Не кладите Учиху в больницу

Сакуре родители всю жизнь твердили, что любовь — самое прекрасное чувство на свете. Будучи ребенком она верила, доверчиво распахивала глазки и вдыхала запах весны, ветра и солнца. Сейчас хотелось смеяться до хрипоты. И не потому, что жутко весело или смешно, а потому что горло болит, скованное спазмами и ободранное изнутри. От криков ужаса ночью, от холодного промозглого ветра, которому все равно, что ты от усталости забыла нацепить шифоновый шарф и от грубого минета. Сакура в какой-то степени соглашается с родителями, но в голове делает две поправки. Любовь — прекрасное чувство, но только в том случае, если она взаимна и ваш партнер умеет любить. Саске не умеет. Вернее, не знает как. Девушка верит в то, что он, не то, чтобы в нее влюблен, но из прочих девушек (людей) ее точно выделяет. Саске всегда грубый. Что внешне, что изнутри. Ветром ему посекло кожу лица, мечом ладони, а жизнью — сердце. Он бы рад быть хоть немного ласковее, но у него никак не получается. Если с Сакурой он хоть старается, делает неловкие комплименты, старается говорить приятное, пусть и постоянно мажет мимо, но девушка это замечает и ей этого вполне хватает, то обычные медсестры бегут от него с визгом. У них с третьего дня взаимная неприязнь — для них не оправдалась красивая внешность и мужское начало, желающее нагнуть кого угодно и где угодно, а для него… Да ему плевать. Вам не нужна помощь? Нет. У вас розовые волосы, вы знакомы с ним пять лет к ряду и готовы любить его совершенно уродливого, там, внутри? Он знает, что нет. Да даже если бы и готовы были, он еле-еле отгрыз от ледяных ошметков сердца большущий для Сакуры, остальные ему до лампочки. Харуно греет ему в своей ласке, заботе и чем-то теплом и родном кусок некогда морозной плоти, и возвращает на место. Оно теплится в груди, скачет заводной искоркой и размораживает статую изнутри. Сакуре не нужно вещественное доказательство его любви, ей хватает его самого. Живого. Она окружает парня в своей заботе и неге, оплетает как море скалу, но что-то вдруг идет не так. Девушка пеной разбивается о каменистый горб и точится чужими, голодно-жадными водами. Ведь Саске всегда грубый и жадный, даже когда ему не хочется совершенно. Поэтому Сакура всегда прощает, потому что знает — он не виноват. Прощает, даже когда его слова горечью скапливаются на корне языка, вызывают тошноту и озноб. «Он не виноват, что такой» — говорит она себе, когда Саске грубо и резко напоминает, что он однорукий, а не немощный. Я опять к нему пристаю с ненужной заботой, он не сказал ничего плохого. Он не виновен в том, напоминает себе Сакура, что позабыл слова благодарности. Она игнорирует его шпильки, дерзости и желчь, игнорирует и слезы, что льет по ночам в подушку. Порезы надо залечивать, а Саске, кинув десятый кунай в дрожащую мякоть девчачьей любви, залечит одну рану, в процессе царапнув еще три. Девушка знает, что если про любовь хоть где-то, но пишут, то про секс — вряд ли. По-крайней мере, она уверенна, до двенадцати парнишка таких книжек не видал, а после… А после вообще ничего хорошего. Поэтому она прощает изгрызанные губы, болезненный первый раз и два грубых минета. Она чувствует, что целуясь, парень отбирает, вбиваясь в нее старается быть впечатанным в девичье хрупкое тело. Потому что жадный, не хочет делиться ни с кем Сакурой. Он и не подозревает, что крадет то, что ему уж давно было подарено. Но Сакура верит, что он к ней хотя бы привязан. Иначе она не понимает, почему, когда Саске спит, прижимается лицом к ее груди, почему цепляется отчаянно за хрупкие плечи и всегда в черном омуте беснуется мутный страх, когда она уходит. Иначе, она не понимает, почему он позволяет себе при ней плакать, почему делится воспоминаниями о брате. Зато Наруто все понимает и даже тут свою исцеляющую руку прикладывает.

***

— Сакура-чан, я же не слепой. Ты вся бледная, худощавая и вообще, сквозь тебя скоро можно будет на солнце смотреть — того и глядишь растворишься, даттебайо! — беснуется в ее кабинете лучший друг, дожевывая вторую порцию рамена. Пациентам запрещается выходить из палаты, но Харуно Наруто позволяет, ради того, чтобы он ночью пришел к ней за тремя тарелками рамена и веселой болтовней. Ну, или к Хинате, когда у медика смены нет. Она оставляет им относительно удобную койку, еду, два удобных кресла и стол. Молодым людям большего и не надо, — Рассказывай, в чем дело? — Ох, Наруто, — девушка откладывает отчет и глядит на друга странно. Узумаки не может подобрать этому взгляду определения, но от того, что плещется на его дне, парнишку душит жалость. Ведь помимо слез там двенадцатилетняя Сакура — разбитая, уставшая и совершенно обессилевшая. Он решает, что не уйдет, пока перед ним не будет его настоящая подруга. Которую он с гордостью позже позовет на свадьбу в качестве сестры, — Я не думаю, что ты захочешь это слушать. Это просто сопливые девчачьи бредни. — Все равно рассказывай! — Наруто, может, и кажется дураком, но он отлично различает похотливую влюбленность в Саске медсестер, от которой хочется сблевать смердящей радугой, и чувства Сакуры, которые вечно избитые, истерзанные. Наруто знает разницу между «сопливыми девчачьими бреднями» и любовью. Он, в отличие от своего лучшего друга, отлично понимает это чувство, от чего сочувствует искренне Сакуре, — Даже если постельные делишки. Все выслушаю, со всем разберемся! Сакура смотрит на Наруто и у нее на языке печется «старший брат». Он такой всегда добрый и понимающий, что девушка чувствует себя нищим. Она привыкла, что в нее кидаются пусть и съедобными, но крошками, а тут протянули руку, завернули в одеяло, вымыли, откормили и обняли. Она закрывает руками глаза, надсадно плачет. У нее во рту оскоминой скапливается невысказанное и она, не сумев в последний момент показаться сильной, не выдерживает: — Мне так больно, Наруто… Я знаю, что Саске-куна никто не учил любить, но… Боже, прости, я несу такой бред… — Давай, продолжай, — он теплой тенью возникает рядом и поглаживает худощавую спину, — Это не бред и никогда им не будет, раз доводит тебя до слез. — Мне хочется верить, что мои чувства не безответны, потому что, ну, он со мной разговаривает, пытается сказать что-то хорошее, но потом…потом… Потом опять говорит такое, что мне хочется подохнуть. Или к чертям лесбиянкой стать и жить счастливо, — она нарочно вставляет такую нелепую шутку, стараясь отгородиться ею от вечной занозы в сердце. Но на лице Наруто нет и тени улыбки. Сакура поражается тому, как он вырос и опять восхищается лучшим другом, — Я очень хочу ему помочь, а Саске…ну, ты знаешь, — она смотрит в лазурные глаза и поражается тому, что вместо угольного налета холодности видит обволакивающее понимание. А парни, оказывается, и такие бывают, — Я думала, Саске-кун только в словах грубый. Оказалось, нет. Наруто опускает взгляд на тонкое запястье и натыкается на багровый, переливающийся фиолетовым синяк, впопыхах пропущенный Сакурой. У парня внутри клокочет лавовая злость, а кулаки чешутся от желания зарядить Саске промеж глаз. Ну…кулак. — Он что, тебя насиловал? — Нет, что ты! — вскидывается испуганно девушка, смотря по-настоящему удивленно на Наруто. А потом в нефритовом стекле бликует понимание, — Я думаю, что он не понимает Наруто. Я думаю, что он не знает, что делает больно, — Сакура неосознанно поджимает губы и тогда до блондина доходит. Они все в трещинах не от мороза и ветра — от Саске. — Ты ему говорила? — девушка ожидаемо отрицательно машет головой, откидываясь на спинку кресла. — Боюсь, что он подумает, что я опять навязываю ему свои желания и совсем закроется. Я думаю, что ему так хоть чуточку легче. — А тебе, Сакура-чан? Тебе легче?

***

У Хинаты сегодня миссия, а у Сакуры редкий выходной. Наруто сбегает из своей палаты и грозной тенью нависает над койкой Саске. — Чего тебе, Добе? — раздраженно бурчит парень, зарываясь носом в подушку. Хмурится, потому что она пахнет хлоркой и больницей, а не Сакурой, — Отвали. Не видишь, я сплю. Узумаки игнорирует его в корне. Запахивает шторы, запирает дверь, со всей дури бьет распахнутой ладонью по жалобно взвизгнувшему выключателю. По комнате ползет тусклый намек на свет. — Наруто, мать твою, свали! — Не свалю, пока ты головой думать не научишься! — безапелляционно заявляет парень, усаживаясь на стул у изголовья кровати. Саске смотрит на него диким, всклоченным зверем, щурясь из-за резкого света. — О чем ты? — Я вчера у Сакуры-чан был. Ночью, — Наруто не замечает, но лицо друга почти видимо темнеет, — Ты вообще видел, что с ней? — И что же? — шипит он раздраженно и Узумаки злится пуще прежнего. — Что же?! — вскипает он привычно, аж подскакивая со стула. Немного успокаивается и, пыхтя, усаживается обратно, — Она вся худющая, почти прозрачная. Сплошная кость. И ладно, если бы только это, но по ней же видно, что она постоянно плачет. Ну, я вижу по-крайней мере. Она же, блин, ничего никогда прямо не скажет, все храбриться будет, а в итоге, вчера разревелась из-за тебя, придурок! У Саске внутри все ухает в бездну, проваливается, больно цепляясь за ребра и позвонки. Слова отзывается тянущим, колючим чувством в груди. — Зачем ты ее постоянно обижаешь?! — продолжает в своей излишне эмоциональной манере вопеть Наруто и Саске, кажется, впервые внимает каждому его крику, — Она о тебе заботится не потому, что ты слабый, идиотина, а потому что хочет заботиться! Черт с ними с грубостями, ты мог хоть спасибо сказать?! — Спасибо…? — эхом повторяет Учиха и перед глазами калейдоскопом проносятся собственные слова. Ему от одного раза стало горько-горько, как же Сакура это столько терпит? Наруто видит, что друг из социума выпал совсем и приступает к той части, которую ему совсем не хотелось растолковывать. Он сам в ней понимает почти ноль. — Перед тем, как у меня был первый раз с Хинатой, Сакура-чан объясняла мне, почему стоит быть осторожным и нежным, — непривычно серьезно говорит Узумаки и внутренне хвалит себя, потому что почти не краснеет, — Она сказала мне, что всем девушкам в первый раз больно в силу особенностей организма, поэтому стоит быть аккуратным и медленным. И нужно подготавливать партнера, чтобы не было сильно неприятно. Я даже не хочу знать, делал ли ты хоть что-то из этого. По лицу вижу, что нет. — Я не знал… — отрешенно отпускает Саске, полностью скрывшись за завесой вихрастых волос. — Не знал он, — фыркает Наруто и складывает руки на груди, — А что, по ней не видно было? — у Саске в голове острые, напряженно сжатые у его ребер коленки, скривленное в боли лицо и скупые слезы на заляпанном его семенем лице. Его затошнило от омерзения к себе, — Даже знать не хочу, что ты еще там с ней делал, но будь так добр, я уж не говорю про извинения, но будь хоть немного нежнее, кретин. Мне Сакура-чан как сестра, я если еще раз увижу как она плачет — за себя не ручаюсь. И поверь, наш поединок не будет честным, потому что обижать человека, который тебя любит, при чем так, как наша Сакура — нихера не честно!

***

После рабочего дня она часто к нему приходит. Уж не помнит, когда вечерами читала привычно в гостиной собственной квартирки — все с ним, да с ним. Сегодня Сакура устала так, как ни уставала еще ни разу. Выжатая после разговора с Наруто, она проспала весь свой выходной и пришла на работу совсем разбитая, усталая. Будто не смыкала глаз совсем. — Здравствуй, Саске-кун, — она бы удивленно вскинула брови на то, что он сидит у окна, да только сил совсем не было. Девушка по привычке закрыла дверь, хотя не собиралась оставаться в палате надолго. Впервые за последнюю пару недель она собиралась домой, — Как ты себя…? — Нормально, — перебивает он резко и Сакура не сдерживает грустной ухмылки. Хоть что-то в этой жизни не меняется, — Сакура, — девушка вскидывает голову и мажет вопросительным взглядом по лицу парня, — Что с тобой? У тебя все в порядке? «У меня галлюцинации. Насколько организм загоняла…» — Да, все… — Врешь, — констатирует Саске и протягивает ей какой-то тканевый кулек, — Поспи. Можешь взять это, чтобы форму не мять. Моя старая футболка, — взгляд у девушки настолько шокированный, что Учиха немного тушуется, — Я постирал, она чистая. Сакура смаргивает наваждение, мямлит сжеванное «спасибо», и от усталости совсем забывает, что ей надо стесняться. От нее же не чувствует, как к обнаженной спине приковывается чужой жаждущий взгляд. Девушка натягивает на почти голое тело — только трусы оставила, остальное ненужной тряпкой валялось на полу — огромную футболку. От нее пахнет мылом и свежестью. И совсем немного — Саске. Она ныряет в одежку, а потом под одеяло. Сворачивается в комочек и расслабленно выдыхает. Через минуту кровать прогибается и девчачьей кожи смутным дуновением касается чужое тепло. Рука Саске резко, но ласково накрывает девичью талию и легко массирует нежную мякоть. Сакура чувствует — от паха парня веет огнем и если приложиться, то можно почувствовать бугор. От чего-то в глазах копятся слезы, горло жалит горячей иголкой обиды. Все это — ради секса. — Саске-кун, давай не сегодня, — голос срывается от скатившейся слезинки, но медик успевает проглотить всхлип, — Прости, я просто устала и… — Дурочка, — беззлобно бросает парень, прислоняясь всем телом. Сакура распахивает глаза, когда кроме чужого смутного тепла тела не чувствует ничего, — Почему ты мне не говорила, что тебе больно? — Ты о чем? — по щеке ползет вторая слезинка, но ловит ее чужой палец. Саске в голове удивляется, как Сакура может быть такой бархатной на ощупь, когда у него везде не кожа, а едва ли не панцирь. От этого он смущается собственных грубых пальцев и думает, что даже так умудряется причинять неудобства. — Обо всем. Почему не сказала, что мои слова обидные? Ну ладно еще это, но почему ты не говорила, что тебе больно от секса. Я же не знал ничего про твой…организм, — у парня горят уши и дрожит голос. Сакуре от этого странно-тепло, дико уютно и немножко смешно. — Согласна, сплоховала, стоило подумать, что ты не знал об этом, — Харуно опять принимает вину на себя, извиняется будто за свои чувства, и ощущает, как каменеют мышцы за спиной. Нехорошо. — Хватит извиняться, — нет, грубость и резкость из Саске клещами не вытащить. Но другое дело, если он будет мешать их с лаской. Тогда Сакура не против, — Я сделал больно. Опять. Прости меня, Сакура. Она тихонечко смеется, утирает кулачком слезы и разворачивается в медвежьих объятьях Учихи. Впервые она спит на его груди, а не наоборот. Впервые во сне слабая Сакура, ищущая защиты за его крепкой грудиной. И Саске от этого до дрожи приятно. Он не знает, что это, но это лучше, чем прощение, лучше, чем смех и лучше, чем оргазм. От этого оттаивает все внутри и что-то приятно покалывает внизу живота и в голове. Он не спит всю ночь. Впитывает в себя запах Сакуры, вслушивается в ее сопение и мнет податливое тело. Она вся такая мягкая, совсем не такая, как он. У Саске тело как высохшее — острые черты лица, кости сплошняком, обтянутые кожей мышцы и бугры шрамов. Совсем не к чему прикоснуться. Сакура совсем другая. Тоже худая жутко, хочется откормить до округлых бедер и мякоти на животе, но она все равно сплошь бархатная. У нее мягкие ляжки, мягкая задница, мягкая грудь, мягкий живот, даже волосы мягкие. Саске до утра бесстыдно девушку мнет. Массирует кожу, обхаживает нежно розовые соски, щипает легко бедра. Почти бьет себя, когда случайно задевает промежность, скрытую атласной тканью, потому что у Сакуры от этого подергивается дымкой сон. К счастью, она поворочалась, пошамкала губами, причмокнула ими же, но продолжила спать. И все же, он все-таки умеет любить. По-Учиховски, трижды проклятой любовью, но умеет.