они дошли, мать разулась и сняла куртку, уходя на кухню, чтобы разогреть ужин, а Мэттью остался. Его маленькие детские пальцы дрожали и не слушались, когда он пытался расстегнуть замки на куртке и ботинках, потому что он знал — если он достаточно быстро не разденется и не помоет руки, то мама снова будет недовольна. В садике его считали болтливым и шумным мальчиком. Дома же, наоборот, он старался говорить как можно меньше и вести себя как можно тише, что доставляло массу неудобств для маленького ребенка. Но он привык. И успел справиться с верхней одеждой. Маленький Беллами осторожно убрал свои ботинки на полку, повесил куртку на крючок пониже, едва ли дотягиваясь, и побежал в ванную на носочках, чтобы не создавать много шума. Там он поставил табуретку возле раковины: она была достаточно высокой; и, видя отражение своей лохматой макушки в зеркале, начал тщательно мыть руки, потому как услышал, что мать подошла ко входу и следила за процессом. — Иди кушать, моя звездочка, — голос звучал ласковым, и Мэтт был доволен, что все успел и сделал все правильно. Он вытер руки и пошел за стол. Когда он лег спать, он слышал, как мама ругает его, застирывая детские штаны, за безалаберность и неуклюжесть, и чувствовал вину за то, что он упал. Несмотря на то, что мама часто кричала, он любил ее, даже если и не хотел находиться с ней в одной комнате слишком долго. Обняв краешек одеяла, он уснул, свернувшись клубком. Завтра был выходной. Это значило, что его точно ждут занятия по пианино с мамой, которая мало что смыслила в нотной грамоте. Именно поэтому она требовала слишком много. И именно поэтому Мэттью перестал любить играть на этом инструменте, но это всегда радовало Мэрилин. После завтрака она дала ему нотный лист и посадила у клавиш в абсолютной тишине, но Мэтт знал, что от него требуется. Из телефонных разговоров он услышал, что вечером придет какая-то новая мамина подруга, и что она хочет посмотреть, как он играет. Это было хорошей новостью и плохой: мама не кричала на него при гостях, но всегда заставляла выучить что-то новое для них, порой слишком сложное для детских пальцев. Тихо вздохнув, Мэттью попытался начать играть. Через полчаса ноты плыли перед его глазами, и он не мог ничего понять, хотя отец учил его тоже. У него болела спина, болели кисти, и он совсем ничего не смог играть. Услышав, что он перестал, в гостиную зашла мать. — Почему ты перестал играть, моя звездочка? — спросила она заботливо. — У меня болят руки, — он бессильно поднял их. Мэрилин нахмурилась. — Иди отдохни, потом попробуешь снова. Так случилось несколько раз, и она терпела, но вечером раздался звонок в дверь. И когда мать посадила своего ребенка за клавиши перед гостьей, Мэттью забыл все напрочь. Воцарилась неловкая тишина. Беллами смотрел на свои руки, пытаясь что-то вспомнить, но попытки были тщетны, и он сдался. — Я забыл, — признался он. — Ну ничего, бывает, — мама улыбнулась, поцеловала сына в макушку. — Он, наверное, хочет спать. Сейчас я уведу его и вернусь. В глазах ребенка застыл страх. Вместо спальни они пошли в сторону подвала. Мэрилин закрыла дверь, оставляя сына в темноте, и ушла, зная, что он не издаст и звука. Мэтт бесшумно заплакал. Нет, он уже не сильно боялся темноты, он плакал по другой причине: он не любил разочаровывать родителей, в особенности маму, потому что она возлагала на него большие надежды и хотела, чтобы он вырос таким же, как его отец — известным музыкантом. Но по какой-то причине она не хотела, чтобы он играл на гитаре. А в такие моменты мальчику казалось, что он ее подводит, и никогда не станет даже близко таким же, как обожаемый папа. Через несколько минут он устал плакать и уснул, сидя на ступеньках и привалившись к стене. Мать разбудила его утром. Он был уставшим, немного замерзшим, и не смог нормально спать под утро как раз из-за того, что слишком замерз, чтобы спать. — Вставай, бездарность, — сказала ему мама, поднимая за подмышки еще спящего мальчика. — Ты меня опозорил вчера! Мэтт был готов снова заплакать, услышав это, но был рад тому, что сейчас она отведет его в садик и оставит там до вечера. — Прости меня, мама, — тихо сказал он, пытаясь смягчить гнев. — Ты никогда не станешь хорошим музыкантом, если будешь таким. С этими словами он наконец покинул вход в подвал.

***

Когда Мэрилин завела Мэттью в детский сад, он побежал к лавочке и по привычке быстро начал разуваться, хотя мать его не подгоняла на людях и, тем более, в детском саду. Он снял и куртку, и, быстро обняв ее по пути, побежал к остальным детям. Занятия еще не начались, но Доминик уже сидел над тетрадью, своей детской рукой неуверенно держа ручку. Почему-то правой. — Привет, Дом, — Мэтт сел на стульчик рядом. Доминик поднял на него свои грустные глаза. — Привет. — Что случилось? — Мэттью только заметил гипс на его левой руке. — Ты сломал руку? — Да, как-то так вышло, — Ховард слегка приподнял ее и поморщился. Он не станет рассказывать другу, как именно так вышло — родители сказали никому не говорить, и он уже соврал врачу, что упал с лестницы, потому что бегал, но к тому же он не хочет расстраивать Мэтта. — А когда она заживет? — поинтересовался Беллами. — Мне сказали, что через месяц уже снимут гипс, а пока я научусь писать правой, — он призадумался. — Как ты пишешь? У меня не получается. — Ну, беру и пишу, — ответил Мэтт и достал из своего маленького рюкзачка карандаш и черновик. — Вот так, — он демонстративно накалякал что-то. — Все равно у меня плохо получается, — вздохнул Доминик. — Неудобно и криво выходит. — Не переживай, ты научишься, — ответил Беллами и улыбнулся ему. Доминик на выходных не падал ни с какой лестницы. Обычно он сидел вечером, и уставшая после работы мать следила за тем, как он пишет, и когда он автоматически перекладывал ручку или карандаш в левую руку, он обычно получал несильный шлепок по ладони. Но в тот вечер с ним сидел отец, и, видимо, он был зол, не рассчитал силы, или еще чего, Доминик не запомнил. Он помнил, как его пронзила боль, помнил, как закричал, и как на крик пришла, оторвавшись от готовки, мама, и вызвала скорую. Тогда Дому сделали рентген, оказалось, что там даже и не перелом. Еще бы, детские кости очень эластичные и их сложно сломать, но повреждение все равно было достаточно сильным. Сильное растяжение сухожилий. Доминик это запомнил, хотя мало представлял, что такое сухожилия. И все же это звучало страшно. Поэтому он не хотел пугать своего младшего друга. И все же Доминику пришлось продолжить пытаться писать правой рукой, когда им выдали прописи. С утра были занятия. Не то, чтобы сложные, но их было достаточно, чтобы приучить детей к дисциплине и порядку. Потом, ближе к обеду был перерыв, а после него — обед. По расписанию после обеда прогулка, а к вечеру снова время для игр. Зимой прогулки были недолгие и промозглые. Если летом детей было невозможно затащить назад, то зимой, чуть прозябнув, ребята просились внутрь сами. Мэттью нравилось это расписание, потому что от Доминика он узнал, что год назад у них был еще и обязательный послеобеденный сон. А ведь маленький Беллами уже слишком взрослый для этого! Он и так часто строил планы побега на прогулке, которые внимательно выслушивал Ховард, а если бы у них был тихий час, то Мэттью бы еще и на нем умудрялся бы что-то учудить. И вот, после обеда, попав на улицу, Мэттью улизнул к краю двора (ведь все дети радостно разглядывали выпавший свежий снег), где под небольшим сугробом была закопана детская лопатка. До этого он просил Доминика делать подкоп, говоря Дому, что он старший и наверняка сильнее. Не то, чтобы Ховард верил, но он подыгрывал Мэтту и принимался копать. А теперь у него был гипс, и Мэттью копал сам. Правда, копал разве что снег и грязь, полноценный подкоп под забором ему бы все равно не дался — лопатка хоть и была металлическая, не считая черенка, все равно была слишком легкая, да и земля уже слишком промерзла для подкопов. Но это ничуть не умаляло энтузиазма ребенка. И поэтому Мэттью пыхтел, гордясь своей гениальностью. Дом сидел на скамейке рядом, наблюдая издалека за воспитательницей. Один рукав куртки у него был заправлен внутрь, чтобы не болтался и не мешался, потому что не было смысла просовывать в него руку, если через пятнадцать минут дети начнут проситься назад. Издалека он заметил, что группу помладше тоже вывели на улицу, и заметил торчащие из-под шапки непослушные кудри Криса, который с потерянным видом смотрел вокруг. Их взгляды столкнулись, и Крис помахал ручкой, меняя свое направление в сторону Доминика. — Привет, — поздоровался Ховард. Уолстенхолм замер. Он внимательно разглядывал то место, где должна быть левая рука Доминика, в страхе спросить, что с ним случилось. Но все же он спросил. — А где твоя рука? — он чуть склонил голову набок, хлопая ресницами. Доминик рассмеялся, видя удивленно-напуганное выражение лица Криса. — Она тут, — он пошевелил рукой в гипсе под курткой. — У меня гипс. — А почему? Доминик рассказал ему про лестницу. — Мне очень жаль, — Крис заметил усердно работающего Мэтта. — Что он делает? — Это секрет. Никому не скажешь? — Нет, не скажу, обещаю. — Он сошел с ума, — прошипел Дом, хихикая. — Я все слышу! — Мэттью оторвался от своего занятия и развернулся. Он увидел Криса. — Опять ты? — Перестань, Мэтт, — надулся Доминик. — Зачем ты прогоняешь его? — Он глупый. — С чего ты так решил? — Я не знаю, посмотри на него! Крис все так же стоял на месте, глядя то на одного, то на другого. — Не знаю, это не он делает подкоп под забор зимой, — саркастично заметил Дом, закатывая глаза, как его старшая сестра. Мэтт зло пнул лопату. — Ну и дружи тогда с ним, — пробурчал Мэтт. — Брось, Крис просто хочет с нами дружить, да? Крис поймал на себе взгляд и закивал головой. — Ну вот. — Хорошо, Крис, тогда ты будешь копать! — поставил условие Мэтт. — И если ты будешь хорошо копать, я расскажу тебе свой план побега. — Мама сказала, что нельзя убегать из садика, она меня заберет вечером, — невинно ответил Уолчтенхолм. — Но разве ты не хочешь сбежать? — Нет. А зачем? Мэттью вздохнул. — Мэтт, нам действительно незачем. Что ты собрался делать на улице? И Беллами замолчал. План побега он придумал, но мысли обрывались на том моменте, когда он пролезет под забором. Что делать дальше — он не знал. Мальчишки недолго пробыли без дела, и тут Крис снял со спины рюкзачок. Он оттянул молнию и достал оттуда яблоко, молча предлагая мальчишкам. Мэтт печально отмахнулся, но Доминик с радостью его принял. В серо-зеленых глазках загорелся огонь, и рот наполнился слюной. Дом любил яблоки. И несмотря на то, что мама говорила ему их не есть, он жадно вгрызся в мякоть, держа плод одной рукой. Крис достал еще одно и тоже сел на скамейку (Мэтт брезгливо отодвинулся от малышни), наблюдая за тем, как Ховард сгрызает немаленькое яблоко за десяток укусов. А через пару минут они с Мэттом побежали звать воспитательницу, потому что Дом опух и начал кашлять. Пришлось вызывать скорую. Доминик не появлялся потом пару дней. Мэттью рассказал все маме, а та, в свою очередь, поведала ему о порче, и Беллами поверил, что с Крисом действительно что-то не так.