Кукла Адмирала

Вишневецкого, как он ни готовился, застал врасплох и неприятно удивил неожиданный визит ретивой начальницы института. Во-первых, князь попросту с неприязнью относился к молодой Воронцовой, ненамного превосходящей по возрасту воспитанниц выпускного класса. Во-вторых, поспешность, с которой начальница явилась в его дом, говорила о крайнем её беспокойстве за судьбу любимицы-Лизы, выделяемой из массы остальных подопечных. Вряд ли графиня Воронцова так бегает за каждой исключённой институткой. Возможно, племянница успела в своё время поделиться с покровительницей подозрениями на его счёт. В-третьих, Софья отнимала у него Лизу, пусть и такую — холодную и неприступную, но отнимала совсем. Извиняющимся голоском Воронцова лопотала о чудовищном недоразумении, повлекшем исключение ни в чём не повинной Елизаветы Вишневецкой. Она, как начальница, весьма сожалеет о необдуманном решении своей заместительницы и невозможности вовремя принять меры. Девица непременно должна продолжать образование. Князь, он же опекун, нужно полагать, возражений не имеет? Князь, как ни странно, возражал. Ему, как члену попечительского совета, крайне неприятна чехарда в руководящем составе института, не лучшим образом отражающаяся на моральном здоровье воспитанниц. О «чудовищном недоразумении» ему прекрасно известно из первых уст. Его, князя, не устраивает обстановка, сложившаяся в институте, а его племянница — не дворовая девка, которую сегодня гонят, завтра зовут обратно. Проживёт как-нибудь и без аттестата. После аргументов Вишневецкого Софье оставалось лишь принести глубочайшие извинения и откланяться, но она не собиралась сдаваться так просто. Разумеется, она понимает чувства его сиятельства и приложит все силы для дальнейшего поддержания порядка во вверенном ей учебном заведении. Да, возможно, образование племянницы для князя и неважно. Но как думает сама Лиза? Не будет ли правильным прежде всего выслушать её мнение? Нельзя ли, чтобы она присутствовала при беседе? Проклиная в душе настырную посетительницу, Адмирал позвонил горничной и приказал той позвать Лизу. Княжна давно уже увидела из окна институтскую карету, догадалась, о чём в гостиной разговаривают дядюшка и графиня Воронцова и не знала, какое решение следует принять. Остаться и продолжать изводить Вишневецкого или же вернуться в лоно института? Лизу одинаково прельщали оба варианта. Здесь она может отыскать потайной ход в Неглинку, раскрыть тайну исчезновения брата, разоблачить дядюшкины козни. В институте никто и ничто не напомнит ей о ночи, до сих пор воскрешаемой в памяти со стыдом и восторгом, о том, о чём даже батюшке стыдно признаться на исповеди. Ну нет, для таких, как неугомонная Полина, дом Вишневецкого, несомненно, представляет огромнейшее поле для сыщицкой деятельности, а Лизе загадок пока довольно. Софья и Вишневецкий с затаённым трепетом ожидали решения юной княжны. Когда та объявила о своём намерении возвратиться в институт, князь едва сдержал досадливый возглас. Ускользала последняя надежда на примирение. Та, которой он едва не открыл самую страшную свою тайну, сейчас уйдёт и даже видеть её он сможет урывками. На сей раз привыкший побеждать Адмирал с позором проиграл. Вот уже вещи собраны и отнесены в карету, и близкие, но одновременно такие далёкие люди нерешительно замерли, не зная, что сказать перед разлукой и нужно ли вообще о чём-либо говорить. Казалось, вместе с Лизой дом покидает частичка света и никакое упоение властью не заполнит пустоту, образовавшуюся в чёрной душе Адмирала. — Позволите мне попрощаться с племянницей? — покосился на Софью Вишневецкий. — Разумеется, — понимающе кивнула графиня. — Я буду ожидать в карете. — Лизонька, ты позволишь мне навещать тебя? — робко спросил князь, едва остался наедине с похитившей его сердце. — Вы думаете, я стану скучать по вам, дядюшка? — впервые за последние дни снизошла до разговора Лиза. — Я понимаю… Ты вряд ли найдёшь в себе силы простить меня, но постарайся хотя бы понять… — взяв руки девушки в свои, открылся Адмирал. — Я не мог поступить иначе. Я люблю тебя, Лизонька, так, как никого и никогда не любил и не видел иного способа завоевать тебя. Он не верил, что слова смогут удержать возлюбленную от бегства, но и скрывать нахлынувшие чувства более не мог. Сейчас король преступного мира целиком отдавал себя во власть княжны Вишневецкой. Одно её слово — и зловещий Адмирал, возмечтавший о Короне Российской Империи, исчезнет навсегда, а назревающий офицерский бунт не состоится. Останется Алексей Вишневецкий, уважаемый в обществе человек, которого и в голову никому не придёт заподозрить в связях с преступным миром. Только одно слово, простое слово «люблю» могло перевести события в иное русло! — И ваш поступок, и ваши слова гадки, дядя, — нахмурилась Лиза, не замечая мольбы в глазах князя, но и не отнимая рук. — Я также на многое готова пойти ради любви, но не на грех кровосмешения. — А если бы я не был родным тебе по крови? Тогда ты полюбила бы меня? — предпринял повторную попытку Вишневецкий, с такой силой сжав ладони племянницы, что Лиза вскрикнула. — Как вам известно, моё сердце принадлежит поручику Орлову и мы будем вместе пусть и без вашего благословения! — Это мы ещё посмотрим! — сквозь зубы процедил князь. — Посмотрим, дядюшка! — согласилась упрямая княжна, высвобождаясь из хватки Адмирала. Всё, что могло быть сказано — произнесено. Вишневецкий понял: сейчас лучше просто отпустить девушку. Как знать, вдруг разлука заставит её изменить мнение, а пищи для размышлений на досуге у Лизы более чем достаточно. Твердыня под названием «любовь к Орлову» несколько пошатнулась, а значит, не всё потеряно. Посмотрим, Лизонька, посмотрим… Карета, слегка покачиваясь, без прежней спешки, медленно катилась к институту. Величаво восседавший на козлах Карлыч лениво озирал окружающую панораму и время от времени цокал языком послушным лошадям. Сияющая от счастья графиня Воронцова безуспешно пыталась растормошить Лизу. Княжна Вишневецкая не разделяла весёлого настроения начальницы и в сумрачности лицо её вполне могло соперничать с последними днями хмурой осени. — Я рада видеть вас в добром здравии, — завязала беседу Воронцова. — Признаться, помня ваши рассказы о странном поведении дядюшки, я весьма обеспокоилась… — О нет, мадам, — покачала головой Лиза, — все мои рассказы были не более чем детскими выдумками. Теперь я это поняла. — Но всё же князь Вишневецкий странный человек, — стояла на своём Софья. — У меня было время в том убедиться, потому я не склонна считать ваши подозрения пустыми домыслами. Мне самой некогда довелось находиться в похожей ситуации. — Вам, мадам? — заинтересовалась княжна. — Да, это так. Я, не ведая о том, стала наследницей состояния… одного человека. Некто князь Хованский, рассчитывавший заполучить деньги, скрыл от меня правду и, притворившись влюблённым, добивался моей руки, зная, что сердце я отдала другому. Откровенность начальницы и в особенности беззаботный вид, с которым та повествовала о минувших перипетиях, удивил институтку. Конечно же, Лиза слышала ставшую чуть ли не легендой и искажённую многочисленными пересказчицами историю любви воспитанницы Горчаковой и связанного брачными узами графа Воронцова, но о присутствии третьего лица узнала впервые. — Нет, мадам, полагаю, моё наследство не интересует дядюшку. У него имеются другие причины разлучить нас с Андрэ, — ответила Вишневецкая и тут же пресекла дальнейшие расспросы. — Простите, мне не хотелось бы более затрагивать эту тему. Софья благоразумно предпочла оставить воспитанницу в покое. Лиза жива и здорова, чего вполне достаточно. Захочет — так расскажет, нет — слова из неё не вытянешь, такой уж характер. В институте Вишневецкая принесла искренние извинения получившей, наконец, возможность уехать Асе и с чувством выполненного долга поднялась в дортуар, который покинула, как ей теперь казалось, много лет назад. Восторги соскучившихся подруг несколько развеселили её. Однако отвечать на вопросы Лиза и тут отказалась. Да, она по-прежнему уверена, что дядюшка странный и опасный человек. Нет, он не обидел её. Но разговаривать и даже вспоминать о нём ей тяжело и она надеется на понимание девочек. Пусть всё остаётся как прежде. Институтки, у которых полно было и собственных забот, вняли просьбе Лизы. Лишь дотошная Полина, лишённая возможности проявить талант сыщицы, не могла успокоиться. — Как, Лиза, разве тебя не волнует наследство? — Дядюшке не нужны мои деньги, — опустила голову Вишневецкая. — Тогда что же? — не унималась Гарденина. Мудрая Ванда, деликатно взяв сыщицу под локоток, увела её в другой конец дортуара, заняв посторонней беседой. А более никто не растравлял Лизиных ран. Жизнь потекла по заведённому руслу. Софья Воронцова с новыми силами приступила к управлению институтом, попирая заведённые Асей порядки. Эжени с невиданным прилежанием взялась за штурм математических высот. Алёна, окончательно решившая посвятить себя сцене, пропадала на уроках пения, готовясь к музыкальному конкурсу. Сама же Лиза налегла на учёбу, навёрстывая пропущенные занятия. Ещё одним важным событием стало примирение с Извольской. Обнявшись, рассорившиеся подруги поклялись забыть былые распри и простили нанесённые обиды. Таким образом, под ликующие возгласы Алёны, Ванды, Нины, Эжени и Полины Союз Горячих сердец возродился в прежнем составе. Днём времени на скуку не оставалось совершенно, но вот по ночам в голову приходили посторонние мысли. Например, исчезнувший в неизвестном направлении цыган Олеко, с чьим письмом не расставалась Эжени Меньшикова, может быть пропавшим много лет назад братом. А Андрэ неужели и вправду задумал жениться ради денег? И так ли он любим ею, как прежде? А днём… Днём думать было некогда. — Душечки, снег пошёл! — радостно возвестил чей-то бойкий голосок. Ученицы выпускного класса кинулись к окнам. И правда, в воздухе кружились лёгкие снежинки, устилая землю, крыши и деревья покамест ещё тонким, почти невесомым покровом. Смеясь и толкаясь, растерявшие всякую серьёзность институтки перебрасывались репликами. — Как поздно в этом году! — Скорее бы на прогулку! — А ведь и Рождество скоро, душечки… — Ну уж и скоро! — Знаете, душечки, нам, как выпускным, на нынешнее Рождество больше позволят, чем остальным, — заинтриговала всех смуглянка Багдасарова. -Так и позволят! — хмыкнула Гарденина, подзадоривая подругу. — Небось, дадут по яблоку и кулёчку конфект и отошлют в дортуар. — Вот и нет! — вскинулась порывистая армянка и, завладев всеобщим вниманием, заговорила, закатывая глаза к потолку. — Нам и ёлку наряжать дозволят, и в театр отвезут, и бал будет с настоящими кавалерами, я уж точно знаю. — А фруктов и сладостей сколько угодно! — мечтательно протянула пухленькая, вечно голодная Виноградова. Эжени тотчас толкнула её локтем в бок: — Ты, душечка, любую беседу сведёшь к еде! Наверное, и с кавалером на балу станешь о варенье да пирожках болтать? Лакомка Виноградова, впрочем, нисколько не обиделась. Волшебная картина за окном примирила и сплотила всех. Право, незачем ссориться, когда впереди такой светлый праздник! Одна лишь Лиза не шутила, не обсуждала предстоящие рождественские радости, а задумчиво смотрела на падающий снег. — Если бы вот так и прошлое стереть без следа и начать жить заново! — подумалось ей. Фройляйн Штольц вошла в класс совершенно незамеченной и лишь громкие хлопки в ладоши заставили увлекшихся воспитанниц обратить взоры на классную даму. — Эт-то что такое?! Вы не слышали звонка? — деланно возмутилась добродушная немка. — Зачем вы облепили окна, словно невоспитанные плебейки?! — Так ведь снег пошёл, фройляйн Штольц! — краснея, ответила Нина Изотова, прозванная за робость Мышкой. — Мы так соскучились по нему! — поддержала осмелевшую товарку Алёна. Штольц фыркнула: — Если я не ошибаюсь, у вас сейчас по расписанию урок немецкого языка, а не созерцание улицы, а потому… — и, набрав воздуху в лёгкие, прикрикнула. — Все по местам! Институтки поспешно кинулись к своим партам. Лиза, до последнего старавшаяся ничем не выдавать понурого состояния, глубоко вздохнула и шмыгнула носом, что не ускользнуло от внимания одного человека. На большой перемене Лиза осталась в классе и сидела за партой, закрыв ладонями лицо. Чья-то рука осторожно тронула её плечо. — Лиза… Не плачь, пожалуйста. — Ванда? — подняла сухие глаза княжна. — Я не плачу. Гордая одинокая полька, редко с кем-либо делящаяся мыслями и переживаниями, присела на скамью рядом с Вишневецкой. — Прости мою навязчивость, но мне больно видеть, какой ты стала. Вся извелась, в глазах печаль. Тебя что-то гложет, я вижу. Мягкий голос с едва уловимым акцентом звучал успокаивающе. Участие Ванды тронуло Лизу и она решилась поделиться с подругой наболевшим. — Знаешь, Ванда, ночами я беспрестанно думаю. Вот бывает так, когда любишь человека, клянёшься ждать его, а потом… Потом появляется другой, который на всё готов пойти ради твоей любви, даже на подлый обман. И как быть, когда совершенно запуталась между ними? Казавшаяся столь неприступной полька с материнской нежностью обняла страдающую Лизу и тихо сказала: — Я никогда не любила, но попробую дать совет. Ты ведь не связана никакими обязательствами, помимо клятвы верности, с тем человеком? Если любовь ушла, к чему напрасно мучить себя и его? Ты вольна выбирать, кому отдать сердце и предательства здесь нет. Если ты уверена в искренности чувств другого… — А ежели быть вместе с тем другим мы сможем, лишь преступив Господни заповеди? — с непередаваемым отчаянием воскликнула Вишневецкая. Ванда задумалась. Проницательные глаза её заглянули в самую душу Лизы и сразу всё поняли. — Нет, Лиза, я уверена, что Господь, даровав тебе любовь, не допустит свершиться такому греху. Вишневецкая едва не призналась, что грехопадение уже свершилось, но вовремя удержала себя. Зачем об этом знать чистой непорочной Ванде? Она и без того много ей сказала. Но Ванда не выдаст тайны, здесь сомнений нет. Трогательное уединение союзниц нарушили вошедшие в класс воспитанницы. Полька, приняв безразличный вид, сразу же отстранилась от Лизы. — О чём вы здесь секретничали? — пристала не в меру любопытная Эжени. — Обсуждали решение математической задачи! — невинно улыбнулась Вишневецкая. — Ну-ну, не хочешь, можешь и не говорить, — надулась Меньшикова, усаживаясь на место, — только помни, что у членов Союза Горячих сердец нет тайн друг от друга. Разговор с Вандой хоть и не рассеял полностью сомнения Лизы, но внёс в её мятущуюся душу некоторое успокоение. Однажды всё образуется, а там посмотрим.