Янтарный океан раскинулся на всю поляну. Золотистые шляпки качаются на ветру, как барашки волн, обнажая изумрудные свои корни. Что за чудесные драгоценности… Едва заметные капли росы сверкают на них, и хочется с головой окунуться в этот омут свежести и полежать так пару минут.
И Леви лёг бы. Лёг бы рядом с ней. С той девушкой, что купается в золотой перине одуванчиков, заливисто смеётся и дразнит его, подзывая к себе. Но затем она встаёт и идёт дальше, туда, где за холмом зачинается юный рассвет, а он следует за ней. На ней нет формы, нет дурацких ремней и погонов. Волнистые волосы распущены — блестят, летают и путаются на ветру. Вуалью развивается платье молочного цвета. Она идёт, будто укутанная в простыню, и только щиколотки розовеют из-под кружева на подоле. Она идёт перед ним, оборачивается, убирает с лица мешающие пряди, улыбается, обличая морщинки в уголках глаз.
И всё это так хорошо, так правильно.
Медовый привкус остаётся на языке. Молоко с мёдом.
Она зовёт его, что-то говорит, но слов не разобрать. Леви ускоряет шаг, чтобы ухватить хоть глоток той почему-то очень важной речи. Но как бы не бежал, догнать её не в силах. Кричать, просить её остановиться — не выходит, язык застрял в глотке. А она вдруг останавливается, там на холму, и смотрит вдаль, повернувшись к нему спиной. Леви замедляет шаг, подходит ближе, боясь её спугнуть, как дикую лань. Глаза вдруг слепит яркий свет, багряный, тёплый. Солнце встаёт над землёй. И нет никаких стен, нет вечной клетки человечества. Вздохнуть бы полной грудью, но взгляд вдруг пригвоздило к босым девичьм ступням. На бледные пальцы капает алый рассвет или…
— Я отдам его тебе… только тебе, — наконец слова её обретают смысл.
Леви поднимает взгляд и едва сдерживается, чтобы не отшатнуться, не скривиться в пренебрежении, не убежать. Вдруг становится непереносимо холодно. Ещё бьётся и пульсирует живое девичье сердце, а она держит его в руке и улыбается, пока по уголку её рта стекает кровь. В груди зияет дыра, до того чёрная и непроглядная, что смотреть страшно. Леви делает шаг назад, ещё один, ещё… спотыкается и летит с холма, в самую пропасть.
Леви распахнул глаза.
Вдох-выдох.
Вдох-выдох.
Сел в постели, тяжело дыша. Тыльной стороной ладони смахнул со лба холодный пот. От каждого резкого движения по голове будто долбили дубинкой. Во рту сухо, точно он бухал неделю, не меньше. Леви поморщился. Посидел несколько минут, чтобы вернуться в реальность.
Это всего лишь сон. Всего лишь глупый сон. И он закончился.
Леви осмотрелся по сторонам. Всё попрежнему. Остывший недопитый чай на тумбе. Растаявшая свеча, растёкшаяся копотью воска. Смятое покрывало в ногах. И невозможная головная боль. Он потёр затылок, но легче не стало.
— Сука… — хрипло ругнулся Леви, вставая с кровати. Голова закружилась, в глазах потемнело на пару секунд. Что за хрень…
Анья же обещала разбудить его. Видно, забыла. Впрочем, ничего нового. Леви прошёл в кабинет, осмотрелся. Девушки здесь тоже не было, зато были крошки печенья на столе, которые она так и не удосужилась убрать. Ну, ничего, ничего… Потом всю комнату вымоет.
Леви взглянул в окно. Странно, гроза прошла… Хотя казалось, что стихия за окном ещё долго будет свирепствовать. А сейчас лишь холодные солнечные лучи разрезали комнату. Сколько же он спал? Карманные часы показывали два часа. И время было явно не два часа ночи.
Наспех натянув на себя рубашку и шейный платок, Леви выскочил в коридор в надежде выяснить хоть у кого-нибудь, что за херня вообще происходит.
Петляя пролётами, лестницами и коридорами, Леви совсем сбился с толку. В штабе изредка встречались новобранцы, но они наверняка не были в курсе дел. Он направился прямиком к Эрвину, но, завернув за угол, столкнулся с каким-то еле ходящим недотёпой.
— Тц…
— Извините, — буркнул парень, сползая по стенке, чтобы попытаться поднять свой костыль. Вышло так себе.
Леви, может, был весьма остр на язык, но тварью не был. Хоть и ужасно торопился, он чертыхнулся и всё же помог парню. Его лицо показалось смутно знакомым. Точно… вспомнил. Вот кто сможет ему помочь.
— Как там тебя… Эрик, да? — хмурясь, спросил Леви. Парень нерешительно кивнул. — Где Анья? Ты её видел?
— Анья? — теперь уже недоумённо нахмурился Эрик.
— Ну, Анья… Капитан Крауз, пораскинь мозгами.
— Аа… капитан. А Вы не в курсе, сэр?
— В курсе чего? — раздражённо прикрывая глаза, спросил Леви. Его до трясучки нервировал пустой трёп.
— Ну, экспедиции.
— Какой ещё ко всем чертям экспедиции? Она же завтра.
— Нет, сэр, — вжимая голову в плечи, ответил Эрик. — Она сегодня.
— Что за херня… — сжимая челюсть и глубоко дыша, Леви стремительно зашагал к кабинету Эрвина. Может, хоть он прольёт свет на эту чертовщину.
Без стука распахнув дверь, он приблизился к столу и замер, уперев в него ладони. Смит сидел в кресле, увлечённо подписывая какую-то документацию. Впервые Леви возвышался над Эрвином, смотря на него исподлобья. Видимо, это дыхание разъярённого быка заставило Эрвина отложить ручку и поднять на нежданного гостя удивлённый взор ясно-голубых глаз, по цвету вторящих синеве за окном.
— Тебе уже лучше? — с толикой какой-то странной заботы поинтересовался он.
— Какого хрена мне должно быть плохо? — ещё сильнее насупился Леви. — И какого хрена вы отправили экспедицию без меня?
— Командору и мне доложили, что тебе снова нездоровится и ты не сможешь принять участие в вылазке, — спокойно пожал плечами Эрвин. — Я заходил к тебе, ты спал, вот я и подумал…
— Ну, и кто же этот умник? — сквозь зубы процедил Леви, в глубине души уже догадываясь, кого нужно благодарить за временное отстранение от его прямых обязанностей.
— Анья, — нахмурился Эрвин.
— Разумеется, блять, — отталкиваясь от стола и проводя ладонью по лицу, невесело усмехнулся Леви. — И вы ей, конечно, поверили. Где она?
— Она сейчас со остальными на вылазке. Но если с тобой всё в порядке, значит…
— Да, она выдумала эту херню.
— Ты ведь понимаешь, что за это её может ждать не только выговор, дело может дойти вплоть до бессрочного увольнения.
— Для начала я сам с ней разберусь, — Леви развернулся на пятках и направился к двери.
— Куда это ты собрался? — обеспокоено прозвучал голос Эрвина за его спиной.
— Куда ещё… За Стены, — бросил он перед тем, как хлопнуть дверью.
Смит, кажется, хотел сказать что-то ещё. Может, о том, что Леви своевольно покидает штаб и тоже на вряд ли отделается обычным выговором. Но Леви плевать. На всё это плевать. Его отряд, его команда, люди, за которых он несёт ответственность, сейчас там, без него. Мало ли что может произойти… И она, эта несносная идиотка, тоже там. Из-за своих глупых страхов подвергает риску всю экспедицию. Нет, они не слабы, не глупы, не самонадеянны, но Леви — их главный козырь, и отлёживаться в постели, пока за Стенами гибнут его товарищи, он не намерен.
Солнце… Чёртово солнце слепит глаза так, что хочется их вырвать. Конские копыта врезаются в лужи, смешанные с грязью, слякотью пачкая брюки. Дождевые капли, оставшиеся на листьях после вчерашней бури, прохладными порывами брызжут в лицо. Ремешки креплений врезаются в тело, будто тернии. Баллоны с газом тянут к земле. И холодный ветер хлещет по щекам, точно пытаясь привести его в себя. Но Леви крепче сжимает челюсть, поводья и всё, что вообще можно сжать, и снова пришпоривает своего коня. Пролески сменяются полями, поля деревнями и городами.
Сердце стучит, как заведённое, набатом отдаёт в ушах. Мыслей так много, что кажется их и вовсе нет, всё в голове смешалось в одну необъятную кучу. На ум приходят одни лишь ругательства, и, посильнее стиснув зубы, Леви невнятно их бормочет, успокаивая себя. И лишь саднящее чувство в груди не даёт покоя. Маленькая гадкая червоточина разрастается, что-то внутри щемит. Хоть бы всё было в порядке, когда он прибудет. Хоть бы всё обошлось…
Леви въехал во внутренние ворота Шиганшины, пришлось сбавить ход, но внутри его всего просто трясло от напряжения. Хотелось продолжать скачку, хотелось бежать, стаптывая сапоги и разбивая коленки. Только бы успеть. Лавки, дома, сборище народа. Люди толпятся, хохочут, какие-то дети тычут в него пальцем.
Недоумки…
Чёрт, пропустите уже.
Лошадь не может идти дальше сквозь такое столпотворение — они не расходятся, хоть кричи на них, хоть ругайся. Леви спешился и, дёргая верного жеребца за поводья, повёл его сквозь улицы, самолично расталкивая зевак. Ему наступали на только недавно вычищенные сапоги, толкали локтями, бранились, от них пахло табаком, едой и потом. Раздражение закипало, как на открытом огне.
Оставалось совсем немного до Стены, как вдруг люди засуетились пуще прежнего, стали улюлюкать, оживлённо переговариваться и все разом валить в ту же сторону, куда и направлялся Леви. Ну что за наказание?
— Разведчики?
— Да-да, они…
Леви обернулся, но две суматошные бабёнки уже унеслись в другой конец толпы, пестря яркими головными платками. Ему так и не удалось понять суть их разговора, а из-за роста он не мог разглядеть, что же так привлекло внимание собравшихся. Солдаты гарнизона тоже столпились сверху на Стене. И тогда до Леви дошло.
Вернулись.
— Вернулись! Они вернулись! — словно вторя его мыслям, закричал кто-то сбоку. Какой-то чумазый мальчишка, прыгающий на месте, пытаясь разглядеть действо у самых Стен.
Леви выхватил его за локоть из толпы и сунул поводья в разжатую ладошку.
— Упустишь, за уши оттаскаю, — сверкнул он глазами, смотря на мальчонку исподлобья. Тот испугано закивал и вцепился пальцами в протянутые ему поводья. И всё же страх — самая действенная сила.
Леви стал протискиваться сквозь людей, не брезгуя хвататься за их пыльные кафтаны. Он уже издалека видел своих товарищей. Пытался пробраться ближе, но его отталкивали назад. Леви злился, пихал их локтями. Злости прибавляли их выкрики.
— Снова вернулись ни с чем!
— Чёртовы нахлебники!
— Постой-ка, у них нет раненных?
— Быть не может.
— Не уж то целёхонькими вернулись, батюшки…
Леви хотел ответить, хотел спросить, но не мог, он шёл дальше. Наконец блеск толстых линз очков резанул ему по глазам. Ханджи. Идёт во главе авангарда, под уздечки ведя свою кобылу.
— Пропустите, блять, — выскакивая вперёд на главную дорогу, расчищенную для разведчиков, рявкнул Леви.
— Леви… — удивлённо и даже немного растеряно выдохнула Ханджи.
Леви нахмурился. Она не болтала без умолку, не несла какой-то бред, как это бывало обычно. Ханджи подошла ближе. Уголок её рта дёрнулся вниз. Она молча положила ему ладонь на плечо, слегка сжала. Леви никогда не позволял ей подобного.
Никогда прежде.
Червоточина в груди стала не по-доброму тянуть и саднить.
Он покосился на ладонь на своём плече. Поднял недоумённый взгляд на Ханджи, прищурился. Хотел что-то спросить, но она пошла дальше, не давая ему сказать ни слова. А может, это он не сумел отлепить язык от нёба.
Процессия двинулась дальше.
Дальше пошёл и Леви. Огромная клетка звенела цепями, спасительным лязганьем заглушая гомон народа. В глаза бросились прутья, окроплённые в нескольких местах кровью, что до сих пор не испарялась. Человеческая. Точно вино, липкостью стекает по железу. Видно, кого-то всё же задело, однако телега с пострадавшими или хотя бы трупами одиноко поскрипывала, колёсами задевая камни, подвернувшиеся на дороге.
Затем Леви пошёл дальше. Его отряд. Во главе Нанаба, лейтенант из отряда Закариаса. Она кивнула ему в знак приветствия, Леви бездумно кивнул в ответ и снова уставился на своих подчинённых. Все четверо смотрели на него, будто на титана внутри стен — с благоговейным ужасом. Ещё бы, отправились на вылазку без своего капитана. Но ругаться на них не было ни сил, ни желания. Всё же у них был приказ, они его выполняли, а значит, ничего не нарушили.
— Капитан… — сиплым голосом выдохнула Петра, распахнув янтари своих глаз, обличая покрасневшие белки. — В-вам уже лучше?
Почему, блять, все у него это спрашивают?
— Да, — лаконично ответил Леви.
— Простите, капитан, мы думали… — начал было Эрд, но он его оборвал:
— Проехали. Значит, вам не удалось поймать ту тварь?
— Нет, сэр.
— Хреново, зато обошлись без особых потерь…
— Вы не знаете? — нахмурился Эрд.
И снова это дежавю. Весь день его преследуют одни и те же дурацкие вопросы, на которые он, разумеется, даст такие же дурацкие ответы. Нихрена он не знает.
Ни-хре-на.
— Мне так жаль, капитан… — разрыдалась вдруг Петра, уткнувшись в плечо Оруо. Тот почему-то не нахохлился, не стал выпячивать из себя не пойми кого, а понурил голову и отвёл взгляд. То же сделал и Гюнтер, стоило Леви бросить на него испытывающий взгляд.
Ногти сами впились в ладони. Брови съехали на переносицу. Леви вдруг подумалось, что сегодня чудесная погода, наконец стеснительное солнце обласкало их своими лучами после нескольких недель буранов и гроз. Да, стоило бы сходить к речке после всего... Они бы нарвали там травы для чая, а по дороге в штаб купили бы яблок на ярмарке...
— Сэр, Анья…
Нет, нет, не говори… Заткнись, просто не произноси ни слова.
— Погибла.
Сердце, всё это время бившееся пленённым мотыльком в лампе, вдруг ёкает до боли в груди и падает куда-то вниз.
Бред.
Леви задевает Эрда плечом, идёт дальше, не желая больше слушать эту чушь.
Бред.
Она сейчас там, в конце строя, со своим отрядом, как и всегда.
Это всё какой-то бред.
«Погибла» — эхом звучит в голове. Леви прикрывает глаза, морщится, дёргает плечом. Идёт дальше.
Этого не может быть. Это просто лишено всякого смысла. Иррационально, неправильно… невозможно. Она ведь как чёртова бродячая кошка — вечно вылезает из всяких передряг живой и невредимой, ну, или почти невредимой. Эта смерть не для неё. Это не должно случиться вот так.
Леви подходит ближе к троице в конце колонны. Двое пешие, кто-то на лошади. Сердце пропускает удар. Он узнает эту кобылу. Калипсо, что за глупая кличка… На её спине лежит девушка. Голова опущена вниз, светлые вьющиеся волосы стремятся к земле. По пузатому боку серебристой лошади стекает неровная струйка крови. Девушка лежит неподвижно, но всё же дышит. Дышит, мать её. Леви подходит ближе, удерживает лошадь за поводья, аккуратно отодвигает пряди с лица девушки. Он резко отшатывается, отдёргивает руку, как от прокажённой.
Это не она.
— Эй, где ваш капитан? — Леви схватил за руку белобрысого парня. Арон, кажется. — Что произошло?
— Простите, сэр…
— Простите, извините, заебали… Просто скажите мне, где она?
— Она пожертвовала собой, спасая Лану. Титан, он… заглотил её полностью, без остатка, и… — с придыханием дрожащим голосом ответил Арон. — Сбежал. Мы упустили его.
Дурацкая постановка. Дешёвый театр. Они же все просто смеются…
— И что, от неё ничего… — голос вдруг осип — холодным остриём боль вырезает связки. Леви поморщился, дёрнул головой в сторону.
Леви — солдат. Он спокоен. Он — само спокойствие. Это всё не по-настоящему. Он берёт себя в руки, хоть и медленно умирает внутри.
— Ничего не осталось? Совсем ничего? Даже нашивки? — рапорт, он словно спрашивает с них чёртов рапорт.
Закоренелая привычка — собирать нашивки почивших. Помнить их всех — правильно, но сейчас… ему не нужна никакая нашивка, не нужен даже клочок одежды, ни черта ему не нужно. Ему нужна
она.
— Простите, нет, сэр, — не смея поднять головы и взглянуть Леви в глаза, ответил Арон.
— Вот как… — слабо кивнул Леви.
— Подождите, я… — вдруг засуетилась рыжая девчонка, роясь во внутренних карманах куртки. Огненные пряди лавой растеклись по влажным красным щекам, голос дрожит. Она протянула ему сжатый кулак. Леви раскрыл ладонь. — Я нашла его в траве… думаю, капитан бы хотела, чтобы оно было у Вас.
Что-то холодное оказалось на ладони. Что-то маленькое. Холод пробрался внутрь, стоило ему коснуться кожи, заструился по венам, изморозью проникая в самое сердце. Леви сжал кулак.
— Спасибо.
Он развернулся и пошёл прочь. Прочь от этого места. Всё здесь — фальшь.
Он вновь расталкивал людей локтями, шёл по улице, не смотря по сторонам. Только под ноги.
Дышать становилось всё труднее. Шейный платок вдруг показался удавкой. Воздуха — мало, слишком мало.
Сухими крошками хлеба под сапогами хрустел щебень. Люди стали расходиться, снова возвращаясь к своим делам. Они смеялись, что-то кричали. Где-то в голос зарыдал ребёнок. Залаяли собаки.
Слишком громко.
Слишком, блять, громко…
Головная боль снова начала пульсировать. Сердце бьётся так сильно, точно готовится умереть, — как ничтожная букашка трепещет. Голова закружилась, в глазах начало темнеть, уши заложило. Голова — не его, она — враг. Да размозжите её уже кто-нибудь! Люди, ароматные лавки, телеги, лошади — всё это закрутилось в калейдоскопе, лишая способности видеть, думать, дышать.
Леви не выдержал. Завернул за угол, в какую-то подворотню. Серые обшарпанные стены, мусорные баки, плешивые кошки, обгладывающие рыбьи останки. Нестерпимая гнилая вонь. Леви прислонился к шершавой каменной стене за одним из баков, судорожно хватая ртом необходимые крохи воздуха, скатился по ней на землю, опустошённо падая прямо на грязь, оставленную невежами этого мира.
Он вернулся туда. В то место, в которое поклялся не возвращаться даже в мыслях. В маленькую лачужку, комнату без окон, скорее похожую на коробку. Четыре мрачные стены, сдавливающие тебя, точно клопа. Среди всего этого мусора, пыли и грязи он вдруг снова почувствовал себя тем маленьким, исхудалым заморышем, чей мир рухнул в одночасье. Не сильнейшим солдатом человечества, а в один миг осиротевшим мальчишкой. Захотелось разреветься так… чисто по-детски.
Это ведь так несправедливо.
Так не должно быть. Или…
Он же знал. С самого начала знал, что это произойдёт. Не могло же быть иначе. Этот сон… Этот чёртов сон слишком затянулся, позволил ему поверить, что его жизнь может быть не одним беспросветным дерьмом.
Нет, не может.
Не успел. Не сберёг. Облажался.
Он всё это время был пленён. Связан по рукам и ногам страхом, глаза завязаны, во рту кляп. Он боялся, так чисто и так искренне боялся за чужую жизнь. Страх потерять
её надел кандалы на смиренного раба. И вот сейчас раб освободился. Расправил чёртовы крылья свободы вечный солдат. Но не всякий узник хочет свободы, не всякий хочет увидеть свет. Ему хватало света, с головой хватало. А сейчас… со шрамами, синяками и ссадинами он, освобождённый, еле плетётся по тропе жизни. Он идёт по ней спотыкаясь о трупы, увязая в этой тоске. Да кому нужна такая никчёмная жизнь?
Умереть бы.
Закончить бы всё это. Не дышать. Не слышать запах тухлой рыбы. Не видеть ни серых стен, ни жгучего солнца над головой, сострадающе подглядывающего за ним сквозь щель соседних крыш, ни ясной небесной лазури. Не слышать писк помойных крыс, людской смех, их глупые слова. Не чувствовать. Ни-че-го.
Но он не умрёт. Не сегодня и не завтра. Нет, жизнь ещё долго будет его иметь. Уж таков его рок.
Быть сильнейшим — божественный дар, — ага, как же! — жестокая кара небес. Вечная жизнь, вечная боль потерь. Что бы не делал, как бы не старался — он теряет, раз за разом утопая в крови тех, кем дорожил.
Леви разжал кулак. Посреди кровавых следов от ногтей на ладони лежало кольцо. Посеребрённое, небольшое. Сколько раз он задевал его губами, когда касался дрожащих девичьих пальцев… И сейчас оно мёртвым светом блестит на весеннем солнце, лежа у него на ладони. Леви вновь сжал ладонь, поднёс кулак к губам, зажмурился. Что-то жгло глаза и щёки, что-то мокрое, давно забытое…
— Вернись, вернись, вернись… — снова и снова бормотал он в скорбном бреду.
***
Минут десять, не меньше, Леви стоял перед запертой дверью комнаты. Он — не трус. Но почему так страшно… Страшно открыть дверь и упасть в колючие объятия пустоты, утонуть в режущей по ушам тишине.
Там слишком тихо.
Пытался убедить себя, что это всё ему причудилось — сейчас он войдёт туда, Анья будет сидеть за столом, хрустя печеньем, что пыльцой будет осыпаться на чистый стол. Да, так оно и будет.
Леви открыл дверь. Прошёл внутрь. Шаг, шаг… Ледяной порыв ветра из распахнутой форточки взметнул вверх призрачную занавеску, та на мгновение обрела знакомый силуэт, но тут же стёрла все жестокие видения, стоило лишь раз моргнуть. Леви взглянул на стол. Крошки — есть,
её… — нет.
Горячий, почти кипяточный душ жёг кожу, но не мог растопить лёд, пробравшийся в вены.
Леви вошёл в спальню. За окном уже смеркалось. Тоскливый вечер. Румяный закат ушёл за горизонт, оставляя после себя лишь сизый туман забытого дня. Комнату поглотила густая тьма. Никаких свечей — им здесь нет места. Он снял рубашку, сапоги, забрался под одеяло.
Голова коснулась подушки.
Мягкая. Холодная. Перья колют затылок, щекочут шею.
Взгляд упёрся в потолок.
Белый пласт. Гладкий, без единой трещины. Только разводы в углах. Надо бы от них избавиться…
Вдох — боль.
Выдох — сожаление.
Леви закрыл глаза.
Что-то холодное проскользнуло по коже — от запястья до плеча. Леви дёрнул плечом, скидывая ледяные пальцы.
Уходи.
Незримая ладонь провела по щеке. Что она там ищет… Слёзы? Всё равно ведь не найдёт. Леви перевернулся набок.
Отстань.
Холодные руки коснулись спины, под руками скользя до груди, со свитой мурашек будоража его кровь. Мёртвые объятия душат, не дают вздохнуть.
Леви холодно, он дрожит, его знобит. Блядский холод окутал всё тело.
Оставь меня в покое.
Слишком холодно и некого обнять — трудно, но к этому можно привыкнуть. Человек — тварь такая, ко всему привычна. Вот и Леви привыкнет... к тому, что никто не будет дышать ему в затылок по утрам, никто не будет оставлять влажный след от губ на щеке, а потом убегать в ванную, никто не будет отвлекать его от работы на всякие пустяки, вроде чаепития с печеньем, никто не будет готовить ему пересоленный суп при температуре и кашле, никто не будет ругать его за то, что он опять не спал, никто не будет мять постельное бельё, никто...
А вообще привычка — дело дурное, в могилу загонит.
Тонкие холодные пальцы трепетно играют с волосами, гладят его по бритому затылку.
— Знаю, ты это любишь.
— Хватит… — судорожно вздыхает Леви, вскакивая с постели.
Она остыла. Простыни отдают мёртвым морозом. Там слишком холодно и вряд ли уже станет теплей.
Леви натягивает рубашку. Уходит спать в кресло.
***
Не выходить из комнаты, не есть по несколько дней, работать до жжения глаз — не трудно, это даже приносит странное мазохистское удовольствие. Куда труднее переносить все эти гадские «неравнодушные» взгляды. Мало кто знал об их связи с...
ней. Но вот сейчас казалось, что куда не взгляни, везде читается это мелкое и лицемерное «соболезную».
Но никто из них не знал
её. Никто. К чему тогда всё это?
Постоянно он видел коробящие душу взгляды этих сострадающих.
В столовой.
На тренировках.
Когда за объективной ненадобностью относил
её форму на склад.
Но это не они собирали эти вещи, всё ещё слыша
её запах. Не они не спали по ночам. Не они слышали во снах тихий завывающий голос, зовущий его в петлю. Не они истязали себя воспоминаниями минуту за минутой, час за часом, день за днём. Не они ходили в душ по пять раз на дню, упорно убеждая себя, что это именно проточная вода обжигает щёки. Не они были обязаны притворяться, что всё в порядке.
Всёвпорядке — стало его вторым именем, не иначе. Слишком часто он повторял это, слишком часто его спрашивали.
«Всё в порядке, Эрвин.»
«Всё в порядке, Ханджи.»
«Всё, блять, со мной в порядке».
Они, верно, думали, что он развалится или что-то с собой сделает, если они оставят его в покое хоть на один чёртов час. Объявили себе поочерёдное дежурство — наведываться к нему и
пытать пытаться развлечь беседой. А он слушай, терпи и кивай головой как болванчик.
Но ничего ведь не изменилось. Всё попрежнему. Они живы и делают свои живые дела. Мёртвые мертвы и им нет нужды заполнять отчёты. Завидно даже…
Барабанная дробь по двери — Ханджи. Уже по стуку определять незваного гостя — маразм, точно маразм.
— Войдите.
— Леви, ты…
— Нет, я не пойду на завтрак. У меня с утра две новых стопки с докладными, — увлечённо переводя взгляд с одного документа на другой, ответил Леви.
— Я только хотела сказать, что у Моблита сегодня день рождения, и если хочешь, ты мог бы…
— Моблит?
— Да, мой заместитель.
— Боюсь представить, очкастая, что именно тебя натолкнуло на мысль о моём желании появляться на его дне рождения.
— Ты ведь так много работаешь в последнее время, то есть… Тебе бы стоило отдохнуть, мы будем ждать тебя сегодня… Там будет чай! — тень надежды в её голосе не ускользнула от Леви, хоть он и не видел лица девушки.
— Ясно, — ответил он, красноречиво заканчивая разговор.
— Ну, ладно, я пойду тогда…
Ханджи развернулась и направилась к выходу. Леви поднял взгляд на её спину, скрывающуюся в проёме двери.
— Эй, Ханджи, — вдруг окликнул он девушку. Та развернулась. — Я приду.
Ханджи расплылась в широкой улыбке, сверкнув оправой очков, кивнула. Дверь захлопнулась с характерным звуком.
— Ты ведь этого хотела… — обращаясь к пустому креслу, тоскливо ухмыльнулся Леви.
Он снова взял в руку отчёт с края стола, уже помятый по краям от частого чтения. Глаза забегали по ни одну сотню раз прочитанным строкам. Пальцы другой руки сжали ободок чашки, монотонно заскользили по нему то в одну сторону, то в другую.
— Я всё время хотела спросить… Почему ты так странно держишь чашку?
— Так удобнее и она точно не выпадет из рук.
Чашки хрупкие, их нужно беречь. Не удержишь — собирай осколки.
Видно, не удержал.
Снова стук в дверь. Второй хренов дежурный — Эрвин. Однако в его компании становилось чуть легче, чуть выносимее. Но это лишь чуть.
— Да у нас здесь сегодня проходной двор, как я погляжу, — не изменяя мрачности своего тона, хмыкнул Леви.
— Работаешь? — игнорируя его язвительность, Эрвин прошёл вглубь кабинета.
— Как видишь.
Смит постоял с минуту, наверное, ожидая продолжения диалога. Не дождался.
— Что это? — послышалось у Леви за спиной. Нависая над ним горным обрывом, Эрвин склонился, дабы прочесть первые строчки документа.
— Отчёт.
— С того дня? — с пониманием закивал Смит. Показалось, его голос стал тише. О мёртвых принято говорить таким тоном. Именно таким.
Леви отвернулся, дёргая плечом.
— Сколько же раз ты его прочёл?
— Какая разница? — он потёр пальцами переносицу, с силой жмурясь. — Там что-то не сходится, что-то не так, Эрвин…
— Хватит себя мучать, — ловким движением Смит выхватил отчёт из его рук, сворачивая и убирая себе за пазуху.
— Эй… — его секундный протест утих, не успев начаться. Поспорил бы, повозмущался, а толку?
— Ты бы сходил, проветрился.
— У меня нет времени на дурацкие прогулки.
— Ты поэтому не был на похоронах?
Леви нервно сглотнул, отвернулся. Закрыл глаза. Блять.
— Если таскаться на кладбище каждый раз, когда кто-нибудь умирает, можно оттуда и вовсе не выходить, — он нахмурился, хватая первый попавшийся под руку документ. Попытался прочесть хоть слово — бессмыслица.
— Но ведь Анья — не кто-нибудь, — Эрвин обошёл стол, вставая напротив него, пытаясь заглянуть в глаза.
В груди кольнуло от одного лишь слова. Ха, значит, есть там ещё останки сердца, обглоданного смертью.
Смертью других.
Но имя её — табу. Ни вслух нельзя, ни в мыслях.
— Только вот не надо этого. Люди каждый месяц умирают. Одним больше, одним меньше.
Леви рывком поднялся из кресла. Подошёл к окну, упираясь лбом в стекло, ладонями в подоконник.
Старые сосны смиренно окружали штаб густым зубчатым забором. Заглянув в непроглядную тьму чащи, можно там так и потеряться.
Уйти, сбежать, забыть.
Стать ветром, холодным языком ласкающим стволы и изумрудные иголки. Стать одиноким потерянным волком, завывающим в ночи. Стать покрывалом мха, согревающим землю. Или, может, жалкой тварью, ползающей по земле. И всё бы лучше, чем быть им, Леви.
Он тяжко вздохнул. Прикрыл глаза.
— Эй, Леви… — делая шаг ближе, позвал его Эрвин.
— Что? — обречённо выдохнул он.
— Тебе больно, ты скорбишь… Это нормально. Ты ведь любил её.
В горло влили кипяток, ошпаривая внутренности. Леви поморщился, обернулся, окидывая Эрвина почти удивлённым взглядом. Он так просто произнёс это.
Это…
— Я так и не сказал ей, — немигающе уставившись в точку перед собой, прошептал Леви.
Он столько раз смеялся над ней, оскорблял, хотя мог сказать это. Столько раз фыркал, когда мог сказать эти три чёртовых слова. Просто молчал, засунув язык себе в задницу. А теперь… уже слишком поздно.
— Уверен, она знала, — скривив губы в слабой улыбке, произнёс Эрвин.
— Почему я не сказал? — не слыша его, одними губами просипел Леви.
— Сходи к ней, может, станет легче, — Смит неловко повёл плечом. Даже ему, мистеру уверенность, не по себе.
— Ха… легче, — горькая усмешка дёрнула вверх уголок рта. — Хотя, может, ты и прав.
Тяжелая ладонь Эрвина приземлилась на плечо Леви, будто укрывая его тёплым пледом. Он поднял на него тусклый свет серых глаз, в которых теплилась едва различимая благодарность.
«Я рядом».
«Знаю».
Впервые за две недели выйдя на улицу, Леви вздохнул полной грудью. Там, внутри, что-то защемило. Вокруг уже всё зазеленело, почки деревьев стали распускаться. Рваной ватой облаков кто-то украсил бледно-голубой небосвод. Сладковатый цветочный запах дурманил ум. Свежесть и покой. Леви подставил лицо солнцу, как подсолнух. Тепло.
Только тепло это какое-то фальшивое и эфемерное.
Пусть сейчас светит солнце. Пусть птицы щебечут, на разный лад рассказывая свою песнь. И расцветут цветы и травы, зазеленеют поля, несколько месяцев порадуют людей своей пестротой и многообразием. А потом всё снова иссохнет, сожмётся, скорчится и издохнет. Как и всё в этом мире. В этом грёбаном мире.
Добравшись до города, Леви спешился, оставляя коня в городской конюшне гарнизона. Нечего ещё лишнее внимание привлекать своей персоной. А то ненароком блеванёт от всех этих нелепых почестей, что ему приписывают. Только не сегодня.
Сегодня нельзя.
Пиджак его переливается чёрным акрилом. Шейный платок накрахмален, выглажен. Сапоги вычищены, носки сверкают на солнце. Спина ровнее столетних стен, взгляд прямой, тяжелый. И пусть ему оборачиваются вслед звонко хихикающие девицы…
Сегодня он идёт на свидание.
И пусть только он знает, что ждут его не под брачный венец, а под венец могильного камня.
Леви шёл по главной улице — по-другому до военного кладбища не добраться, увы. День был будний, солнечный, весенний. Дети играли в чехарду, другие — в салки. Их непосредственный наивный смех колокольчиками звенел в ушах. Торговки зазывали народ, наперебой щебеча как птицы в роще. Взгляд скользнул по охапке жёлтых невест в белых одеяниях.
Ромашки.
Леви подошёл ближе.
Она столько болтала про них, даже сама пыталась засушить для чая, таскала по комнате, разбрасывая пыльцу, а он ругался… Болтала, болтала, болтала… А он так и не узнал, нравятся ли они ей в самом деле. Лицемер. Он ведь и сам совсем её не знал, зато винил в этом других.
— Вам помочь, господин? — сверкая лучистыми глазами, улыбнулась торговка.
Леви поднял на неё отрешённый взгляд. Обмер. Светлые волосы, плющом обвили румяное лицо, она смахнула их, скаля белые зубы. Веснушки звёздной россыпью украшали лицо. Показалось ли…
Леви зажмурился.
Чушь. Чушь. Чушь…
— Чушь, — вслух для пущего убеждения произнёс он.
— Что, простите?
Леви распахнул глаза, в них до краёв плескалась тоска, грозясь утопить его самого в вязкой горечи, наполнив лёгкие отчаянием. Светлые волосы торговки вдруг показались слишком рыжими, а то, что вначале почудилось веснушками, оказалось обычными прыщиками.
— Ничего, забудьте, — бросил он, кидая на прилавок пару монет и рывком хватая тугой букет ромашек. Пошёл дальше.
Скрипнула калитка обветшалого забора с облупленной краской. Сотня солдат встретила Леви безмолвием. Гробовая тишина в самом деле таковой и являлась. Только лукавые соловьи, притаившись во мгле деревьев, щекотали слух заливным пением да дубовые ветви перешёптывались на ветру.
Найти могилу не составило труда. Земля свежая, рыхлая, на ней скукожились увядшие цветы. Надгробный камень вбит весьма криво — недоумки.
Пустой гроб — насмехательство. Но Леви вдруг ощутил странную радость оттого, что её тело не гниёт сейчас в земле, его не пожирают черви. Да, это хорошо.
Анья Крауз
24.11.824 — 09.04.845
Первая могила, которую ему удалось лицезреть. Точнее первая, при виде которой привычная пустота в груди тянет чуть сильнее. Парализованной рукой Леви провёл по резной эпитафии — красиво, только кончики пальцев занемели. Он положил букет ромашек поверх камня, присел на корточки, положив на него ладонь.
— Ну, здравствуй, — прошептал он, теряя свой голос в шелесте деревьев. — Прости, что не приходил раньше. Было много работы. Хотя… кого я обманываю?
Он напряжённо потёр пальцами переносицу. Сидел так то ли минуту, то ли десять, может и час...
— Знаешь, у тебя было просто отвратительное чувство юмора… И если это очередная твоя шутка, то… пожалуйста, прекрати.
Ветер лизнул его по щеке, откидывая в сторону чёлку. Леви прикрыл глаза. Поджал губы. Пальцы впились в шероховатый камень.
— Ты ведь обещала…
— Обещай, что не умрёшь. Обещай, что выживешь, чего бы это не стоило. Любой ценой.
— Обещаю.
— Лгунья, — усмешка искривила его губы.
И, верно, он сам тот ещё лжец. Ведь он не сможет выполнить обещанного. Он не сможет жить дальше, он сможет лишь существовать.
Леви встал и не оборачиваясь направился к скрипучей калитке, навсегда захлопывая её за собой.
И в тот день он поклялся. Поклялся сам себе, что в жизни больше не впустит в своё сердце эту разрушительную силу. Он будет солдатом. Будет капитаном Леви. Будет «бездушным чудовищем», как его частенько называли за спиной, — будто он не слышал. Будет надеждой человечества. Будет сильнейшим воином. Но не для кого он больше не станет Леви.
Просто Леви.
А ту девушку с морщинками в уголках глаз, с веснушками на щеках и с вечной ухмылкой на губах он забудет. Она останется именем на камне. Отчётом в архиве. Ещё одним шрамом на сердце. Леви забудет её как самый счастливый и безмятежный сон. Обязательно забудет.
Но можно ли…
