Вокруг одна лишь тьма. Сверху — безграничное чёрное небо, впереди — тёмный лес без деревьев. Ни тумана, ни ветра. Была бы сплошная пустота, только в ногах хлюпает по щиколотку тёплая вода. Антон смотрит на неё нечитаемым взглядом. В гримасе сменяются множества чувств: удивлён, напуган, растерян. Но не в панике, нет. Отчего-то эта тьма не пугает, а вызывает умиротворение. Как если бы, вернувшись домой после холодной вьюги, вы садитесь в теплое кресло с пледом перед камином и делаете небольшой глоток горячего глинтвейна.
Но окружающая неизвестность пахнет не вином. Горьким бензином, кипящим маслом, тлеющей прогорклой свечкой и мужскими духами, таким контрастом стоящим с предшествующими запахами. Мужчина делает несколько вдохов, чтобы понять, что ощущает еще запах карамели и металлический вкус на языке.
Следом сводит от резкой боли лопатки на спине и икры ног. Боль бежит по позвоночнику вверх, а капля пота на виске — вниз. Антон дышит заполошно, почти скулит, жмуря зеленые глаза. Терпит, стараясь сделать шаг. Звуки движимой воды раздаются почти что набатом в ноющей голове. Звон стеклянных фужеров, соприкоснувшихся друг с другом, биение хрусталя. Шастун падает на колени, делает спиной дугу и разглядывает в зеркале воды собственное отражение.
И видит чёрную пустоту.
Вскочив на постели, он сдерживает крик. Оглядев свое напряжённое тело, сдирает с рук прочь пластыри, иглы капельниц и воет, когда задевает ногой мочевыводящий катетер. Тот, приветственно смотря из-под одеяла, тянется ровно к причинному месту и только в этот момент Шастун осознает: в больнице. Задетые пламенем пожара поврежденные лопатки, ноги, руки, крепко забинтованные, но все такие же чувствительные не ноют только благодаря введенному внутривенно обезболивающему.
— Я знал, что ты чудаковат, но чтобы настолько, — с усмешкой тянет неизвестный мужской голос с левой стороны. Антон резко поворачивает голову на сторонний звук, судорожно рассматривая незваного гостя.
— Ты кто? — нахмурив брови, эмоционально срывается капитан.
— Твой ангел-хранитель.
— Я атеист.
Мужчина смолкает, поджав губы. Держа обе руки на подлокотниках, едва покрытыми татуировками пальцами постукивает по изгибу обивки. Немного подумав, он складывает ногу на ногу и прикладывает руку ко лбу, стискивая подрагивающими пальцами переносицу.
— Как ты себя чувствуешь? — вместо очередного едкого ответа интересуется неизвестный. Антон, оторвав взгляд от едва знакомых аккуратных рук, смотрит на него в ответ.
Синее небо с белыми облаками. Её нежные, обворожительные и вечно улыбающиеся глаза смотрят с напряжением, гуляют по лицу и больничной койке, не отрываются на светло-синие стены и облупленную штукатурку потолка. И капитан понимает, что это не она, ведь мертвецы не смотрят живым взглядом…
— Нормально, — все с той же опаской отвечает Антон, отводя взгляд на собственные ноги.
— Многословный, — едва довольно тянет в ответ мужчина. — Сильно болит?
— Да кто ты такой, чтобы меня здесь допрашивать?! — взрывается едва пришедший в себя капитан, стискивая ладонью мягкое одеяло сбоку. Выдохнув, он прикрывает глаза и осторожно откидывается на спинку кровати.
— Та самая шлюха, у которой только грязные дела, — вновь едкая ухмылка и уверенная поза.
Повернув голову, Антон вновь хмуро рассматривает незнакомца. Черты лица приятные, можно уверенно сказать — притягательные. Волевой подбородок, немного широкий лоб, аккуратно прикрытый челкой из явно мягких, чуть завившихся, ухоженных волос. Пухлые губы, выразительный разрез глаз и отчетливо рассматриваемая родинка на скуле. Приподняв бровь, незнакомец наклоняет голову вправо и Шастун замечает целую россыпь коричневых точек.
— А, — «многозначительно» тянет мужчина, резко отрывая цепкий взгляд от сидящего на стуле мужчины. Что он здесь забыл? Откуда узнал где он? Волнуется? Нет, глупости. Явно нужно что-то особенно ценное: информация за информацию, предмет за деньги.
— Да, именно на эту букву начинается моё имя, — с новой, неизведанной ухмылкой заигрывающего кавалера отвечает он, перекрывая огромной бетонной стеной течение мыслей Антона. Последний вновь недовольно смотрит на своего собеседника, но уже менее агрессивно. Сдаётся ему, что орать бессмысленно: не уйдёт, даже если дуло пистолета приставят к виску. — Я Арсений. А ты Антон. У нас так много общего, да? У обоих имя начинается на «а», один шлюшка, а второй любит пользоваться шлюшками.
Арсений пожимает плечами, поправляет на них теплую кофту с молнией и негромко прочищает горло, прекращая улыбаться так неприятно, словно его кровь состоит из змеиного яда.
— Что тебе…
— Ты нахуй в дом полез? — на тон понизившимся голосом интересуется вкрадчиво новый знакомый, заставляя Шастуна невольно содрогнуться. Единственный человек, позволявший себе так говорить, сейчас лежит в земле и некогда был отвратительной заменой отца. Тем не менее от давно позабытого страха связки у мужчины резко сжимает, отчего тот лишь раскрывает рот, чтобы выполнить одну функцию: дышать. — Я писал тебе, почти под окнами прыгал, чтобы ты выходил оттуда, идиот…
— Что ты знал про этот дом? — вскидывает голову Шастун, нахмурив в недоверии свои брови вновь.
— Достаточно, чтобы предупредить тебя красными мигающими буковками: «Не лезь придурок в этот дом, он сгори-и-и-т», — Арсений качается в кресле, словно умалишенный, поднимая звучание голоса на более высокую, почти писклявую ноту. Спустя секунду он вновь становится серьёзным мужчиной, которого Антон однажды умудрился поиметь после одной из попоек в клубе. Случайности явно не случайны.
— Откуда?
— Свои связи.
— Связи?
— Связи.
Наступает неловкое молчание. Оно даже звучит громче, чем напряжённое дыхание Антона или шарканье ног Арсения. Оба смотрят в разные точки, считают на полу количество забитых в линолеум гвоздиков и летящих птиц за окном. И не один из этой «дружной» музыкальной секунды не пытается издать какой-то, хотя бы малый, звук. Спустя время Арсений переводит взгляд на Антона, а Антон срывает окончательно остатки капельниц, сводя в неприятном ощущении ноги: мочевой пузырь медленно опустошается с помощью медицинских приборов. Ему стыдно даже позвать медсестру, прося помощи в избавлении от ненавистной трубки, до которой нежданному гостю, кажется, вообще нет дела.
— Я…мне надо бы…
Антон мямлит, густо краснея, словно перед девчонкой стоит на первом свидании и сам оказывается ещё совсем молодым неопытным мальчишкой.
— Я принес тебе еды. Узнал что тебе нравится и решил навестить, узнать, что ты точно не сдохнешь, — вновь прерывает чужую неуверенную речь гость, поднимаясь медленно с насиженного места. — Надеюсь, что ты достаточно умён, чтобы сотрудничать со мной. Это не шутка, Шастун, не суйся в это дело.
— А тебя волнует в какое дело я лезу? — слабо отвечает мужчина, смотря исподлобья на стоящего впереди.
— Волнует, — с натяжкой отвечает гость, сменив курс своего движения. Поправив одеяло на постели, он осторожно присаживается на самый её край и медленно растягивает губы в улыбке.
— Что ты творишь? — Антон привык к таким моментам. Наученный горьким опытом, он умеет считывать с людей их намерения. Были случаи, когда тогда еще младший лейтенант уворачивался от уколов с смертельными ядами, избегал пуль или половых связей с грязными личностями, потому что чувствовал опасность. Сейчас же внутри всё молчит. Обидным оказывается, что конкретно на Арсения внутренний радар не реагирует. От досады неосознанно мужчина плотно поджимает тонкие губы.
— Пообещай, что не сунешься в это дело, Шастун, пока я не разрешу, — низким тембром и манящей хрипотцой завораживает Арсений, заставляя Антона нервно дернуть кадыком и раскрыть свои губы.
— А ты не много на себя берёшь, Сеня? — парирует капитан, что не решается отказаться от собственных устоев. — Разрешит он мне…
— Сам виноват, — пожимает плечами собеседник, резко дергаясь вперед. Ударившись носом об чужую щеку, он грубо кусает Антона за нижнюю губу. Тянет за тонкую кожицу зубами, кончиком языка остервенело слизывая крупные капельки крови.
Шастун застывает. После: мычит, отбиваясь. Еще позже — дает знатную пощечину, но не успевает толком ударить с нужной силой, как гость моментально отпрыгивает, сменив очередную эмоцию на удовлетворение.
— Сучара…
— Не забывай отвечать мне на сообщения, капитан, — приложив два пальца к виску и дернув ими в сторону смотрящего, со смешком игнорирует ругательные формы слов Арсений. По-графски поклонившись, он без запинки стремительно ретируется прочь из палаты. А Антон остается наедине со своими мыслями.
***
На следующий день во время процедуры обработки ран Антону приходит сообщение на телефон. Уже было обрадовавшись чужому вниманию, он тянется к гаджету, но получает грубый удар по пальцам.
— Не мешайте! Что Вы дергаетесь как червяк? — взрослая, уже почти пожилая медсестра журит его долго и по делу. Припоминает неуважение к старшему поколению, помешанность на телефонах и интернете, эгоизме и прочим прикрасам современного общества, на которые Антон привык закрывать глаза. Именно это позволяет ему тут же схватиться за аппарат, когда дверь палаты выпускает брюзжащую пожилую женщину на волю, в коридор.
Сеня
Доброе утро, капитан. Скучаю по твоим губам.
Антон
Доброе утро, урод. Скучаю по твоему надгробию.
Сеня
А когда я был под тобой, ты говорил, что очень красив.
Антон
Я был пьян и нагло тебе врал.
Сеня
Как грубо. : (
Антон откладывает телефон, явно разочарованный произошедшей беседой, но в единое время взвинченный от тысячи так и не раскрытых во время неожиданной встречи вопросов. Шумно выдохнув, он вновь хватает телефон с тумбочки и пишет новое сообщение.
Антон
Откуда ты меня знаешь? Ты явно был знаком со мной заочно еще до встречи в клубе.
Сеня
У меня есть некоторые архивы, которые постоянно дополняются. О тебе информация идет с определенной скоростью. Последнее время слишком быстро, чтобы остаться равнодушным.
Антон
Информация о доме оттуда?
Сеня
Почти.
Антон
Значит, ты работник спецслужб? Зачем пытался помочь?
Сеня
Ты любишь салаты? Цезарь или оливье?
Антон
Цезарь. Так что насчёт твоей работы?
Сеня
А мороженое ешь? Я видел как кормят в больнице, врагу не пожелаешь, принесу из ресторана.
Антон
Ты ведёшь себя как олень.
Сеня
А ты как нетерпеливая девчонка.
Сеня
Так что насчет мороженого?
Антон
Фисташковое.
Антон
Я могу хоть на какую-нибудь информацию надеяться?
Сообщение помечается как «прочитанное», только вот ответа за вопросом не следует. Абсолютно расстроенный Антон откладывает прочь, на тумбочку, телефон и переворачивается на бок, настырным взглядом впиваясь в серое небо за окном. Катетер у него вынули в тот же вечер адекватного знакомства со спасителем, и теперь любое движение не вызывает ужасающее отвращение чего-то неприятного в уздечке.
Шастун долго смотрит на птиц, проникая глубоко в своё сознание, не видя теперь и не слыша изменений извне. Как выяснил Матвиенко, вызвал скорую и пожарных заведомо до взрыва именно Арсений. Навевать могли мысли о том, что он же и мог разработать такое изощрённое убийство, но смысл тогда был присылать так много сообщений с мольбами не заходить в дом? Да и толку тогда было бы приходить в гости к потенциальному трупу, которого по итогу не убил? Добить? В этих глазах не было той наглой судорожной страсти желания или необходимости убить. Был интерес и загадка, которую Антону скорее всего не суждено раскрыть.
Несостыковочка.
Капитан перекидывается на спину, шумно выдыхает, хлопнув медленно глазами. Оглядывается на недвижимую дверь, вслушивается в совершенно не шумные разговоры медсестёр и легкие шаги собирающихся спать пациентов. Как-никак это не реанимация, здесь люди могут получить свой заслуженный покой, пока кто-то за стеной, ловя последний вздох, может прощаться с жизнью.
Антон медленно поворачивает голову на кресло, где сидел незнакомец, так и не давший ответа на вопрос. Стройные ноги, сложенные одна на другой. Выстукивающие ритмы вальса татуированные пальцы по подлокотникам из искусственной кожи. Шастун медленно облизывает сухие губы и вновь переворачивается на другой бок, неотрывно смотря на пустое сидение. Рука юрко пробирается под одеяла, в тепло тонких пижамных штанов и трусы, пальцами обхватывает ствол органа и грубо сжимает головку. Антон представляет, как голубые глаза с интересом рассматривают движения крепкого тела, наблюдают за шевелением бедер, рук. Рваный выдох разрезает атмосферу одиночной палаты, пока пара капель смазки с тихим хлюпом растягиваются по поверхности нежной кожи. Мужчина не прерывает фантазии, для фантома красиво сжимает подушку под своей головой и, напрягая ягодицы, грубо толкается в сжавшуюся в кулак руку. Звучит сдавленный стон и шум одеяла. Шастун прикрывает глаза, стараясь забыть о том, что на члене не его пальцы, представляя на их месте чужие. Татуированные, с лёгкими мозолями и аккуратными ногтями. Ускоряющие движения, сжимающие яички, оттягивающие плоть и давящие на венки. Горячую голову словно поливает ледяной водой. Антон издает несдержанный стон, густо краснея за то, толкается рвано последний раз в собственную руку и медленно обмякает на постели. Часто дыша, он едва раскрывает зелёные глаза, проверяет комнату на отсутствие посторонних и напрочь забывает то, о чём фантазировал. Словно личный гештальт, который никогда не сможет кто-то разобрать. Это не клубок с нитками и даже не стена с красной подписью неудачника-граффитиста «не ломать». Это нечто защитной реакции, когда включается правило: «нельзя, потому что так будет больно всем, включая тебя».
И Шастун понимает это, стирая напрочь салфеткой белые капли с своего живота. Приветственно пиликает телефон, уведомляя об новом сообщении.
Сеня
Нет. Ты не получишь информацию. И точка.
Антону хочется кинуть телефон в стену, разбить его вдребезги, уничтожить, унизить своим действием, но смолкает. Закрывает сообщения, убирает гаджет на тумбочку и настырно смотрит на стену, ставя новые задачи заранее, желая поскорее выйти из этой ужасной «тюрьмы».
«И помните, придурки!» — орёт неприятным тембром в голове голос его наставника из университета, когда глаза закрываются, а тело стремительно настигает сон. — «Получить любой ценой информацию не стыдно. Гораздо более стыдно прийти к своим без неё!»
