Ризанетти

Оконное стекло прикрыто картонкой, но солнце лезет в щели, пыль сгорает в раскалённых лучах. Рубашка липнет к спине. – Так что это? – твои смуглые, немужественные руки перебирают бумагу. Медленно, бережно, не касаясь грифельных штрихов. Ты ненавидишь каждую линию, и всё-таки задаёшь вопросы. – Город? Лабиринт? Одно большое здание? Тёплое дерево пахнет сладко и горько. Если долго сидеть так, опираясь на ладони, неотёсанные доски отпечатаются рубчиками на коже. К телу пристанут пыль и мелкие занозы, и будешь пахнуть деревом, как весь этот чердак. На рисунках нет дерева, только гладкий камень. – Всё сразу. Вообрази... большое ведро, – вода приглушает стук по жестяному боку. Нет, не так. Ведро тяжело переворачивается. Вода гладкой прозрачной массой обрушивается на доски и расплывается тёмным пятном. Ты вскакиваешь на ноги, прижимая к себе хрустящие бумажные страницы. Ненавидишь, а спасаешь. – Ну и свинья ты иногда! Если б моя мать это видела!.. – Вряд ли она увидит. – Доски сгниют через годик таких уборок. Когда маэстро спросит, почему у него обрушилась крыша, я просто покажу на тебя пальцем и... – Тебе правда интересно об этом говорить? Смолкаешь, нехорошо сверкнув глазами, и садишься, скрестив ноги, в сухой угол. – Значит, говори ты. – Вот такое здание, – теперь стук по дну ведра звучит приятно-гулким. – Как цилиндр, но сужается кверху. Внутри восемьсот ярусов. Каждый ярус – размером с наш город. – Неплохо берёшь! – А кто запретит? Серая тряпка пахнет псиной. Если отжимать её – сопротивляется, оставляя мозоли на руках. – И где оно? – спрашиваешь ты. – Кто знает. Это важно? – Туда можно добраться? – Нет. – А что вокруг? – Ничего. Может быть, скалы. И туман. Просто как видимость. На самом деле – ничего, потому что никто не может выйти изнутри. – А окна? – Их нет. Только между залами и коридорами. Сам посмотри. Доски цепляют тряпку. Тело сопротивляется каждому движению. Слишком жарко. – Откуда тогда там люди? – Их придумал тот же, кто сочинил всё остальное. – Ты? - спрашиваешь так серьёзно, что хочется смеяться. Можно не отвечать. Прожилки мокрого дерева чертят какую-то мысль. Её так сложно и так нужно поймать, что плевать на сохнущую воду – можно принести ещё. Тащить ведро по лестнице на чердак тяжело, но это и к лучшему. – Представь, – губы неуверенно оформляют слова и выпускают медленно, по одному, - что силой мысли там можно сделать всё. Что угодно. Мысль создала этот мир, значит, вся физика там подчиняется мысли. – Слишком просто жить получается, – кривишь губы. – Нет. Мысль должна быть достаточно сильной, чтобы изменить пространство. Может быть, всего один человек на весь Пиктаринтум может хоть немного на что-нибудь влиять. – Так на тебя похоже, что даже забавно, – гладишь угол страницы, проводишь пальцем по губам. – И что за уродское название? – Пиктаринтум. Как "нарисованный лабиринт". Там говорят на латыни. – Латинский язык не хвост собачий, – хихикаешь ты. – Он... тот самый человек... учил меня латыни, я говорил? – Ты говорил. Молчишь, задумавшись. Когда разговор не отвлекает, работать труднее. На губах солоно от пота. Жарко. – Силой мысли можно туда попасть? Идея чудесная. Такие нужно ловить, как собака – подачку, позабыв о гордости. – Да. Если мысль действительно сильная. – Значит, они знают про нас? – Они зовут наш мир Перфекциум. Они не уверены, что мы есть, но само предположение их мучает. Кого-то пугает. Кого-то - заставляет страдать иначе. – Тебе лишь бы все страдали! – смеёшься ты и щёлкаешь пальцами в воздухе. – Э-эй, не замирай! Закончишь ты сегодня убираться или нет?