***
Первый восторг от содеянного прошел, сменившись глухой злобой. Та, ради которой он так старался, плакала на похоронах, горше, чем все прочие селяне. А что самое отвратительное, её утешал наемник. Тот, поселившийся с ней в доме. Не будь этот мерзавец ранен, он тоже составил бы компанию своим дружкам на полянке. Но ему повезло. А девчонка глупая, не видит, не понимает, кого у себя пригрела. А может ей уже нравится? Волк припомнил серебристый смех, то и дело слышимый в избушке, и ускорился, сцепив клыки. Зверь с легкостью перемахнул огромный поваленный ствол и помчался дальше. Ему требовалось разогнать кровь, уж слишком сильной была сейчас жажда убийства. Рвать, терзать, кусать, причинять боль. Не найдя подходящей жертвы, зверь резко остановился и принялся терзать мощными лапами свою собственную морду. Пусть лучше физическая боль, чем та, что в сердце. Проще так, чем бежать и думать, что та единственная, ради которой можно было бы что-то изменить, сама изменилась и изменила. Снег таял под горячими каплями, градом падающими из разорванной морды, брызгами разлетающимися из-под страшных когтей, таял, меняя цвет с девственно белого на алый с нежно-розовой каймой.***
Девушка стояла на крыльце и жмурилась против заходящего солнца. Красно-золотое, холодное и волшебное оно приукрасило весь лес. Крупчатый, рассыпчатый снег одеялом укрывал пышные еловые ветви. Старые кряжистые и перекрученные стволы облетевших до последнего листа деревьев искрились инеем, словно россыпью драгоценных камней. Даже бревенчатые стены избушки, давно почерневшие от непогод, казались сейчас медово-желтыми, как свежий сосновый сруб, ароматно пахнущий смолой и древесиной. Поудобнее перехватив ведро, Милада пошла к краю опушки, на которой расположился её дом, набрать нетоптанного снега. Летом она ходила к кринице в лесу. Но зимой в этом не было необходимости - талый снег служил прекрасной основой для супов и настоев. Полюбовавшись высоким сугробом, расцвеченным закатными красками во все оттенки алого и золотого, травница зачерпнула рыхлого снега. Тихое басовитое рычание отвлекло её, заставив резко поднять глаза в поисках звука. За сугробом в длинной тени расположился черный волк. Он стоял, растопырив лапы и прогнув спину. - Ух тебя, напугал, - улыбнувшись, шепнула девушка. – Что ты взъерошенный такой, горемыка? Иди, поглажу! Зверь медленно, даже чуть пошатнувшись, вышел из-за своего прикрытия, и травница ахнула, бросившись к своему другу. Всю его морду покрывала корка из чуть подсохшей крови. Глубокие и страшные раны ярко виднелись на слипшемся мехе. - Кто же тебя так, глупый, кто тебя так, лесной царь, не уходи никуда, сейчас мазь вынесу, - знахарка, стянув варежки, разбирала мех на могучей шее, запуская в него пальцы, гладила, жалела, уговаривала. Волк стряхнул бережные руки и лбом толкнул девушку в снег. Нависнув над ней всем телом, он громко клацнул зубами у самого её носа, перепугав до смерти, и бросился к лесу. Неуклюже поднявшись, травница подобрала ведро и побрела обратно к дому. Светило скрыли наползающие тучи, поглотив всех солнечных зайчиков резвящихся на крыльце. Вечер подкрался незаметно.