Кофе, джаз и Кафка

      Это не сопротивлялась, пока её вели по улицам. Даже когда её завели в тюрьму, она подчинялась приказам. До тех пор, пока их не разделили – она сильнее сжала его руку, но их с силой разорвали, развели по разным камерам. Она подтвердила всё, незачем было скрывать. Человек, допрашивавший её постоянно ухмылялся. Кажется, он и был Кайко. А потом она попыталась его убить, её кагуне мгновенно вышел из спины, а зубы почти сомкнулись на лице мужчины. Чего она не ожидала, так того, что её лицо встретиться с полом, а крылья будут изрублены быстрее, чем она успеет что-либо понять. А потом её лицо снова столкнулось с полом. Снова. Снова. Снова. Глаза застилала кровь, а всё лицо онемело, и всё потемнело.       Она не знала, когда очнулась, но дышать было больно. Руки, стянутые за спиной, нещадно болели, все тело было напряжено. Она попыталась наклонить голову, но не смогла этого сделать.       — Раз уж тебя не научили, как надо себя вести, будешь учиться сейчас. А пока будешь обездвижена. Ты можешь попробовать выпустить кагуне, но тебе придется выпускать его сквозь собственные руки. – Руки за спиной были зафиксированы таким образом, что ладони располагались на области какухо. – К тому же, металл очень прочный, твой кагуне его прорубит, но это всё, что ты успеешь сделать. Потом я снова тебя отрублю. – Кайко не прекращал ухмыляться. Это постаралась улыбнуться ему как можно шире. Она не собиралась сбегать, во всяком случае сейчас. К тому же, она уже проверила подготовку своих тюремщиков, и вынуждена была признать, что она была высокой.       — А теперь скажи мне, как тебя зовут. Имя под статьей не твоё. – Это лишь сильнее улыбнулась. – И мне известно, что твоя фамилия Йошимура, мисс «Сова». – Всё внутри Это похолодело. Как они могли определить так быстро? – Мы взяли чуток твоей крови на анализ, пока твоя сломанная шея регенерировала.       — Это. – Она выплюнула своё имя, не спуская глаз с Кайко. Он ходил по комнате, и это очень нервировало.       — Значит, Это Йошимура?       — Нет, просто Это. – Она почти не моргала, пытаясь хоть что-то прочесть на лице Кайко и не поддаться гневу внутри, твердящему: «Он убил мою маму».       — Что ж, просто Это, продолжим допрос. С какой целью написана статья?       — Рассказать правду.       — Молодость-молодость. В этой правде нет смысла. Твоя мама тоже пыталась рассказать правду, но потеряла голову. Тебя ждет тоже самое. – Его рука в перчатке провела по её щеке, и она не могла отстраниться. – Но ты и так знала всё это. Интересно. Но бессмысленно. Людей не переубедишь. А ты пострадаешь.       — Я верю в свою цель, а это значит, что я готова за неё страдать.       Её оставили одну на несколько часов, конкретнее она сказать не могла. Четыре человека каменными изваяниями стояли в четырех углах комнаты. Она сидела, неспособная шевелиться. Это было глупо, и она бы посмеялась, если бы увидела такое на экране или в книге, но ей было скучно, и она пыталась завести разговор. В книгах не пишут, как утомительно ждать, когда ты привязана к стулу. Она не знала, чего ждала, лишь бы ожидание кончилось. Пару раз ей дали понять, что она должна сидеть тихо, но для Это долгое время без движения было невыносимо, к тому же, она должна была понять, где кончается предел терпения стражников. Их сила и терпение – всё, что ей нужно знать, чтобы выжить.       Кайко вернулся с белой емкостью в руках. Он велел принести металлический стол и стул для него, и удобно утроился напротив её. Он медленно разложил бумаги на столе, достал и включил диктофон. В воздухе пахло чем-то странно-знакомым. Сладким.       — Мне нужны имена всех ваших союзников, а также план дальнейших действий.       — Повторюсь, я ничего вам не скажу. – Это улыбнулась. Допрос был веселее ожидания.       — Тогда я применю санкции. – Они вцепились друг в друга взглядом, не моргая. У Кайко не было зрачков и радужек, и Это мимолетно задумалась, как он видит? Или он в специальных линзах? Она не собиралась первой отводить взгляд. – Если честно, я уже их применил. – Легким движением кисти он откинул полотенце с емкости. Крик застрял в горле.       Белая емкость до краев была заполнена кровью, а в ней находились два пальца. Она бы узнала запах этой крови из тысячи. Она одновременно испытала жажду и тошноту. Перед ней стояла лакомая еда. Она и раньше видела отрубленные пальцы, она их ела. Она никогда не видела отрубленных пальцев человека, с которым бы была знакома пять месяцев, с которым спала в одной кровати, к которому за последние недели приучилась доверять больше, чем жизнь.       — Похоже, гули могут испытывать чувства помимо голода. Кишо – получеловек, он не может восстанавливаться, а болевой порог у него человеческий. Пока что это всё – что он потерял. И получил несколько ушибов и разрыв ткани. Это мало. Можно больше. - Это не могла оторвать взгляд от емкости. Слюна была густой и горькой.       — Он молчал, пока ему отрезали пальцы, должно быть боялся, что ты услышишь через стенку. – Голос был тихим, как у шипящей змеи. Это показалась, что она задыхается.       — Я ничего вам не скажу. – Она старалась дышать как можно глубже, но не могла надышаться.       — Я услышал. – Он чуть наклонился к ней, что-то щелкнуло, и она чуть не закричала. Живот казалось прилип к спине, а ребра грозили сломаться. Она почти слышала скрип костей. – Мера предосторожности, не более. Вдруг тебе захочется перекусить, а этого делать нельзя.       Он ушёл. На столе перед Это осталась стоять емкость с плотью. Она не чувствовала голода только потому, что пальцы принадлежали Кишо, и она не могла не думать, какую боль ему приходилось терпеть. Она теряла руку, но та приросла почти сразу, и боль отступила. Но долгая беспрерывная боль?

***

      Йошитоки смотрел на белые бинты на кисти брата. Щеку аккуратно заштопали, а его самого переложили на кушетку, и после приказа вкололи транквилизатор. Сейчас он спал, его грудь поднималась совсем чуть-чуть при дыхании. Он был слишком бледным, но во всем остальном выглядел хорошо. Он должен проспать около пяти часов, пока лекарство не прекратит свое действие.       — Я думал, в Кокурии не дают права на отдых. – Кайко неожиданно появился за его спиной. Йошитоки медленно выдохнул.       — Сейчас Кишо – мой брат, и если он согласится на сотрудничество, то все останется прежним. – В это хотелось верить. Он знал, что скажет отец – один раз предатель, всегда предатель. Может, его брат не виноват так сильно, как кажется сейчас? – Поэтому пока не дам другой приказ, обращаться с ним как с моим братом, а не с заключенным.       — Вы сами дали разрешение на применение физической силы.       — Вы уверены, что девчонка – «Сова»? – Йошитоки перевел тему.       — Да, экспертизу провели повторно. У неё чуть больше шести тысяч* RC-клеток. Видимо она с самого детства занималась каннибализмом. И я почти уверен, что её какуджа до сих пор не полная. Но пусть её попозже посмотрят докторишки. Она всё-таки уникальный экземпляр.       — Ясно, тогда я доложу отцу. – Йошитоки поднялся со стула.       — Не стоит, я уже доложил. И Вашу-сан отдал приказ – допрашивать, пока не расколется, а после отдать нашему дорогому доктору Кано, и тот пусть решает, с как её лучше использовать, с репродуктивной точки зрения или во благо науки.

***

      В мышцы, зажатые железом, постепенно проникала боль. Её регенерация работала непрерывно, но видимо истощалась. Это был дискомфорт, готовый вот-вот перерасти в настоящую боль. Она старалась делать неглубокие вдохи и выдохи, чтобы меньше вреда причинять своим ребрам. Кажется, так себя чувствовали девушки в корсетах. Она пыталась думать с юмором, чтобы ей не завладели тяжелые мысли.       Ей хотелось в туалет, и мочевой пузырь больно давил на остальные органы. Но что хуже, она была наполовину гулем, а перед ней стояла емкость, наполненная кровью и пальцами. Последнее время она питалась каждый день, хотя и понемногу. Но её регенерация постоянно работала, а комнату пропитал запах сладкой ароматной крови. Она ещё не была голодной, но знала, что скоро проголодается. Меньше, чем через сутки. Она уже сейчас была не против перекусить. Двое суток или около того – и её голод будет трудно контролировать. Видимо, на это расчет.       Она сильно сомневалась, что они могли знать, насколько хаотичны её приступы голода, или что мясо Кишо невероятно вкусное. Самое вкусное, что она когда-либо ела. Нет, не пальцы. Не мясо. Он – не мясо.       Норой пытался учить её контролировать голод, если то, что он делал можно было назвать учебой. Он ставил перед ней миску с мясом и велел не есть, а сам садился напротив, и наблюдал за ней. Она никогда не могла продержаться столько, сколько он хотел. Он не бил её, точнее битье не было наказанием – если она разочаровывала его, он запирал её в комнате. На день. На дни. Голая комната, ни стула, ни кровати, ничего. Она одна.       Она не хотела вспоминать об этом, ни сейчас, когда сидела, связанная, ни потом. Никогда. Она была глупой в детстве, не понимала, что ест человечину. Пока однажды Норой не отрубил одному гулю руку и не протянул ей с приказом: Ешь. Она знала, что нужно делать то, что он велит, но в тот момент взбунтовалась: я не буду есть. Тогда она и узнала, что вся ее еда была такой. Она не хотела есть, но подчинилась под его взглядом. Горькое мясо, ужасное на вкус, ей казалось, что пальцы скребут ей горло, застревают в пищеводе, а потом камнями падают в желудок. Сухожилия с трудом глотались и стремились наружу. Но эти тревоги прошли – нужно было просто переступить через себя, сказать – ты плохая, ты мерзкая, ешь человечину, ешь гулье мясо, и она ела, в начале через силу, в начале прячась по углам, и два пальца в рот или кулаком в живот, чтобы всё вышло без остатка, но постепенно привыкая, постепенно входя во вкус, постепенно принимая хотя бы эту часть себя.       Пока не съела того мальчишку. Она не хотела, не хотела, не хотела. Наверное поэтому забыла о нем. Но драки в двадцать четвертом районе, обвал туннелей, голуби, бежать, бежать, бежать, защищаться – ко всему привыкаешь, со всем смиряешься. Она и сейчас привыкнет, приспособиться, выживет, и все вернется на круги своя, как уже возвращалось не раз.

***

      Пробуждение было тяжелым, в голове звенело. Кишо несколько раз моргнул, стараясь отогнать дурман, поселившийся в голове. Странно. Он не понимал, что именно, но что-то было не так. Потолок был обит железом. Он что, в Саду? Эта мысль резко подбросила его в верх.       Кокурия, конечно. Левую руку от пальцев до локтя обожгло болью. Вся рука пульсировала, и как будто была горячее всего тела. Он медленно посмотрел на неё. Стерильные бинты плотно обтягивали кисть и место, где раньше были пальцы. Что значит были? Он судорожно сел. Зрение расплывалось – где его очки? Нет что важнее, где его пальцы? Он выставил обе руки вперед, пересчитывая. Пять на одной, три на другой.       — Вижу, ты пришёл в себя. – Голос сверху был мягким и знакомым. Кишо не обратил на это внимания. Он никак не мог понять, где его пальцы. – Я думаю, ты уже наказан. Ты понимаешь, что ты плохо поступил. Но если ты все мне сейчас расскажешь, я тебя прощу.       Чика…       Чика сел перед ним улыбаясь своей улыбкой-специально-для-репортеров-не-для-семьи.       — Что? – Голос был хриплым, а язык чуть заплетался. Последствие шока? Когда у него был перелом ребер и проколотое легкое его голова оставалась ясной. Всё дело в кровопотери? Или просто боль была сильнее? Он не помнил, было ли ему больно.       Сознание было вялым, и Арима заставлял себя думать.       — Твоя статья. Чего ты добивался? Ты не подумал, какие последствия это повлечет? Но это не твоя вина, тебе просто надо все рас-       — Это моя вина. Это всегда будет моей виной. – Что-то внутри щёлкнуло. – Что бы я не делал, что бы не говорил, что бы не происходило в мире, не важно причастен я или нет, это будет моей виной. – Голова кружилась. Я бью тебя потому, что ты виноват. Я наказываю тебя потому, что ты плохой ребенок. Хороших детей не наказывают. Если бы ты не требовал внимания, ты бы не пострадал, ты так сильно хочешь привлечь мое внимание? Я бью тебя, чтобы вырастить из тебя хоть что-то полезное, потому что сейчас ты бесполезен и не нужен. Зачем мне сын, который не приносит пользы?       — Кишо, ты очень категоричен. Это все дурное влияние, и я прощу тебя, ес-       — Не простишь. Никогда. – Ты думаешь, что заслуживаешь прощения? Ты урод. Ты мусор. Ты никчемный. Я постоянно задаю себе вопрос, почему до сих пор не убил тебя. Ты – разочарование. Не смей просить прощения.       — Кишо, да что с тобой? Давай поговорим. – Кишо посмотрел на своего брата, на его приторную улыбку. Чика, я люблю тебя. Ты мой самый любимый брат. – Кишо мне сейчас не до тебя, иди, тренируйся. Что хлопнуло у него внутри. Он не мог больше сидеть. Он не мог больше видеть своего брата и его идиотскую улыбку. Здесь тюрьма, ты не заметил? О чем ты говоришь? Я не понимаю, не понимаю. Ему хотелось схватить брата за лацканы пиджака и трясти-трясти-трясти, и кричать – ты не понимаешь? Ты не видишь? Ты же сам гуль.       Он спросил – Ты меня любишь?       — Что? При чем тут это? – Чика сморщил лицо.       — Я люблю тебя. А ты меня любишь? – Как ты смеешь спрашивать о подобном? Ты считаешь, что заслужил мою любовь? Кто будет любить мусор вроде тебя?       — Кишо, если ты все мне расскажешь, то я конечно буду тебя любить. – Снова эта улыбка.       Кишо, только вставший, снова сел. Плечи сводило судорогой. Если бы он мог увидеть Это, всё было бы хорошо. Просто увидеть её. Этого достаточно. Ему достаточно просто видеть её, он никогда не попросит большего.       — Я ничего не скажу. – Он спрятал глаза под челкой. Руки уперлись в колени. Я тебе не нужен правда? Ты даже не слышишь, правда? Я прямо перед тобой, ты не видишь?       — Кишо, ты мой брат, и я не хочу причинять тебе боль. – Ты уже. Много раз. Я во всем виноват. Я всегда виноват. – Ты должно быть не понимаешь, это твой последний шанс. Признайся во всем сейчас. Иначе тебя будут пытать, ты будешь испытывать боль. Ты же не хочешь этого?       Боль? Как порезы на руках? На ногах? Как две стальные полосы рельс? Как вывихнутые суставы? Как улыбка лучшего друга, незаслуженная? Как знать, что тебя никогда не полюбят в ответ? Как видеть страдания дорогого человека, и бояться вмешаться? Как брат, который сидит перед тобой и не видит тебя? Какая боль?       — Я ничего не скажу. – Нужно молчать потому… что … Нет.       — Кишо, когда ты передумаешь, будет уже поздно, и ты один будешь виноват. – Я всегда один во всем виноват.       Удары посыпались градом. Он словно вернулся в детство. Так хорошо. Он позволил себе чуть-чуть улыбнуться, пока кровь хлестала из носа.

***

      Оконные рамы, их остатки, были в гари, которую невозможно было счистить. Сколько не пытайся. Кая смотрела сквозь эти пустые дыры в теплый майский день, и пыталась вычистить гарь. Звякнул колокольчик над дверью.       — Ничего не известно. – Кома уселся за стол, сгорбив спину. Устал. Она тоже. Губы попытались растянутся в улыбке.       — Надо искать. Надо пытаться что-то сделать. – Надо наконец сказать себе, что ушли пятые сутки с дня их исчезновения, и впору искать не людей, а тела.       — Ирими, может ты пойдешь помириться с шефом, вместо того чтобы пытаться отмыть эти окна? – У Комы синяки под глазами на пол лица. Кая рассмеялась. Горько.       — Не хочу. Не я должна просить прощения. Не уверена, что смогу забыть, что он сделал, сейчас, когда знаю правду, вижу последствия.       — Значит, Это-чан всё-таки его дочь? Я не был уверен до конца. Она милая, конечно, но только знаешь, смотрит иногда так, словно представляет про себя, как расчленяет тебя. – Кома почесал затылок. – Словно дома у неё не все.       — И это не её вина. Тебе не понять, тебя никогда не бросали родители. И мне она говорила, не словами, конечно. Глаза у неё кричали.       — Ирими…       — Надо распространить эту статью. У меня осталась одна копия, Ута как-то занес. У тебя есть знакомые в копировальной?       — Слышала, за это срок могут дать.       — Как будто мы не делали чего-то опаснее. Ты же Дьявольская обезьяна. – Она не хотела говорить с сарказмом, само получилось.       — Ладно, поищу место. – Он неловко остановился в дверях. – И что мне, теперь тоже ненавидеть шефа?       — Я не знаю. Я просто хочу придать всему смысл. Что если с ними случилось что-то ужасное… Чтобы это было не зря. – Чтобы бессмысленная ненужная жертва не казалась такой бессмысленной, какой она была. Черт, она же сильная, так почему тогда..?