Кукла Адмирала

— Алёнушка, душенька, спой! — Ангел! Обитательницы дортуара окружили воспитанницу Знаменскую, по праву считавшуюся лучшим голосом института, упрашивая устроить вечерний концерт из одного сольного номера. Алёна, как истинная актриса, вежливо отнекивалась. — Что вы, душечки, какие песни? — смущённо улыбалась девушка, пряча косу под чепец. — Сейчас фройляйн Штольц придёт проверять, готовы ли мы ко сну. «Немецкая» классная дама Штольц, в отличие от «французской» Наденьки, слыла за злюку, наводила показной строгостью страх на воспитанниц и требовала неукоснительного соблюдения правил. К доброй Надежде Бутовой институтки панибратски обращались по имени, к Штольц — исключительно по фамилии, за глаза и вовсе обзывали «мымрой». И лишь немногие девушки понимали, что за внешней суровостью чопорной немки кроется исключительной доброты сердце. Эмма Оттовна всю себя отдавала делу, можно сказать, жила им. К великому сожалению, её истинную сущность девочки постигали слишком поздно, уже после выпуска, когда не оставалось возможности попросить у фройляйн прощения за намеренное непослушание и дурные слова в её адрес. Итак, сегодняшнее дежурство было «немецким», посему Алёна отмахивалась от просьб подруг. Ей не хотелось на ночь глядя выслушивать нотации фройляйн, да и настроение не располагало к выступлению. Помечтать бы сейчас, подумать о далёком доме или же о забавном корнете Веснине, но разве это объяснишь однокашницам, которым подай песен и всё тут! — Спой, Соловушка! — подольстилась тихоня Мышка. Несдержанная на язык Эжени сделала одухотворённое лицо и с выражением продекламировала, словно на уроке словесности: — Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица, при красоте такой и петь ты мастерица? В голосе княжны Меньшиковой чувствовался вызов. — Задаёшься? Много воображаешь о себе? — читалось в её сверкающих глазах. Не выдержав столь нахального натиска, Знаменская, наконец, сдалась. — Хорошо, душечки, что вам исполнить? — «На солнце гляжу», ту, что мадам Софи когда-то пела, можешь? — опередив всех возможных заказчиц, попросила Лиза. Алёна кивнула и зашевелила губами, припоминая слова. Слушательницы терпеливо ждали, не сводя глаз с институтской Соловушки. Одна лишь вечно голодная Лика, отвернувшись ото всех, смаковала картофельную котлетку, которую удалось «словчить» у Зейнаб во время дежурства по кухне. — И как она у тебя уцелела до вечера? — подивилась Извольская. На нарушительницу тишины тут же зашикали. — На солнце гляжу и слёзы из глаз, Весна без тебя — что осень. Тебя я люблю — так любят лишь раз, Но ветер мечту уносит… — зазвучал в наступившем благоговейном безмолвии чистый голос Алёны, старательно выводя романс. Исполнительница, и впрямь похожая на ангела, раскраснелась, глаза её заблестели. Соловушка, отрешившись от действительности, позабыла о подругах, не видела дортуара с рядами кроватей, мысли её витали где-то далеко-далеко. Сейчас существовала только она — и песня. — И только во сне приходишь ко мне, О большем и думать не смею… Но не одна Алёна отдалась во власть мечты. Те, кто знал о Лизиной любви к гвардии поручику Орлову, думали, будто княжна выбрала именно эту песню не без умысла и представляет сейчас себя на месте лирической героини, которой, как и Лизе, не суждено видеть счастья с возлюбленным. Но правы они оказались лишь отчасти. Вишневецкая действительно нарочно попросила Алёну исполнить коронную песню мадам Воронцовой и, вытянувшись в форменном платье на кровати (что, между прочим, строжайше запрещалось правилами!), предавалась размышлениям. Вот только в мыслях её витал вовсе не красавец-улан… — Я выдержу все удары судьбы, Стараясь быть ей послушной. Запретной любви жестокая быль, Безропотны наши души. И буду любить тебя я всегда, Прости мне такую смелость, И пред алтарём не скажем мы «да», Как нам бы того хотелось… К чему лгать самой себе? Не осталось никакой страсти к Андрею Орлову. Да и была ли она когда-либо? Не сама ли Лиза придумала лже-любовь и цеплялась за неё с поразительным упрямством? Ныне всё стало на свои места и княжна поняла, по ком страдает сердце. Тот, кого она почитала за отца, тот, кто ни перед чем не останавливается, добился-таки своего. Произошедшее между княжной и Алексеем Вишневецким — что греха таить — однажды случилось бы и безо всякого зелья. Поняв это, Лиза и на обман перестала обижаться. Вот странно — дядюшка сделал её своей игрушкой, а она и рада. Но быть вместе они не смогут. Лиза согласна идти против мнения света, но не против кровных уз. Даже если они оставят Москву, уедут туда, где их никто не знает, Вишневецкая не поступится принципами и от того их неприкаянная любовь станет ещё горше. Княжна и без того низко пала, подарив сердце заклятому врагу, подозреваемому в причастии к гибели отца и исчезновению брата. Нет, лучше просто уехать из Первопрестольной, как только она получит право самостоятельно распоряжаться наследством и опека дядюшки утратит власть. Но ведь до этого ещё четыре года… Бежать после окончания института, без средств, в никуда? Можно ли спрятаться от самой себя? Ведь чувства не так-то просто вытравить из сердца. А, пусть! Ведь Ванда сказала… — Господь, даровав тебе любовь, не допустит свершиться такому греху, — прозвучал в её сознании мягкий голос юной польки. И дядюшка… Нет, Лиза потихоньку привыкала пока хотя бы в мыслях называть его Алексеем — он хотел о чём-то важном рассказать ей, а она в запальчивости не стала слушать. Пусть же явится в день посещений, тогда она заставит его признаться! — Душечки, мымра идёт! — запоздало крикнула дежурившая у дверей воспитанница. Песня оборвалась. Спохватившиеся институтки, путаясь в длиннющих ночных кофтах, кинулись к кроватям, самые расторопные даже успели накрыться одеялами и притвориться спящими. Лиза, последовав примеру товарок, поспешила натянуть одеяло до подбородка, молясь о том, чтобы Штольц не увидела, что форму она так и не сняла. Иначе не миновать наказания! Классная дама, войдя в дортуар, застала картину полнейшего смятения и хаоса. — Вы почему до сих пор не готовы ко сну? — обрушился на головы воспитанниц праведный гнев фройляйн. — Что за беготня по дортуару? Эс-сли через две минуты хоть одна из вас не будет лежать в своей кровати, завтра все лишатся прогулки! Томиться целый день в четырёх стенах никому не хотелось, поэтому приказ немки был исполнен с молниеносной быстротой. Удовлетворённо хмыкнув, фройляйн окинула взором притихших выпускниц, задержав взгляд на Вишневецкой. Та сжалась под одеялом, но Штольц, на Лизино счастье, так ничего и не заметила. Пожелав подопечным доброй ночи, классная дама собственноручно притушила газ в рожках и вышла. Дортуар погрузился в полумрак. — Ух, вредина! Вечно всё испортит! — зазвучал в тишине недовольный шёпот Юлии Извольской. — Не жизнь, а, право, каторга. Скорей бы прочь отсюда! — К женишку-индюку под крыло торопишься? — тут же поддела её Эжени. — Ах ты, гадкая! — вскрикнула изобиженная, запуская в союзницу подушкой. Меньшикова ловко увернулась от импровизированного снаряда и заквохтала, подражая индюкам. Это было уже слишком. Взбешённая Извольская вскочила было с кровати с целью оттаскать нахалку за косы, но властный голос Лизы не позволил ей посягнуть на личность президентши Союза Горячих сердец. — Душечки, прекратите сейчас же! Выпускницы, а ведёте себя, словно седьмушки! Или хотите, чтобы фройляйн Штольц услышала? Тогда уж точно всех накажут! — Она же нарочно дразнит меня! — возмутилась Извольская. — Прошу тебя, Юля, успокойся! Эжени просто пошутила, — заговорила Лиза, вкладывая в слова всю возможную силу убеждения. — Ведь так, Эжени? — Эх ты, шуток не понимаешь! — пожала плечами Меньшикова под многозначительным взглядом Вишневецкой. Дотянувшись до брошенной Юлией подушки, расшалившаяся княжна швырнула спальную принадлежность владелице. — Возьми! Ишь, раскидалась тут! — Ты тоже угомонись, Эжени! — урезонила и её Лиза. Заносчивая дочь французского посла обиженно фыркнула, однако на развитие конфликта не пошла и улеглась, закрыв глаза. Вздумай кто другой столь открыто командовать ею, тот навлёк бы на себя порцию оскорблений от мстительной княжны. Но Лизу девушка хоть и неохотно, но послушала. Вероятно, причиной послужила благодарность за переданное письмо, с которым Меньшикова по — прежнему носилась, как с писаной торбой. А, может, Эжени не хотела терять расположение институтки, лучше неё разбиравшейся в математике. Или же — как знать? — взбалмошная француженка попросту успела привязаться к Вишневецкой. Извольская, буркнув под нос нечто вроде «Тоже мне, фря!», уткнулась лицом в подушку и в дортуаре настала та тишина, которой требовала фройляйн Штольц. — Отдам свой покой и мир этот весь, Я буду безмерно рада И счастлива тем, что ты просто есть, И большего мне не надо. Нужно дождаться дня посещений, тогда Лиза и скажет всё. Сначала, конечно, для порядка подуется, а потом прошепчет дядюшке на ухо: «Я всё поняла. Я тоже тебя люблю». Так и назовёт — ты, как в прежние времена, не омрачённые страхом и недоверием. А после уж будь что будет. Ванда права… Настал и день посещений, но напрасно Лиза вскидывала голову всякий раз, когда на пороге класса появлялась дежурная. Приходили близкие к другим, а князь Вишневецкий так и не навестил племянницу. У Адмирала также водилась фамильная гордость Вишневецких. — Довольно мне вытанцовывать перед девчонкой, — объяснил он верному Акире. — Пусть теперь помучается, подождёт, тем сильнее будет радость встречи. — Не боится ли мой господин совсем оттолкнуть от себя госпожу? — усомнился японец. — Нет, Акира, — ухмыльнулся в усы Адмирал, — я знаю, что делаю. Время неуклонно двигалось, зима заметала промёрзшую землю, год подходил к концу. Приближалось Рождество, а с ним и сопутствующие развлечения — балы, приёмы, ёлки, театры. Словом, воспитанницам, независимо от того, уезжали они на праздник домой или оставались в институте, скучать не приходилось. Слова Ирины Багдасаровой сбылись и девушкам действительно позволили убирать рождественскую ель. Вкусно пахнущее хвоей дерево установили посреди бального зала и девушки под присмотром Наденьки украшали его ветви бумажными цветами, игрушками и мандаринами. — Следите, душечки, за Ликой, не то она все фрукты поест! — звенел голос Эжени, которой не давал покоя неутолимый аппетит Виноградовой. — Остынь, сиятельная! — надувала щёки толстушка и тут же сама разражалась заразительным смехом. Лиза суетилась вместе со всеми, напевала и кружилась. В этот момент юная княжна была чудо как привлекательна! Ну и пусть не вышла в первые ученицы, шифр ей ни к чему. Зато вечером состоится бал, который дядюшка уж никак не сможет пропустить. — Мадемуазель Вишневецкая! Вас желает видеть дядя! — громом прозвучал в её ушах голос пепиньерки Любы. Лиза вздрогнула от неожиданности. Князь, злой гений её жизни, возник, стоило о нём только подумать. Ну, теперь-то она отыграется за напрасное ожидание и бессонные ночи! Соорудив на личике постную гримасу, дабы не выдать подругам истинные чувства, княжна последовала за пепиньеркой. Люба шла впереди, ворча нарочно громко, дескать, для визитов родни существуют особые дни, но некоторым всё позволено, главное выбиться в любимицы начальницы, которая своими потаканиями совсем распустила воспитанниц. Лиза слушала и улыбалась. Люба вечно чем-то недовольна, всем завидует, да ещё снискала репутацию доносчицы. Что ж, её тоже можно понять. Жизнь не сложилась, мечты не сбылись, будущее не сулит ничего хорошего, а годы уходят. Так и останется высохшей от злости старой девой. Как тут не позавидовать Софье, которой в её-то положении бесприданницы светило лишь место гувернантки, а судьба возьми да подари мужа-графа и пост начальницы? Как не ополчиться на институток, у которых вся жизнь впереди? Лиза жалела незадачливую пепиньерку и желала, чтобы счастье, наконец, и ей улыбнулась. Князь поднялся с места навстречу племяннице. Люба, скрестив руки на груди, застыла в сторонке, давая понять, что оставлять Вишневецких наедине не собирается. — Чем вызван ваш неожиданный визит, дядюшка? — нарочито холодно осведомилась институтка, но по глазам Адмирал понял: скучала. — Лизонька, милая, ну не сердись, пожалуйста, на своего непутёвого дядьку! — ворковал князь, усаживая девушку на скамью. — Дела, видишь ли, будь они неладны, но сегодня я не мог не вырваться к тебе. — Так торопился увидеть меня, что не дождался бала? — улыбнулась Лиза, сощурив глаза. — Это после месяца бойкота? — Ну и змея! — восхитился Адмирал. — Не ты ли первая объявила мне бойкот? — Ежели я — змея, то ты сам — хитрый аспид! — огрызнулась княжна. Люба не сдержала довольной ухмылки: ей нравились перебранки между родственниками. Князь же запоздало заметил Лизин переход в общении с «вы» на «ты» и довольно потёр руки. Он не ошибся в умозаключениях и девушка успела пересмотреть своё отношение к нему! — На «ты» назвала! Значит, я могу рассчитывать на прощение? — Простила не простила, сейчас не имеет значения, — отмахнулась Вишневецкая, — говори, зачем явился. У меня мало времени, пора готовиться к балу. — Можешь строить из себя невоспитанную злюку сколько угодно, Лизонька, меня не так-то просто задеть. Я всего лишь хочу вернуть то, что ты забыла при отъезде. Лиза ещё в начале беседы приметила нарядную коробку на скамейке. Ту самую памятную коробку с некогда преподнесённым сюрпризом. — Я привёз твоё платье, дабы ты была самой красивой дамой на балу! — торжественно объявил Адмирал, вручая презент возлюбленной. Люба скривилась, словно попробовала на вкус дольку лимона. — Ты ведь нарочно его оставила, плутовка? — неожиданно шепнул князь на ухо племяннице. Сказать по правде, Лиза действительно бросила платье в комнате, когда покидала дядюшкин дом, но вовсе не с тем умыслом, который привиделся его сиятельству. Тогда подарок разонравился ей, поскольку слишком уж о многом напоминал. И сейчас девушка не была уверена, сможет ли надеть платье и беззаботно танцевать в нём. Лучше уж облачиться в наряд, который она сама приготовила — он пусть и не столь шикарный, зато родной. — Нам запрещают правила… — пролепетала Лиза, отталкивая коробку, словно борясь с искушением. И платье пугало её, и затмить всех на балу хотелось! — Я поговорю с начальницей, она непременно позволит, — настойчиво толковал князь. По лицу Любы можно было читать как по открытой книге. В данный момент оно возвещало: «Конечно, мадам начальница позволит! Уж кому-кому, а этой-то вертихвостке непременно позволит!» — Знаешь, Лизонька, ты изо всех сил пытаешься показать, насколько повзрослела, но, судя по поведению, так и осталась избалованным ребёнком, — вздохнул Вишневецкий. — Только дети могут быть такими капризными и упрямыми. Глаза княжны метнули молнии. Девушка поспешно выхватила коробку из рук князя. — Так и быть, дядюшка, я приму твоё подношение! — И будешь в этом платье на балу? — Буду! — с вызовом бросила Лиза, вскакивая со скамьи. Адмирал расплылся в довольной улыбке. Он победил. Опять. Шаг за шагом он завоёвывал душу Лизы, управляя поступками девушки, точно опытный кукловод движениями марионетки. Сегодня — согласилась надеть платье. А завтра… — Ты ещё вернёшься ко мне, Лизонька и, клянусь тебе, никто и ничто более не разлучит нас! Люба кашлянула, давая понять, что время, отведённое на свидание, истекло. — Прошу прощения, ваше сиятельство, мадемуазель Вишневецкой пора готовиться к торжеству. — Да, да, разумеется, — кивнул Адмирал. — Могу я видеть мадам начальницу? Пепиньерка придала лицу выражение крайней степени благодушия и готовности услужить. — Да, госпожа Воронцова сейчас у себя в кабинете. Позвольте, я провожу вас. А вы, мадемуазель, можете присоединиться к подругам. — До вечера, душа моя! — промурлыкал князь, обнимая девушку на прощание. Лиза замерла в его объятиях. Не вывернуться — Люба смотрит, не оттолкнуть — руки заняты коробкой. А мужчина, забавляясь её поражением, ещё и произнёс с усмешкой: — А актриса ты никудышная, Лизонька! Лиза торопилась в дортуар, сжимая в руках коробку и разочарованно хмуря бровки. Свидание прошло не так, как планировалось. И дядюшке не досадила, и о чувствах не сказала, и тайны не узнала, и подарок пришлось принять. Всё Люба виновата, вредная, не дала поговорить начистоту. Впрочем, не стоит портить праздничное настроение из-за пепиньерки. Ведь вечером состоится бал, на котором Лиза будет самой красивой. Никакая графиня Орлова ей и в подмётки не годится. Лиза представила, как подлая разлучница бледнеет от зависти — и неожиданно повеселела. Радужные мысли о предстоящем вечере помогли, вернув в душу улетучившуюся было лёгкость. — Всё непременно будет хорошо, хорошо, хорошо! — заливисто рассмеялась девушка, кружась от радости, ещё не подозревая, что готовит ей ближайшее будущее.