***
— Итак, я сегодня была в библиотеке. Я хотела взять у них кассеты с джазом, но какой-то придурок забрал единственный носитель, который у них был. Всё остальное — классика. Короче, я нашла самоучитель по танцам. — Губы Кишо дернулись в слабой улыбке. — Забавно. — Что именно? - Она выглядит сердитой, когда смешно не ей. Это мило? — Что кто-то забрал кассету с джазом. — Арима открыл дверь шкафа и достал кассету. Это ухмыляется. — Правда, это не альбом. Это запись концерта 1938 года в Карнеги-Холле. Мне сказали, что это важное событие для этого музыкального направления. — У тебя есть проигрыватель? Зануда. — Он у меня будет завтра. Мне коллега обещал одолжить. Я не зануда. — Ничего обидного в "зануде" не было, но он чувствовал, что должен протестовать. — Значит, будем учиться без музыки. Они уселись на кровать, положив книгу на колени, медленно просматривая. В книге были представлены чёткие инструкции и схематичные изображения. На бумаге все выглядело просто, проще, чем тренировки в Саду. — Вальс выглядит легко, что думаешь? - Арима ещё раз перечитал абзац. Всё в пределах квадрата. — Да, давай. — Она громко захлопывает книгу. Они встают друг напротив друга. Арима кладёт правую руку на талию Это, а левой берет ее ладонь. Они начинают двигаться, но в разном направлении. — Нам стоило договорится.***
— Долбанный квадрат! Это чёртов долбанный квадрат! Раз, мать его, два, мать его, три! Я не понимаю, почему ничего не получается! — Арима тоскливо глянул в окно — небо заволокло тучами. Это резко поправила свои волосы, лицо у неё раскраснелось. Кишо тоже не понимал: в Саду их заставляли делать невероятное, тут же обычный танец. Возможно, от того, что они не могли добиться синхронности, поэтому нарушался порядок. — Разве не глупо? Этот гребаный танец умеют танцевать все! Почему я не могу? — Она вслух дублирует его мысли. Но похоже, у него больше опыта быть уникальным, но не уметь делать того же, что делают сверстники. Но кто-то должен быть благоразумным. — Давай сделаем перерыв. Пойдём, перекусим где нибудь. Может потом получится. Это устало соглашается.***
— Фаст-фуд? — Это скептически подняла бровь. — Ты хотела попробовать что-то новенькое. — Я тебе не гребаный эксперимент. — Она хмурится, но злой не выглядит. — Тут вкусно. Я часто здесь ем. — В конце-концов, он терпеть не может незнакомые места. — Я поверю тебе. — Это скорчила такую гримасу, что Арима кожей почувствовал её доверие. Ресторанчик был не большим, но современным. — Нам два бургера. И два кофе. И давайте ещё стаканчик картошки. — Соус нужен? — Бери. — Это дёргает его за рукав, как маленький ребёнок. Её поведение вообще кардинально изменилось, только они переступили порог. — Давайте. Кассир напечатал им чек, и Арима с Это остановились у раздачи. Получив заказ, они направились к пустующему столику у окна. — Почему ты не моешь руки? Тут есть влажные салфетки. — Это изумленно взглянула на него. — Ты ведь знаешь, что на руках множество микробов, поэтому надо мыть руки перед едой. — Это демонстративно развернула бургер и взяла хлеб в руки. — Слушай, — из-за жевания её речь не чёткая, — у тебя явно ОКР. — Арима хочет протестовать, но Это перебивает его — Я видела твою квартиру. Я думала, придётся спать на полу, пока не увидела кровать. — Мило, что ты сразу оценила обстановку, ведь я не сразу предложил тебе остаться на ночь. Это хитро улыбается ему. — Я всегда всё просчитываю. — Ладно, здесь вкусно. Есть можно. — Спустя какое-то время выдаёт она. — Я рад. — Нет, серьёзно, вкусно. Офигенный соус. Серьёзно круто. С ним все что угодно можно съесть. Подожди, а что там за чёрная шипящая жидкость, ну вот, видишь, у девушки за соседним столиком? — Она снова возвращается к образу ребёнка, перевоплощаясь по щелчку. — Понятия не имею, я пью только кофе и чай. — Я должна попробовать. — Она громко хлопает в ладоши. — Ты же не эксперимент. — Всё силы уходят на то, чтобы не ухмыльнуться. Это она заразила его какой-то язвительностью. — Заткнись. — Она улыбается как вчера, а вена пульсирует под правым глазом. Но она не выглядит опасной. Игривая, вдруг понимает Арима, ощущая как напряглись плечи. Это возвращается через несколько минут с высоким стаканом в руке. — На, попробуй, вкус очень странный. — Арима попытался откреститься, но все-таки сдался под напором Это. — Ужасно. — А мне нравится. Что-то в этом есть.***
— Как так получилось, что ты из всей человеческой еды пробовала только карри, супы и сладости. - Они уже вышли из ресторанчика и направлялись обратно, в квартиру Аримы. — И рыбу. Терпеть не могу рыбу. Просто на людях я стараюсь есть только проверенные варианты. Я же уникальная, в каком-то смысле. Я могу есть человеческую еду, но нет никакой гарантии, что я могу есть всю еду, поэтому я пробую новое редко. Хотя я люблю новое. — Ясно. — А ты, несмотря на то, что человек, тоже мало что пробовал. — Просто люблю есть одну и ту же еду. В одних и тех же местах. — Так спокойнее. — ОКР. — "Зануда" ему нравилось больше.***
С танцами на сегодня было благоразумно покончено. Неосознанно, но они оба намеревались вести, да и их разница в росте не упрощала задачу. Они оба растянулись на полу с книгами в руках. Арима перечитывал "Гибрид" Кафки, Это одолжила у него цикл "Стена" Сартра. — Никогда ничего у него не читала, первые два рассказа стоящие. — Мне особенно нравится последний. — Все таки, как он описывает ощущение смерти в "Стене", очень реалистично. И этот злой рок, ненамеренное предательство. Это так глупо. Но правдиво. — Мы как будто живём в такое же время. Допросы, кому-то кто-то нужен. Что-то близкое к состоянию войны. — Или война есть, а мы просто отказываемся её замечать. — И люди, которые ничего не стоят. — Да. — Он не знал, согласен ли, но не видел смысла отрицать, не имея мнения. Потом они ненадолго замолкали, а после вновь возобновляли разговор: Кишо вслух читал свои любимые отрывки, Это критиковала какие-то места, или, напротив, громко смеялась над другими. Около девяти вечера Арима предложил поужинать. Он достал пачку растворимого рамена и поставил чайник. — Слушай, Арима-кун. — Это обратилась к нему со смесью смущения и вызова. — У меня есть рассказ. Его точно никогда не напечатают, но тебе, может понравится. Она достаёт из сумки около десяти смятых листов. Кишо протягивает ей дымящуюся миску с раменом, а сам берет листы с рассказом, погружаясь в чтение. Эта история сильно отличается от той, что Кишо читал прежде. Хотя бы потому, что главная героиня — гуль. Ей около семи, и она — восторженный мечтатель, с раннего детства задающийся недетскими вопросами. Её жизнь можно назвать счастливой - у нее любящие родители, неплохо зарабатывающие, младший брат, с которым у нее прекрасные дружеские отношения. Семья живет в хорошей светлой квартире, окна выходят на солнечную сторону. Но постепенно атмосфера тяжелеет, и детство перестает казаться беззаботным. Девочка не ходит в школу — родители опасаются, что ребенок ненароком выдаст их настоящую сущность. Ей не разрешают играть с другими детьми — по той же самой причине. За закрытыми дверями беспокойство родителей перерастает в ярко-выраженную паранойю. Девочку усаживают за обеденный стол, и оба родителя вкрадчиво начинают объяснять разницу между людьми и гулями. Мысли и доводы родителей могли бы показатся неправдоподобными, смешными, если бы Кишо не слышал те же самые слова от своего отца на протяжении долгих пятнадцати лет. Гули гораздо хуже людей: они пожирают людей, и за это им нет прощения. Люди убивают гулей, и это абсолютно правильно — гули заслуживают уничтожения. Гули — мусор. А что делают с мусором? — Правильно, его выбрасывают. Слова родителей все-таки откладываются в голове ребенка, и постепенно, восхищение философа сменяется рабской идеологией. Спустя время следователи разоблачают отца, и тот, по своей глупости, выводит их к своей семье. В какой-то момент у девочки есть реальный шанс спастись — убежать или спрятаться. Но она не делает ни того, ни другого, лишь покорно принимает свою судьбу. Следователи, ведущие дело, не видят ничего плохого в убийстве ребенка. Фигура брата отражена также ярко — он на веру принимает каждое слово родителей, не видя противоречий. Он слишком рано смиряется со своей судьбой. Кишо знает таких детей. Видел в Солнечном Саду. С пустыми глазами, безропотно принимающими все, что диктует директор. Он и сам такой. С горящими глазами Арима смотрит на Это, не зная, как сказать, как передать, что чувствует. Что он чувствует тоже самое, что и героиня рассказа. Что невероятным, случайным образом Это удалось дотронуться до самого чувствительного места его души. — Замечательный рассказ. Мне понравилось. — Этих слов не достаточно, и в какой-то момент ему начинает казаться, что слова на всегда останутся ржавым инструментом, к которому он не сможет подступиться. — Правда? — Голос Это странно, неуверенно звенит, словно она и не надеялась, что ему понравится. — Правда. — Кишо тяжело сглатывает. Наверное, он может спросить. Если она дала прочитать рассказ. — С тобой случилось что-то подобное? Я имею в виду, это то, что тебе говорили в детстве? — Неужели мы похожи даже в этом? — Нет, — Она легко улыбается, — мне удалось избежать подобных стереотипов. Но это не значит, что у меня нет глаз и ушей, и я не вижу и не слышу. — Ее улыбка вянет. — Но ты-то человек, тебе не понять. — Это качает головой, словно избавляется от ненужных мыслей. — Ты будешь есть? Все почти остыло. Кишо принимается за еду, и они с Это даже устраивают шуточную драку на палочках за лапшу. И им легко. Но на душе камнем лежит "тебе не понять". И свое, невысказанное: Я понимаю, как никто другой. Они дружат (если это подходящий глагол), но не доверяют друг другу. Но прямо сейчас Это смеется, так громко и заразительно, что Кишо не может удержаться от улыбки. Прямо здесь и сейчас они дружат: странно, неправильно, тайно, но дружат. И именно это кажется главным, а не их секреты друг от друга, упрятанные в темные углы. — Уже почти десять. Тебя проводить? — Арима домывает посуду. — Эй, ты забыл, что я "Сова"? Или ты хочешь устроить мне конвой? Прямо сейчас я сытая. — Это по-лисьи улыбается. Она уже обулась, и сейчас застегивала куртку. Но внезапно она улыбается, словно ей в голову пришла какая-то шкодная мысль. Она резко хватает Ариму за ворот, и Кишо чувствует ее горячие дыхание, а потом сухие губы на своих губах. А после слышит хлопок двери. Кишо закатывает глаза, когда слышит ее смех на лестничной площадке. Она придет завтра. Она пришла бы, даже если бы не оставила у него свою книжку. Он это знает, и счастлив от того, что знает. До завтра, Это-сан.