***
Посетителей в кафе было немного, Кома отлично справлялся один, поэтому Йомо схватил Ирими под локоть и увёл в подсобку, стараясь не слушать комментарии Комы. — Да, Йомо-кун? – Ирими изогнула бровь так, как умела она одна. Высокомерно и насмешливо. — Сегодня они снова придут? – Он понизил голос и постарался скрыть злобу. Лицо Ирими всё ещё было холодным и надменным. — Да, после девяти. – Йомо сурово посмотрел на Ирими, но она не оценила его злости. — Йомо-кун, тебе не обязательно сегодня оставаться. Тем более, что в операции ты не участвуешь. – Её голос был скучающим. Йомо с силой ударил о дверной косяк. — Мне не нравится, что мы ничего не говорим Менеджеру. – Йомо буравил её глазами. — Чего вы мне не говорите? – Йомо подпрыгнул на месте, но Ирими даже не шевельнулась. Разумеется, она слышала шаги. — Йомо-кун опять устраивает драки с Безликим. – Ирими вежливо улыбнулась. – Извините, что не сказали раньше. – Йомо чувствовал, как по щеке катится капля пота. Последнее, чего он хотел – лгать шефу и делать что-то за его спиной. – Но я уверена, что он встал на путь исправления, ему стыдно умалчивать что-то от вас. – В отличие от тебя, хотел сказать Йомо, но промолчал. Шеф переводил взгляд с одного лица на другое. Он не выглядел рассерженным, и чувство стыда возросло. — Йомо-кун, однажды ты поймешь, что в драках и состязаниях нет радости. Я рад, что ты меняешься к лучшему, и я понимаю, как трудно отказаться от некоторых привычек. – Голос шефа звучал как голос отца, которого у Йомо никогда не было. — Конечно, Менеджер. – Йомо низко склонил голову в смирении. — Возвращайтесь к работе. – Шеф кивнул им с мягкой улыбкой. — Через пару минут. Этой обезьяне не помешает поработать в одиночку. – Голос Ирими был озорным и счастливым. Как только шеф отошёл от подсобки, Ирими схватила Йомо за ворот и вывела на задний двор. — Шеф верит нам, и он столько для нас делает, а ты так легко предаёшь его. – Йомо практически шипел. — Почему же ты сейчас не сказал ему, о чём мы разговаривали? – Голос Ирими снова стал холодным и насмешливым. Йомо опустил голову. — Я жду, что ты одумаешься. - Ирими, казалось, не слушала его. – Послушай, мы помогаем голубям в его кафе, в его доме. — Это-чан не голубь. — Ирими выглядела не прошибаемой. — Откуда ты знаешь? Я согласился ничего не говорить шефу в первый день потому, что мальчишка сказал, что она – его дочь. – Йомо шептал быстро и нервно. – Но если она его дочь, то скажи, почему мы должны её прятать от шефа? А может потому, что она вовсе не его дочь? — Всё может быть, Йомо-кун. Но она – гуль. — И что с того, что она гуль, если она работает с Аримой? – Йомо удалось не закричать. — Она чем-то похожа на шефа, но сходство маленькое. Нельзя точно сказать, родственники ли они. – Ирими о чём-то задумалась. — Что я и говорю. Ты же согласна. — Нет. Йомо-кун, ты слишком поверхностно на всё смотришь. – Йомо вскипел. Её наставнического тона он вынести не мог. — Что я вижу поверхностно? Что ты работаешь с голубями, приводишь их в наше кафе и улыбаешься им, как полная дура. – Йомо развернулся, собираясь уйти, но остановился, услыщав её голос. — Может она дочь шефа, а может и нет, может Арима-кун сказал так, чтобы заполучить наше доверие, но ясно одно – он первый упомянул Антейку и шефа в разговоре. Я вспомнила позже, я видела его в кафе, он приходил в феврале и разговаривал с шефом о чём-то. Он знает про наше кафе, и он в первую встречу упомянул об этом. — Он был здесь? – Голос Йомо дрожал. – О чём они говорили? — Шеф велел мне уйти. – Йомо не поверил, с её слухом она слышала всё. – Но подумай сам, голубь знает про кафе, полное гулей, но не сдает его. И за всё время он не пытался никого шантажировать. Не думай, что я доверяю ему, но у меня нет причин ему не верить. К тому же его подруга – гуль. И не я привела его в кафе, он знал дорогу сюда и без меня. — Что значит, у тебе нет причин не верить? Он убил мою сестру. – Но её лицо не дрогнуло. — Да, он убийца. Как и все мы. — Нет, он не такой, ему платят за убийства. — Но он – несовершеннолетний. А мы – взрослые люди. Пока что мы равны. – Ирими усмехнулась. — Я знаю, что мою сестру убил шестнадцатилетний мальчишка. Это не повод его защищать. — Я не защищаю, но Йомо-кун, твою сестру убил ребёнок. Подумай об этом. И сейчас он всё ещё ребенок. Как и Это-чан. Двое детей пытаются изменить этот мир, и взрослые не должны просто смотреть на это. Это неправильно. — Неправильно помогать нашим врагам. Ты так работаешь над их планом. – Йомо сжал кулаки. Ирими не понимала его доводов. Она всегда была непрошибаемой. — Я же говорила, что хочу уничтожить «Лисов», а с помощью CCG у меня это точно получится. Я преследую свою цель. Знаешь, чем они занимаются? Продают детей на аукционах. Это мерзко. Такое нельзя оставлять безнаказанным. Мы зовём себя мирными гулями, так давай поддерживать мир. – Йомо сдался. В её словах была правда. — Но вы с Комой не обязаны быть с ними лучшими друзьями. Вы каждый раз так приветливы с ними. Каждый раз бесплатный кофе. – Йомо ухватился за последнюю соломинку. — И Арима-кун каждый раз порывается заплатить. — Ну так возьми у него деньги!***
Разумеется, Арима говорил, что у него есть сестра и рассказывал про Солнечный Сад. Но он никогда не рассказывал, насколько всё плохо. Она прочитала все заметки в «Гулливере», и сейчас задавалась вопросом, читал ли их сам Арима. Её глаза горели, а сердце билось где-то в горле. Ей хотелось подвзорвать этот Солнечный Сад ко всем чертям, не оставив камня на камне. Каково было ему читать заметки сестры? Или ему плевать? Эту мысль она отбросила сразу же. Он заходил на территорию какой-то новой и бездонной печали, стоило ему упомянуть сестру. В книжке были её фотографии. Поразительное сходство: те же глаза, такой же нос, такие же губы. Только щеки чуть круглее, и что поразительно, цвет лица здоровее. И взгляд жертвы, запрятанный глубоко. Это постоянно отвлекалась, вспоминая эти глаза. Она ещё раз перечитала сцену в своём романе, который стоило переименовывать в автобиографию. Я слишком много черпаю из реальной жизни. Солнечный Сад был кладезем вдохновения, и Это с сожалением решила не включать ничего подобного в свой роман. Арима становился человеком без прошлого, и его образ получался романтичным. Никаких упоминаний о семье, Это вычеркнула всё. Начало было написано, и Это уже отредактировала его, середина была сумбурной и разрозненной – нужно было углубится в характер героев и развить их, но Это пока только поверхностно представляла, как они должны измениться. Конец был готов, уже написан, но Это не представляла, как из того, что является серединой, она придет к готовому и логичному концу. Рассказы писать было легче. Арима вернулся домой в девять, к тому времени Это уже успела спрятать роман и устроилась с книжкой под одеялом. Он не поздоровался, только заварил себе кофе и уставился в окно. Прекрасно. Это сделала вид, что читает, но скосила глаза на него. По его напряженному взгляду Это поняла, что он опять слишком глубоко провалился в свои мысли. Ведомая внезапной идеей, она легко выбралась из кровати и тихо подкралась к нему. А потом медленно положила руку ему на плечо. Арима тут же дернулся, пролив часть кофе себе на руку. Это рассмеялась. — Нам пора идти. – Она мягко попыталась увлечь его к двери. – Хотя знаешь, сегодня лучше я сама схожу. Легкое негодование в его глазах быстро сменилось удивлением. – Ты уверена? – Это зависла на несколько секунд, пытаясь понять, какой подтекст был в его вопросе. — Да. Сегодня не было собрания, так что тебе не о чём рассказывать. А мне надо обсудить кое-что с Ирими. – Арима долго смотрел на неё нечитаемым взглядом. Потом медленно кивнул. — Да, давай. – Это выбежала за дверь, не попрощавшись. Вместо того, чтобы спуститься, она забралась на крышу. Как прекрасно было выпустить кагуне. Её крылья чуть подрагивали. На улице было темно. Это отошла к центру крыши, а потом с разбегу спрыгнула, наслаждаясь ночью и свободой.***
Арима закрыл дверь, которую Это оставила на распашку. Ему хотелось пойти сегодня, но он был рад остаться в квартире. Добрые миролюбивые гули, которых он встречал в кафе, явно не доверяли ему. Каждый раз, когда он сидел за столиком, он не мог перестать думать, что пачкает это место. Ему не нужно было убивать, чтобы выжить, но он убивал, в отличие от тех, кто решил жить вопреки своей природе. Кишо достал небольшую коробочку из кармана своего пальто. Он медленно отодвинул крышку – внутри лежали бритвенные лезвия. Он провел пальцем по ним, и тут же отдернул, чтобы не испачкать лезвия в крови. Сейчас нельзя. Маруде следил за ним. В тот день, когда на Акиру напал гуль, начальник усилил свой надзор. Как бы сильно Кишо не пытался скрыть свою хромоту, Маруде слишком пристально следил за ним. Слишком глубоко, в тот раз он просто не рассчитал. Теперь у него были ежедневные проверки. И почти никаких лазеек. Никто не мог узнать, что он намеренно вывихнул руку во время зачистки. Слишком много эмоций и огромное давление – Ариме показалось, что с плеч упала гора, когда раздался хруст, а потом всё затопила боль. Ему было мерзко от того, что он был так зависим от боли. От того, что он был так жалок. Он долго перебирал упаковку с лезвиями в руках. Это успокаивало. Он мог бы сказать Маруде, что Это благотворно на него влияет, и он больше не хочет причинять себе боль. Но это было ужасно, использовать Это хоть в чём-нибудь. Кишо прикрыл глаза, с удовлетворением понимая, что она снова начала набирать вес, хотя всё ещё выглядела худощавой. Но несколько недель назад её щёки были впалыми, а кожа почти сливалась цветом с волосами (даже так она была красивее всех остальных), но он был по-настоящему счастлив видеть её здоровой. Затхлый воздух и недостаток (отсутствие) солнечного света в двадцать четвертом районе и каннибализм плохо влияли на неё – ей нужно лучше заботиться о себе. Он искренне надеялся, что сейчас с ней всё в порядке. Приходить в кафе отца всегда было для неё испытанием. Он понимал её – ему было тяжелее всего находится в Главном Бюро, где был кабинет его отца. Он не рассказал Это о том, как трудно было общаться с отцом, как иногда хотелось обратиться к нему «отец», а не «Вашу-сан», просто чтобы увидеть его реакцию. В детстве его били, если он обращался неправильно. Он рассказал об этом Это, но умолчал о том, с каким усердием Кайко выбивал из него дурь, а отец стоял и смотрел, равнодушный и безжалостный. И с каким злым усердием он сам говорил «папа-папа-папа». Просто чтобы понять, как к нему относится человек, к которому он обращался «папа». Кишо посмотрел на свои руки, они показались ему грязными. Он намылил руки и с усердием начал тереть их. Его мысли закономерно вернулись к Это. Он часто думал о ней, чаще, чем о своем отце, и это было каким-то показателем. Она была во всём лучше него, сильнее, храбрее. Наверное, поэтому он так отчаянно влюбился в неё. Ему было трудно понять и принять свои чувства к ней, но каждый раз, когда он думал о них, он приходил к тому, что влюблен в неё. Он не знал, в какой момент он влюбился. Когда они впервые сидели в кафе? Или уже в библиотеке? А может между этим двумя событиями, когда он думал о ней, но отмахивался от этих мыслей? Но он влюбился в неё точно до того, как узнал, что она — гуль. С этим было смирится труднее всего, ему подсознательно хотелось, чтобы она была человеком, но потом он обнаружил, что ему нравится, что она — гуль. Дни, когда они говорили о себе, трудные и мучительные, Арима так многое скрыл, так много умолчал, открыли её с новой стороны. Никто не заслужил пережить то, что пережила она за свои семнадцать лет. Никто не должен так мучится. Особенно она. Кишо видел, что несмотря на её едкую злость и всепоглощающую ненависть, она была трогательно доброй и открытой, сочувствующей этому миру, остро все воспринимающей и ранимой. Она сама похоже не понимала, как ужасно было всё то, что случилось с ней. Она пыталась улыбаться или свести всё к шутке, но Арима ясно видел её душевный надрыв. Ему хотелось выразить свою поддержку, показать ей, что он здесь, что он готов забрать себе всю её боль. Он бы с радостью так и сделал, чтобы она не страдала и жила без сожалений. Он не знал, как это сделать. Не знал, как поддержать её, не показывая своих чувств. Он винил себя за то, что признался ей в любви. Он не знал, как общаться с ней, не навязывая своих чувств, которые явно приносили ей дискомфорт. Он как всегда всё испортил. Его руки были красными и кровоточили. Кишо снова выдавил мыло. Его руки были грязными.