Nuku, nuku, nurmilintu. Väsy, väsy veli susi. Nuku, kun mie nukutan, Väsy, kun mie väsytän.
Шону снилась колыбельная. Знакомые, но непонятные слова взывали к воспоминаниям о беззаботных временах, когда папа был ещё жив, и всё у них было хорошо... — Шооон, с добрым утром! Просыпайся, соня! Сновидение развеялось вместе с мелодией, не оставив и следа. Шон отвернулся, закутываясь плотнее в простыню. Окно выходило на море, утреннее солнце никогда не заглядывало к ним в спальню. — Даниэль, иди нахуй, у меня выходной, — сказал он своим низким голосом, от которого у младшего учащалось дыхание. — Даже не знаю, чувак, как устоять перед таким предложением. Донеслось неразборчивое ворчание о ебанутых подростках, которые мешают спать по утрам. Даниэль присел на свою сторону большой двуспальной кровати. — Уже десять! — Бля-я-ядь, — протянул Шон, — ещё только десять... — Я сварил кофе, завтрак на столе. А на обед, mi señor, у нас будет fajita con guacamole, tortillas de maíz y limonada. — Нихуя себе, Дэни, ты это выговорил с первого раза! — Тренировался два часа. — С чего так расстарался-то? — Мне всё равно нечего делать, — ответил младший, подумав: «У меня яичница не пригорает и готовлю я вкуснее!» — но вслух сказать не рискнул. Хотя Шон и так знал, что брат хорошо готовил и варил удивительный кофе, сам жарил и молол зёрна. Он вполне мог бы стать неплохим баристой, даже здесь в Мексике. — А с какого хера ты не в школе, Дэн? — старший повернул помятое лицо. — Пить надо меньше, у меня уже третий день каникулы! Хватит с меня школы. — Чёрт, — Шон хлопнул ладонью по постели, — всё время забываю. — Вставай, скоро привезут новый генератор. — Да, точно, старый накрылся. Вчера остались без света. — Остались, зато хорошо наваляли тем чудикам. — Ты навалял. Нехуй было оружием махать в чужом доме. — Поздравляю, Шон, ты наконец-то всё вспомнил! Вставай, волчара, а то я сам буду разгружать машину, — Даниэль принялся делать пассы руками, словно фокусник, — и наставлю всю округу на путь веры в ангела Даниэ-э-ля. Ты же знаешь, я это умею. Или мы всё-таки обойдёмся без прихожан? — Тоже мне, ангел нашёлся. Отвянь, я встаю. — Я вижу, ты уже встал... частично. Даниэль ухмыльнулся и стрельнул глазами на оттопыренную простыню между ног Шона. — Чувак, не смотри! — Хо-хо, было бы на что. У меня всё равно больше. — Вот и отсасывай сам себе. Даниэль ничего не ответил. Кажется, старший перегнул. Остатки сонливости улетучились. Шон приподнялся и встретился с обиженным взглядом. — Прости, Дэни, я сказал глупость. Он положил руку на колено Даниэля и стал поглаживать. Тот не шелохнулся. — Ну, прости меня, пожалуйста, enano. — Окей-окей, — кивнул Даниэль, — но, может, это не глупость вовсе и мне придётся так делать. Из-за тебя. Старший отвёл взгляд единственного глаза в сторону. — Ох, Шон, это ты меня прости. Я такая сволочь, мучаю тебя, мучаюсь сам. Даниэль терзал бандану на руке — память о любимой собаке — он почти не снимал её. Шон накрыл руку брата своей. Однажды он предложил Даниэлю завести другого щенка, но не нашёл отклика. — Я заметил, ты вчера опять был грустный, enano, сам на себя не похож. Это из-за тех татуированных мудаков? — Да, они мне напомнили кое-что... — Даниэль вздохнул. — Разве ты забыл, какой вчера был день? — Как я мог забыть?! Шесть лет, как мы прорвались через границу. А ты даже не улыбнулся. Ты почему-то никогда не радуешься в этот день... — Я радуюсь, Шон. — Так я и поверил. «Ты даже не представляешь, как я радуюсь! И вспоминаю деревянный крест с твоим именем...» Шон откинул простыню, собираясь встать. — Ёбана! — закричал он и мигом накрылся. — Почему я без трусов?! Даниэль пожал плечами, демонстрируя, что это его не касается. — В темноте снял, наверное. Где-то тут валяются. — Ага, как же… Никогда не снимал, а тут снял. — Иди уже в толчок, старичок-стоячок, — Даниэль наконец улыбнулся. — Опять обоссышь там всё. Шон встал, прикрывшись собранной в ком простынёй. — Обоссу, протру, не вопрос. Между прочим, ты вчера забыл смыть за собой, засранец. — Что???!!! Даниэль вскочил, моментально покраснев. — Этого не может быть! Неужели я... — Один-один. Это тебе за старичка. — Ох, Шон, заткнись. До инфаркта доведёшь. Тот шагал в туалет, сверкая ягодицами. — Эй, трусы не забудь! Брат на лету поймал брошенный комок, на долю секунды отняв руку с простынёй от паха, и скрылся за дверью. — Есть! — сказал Даниэль, сжав кулак. Он успел увидеть, что хотел. Он растянулся на кровати и уткнулся носом в подушку Шона. Вкусно пахло волосами брата. Не так, как ношеные несколько дней трусы, хвала старому генератору! Аромат был другой, но член привычно напрягся — у него постоянно вставал при мыслях о Шоне. А думал он только о Шоне. Он так и не смог заставить себя спать отдельно. Покинуть Шона, особенно на ночь, было невыносимо. Старший волк спасал его от ночных кошмаров, успокаивал и прижимал к себе. Но не позволял ничего лишнего, кроме поцелуя в лоб, и иногда разрешал Даниэлю чмокнуть себя в щёку. Иной раз ему казалось, что он, как бы случайно демонстрируя наготу, ловит на себе заинтересованный взгляд. Или ему просто хотелось в это верить... «В моём возрасте ты бухал, курил травку и мутил с Финном, а теперь святошей заделался!» Даниэль никогда не рассказывал Шону ни о старике, ни о том, что на самом деле они ровесники — младший фактически прожил две шестилетки. Даже испанский пришлось «выучить» второй раз. Шон очень гордился его успехами и своим талантом учителя. Про то, что Даниэль когда-то был маньяком-наркоманом, впадавшим в ярость по любому поводу, он старался не вспоминать. Спасибо старику — та память была, будто чужая, иначе он сошёл бы с ума. Лишь по необходимости он позволял себе копаться в ней, как в гнилом трупе. «Может, осветлить волосы? Да ну нахер, не хочу иметь с тем, другим, ничего общего...» Даниэль подошёл к двери в туалет и приник ухом. Старший волк принимал душ. Слышалось приглушённое ворчание — вода была чуть тёплой, бочка на крыше ещё не успела нагреться. Они специально заказали огромный и мощный генератор, чтобы можно было поставить бойлер и наслаждаться горячей водой круглосуточно. Расходы оказались просто космическими: чистая вода, топливо, сотовая связь, спутниковая тарелка и прочие блага цивилизации — обеспечить комфортную жизнь братьев-волков их автомастерская была не в состоянии. Но тут в дело вступал Даниэль. Он без лишнего шума (и почти без жертв) обчистил криминальную казну в нескольких городах штата, поставив на уши местную мафию. Но они не знали о нём ничего, а он из прошлой жизни знал о них многое — где, кто и сколько. Сейф братьев был набит деньгами, но Шон никогда не согласился бы жить только на них, поэтому плотно занимался мастерской. Отец когда-то говорил, что в Пуэрто-Лобосе могут найтись их дальние родственники, но за те годы, что он жил в Сиэтле, они все либо умерли, либо разъехались. Некоторые старики помнили семью Диасов, даже юного Эстебана, и были рады, что его дети вернулись к корням. В деревне братьев уважали: к ним всегда можно было обратиться за помощью, в окрестностях стало безопаснее. Но по пустякам не беспокоили, всё-таки ребята непростые, наверняка связаны с криминалом. Одноглазый старший был не слишком общительным, целыми днями занимался ремонтом авто. Зато улыбчивый младший всегда готов потрепаться о чём-нибудь с соседями и подсказать туристам дорогу к красно-белому маяку. Ещё он мог быть агрессивным и умел настоять на своём. Приветливый подросток мгновенно превращался в дикого, кроткий взгляд становился злобным, заставляя в прямом смысле отшатываться любого, кто посмел вызвать его недовольство. Но никто и представить не мог, какие Даниэль испытывал чувства к брату. Он готов был валяться у Шона в ногах, стоило тому только намекнуть. Он понимал, что ходить за Шоном хвостом и следить за ним — низко и недостойно волка, но ничего не мог с собой поделать. «Что с тобой происходит, Даниэль Фелипе Диас? Чего тебе не хватает? Шон жив, он рядом с тобой, прошлая жизнь в прошлом, а тебе всё мало. Ты сохнешь по брату, как какая-то девка, и не даёшь ему прохода...» Пообещав себе в ближайшее время прекратить преследования («Ну да, ну да...»), Даниэль прислушивался к звукам, доносящимся из-за двери. Шон выключил воду. Даниэль буквально почувствовал, как махровое полотенце елозит по коже, повышая её температуру. Он представил, как целует разгорячённые плечи и спину брата, опускается всё ниже, отсчитывает каждый позвонок. Прикасается щеками к упругим ягодицам, раздвигает их носом… Член в штанах болел от напряжения, хотя Даниэль с утра успел кончить. Как же ненадолго хватает разрядки! За дверью Шон подошёл к раковине, почистил зубы. Вынул чёрный протез, помыл его и сполоснул пустую глазницу. Возбуждение Даниэля улетучилось, он ощутил пустоту и холод на месте своей левой глазницы. Вина и сожаление — всё, что он испытывал в такие моменты. Братья знали, что младший не может простить себя за давнее событие, когда в приступе ярости, получив бандитскую пулю в плечо, он искалечил Шона. Если бы мог, он с радостью отдал бы свой глаз. Да что там, отдал бы оба! А Шон делал всё, чтобы не заострять внимание на увечье, и неосознанно старался отворачивать от брата глазницу с протезом. Но Даниэлю от этого было нисколько не легче. Из-за двери послышался стук опущенного стульчака, а через мгновение раздался неприличный звук. Даниэля бросило в жар, он отшатнулся и почти бегом вернулся в кровать. «Прекрати эту мерзость, Дэн! До чего ты докатился...»* * *
Когда старший вернулся в комнату, младший лежал на своей половине кровати, уткнувшись в смартфон. — Я не понял, Даниэль, ты меня разбудил, чтобы самому валяться? — Тут куча сообщений, Шон! — откликнулся тот. — Все нас поздравляют с годовщиной приезда в Мексику. Тебе от кого зачитать письмо: от мамы, бабушки или Лайлы? — Потом сам прочту. Шон подошёл к подоконнику, неторопливо закурил, глядя на море. Даниэль положил смартфон на тумбочку и залюбовался братом, стоявшим вполоборота в одних трусах. Строгое лицо Шона украшала небольшая бородка, тонкие усы и печальный взгляд, из-за которого всегда хотелось развеселить его — каждая улыбка старшего была похожа на проглянувшее в сером небе солнце. Не слишком высокий, но и не низкорослый, с каждым годом он становился всё больше похож на отца, каким того запомнил Даниэль. Смуглое тело 22-летнего парня было красивым, привычным к ежедневному труду, с чётко очерченными мускулами и плоским животом. Тёмные соски хотелось ласкать языком, пока они не превратятся в твёрдые шарики, и невесомо покусывать, доводя Шона до исступления. Волосяная дорожка начиналась выше пупка и убегала вниз, под резинку трусов, которые подчёркивали член и бугорок мошонки под ним, будоража воображение Даниэля. Он почувствовал, как начинает возбуждаться, и сконцентрировался на руках брата. Сильные и в то же время чувствительные. Они могли одинаково хорошо ремонтировать двигатели, таскать тяжести, рисовать тонкие линии. «А ещё эти руки могли бы обнять меня и никогда не отпускать...» — Кто ещё пишет? — спросил Шон. — Да много кто, почти все, — сказал Даниэль. — Кэс передаёт привет. — Как у неё дела? — Вроде бы всё сложно. — Это у неё-то сложно? — удивился Шон, взглянув на смешную татуировку волка на правом предплечье, память о Калифорнии. — Полгода живёт у какого-то парня. — Нихера себе! Неожиданно. — Ага, — согласился Даниэль и повысил голос, передразнивая Кэссиди: — «Я ценю свободу, все эти отношения не для меня!» Шон мимолётно улыбнулся. — Она напоминает нашу маму, — сказал он. — Нарожает детей и свалит. — Будем надеяться, что свалит раньше... — сказал Даниэль. — Ещё пишет, что Финна скоро выпускают, и он собирается приехать к нам на твой день рождения. — Это отличная новость, enano! Хватит ему отдуваться за всех. — Вот ты заладил. Он отдувается за то, что втянул нас в то ограбление. — А мы согласились пойти с ним! Это несправедливо. — Ох, Шон, тебе ли говорить о справедливости! Ты тоже хочешь в тюрьме посидеть? Это легко устроить, в этой стране полно тюрем. Старший потушил бычок и присел на кровать, натягивая носки. — Нет, конечно. Но сидеть шесть лет за то, чего не совершал... Я взял всю вину на себя, а им похуй, они всё равно его посадили. Это какой-то ёбаный пиздец! Хорошо, что мы свалили оттуда... — Извиняю твой мексиканский, — проворчал Даниэль, скорее для вида. Ему нравилось, как матерится Шон, хотя сам он больше не матерился. «Интересно, а есть что-то, что мне в нём не нравится?» — задумался младший. В голову ничего не приходило. — Шооон? — Что? — А если бы у тебя был выбор, пожертвовать моей жизнью или сесть в тюрьму лет на пятнадцать, что бы ты выбрал? — Сел бы в тюрьму. — Вот так просто? — Так просто. — Мне такие жертвы не нужны! — замотал головой Даниэль. — Хватит болтать о всякой ерунде! — Это не ерунда-а-а-а-а... Старший внезапно навалился на ноги брата и защекотал ступни. Даниэль заорал и задёргался, раскидывая подушки. — А-а-а, отстань, Шон! — взмолился он. Выдернуть ноги из железной хватки не хватало сил. — Перестань, пожалуйста-а-а! — Ладно, живи пока. Шон был физически крепче худощавого брата, но не отрицал, что Суперволк может случайно сорваться, если его слишком провоцировать. Даниэль много лет назад, после драматических событий в церкви, поклялся Шону не пользоваться в отношении него суперсилой, если только это не требовалось для защиты. К чести младшего, с тех пор он клятву ни разу не нарушил. Шон и понятия не имел, к чему привело нарушение данной клятвы, поэтому тревожился совсем по другой причине. Каждый раз, когда он прикасался к брату, тот возбуждался. Сперва Шон старался не обращать внимания, но в этом году не замечать реакцию стало просто невозможно. А если Даниэль был не в школе, то обязательно находился рядом с ним, наблюдая за скучной работой в мастерский или уткнувшись в смартфон. Не то, чтобы Шону это не нравилось, он был совсем не против общества Даниэля — когда младший был недалеко, он чувствовал успокоение... Раньше чувствовал. Теперь с каждым днём нарастало напряжение. Что делать — избегать его, ограничить общение, устроить выговор? Это было бы жестоко и несправедливо. В сердце Даниэля что-то происходило, и Шон был бы совсем идиотом, если бы не понимал, что брат по уши в него влюблён. Вот и сейчас младший пытался скрыть стояк. Пока Шон натягивал майку, Даниэль уселся на кровати, поджав ноги, и, не отрываясь, следил за ним. — Когда-нибудь я стану таким же сильным и устрою тебе. Мы уже одного роста! — Бу-бу-бу. Пуэрто-Лобос наконец-то увидит ещё одного настоящего волка. — Ой, заткнись, пуэрто-лобус, — передразнил Даниэль. — Ты уникален, никто не сможет произнести это так же отстойно. Шон фыркнул. — А где мои штаны? Ты их не видел? — Зачем тебе штаны? Ты наполовину ирландец, так что сегодня можешь надеть юбку. — Ты тоже наполовину ирландец, оболдуй. Вас в школе не учат, что юбки носят шотландцы? — Не юбки, а килты, — усмехнулся Даниэль. — Или надень сомбреро, ты в нём так прикольно выглядишь. Он указал на большую чёрную шляпу с золотистым узором, висящую на стене. Шон вздохнул, закатив глаз. — Не выпендривайся. А если серьёзно, куда делись мои штаны? — Без понятия. Посмотри под кроватью. Я вчера раздевал тебя и мог... — Ты ЧТО делал?! Шон воззрился на Даниэля. Тот развёл руками. — Ты напился так, что лёг в одежде. Не знаю, может, хотел просто поваляться немножко и вырубился. Мне пришлось тебя раздеть. — То есть ты меня совсем раздел? — Что значит совсем, Шон? Не совсем, а полностью. — Трусы-то мог оставить? — Было темно. Что снял, то снял. — Ну ладно... — И я отсосал тебе. Даниэль не ожидал от себя, что скажет такое, но слово не воробей... Он надеялся, что Шон покраснеет, засмущается, может быть, скажет что-нибудь типа: «Чувак, ну ты даёшь!» Старший не покраснел. Он побледнел и молча отступил на шаг. Даниэлю стало страшно так, как не было уже очень давно. Волосы на затылке встали дыбом, а мелкие предметы в комнате задрожали. — Прости, Шон, — произнёс младший, опустив голову. — Это неправда, я пошутил. Старший волк молчал, но Даниэль услышал его тихий выдох. — Но, если честно, я очень хотел. Со мной что-то происходит... Смотрю на тебя и не могу оторваться, стал совсем озабоченный. Старший слушал. Даниэль посмотрел на него отчаянным взглядом: — Я люблю тебя, Шон, и любовь эта не братская. Точнее, не совсем... Точнее, совсем... Ох, чёрт, я запутался. Боюсь, дальше будет хуже, я просто измучился. Шон подошёл и присел рядом на кровать, взяв похолодевшие руки брата в свои. — Всё хорошо, enano, я тоже люблю тебя. Люблю больше всего на свете! Сердце Даниэля колотилось в груди, как сумасшедшее, он чувствовал, что у него трясутся руки в горячих ладонях брата. — Это не та любовь, Шон... Ох, прости! — Он мотнул головой. — Эта лучшая любовь, какую я знаю, но теперь мне её недостаточно. В памяти всплыли последние слова, сказанные брату в прошлой жизни: «Шон, теперь моя очередь спасать нас. Всё будет отлично, клянусь!» Самоуверенные слова. Конечно, он нарушил и эту клятву тоже. Каждый раз, когда Даниэль делал что-то наперекор брату, наступали ужасные последствия. Эта аксиома была вырезана на подкорке его мозга разбитым стеклом и полицейскими пулями. Сейчас он чувствовал себя так же неопределённо, как тогда, перед кордоном на границе. И вновь, как и тогда, всё зависело от Шона. «Я не могу его заставить, но могу попробовать убедить!» — Скажи, чтобы я заткнулся, Шон, и я больше никогда не заговорю об этом. Но я не знаю, что тогда мне делать... Старший молча прижал его к себе. — Шон, мне плохо с тобой и плохо без тебя. Я не нахожу себе места. Скажи что-нибудь! — Enano, я заметил, как ты смотришь на меня, но не думал, что всё настолько серьёзно. — Серьёзнее некуда, — всхлипнул Даниэль. Он слегка тёрся щекой об ухо старшего. — Это я во всём виноват, — наконец произнёс Шон. — В последнее время ты постоянно прикалываешься и я решил подыграть тебе. Это было ошибкой. Даниэль отпрянул, возмущённо сверкнув глазами. — Ох, заткнись, Шон Эдуардо Диас! Это — твоя ошибка, то — твоя ошибка. Тебя послушать, всё вокруг — твоя ошибка. Даже твой глаз — твоя ошибка, хотя мы оба знаем, кто виноват. — Дэни… — Ты обещал говорить мне только правду! Просто ответь, разве может любовь быть ошибкой??? — Нет, — сказал Шон, не задумываясь. — Ты любишь меня? — Да. — Я нравлюсь тебе? — Д-да, — с запинкой ответил он. — Тогда почему?! — Мы братья, enano, и я старший. Я не могу относиться к тебе по-другому: это выглядело бы так, будто я тебя совратил. Даниэль порывисто прильнул к нему, обжигая лицо горячим дыханием: — Соврати меня, Шон, пожалуйста. Или позволь мне совратить тебя. Мне уже шестнадцать. Чем я хуже Финна? «Ты не хуже Финна. Ты умный, сильный, смелый. Ласковый, нежный, заботливый. Любимый! — подумал Шон. — Скажи это вслух!» Душа Шона разрывалась. Отрицать невозможно — он тоже любил младшего больше, чем брата. Его спокойствие и кротость с ним, его ярость и гнев с теми, кто мешал им жить. Особенно ему нравилось смотреть на голого Даниэля, хотя он тут же прятал взгляд, стараясь не выдавать заинтересованности. Когда-то он думал о Финне, долго не мог забыть их первый и последний поцелуй, представлял близость с ним. Теперь его мысли занимал совсем другой человек. В них он целовал его родное лицо, носом щекотал подростковые соски, погружался языком в пупок, опускался ниже... Нельзя. Старший волк за несколько лет был вынужден совершить множество разных поступков — не каждый человек успевает столько за всю жизнь. Он справедливо считал, что в итоге у них неплохо получилось. Они живы-здоровы, у них свой дом на берегу моря, Шон работает, Даниэль учится, они общаются в соцсетях с родственниками и друзьями. К ним в гости приезжали Лайла и Кэс, а мама периодически наведывается — до Аризоны рукой подать, всего 160 миль. Рядом несколько живописных городков, куда можно съездить на выходные. Мексика была не самой безопасной страной, но по уровню криминала ненамного опережала «благополучную» Америку, где убили папу. И кто убил? Не преступник, не мигрант, даже не озлобленный сосед, а сраный коп! От представителей этой ненавистной братии они вдвоём тоже порядком натерпелись... Одним словом, грех жаловаться, всё могло быть гораздо хуже. Но что делать сейчас? Что ты решишь, старший волк? И не будет ли твой выбор роковым? Либо принять запретную любовь Даниэля и поцеловать его. Вслед за поцелуями придёт нечто большее — много большее! — они перестанут быть просто братьями. Последнее табу рухнет и их жизнь изменится навсегда. Либо отвергнуть Даниэля, оставшись «правильным» братом, разбив младшему сердце, да и себе тоже, что скрывать. Они больше не смогут жить вместе, и расстаться не смогут. Это точно не приведёт ни к чему хорошему. На этот раз Шон достаточно чётко представлял последствия своего выбора и был благодарен судьбе, что она до сих пор не слишком наказывала их. Он надеялся, что так будет и в дальнейшем. «Папа, прости нас!» — Enano? — Да, Шон? — Поцелуй меня.