58
Застав нас обоих врасплох и потушив стихийно вспыхнувшее во мне безумство, из-за двери соседней квартиры показалась низенькая старушка. Она окатила меня ледяным презрением и вполне понятной брезгливостью, а затем категорично заявила, что намеревается телефонировать «полицистам». В тоне её хоть отчётливо и звучали нотки ультиматума, угроза эта казалась несерьёзной. — Дэниэль! — прохрипела старушка, обеспокоенно осмотрев зарёванное лицо Эли и, шагнув к ней, замахнулась на меня тростью, не подпуская ближе, словно я был каким-то животным. Я был. — Пойдём-пойдём, — резво потянула она её за свою дверь. — Фрау Рубинштейн, — только с третьей попытки удалось Эли высвободить руку из цепкой хватки, — вы, верно, неправильно всё поняли. — Да что тут понимать! — Перед моим носом снова замельтешила трость: — Чу! Чу! Пошёл! — Думаю, мне и вправду лучше сейчас уйти, — сказал я, и Эли утвердительно кивнула, вытирая мокрые от слёз щёки. Изъяви она хоть малейшее желание продолжить начатое или не согласись с моими словами — я бы остался. Но ничего такого не последовало, и я решил, что для одного утра уж слишком много драм.59
Собрав наспех вещи в дорогу, я успел на ранний поезд до Бохума, отправляющийся в шесть сорок четыре. И если бы я так зверски не хотел спать, то попытался бы отвлечься размышлениями о том, по какому принципу выстраивается подобное расписание. Но все два часа в пути прошли в сонном забытье. Выспаться не удалось, однако сбросить накопившийся эмоциональный багаж получилось. Частично. Поезд прибыл на главный вокзал Бохума со строгой военной точностью. Город уже давно проснулся: в серой унылости бетона платформ и под неприветливым хмурым небом суетился прибывающий и убывающий люд. Впрочем, депрессивную картину за широким окном скрасила тёплая погода. Ни намёка на снег. Здесь ещё сухая осень. А чуть поодаль, за крышей вокзала, виднелась пёстрая макушка Кортум-парка. Возможно, стоило позвонить Ксавьеру до отъезда или по прибытии, ведь он ожидал меня только вечером. Но я уже тут, а до Gun Records рукой подать, поэтому я прямиком направился в студию. Как и следовало ожидать, Ксавьер находился на месте: сидел за заваленным папками, дисками и канцелярским хламом столом и внимательно изучал какие-то бумаги, не замечая ни вошедшего меня, ни суетившихся рабочих, сверливших потолок и двигающих мебель. — Смотрю, у тебя тут намечается перестановка, — плюхнулся я на стул перед ним. — Хей! Ты откуда? — удивлённо улыбнулся он, оторвавшись от документов. — С вокзала, — ответил я, разглядывая новоприбывших рабочих, втаскивающих в кабинет огромные коробки. — Дай мне пару минут, и мы выпьем по чашке кофе, — вновь зашуршал Ксавьер бумагами. — Что-то с машиной? — не поднимая глаз, спросил он, тактично поддерживая беседу. — Почему ты поездом? — теперь поинтересовался, верно, из-за затянувшейся паузы, пока я пытался придумать убедительный ответ. Как правило, услугами железной дороги, чтобы добраться до Бохума, я пользовался крайне редко. В основном мы бывали здесь полным составом группы и всегда приезжали на машинах. Так было мобильней, хоть и на час дольше. — Не спал всю ночь. Работал, — поймал я его скептический взгляд. — Решил не тратить день на сон лишь для того, чтобы сесть за руль вечером. — Вчера говорил с Томом, по его словам, большая часть песен наработана. При подобной скорости релиз возможен уже весной, а летом — турне. Можем идти, — поднявшись с кресла, шлёпнул он ладонью по столу. Расположиться в конференц-зале оказалось заведомо неудачной идеей: за стеной долбили, сверлили, скрежетали рабочие. Строительный шум здесь с ещё большим гулким эхом резонировал ото всех стен, из-за чего мы с трудом могли расслышать друг друга. — Тут через дорогу есть кафе, — прокричал Ксавьер, — поговорим там? Они закончат через час, а то и раньше, — кивнул он на дверь своего кабинета, и мы направились вниз. — Герр Майер, — окликнул его коренастый охранник, как только мы спустились в холл, — этот вот… музыкантишка, — указал он на рядом стоящего парнишку лет семнадцати-двадцати в строгом клетчатом коричневом костюме на несколько размеров больше него самого. — Просится к вам лично. Я говорил, что… — Доброе утро! Я — Петер Кравчик, — парень тотчас же подлетел к нам, — внук профессора Лукаша. Помните? — с горящей в глазах лихорадочной надеждой впился он взглядом в Ксавьера. — Помню кого? — растерялся тот. — Моего дедушку — Лукаша Кравчика? Он преподавал скрипку в Гамбургской высшей школе музыки и театра. Ничего не ответив, Ксавьер лишь непонимающе пожал плечами. Теперь и мои глаза обрели форму глаз парнишки, округлившись от искреннего удивления. Я знал об обучении Ксавьера в Берлине, но о Гамбурге слышал впервые. — Я скрипач, — продолжил паренёк. — Вот, — вытащив из внутреннего кармана пальто диск, протянул он его Ксавьеру. — Я не совсем понимаю, что именно от меня требуется? — покосился тот на протянутую ему запись. — Я хочу, чтобы вы послушали. — Для чего? — Ну как же… — замялся он. — Чтобы издаваться, мне нужен лейбл. — Лейбл? — насмешливо фыркнул Ксавьер. — Прости, дружище, но ты явно не по адресу. Хорст, проводи его к выходу, — отдал он распоряжение охраннику. — Герр Майер, пожалуйста, послушайте! Я действительно талантлив! — истерично затряс Петер диском, словно подавая сигнал бедствия. — Он послушает, — зачем-то ляпнул я и уже хотел было забрать диск. — Прости, Петер, не послушаю, — категорично заявил Ксавьер. — Я не имею к талантам никакого отношения, я занимаюсь шоу-бизнесом. Но если ты готов нацепить на себя розовые чулки и шляпу из фольги, мне удастся подыскать лейбл, готовый продать тебя под именем польского гения-гомика. Не обронив больше ни слова, мы покинули здание. Оскорблённый Петер Кравчик, очевидно, никак не предвидевший столь циничного отношения со стороны бывшего ученика своего деда, так и остался стоять у двери в холле. А меня одолело чувство, будто бы это я приволок за собой грозовое облако негативных эмоций, разразившееся ещё одной драмой и здесь.60
— Значит, не имеешь никакого отношения к талантам? — всё же не удержался я от едкого вопроса, как только мы уселись за столиком в кафе. — Штэф, — протянул Ксавьер, — ты понял. Не начинай. Подошедшая — нет, подпорхнувшая — молоденькая официантка в розово-фиолетовой форме, напоминающей яркий карамельный фантик, вдребезги расшибла задорным приветствием нависший над нами негатив. — Складывается впечатление, что ни один из этих «талантов» читать не умеет. Gun Records — это рок-лейбл. Не просто рок, а альтернативный рок, индастриал, метал, хеви-метал. Всё как обычно, — улыбнулся Ксавьер официантке. — Ему то же самое, — тыкнул он на меня пальцем, на что девчонка только кокетливо подмигнула и, намеренно непристойно вихляя пухлым задом, удалилась к бару. — Ты с ней спал, что ли? — Что?! Нет, — проскрипел он своим старческим смехом. — Я слишком часто здесь завтракаю, чтобы рисковать качеством подаваемой еды. — А что там насчёт твоего образования? Консерватория? Скрипка? — тогда спросил я, пытаясь направить разговор в более приятное русло. — Да было дело. Правда недолго. Я действительно учился в Гамбурге. Два года. Но не имею ни малейшего представления о том, кто такой этот Милаш. — Лукаш, — поправил я его. — Ну а после был джаз, ударные, звукорежиссура в Берлинской высшей школе музыки, но это ты и так знаешь. — Ваш заказ. Приятного аппетита! — сладко пропела официантка, склонившись перед Ксавьером и аккуратно расставляя тарелки. — Сейчас принесу и ваш, — кротко брошенная фраза была адресована мне. — Во сколько и где мне нужно быть завтра? Какого рода проблемы возникли с включением сингла в сборник саундтреков? — Никаких проблем. Я всё уладил. — Ксавьер в один подход опустошил свой стакан молочного коктейля и потянулся за моим. — Я закажу тебе ещё. — А было что улаживать? Его нахальная ухмылка и стала ответом. — Так и знал. — В таком случае, тебе не в чем меня упрекать. — Не спорю. Я сам захотел отвлечься. — От чего? Ещё два, пожалуйста, — проворковал он, улыбнувшись улыбающейся в ответ официантке, неспешно обслуживающей только наш столик; та вновь многозначительно подмигнула и, вихляя задом, удалилась. — Лучше бы ты с ней переспал. Ксавьер опять рассмеялся и ловко перевёл тему, спросив об Эли. И хотя сейчас я не горел желанием обсуждать свою личную жизнь, посчитал, что ни в раскрытии истинной причины моего раннего прибытия, ни в наших с Эли «отношениях», в общем-то, нет ничего сверхсекретного. — Думаешь, пора переобуваться? — дослушав мой пересказ, задумчиво посмотрел Ксавьер. А я понял, что спонтанная ложь — это не моё. Отличное вышло бы объяснение, догадайся я тогда ответить, что из-за снегопада не рискнул ехать на летней резине. — Думаю, ещё рано. — Ну и как хочешь поступить со своей Бастилией? — вопрос прозвучал так, словно Ксавьер был итальянским мафиози, решавшим судьбу очередного «неугодного». Наверное, потому мне и вспомнилось, как после просмотра «Крёстного отца», заинтересованный данной темой, я нашёл на каком-то сайте несколько интересных объяснений слова «мафия». Так, одна из возможных трактовок слова восходила своими истоками к тринадцатому веку, а именно к мятежному году Сицилийской вечерни, когда восставшая против французов Италия громогласно и ожесточённо выкрикивала: «Смерть всей Франции, Италия, вздохни!» Что на итальянском языке звучало как: «Morte Alla Francia, Italia Anela!» Где первые буквы лозунга и являлись аббревиатурой слова «мафия». Полагаю, Ксавьер считал, что новое знакомство пагубно на меня влияло. Наверняка он хотел, чтобы я больше думал о работе и релизе, а не прогулках под фонарями. — Тоже думаю, — тогда ответил я, так и не найдя объяснения странной просьбе Эли о времени. — Пытаюсь понять… — Женщину? Брось это! — засмеялся Ксавьер. — Счёт, — щёлкнул над головой писклявый голос вертлявой официантки, отчего захотелось незамедлительно покинуть данное заведение.61
— Герр Майер, тот паренёк… — вскочил со своего места охранник. — Хорст, нет! — жестом остановил его Ксавьер. К нашему возвращению работа в кабинете была закончена. И теперь стол находился слева от окна, справа стояла внушительных размеров беговая дорожка, рядом с которой висела боксёрская груша, прикреплённая цепями к потолку и полу. — Это от нервов, — сказал Ксавьер, поймав мой озадаченный взгляд. — Настолько всё напряжённо? — Сам видел, как начинается моё утро. И это он был один. — Ты о поляке? Ксавьер кивнул и, усевшись за стол, принялся перебирать бумаги. — Стоит заметить, ты перегнул палку, перейдя на оскорбления его национальной принадлежности. — Не перегнул, а сломал. — Очевидно, найдя нужный документ, набрал он номер помощницы, попросив ту пригласить к нему группу с пауэр-металлическим названием Accelerator. — Когда отказываешь людям, палку нужно только ломать. В противном случае они попытаются перегнуть её сами, надавив на тебя. — Ты мог бы послушать его запись. У тебя подвязки со многими шишками мира музыки. От скуки я принялся листать страницы лежавшего на столе контракта Accelerator. — За каждую услугу приходится платить. Я не желаю оказаться в долгу перед кем-то из-за незнакомого мне мальчишки. — Эта группа, они знают, что ты предлагаешь им подписать? Прочитав условия «Прав и обязанностей сторон», я отказывался верить в написанное под заголовком «Порядок расчётов». — Нет. Впрочем, выбора у них нет, — спокойно ответил Ксавьер. — Поставив подпись на данном контракте, они продадут себя в безденежное рабство Gun Records! — Будешь учить меня, как вести дела? — Да ты обираешь их до нитки! — Так было всегда: одни вынуждены переплачивать, чтобы другие могли получить более выгодные условия. А если тебе приспичило поиграть в судью, давай за всю коммерческую деятельность группы, финансируемую GUN, я выставлю тебе и ребятам реальные счета. Думаешь, лейбл настолько великодушен, что восемьдесят процентов дохода отходит вам? Чёрта с два! Я понимал, что он прав. Но внутри меня уже полыхали языки праведного пламени, и я не удержался, сказав, что рано или поздно эта должность выбьет из Майра последние крупицы совести, превратив в продажный мешок дерьма. — Пойди проспись! — швырнул он в меня ключи от квартиры.62
Дзинькающий входной звонок с приставучей назойливостью ворвался в сон пульсирующей головной болью. Потребовалось какое-то время, чтобы понять, где я вообще нахожусь, и который сейчас час, день, год. 17:56 — высветилось на экране телефона, стоило мне нажать на кнопку разблокировки экрана. Всё тот же четверг, всё то же первое ноября. В комнате было холодно и темно, а за окном призывно подрагивала угасающая лампочка билборда. Я открыл Ксавьеру дверь и поплёлся в ванную — умыться и вернуть ясность сознания. — Паршиво выглядишь, — заключил Ксавьер, усевшийся на подоконнике кухни. Рядом на столе из приоткрытой коробки теплом сочился аромат свежей пиццы. — Ешь, и поедем, — невнятно пробормотал он, пережёвывая жирный кусок. — Слушай, не знаю, что на меня нашло… В поисках обезболивающего я принялся рыться в ящике для столовых приборов, выполняющем функцию и аптечки. — Я знаю — бессонница. Надеюсь, чувствуешь себя хоть немного лучше. Тренировка через час. — Тренировка? Как оказалось, моё первоначальное предположение о реальных мотивах просьбы Ксавьера — приехать в Бохум среди недели — было близко к истине. Набив дорожную сумку спортивной одеждой, парой кроссовок, парой футзальных бутсов и шиповок, я поступил, несомненно, предусмотрительно. Любительская футбольная команда Gun Records являлась участником футбольной корпоративной лиги Северного Рейна-Вестфалии, а я был одним из их игроков, почти весь прошлый сезон просидевшим в запасе из-за того, что расписание матчей команды и турне группы конфликтовали между собой, делая моё присутствие на играх невозможным.63
пятница, 2 ноября
Всю пятницу мы провели в студии. Кроме работы на GUN, Ксавьер занимался собственным музыкальным производством уже более десяти лет. Думаю, для него это было любимым хобби, в котором он находил особое эстетическое удовольствие. Он всегда избирательно подходил к вопросу о сотрудничестве и не спешил подписываться под продакшеном абы кого, выпускал в год альбом-два. Так он сделал из своего имени продюсерский бренд, известный в узких кругах. Сегодня свободный от дел GUN Ксавьер сводил альбом какой-то начинающей группы из Эссена, чья музыка зацепила меня настолько, что я захотел записать с этими ребятами совместную песню. — Можно устроить, — сказал Ксавьер. — Я предложу. Затем мы разговорились об игре, снова обсуждая все опасные моменты, что были у нас, все упущенные возможности. Хоть Ксавьер и я были ровесниками, возраст обоих приближался к той критической точке, когда профессиональные футболисты завершали спортивную карьеру. Я играл в защите, и моя скорость оставляла желать лучшего — я не всегда успевал вернуться в оборону. Ксавьер играл на фланге и часто пенял на свою правую ногу, передачи которой всё чаще получались до безобразия неточными, а все удары шли выше ворот. На этой пессимистичной ноте мы вернулись на его съёмную квартиру и засели в бездушной кухне из белого пластика с вкраплениями холодного металла, продолжив теперь там рассуждать о неминуемом угасании физических сил и совершенной бессмысленности бытия. А пока единственной отрадой для нас обоих оставались музыка и спорт. Правда, за последнее удовольствие жизнь ежегодно выставляла нам возрастающие счета, чаще всего в качестве расплаты принимались травмы. — У меня есть отличный коньяк, выпьешь? — предложил Ксавьер, достав из бара бутылку. — Ты же знаешь, я не пью. — Знаю. Только разогреваешь связки. Но это подарочный Hennessy… — Который ты собираешься открыть сейчас? — Уверен, лучшего случая не представится. — Убери, оставь для какой-нибудь дамы. — Коньяк — не для дам, — кряхтя, откупорил он бутылку. — Коньяк для таких вот случаев. И пока он наполнял две крошечные фарфоровые чашки для эспрессо, я задался вопросом: о каких именно случаях шла речь. — Бокалов нет. Ты знаешь, я тоже не пью, — усмехнулся он. — Кто-то там из «великих» как-то сказал: «Нет в мире большего удовольствия, чем дружеская беседа». Со вскинутой в воздух ладонью Ксавьер походил сейчас на профессора Крауса. — Убеждён, так говорили многие. — За дружескую встречу? — протянул он мне чашку. — Ты извини за то, что я наговорил тебе вчера в офисе. Я полез не в своё дело… — Штэф-Штэф, — похлопал он меня по плечу и уселся на широком подоконнике, а я — на высоком табурете возле барной стойки. — Ты всегда пытался быть голосом моей совести. Вот только… — замялся он, — в моём деле ни для совести, ни для морали нет места. Это тропы, ведущие к убыткам. Я лишь одна из пешек на шахматной доске Sony. — Что-то ты свои силы недооцениваешь. Ещё немного, и дослужишь до ферзя. — «Дослужишь», — просмаковал он слово и, сделав глоток, поморщился. — Знаешь, я уже настолько привык к тому, что за моей спиной находится надёжная защита в виде твоей колоссальной поддержки, что начал воспринимать это как нечто само собой разумеющееся. Я никогда по-настоящему тебя не благодарил. — Ты оказался прав — не нужно было открывать бутылку, — сказал он, и мы рассмеялись. — Не знаю, существует ли вообще такая должность, на которой твоя душа и совесть могли бы сохранять непорочную чистоту. С другой стороны, рай полон мужиков, я бы не хотел там оказаться. Иначе пришлось бы стать гомиком, — опять проскрипел его смех. — Боже, Майер! — поперхнулся я алкоголем. — Слышал бы тебя сейчас твой дед! — Дед — человек веры, но не религии, — отмахнулся он. — Хоть с годами его вера и обросла бородой суеверий. Когда я отказался продолжить семейную военную традицию, дед, в отличие от отца, поддержал мой выбор, заявив, что музыканты и священники являются поставщиками духовной пищи для солдат. Дед полагал и, возможно, до сих пор придерживается такого мнения, что в случае войны я могу оказаться угодным армии. Помнишь, — щёлкнул он пальцами, — как несколько лет назад на съёмках клипа, пока стилисты занимались костюмом святого отца, ты спросил тогда, между дублей, задумывался ли я когда-либо, почему все священники — мужчины? — Да. Кажется, я сказал, что это выбор Бога. Потому что в апостолы он взял себе только мужчин. — Ну вот, — глубокомысленно кивнул Ксавьер, а его голос прозвучал так, словно он только что доказал какую-то сложную теорему. — Потому, готов поспорить, что ад полон распутниц и… — Как искусно ты подобрал слово, — перебил я его, усмехнувшись. — А раз почти все женщины внизу, то наверху, должно быть, творится фееричный гей-парад. Вдобавок, для меня рай, лишённый искушений, — это пресный ад. Чтобы грех не потерял своей свято чтимой силы, значимости, ценности, он должен существовать. Хотя бы в преступном сладострастии мыслей. Даже в Эдеме было древо. Был змей. — Красиво сказал. Вот даже интересно, как он там оказался, — задумался я. В этот момент данный вопрос меня и впрямь волновал. Никогда бы не подумал, что Ксавьер и я — люди, открестившиеся от религии, — вот так увлечённо будем беседовать о библейских сказаниях. — И впрямь, — согласился Ксавьер. — Если Змей смог пробрался в Эдем, вероятно, Бог не такой уж и всесильный. Змей ведь являлся воплощением Сатаны? А знаешь, что ещё занятно? Люцифер. — По-моему, это один и тот же персонаж. — Римляне называли его именем «утреннюю звезду» — Венеру. — Он многозначительно изогнул бровь. — Мужчины с Марса, женщины с Венеры… Знаю-знаю, но рискну предположить, римляне не читали сей бестселлер. — Однако это занятное совпадение. — Хочешь ещё совпадений? Сегодня у нас что? Пятница. Frei-tag, — намерено растянул я слоги. — Frija. — «Пятница», «Фрия». Что я должен из этого понять? — Фрия — богиня любви и плодородия, соответствует римской… — Венере, — рассмеявшись, закончил он фразу за меня. — Женщины! — Ты и в отношении сестёр столь же категоричен? — Реалистичен. Я не слепой. Это в крови любой женщины — быть распутной. Знаю, тебе приглянулось это слово, — ухмыльнулся он. — Мои сёстры ничем не отличаются от остальных, только после замужества они стали играть роль благочестивых жён. Кстати, в следующий четверг у них день рождения. — Да ну?! Ты не говорил, а я и предположить не мог, что они близняшки. — Это всё разный цвет волос. В общем, в субботу я буду в городе. Если у тебя выдастся свободный вечер — заезжай, вместе что-нибудь сыграем. Я буду рад, и им будет приятно. — Он сделал очередной глоток и, поморщившись, продолжил: — Поразительно, ещё несколько лет, и мои старшие племянники закончат школу. Семейные встречи с каждым разом даются мне всё тяжелее. Словно в пыльное зеркало смотрюсь: в родителях отражаются ожидания, которые я не смог оправдать, в сёстрах — быстротечность времени… — Даже любопытно, какие ожидания? — Ты в курсе. Я не стал военным, как хотел того отец. Не стал музыкантом, настоящим музыкантом, как ожидал того дед. Не завёл семью, но об этом мать твердит и по сей день. В нашей семье на первом месте традиции, а только потом желания. — Хорошая традиция — заводить семью, — усмехнулся я над нелепо прозвучавшей фразой. — Да, хорошая… — протяжно выдохнул Ксавьер. — По крайней мере, у тебя есть твоя семья — сёстры, родители, старики, племянники… — Нет, в вопросе о личном счастье не должно быть крайностей. А я счастлив, но стоит мне встретиться с семьёй, как они начинают утверждать обратное. И тут я понял, почему Ксавьер, прикрываясь музыкой, постоянно таскал меня за собой на подобные мероприятия: я был его щитом. Я был таким же, как он — холостяком, живущим в своё удовольствие. Правда, не знаю, наслаждались ли мы вольной жизнью в действительности или от безысходности. — Счастье настолько сильный наркотик, что с возрастом мы умудряемся извлекать его из горестей. Я чаще убеждаю себя в том, что счастлив, нежели ощущая это. — Назревает кризис? Неподалёку есть клуб, я вызову такси? — предложил он. — Для чего? — не понял я его намерений. — Хочу помочь. Решим твою проблему. — Какую проблему? — Тебе нужно выпустить пар. — Хищно оскалившись, он похабно принялся толкать языком по внутренней стенке щеки, намекая на способ решения проблемы. — Самоуважение — единственное, что я ещё не потерял. — Брось! Твои последние отношения закончились год назад, а ты всё пытаешься блюсти святой обет целомудрия. — Вовсе нет. Только сейчас. Если бы сейчас я был один — это одно, но… — Так и есть. — Нет, я… Каким дерьмом в таком случае я стану, если вот так запросто, поддавшись похоти, изменю собственным принципам? Дарить удовольствие шлюхе? Насколько же я должен обесценить свой выбор?! Насколько должен презирать собственное тело, чтобы делиться им с отбросами?! — Остынь. Я тоже кричал о духовности лет в семнадцать, а в двадцать понял — они все шлю-хи. И твоя француженка не исключение. Мой кулак остановился в сантиметре от гладковыбритой физиономии Ксавьера, прежде чем я осознал то, что собирался совершить. — Прости, я… — Пошли! — спрыгнув с подоконника, хлопнул он меня по плечу. Всего лишь пара глотков коньяка, а в горле стоит тошнотворный ком самопрезрения. — «You need coolinʼ. Baby, Iʼm not foolinʼ», — пританцовывая, Ксавьер пропел строчки песни Led Zeppelin, вызвав своим приподнятым настроем во мне очередной приступ тошноты.64
И я уже знал, куда мы направлялись. Но не догадывался, что именно затеял Ксавьер. В подобном я ещё никогда ни с кем не соревновался. Притащив дополнительную ударную установку в одну из свободных комнат звукозаписи, мы оборудовали наш персональный музыкальный ринг. Правило предельно просто: зеркально отражать действия друг друга. Начали с нехитрых упражнений — никто не сбился. Счёт по нулям. Раунд два. Добавляется кардан и базовые сбивки. Счёт по-прежнему по нулям. Раунд три. Полиритмия. Мой ход: четыре к трём между малым и бас-барабаном и восьмые на хай-хэте. Меняю инструменты, и наоборот — три к четырём. Чётко отбиваю на каждую четвёртую шестнадцатую. Ксавьер не отстаёт, ловко перестраивается и отвечает четвёртыми к седьмым. — Твою мать! — И я не успеваю отсчитать грёбаную шестнадцатую. — Не смей! — говорю, направляя на него палочку, словно я какой-то очкастый Гарри Поттер, но насмешливая гримаса озаряет лицо Ксавьера. — Хочешь чего-нибудь джазового? — предлагает он. Я заранее осознаю своё фиаско и тем не менее утвердительно киваю. Простейший свинговый ритм даётся с лёгкостью. Но тут Ксавьер решает сыграть его в предельном темпе. И я вновь слышу погрешности в своём исполнении. Ксавьер не реагирует, лишь усложняет бит: добавляя перекрёстный удар по малому барабану на четвёртом бите, после чего и вовсе плюёт на джаз и на какой-то блэк-металлической, запредельной скорости начинает долбить тридцать вторыми. Я уже не играю, поражённо наблюдаю за тем, как он превращается в пулемётную машину. Последний удар сотрясает пластик и, прорычав по-звериному, Ксавьер яростно швыряет палочки о стену. — Ты родился с метрономом вместо сердца! — Вместо души, — саркастически парирует он, вытирая рукавом выступившие на лбу капли пота. — В этом наше с тобой различие. Ты — поэт, я — музыкант. — Как эти понятия могут быть взаимоисключающими? — Не каждому футболисту дано стать хорошим тренером, и не каждый тренер — техничный игрок в прошлом. Говоря о барабанах, чем джаз отличается от рок-музыки? Импровизацией, — не дожидаясь ответа, поясняет Ксавьер. — В джазе её чуть больше. Попроси меня написать партию для одной из твоих песен, и я убью на это вдвое больше времени, чем ты сам, несмотря на то что все партии до безобразия элементарны. Мне обязательно захочется добавить кучу разных сбивок, отчего песня потеряет целостность. Дай мне послушать всего раз какой-нибудь трек с несложным ритмом, и я воспроизведу его со стопроцентной точностью. К счастью, я вовремя это осознал, поступив на звукорежиссуру. Для меня не составит особого труда определить все «изъяны» песни, чтобы довести её до ума, но вот сам с нуля не создам ничего выдающегося, а заурядного хватает. Даниэль дал ответ, — прочитав пискнувшее в телефоне сообщение, сказал он, а моё сердце болезненно сжалось. — Вокалист группы, которую ты слышал утром, — осторожно уточнил Ксавьер, вероятно, заметив вмиг переменившееся выражение моего лица. — Он разделяет твоё желание. Завтра всё обсудим. Вот ещё одно доказательство твоей созидательной, лиричной натуры. — Хм? — «И я молча согласился», — процитировал он меня же, рассказывающего ему о просьбе Эли. — Тебе обязательно необходимо всё драматизировать, романтизировать. Ты — не ты, если не пребываешь в состоянии сентиментальной меланхолии. Это — твоё счастье.65
суббота, 3 ноября
Покинув студию за полночь, вымотанные утренней игрой и четырёхчасовым драм-сейшеном, мы проснулись только к обеду и отправились в излюбленное Ксавьером кафе. Вертлявой официантки сегодня не было на месте, поэтому во время обсуждений планов на день нам никто не надоедал. На три часа мы договорились встретиться с Даниэлем, чтобы согласовать условия сотрудничества и определиться с днём записи и песней. Даниэль оказался приветливым рыжеволосым парнем, высоким, немного полным, и с такой же, как и макушка, медной бородкой. Мы долго говорили о его творчестве, и он не скрывал радости от предстоящей совместной работы. Для ещё толком-то никому неизвестной группы моё имя являлось хорошим промо-ходом. Я же получал удовольствие и вдохновлялся музыкой отличной от собственной. Группа Даниэля писалась на независимом лейбле в Эссене, поэтому Ксавьер настоял на том, чтобы трек вышел ещё и отдельно от альбома в качестве сингла на правах GUN. Ближайшее свободное время в студии было завтра и в понедельник вечером, остальные часы расписаны по минутам. Выбор пал на понедельник — матч «Бохума» против «Вольфсбурга», являющийся основной причиной моего приезда, пропустить я не мог. За «Волков» я болел с самого раннего детства, с той поры, когда ещё жил в Вольфсбурге. Однако побывать на матчах любимой команды не всегда удавалось. Остаток дня мы провели в студии, занимаясь финальным микшингом дебютного альбома Даниэля. А где-то около восьми телефон Ксавьера взорвался пронзительной мелодией, заставив нас оторваться от работы, а Ксавьера ещё и расплыться в самодовольной ухмылке. — Отличные новости, просто отличные новости, — неустанно повторял он, соглашаясь с кем-то и машинально кивая головой. Ещё несколько раз произнеся «отличные новости», Ксавьер повесил трубку и, повернувшись ко мне, загадочно улыбнулся. — Дай угадаю — отличные новости? — Через неделю, в понедельник, снимаем клип! — восторженно хлопнул он в ладоши. — Я договорился с ребятами из Sony. У одной группы намечается серьёзная съёмка: со множеством разных планов, сменой декораций, костюмов и тому подобным, так что, пока они будут суетиться, между дублями успеем отснять вас. Вам всего-то нужно пару минут покривляться перед камерой с инструментами, дальше просто-напросто вклеим кадры из фильма. — И чем эта новость так хороша? — всё ещё не понимая его восторга, пожал я плечами. — Тем, что мне придётся оплатить только работу по монтажу видео. Все прочие расходы: дорогу, трансфер, аренду помещения, съёмку, свет, гримёров — покроет Sony, а не GUN. С финансово-отчётной точки зрения они провернут это как один клип. — То есть, по большому счёту, это отличная для тебя новость? — рассмеялся я. — Угу, — продолжил Ксавьер сиять улыбкой. — Думаю, даже обойдёмся без отеля, остановитесь у твоего брата, — то ли спросил, то ли утвердительно заявил он. — Съёмки будут в Мюнхене?! Я был уверен, что мы, как обычно, отправимся в Берлин. Мюнхенский офис Sony не занимался отечественными группами. Но неожиданностью для меня стало вовсе не место дислокации, а незапланированный визит к семье, при встрече с которой я испытывал чувства, идентичные тем, что вчера описал Ксавьер. — Вероятнее всего, вы вернётесь уже тем же вечером. Однако если вам придётся застрять там на пару дней, могу организовать и отель. — Не нужно. Остановимся у брата, — сказал я, и мы снова с головой погрузились в музыку. Возможность подобной совместной «работы» выпадала крайне редко, оттого я всегда воспринимал её как своеобразную стажировку, на которой мог повысить навыки аранжировщика-самоучки. Да и чему поучиться у Ксавьера мне действительно было. А в девять пришёл Вольфганг Функ, сказал, что хочет поработать и попросил освободить ему пульт. Удивительно, что за всё время сотрудничества группы с GUN и я, и парни пересекались с Функом от силы три-четыре раза. Чаще я видел его на фотографиях в музыкальных журналах. И после последней статьи о том, что основатель GUN Records передаёт бразды правления лейблом Ксавьеру, а сам уходит на покой, вообще не надеялся когда-либо ещё с ним встретиться. Так, разговорившись о музыке и лейбле, мы просидели с Функом ещё какое-то время. А потом ушли в кабинет Ксавьера, где он со свойственным ему неиссякаемым энтузиазмом принялся рассказывать о новом спортивном инвентаре, о душевой кабинке, которую по его просьбе умудрились втиснуть в и так крохотную комнатку туалета. — Впрочем, какой смысл на всё это просто смотреть. Потренируемся? Подойдя к громоздкому шкафу, протянувшемуся вдоль стены за столом, Ксавьер раздвинул зеркальные дверцы. Внутри висели два строгих чёрных костюма, на нижней же полке, под ними, аккуратной стопкой была сложена тренировочная одежда. Ещё ниже — в ряд выстроенные кроссовки и туфли. Машина Функа покинула парковку студии в первом часу ночи. Мы же уже не тренировались, а изобретали изощрённо-извращённые вокально-спортивные состязания. «Упражнение на дыхание», — так обозвал сей новаторский метод Ксавьер. Установив на дисплее беговой дорожки скорость ниже средней — восемь километров в час, мы бросили друг другу очередной вызов: бежать и петь, при этом не сбивая дыхание, не фальшивя. Продержаться нужно было всего тридцать секунд. Восемь километров в час — это и не скорость-то толком. Поэтому после двух ничейных раундов, сочтя нагрузку смехотворной, мы оставили время неизменным, ускорив темп. На скорости в одиннадцать с половиной километров Ксавьер облажался первым, свалившись на пол и скрючившись в истерике от неудачной попытки провизжать «War Machine» AC/DC надрывным писклявым голосом Брайана Джонсона. На этом соревнование завершилось.66
воскресенье, 4 ноября
Утро следующего дня разбудило ярким солнечным светом, проникающими через два высоких, но узких окна гостиной. Ксавьера в квартире не обнаружилось — ушёл уладить какие-то дела. Перекусив всё в том же кафе, единственном в округе открытом аж с девяти утра, я тоже направился в студию, но задержался на первом этаже — в музыкальном магазине GUN, у стены, завешанной футболками, где я заметил знакомый принт — деревянный крест, к которому ржавыми гвоздями было прибито истекающее кровью сердце — обложку нашего альбома. А потом внезапный импульс заставил меня совершить то, чего до сегодняшнего дня я никогда не делал — купить футболку своей же группы. Женскую футболку. Не знаю почему, но я не хотел, чтобы Ксавьер увидел меня вместе с этой вещичкой, потому я и потащился обратно в квартиру, где, к своему удивлению, и застал Ксавьера. Он говорил по телефону, не обращая внимания ни на меня, ни на мои глупые действия по заметанию «следов преступления».67
Квартира Ксавьера находилась на втором этаже старой, аристократичной пятиэтажки на Массенбергштрассе — в самом сердце Бохума. Здесь всё было рядом: торговые центры, банки, вокзал, отели, клубы, театры, кинотеатры, спортивные площадки, бесчисленные закусочные, кафе и рестораны, спа-салоны, парикмахерские и даже какой-то дом моды. Домашняя арена «Бохума», Рурштадион, тоже совсем близко — в пятнадцати минутах езды — на Кастроперштрассе. Мы приехали за полчаса до начала игры и долго не могли найти место для парковки — всё было плотно заставлено автомобилями «прибывших заранее». Пришлось оставить машину во дворе какой-то Католической клиники, а оттуда, уже не на шутку опасаясь опоздать, добираться бегом. Но хотя бы к своим местам, находящимся несколькими рядами выше скамейки запасных «Вольфсбурга», нам удалось довольно быстро пройти. Ксавьер не солгал, сюрприз и в правду оказался приятным. Команды появились на поле без задержки. «Бохум» — в синей форме, «Вольфсбург» — в зелёной. Главный судья, Петер Гагельманн, даёт стартовый свисток, и трибуны взрываются ором, свистом, гудением и аплодисментами. Наши с Ксавьером голоса, вторя зрителям, тоже срываются на крик, словно мы одни из тех несуразных подростков, приехавших в Детройт на концерт Kiss. Я уже и забыл, каково это — быть фанатом. До следующего оглушительного ора и назначенного в ворота «Вольфсбурга» штрафного проходят ровно четыре минуты. Камерунский нападающий «синих» Эпалле навешивает на выстроившуюся стенку мяч, и второй форвард «синих» — Станислав Шестак — в одно касание замыкает подачу головой. А «Бохум» открывает счёт. К восемнадцатой минуте приходит окончательное осознание того, насколько беспомощна наша оборона. Носящийся на запредельных скоростях Шестак опять уводит у нас мяч и разрезающей передачей отправляет его рослому поляку Мициелу, который, совершая неимоверный рывок, оставляет защиту «Вольфсбурга» позади себя и выходит один на один с нашим вратарём — Симоном Йенцшем. Йенцш не видит иного выхода, кроме как пойти в подкат. Но вместо мяча ударяет по ногам Мициела. Гагельманн останавливает игру и указывает на точку. Бить пенальти идёт защитник «синих» — Марсель Мальтриц. По стадиону проносится гул, а Мальтриц реализует одиннадцатиметровый. Йенцш же получает заслуженную жёлтую карточку. Два — ноль. Фанаты «синих» начинают распевать песни, а наши орать на защитников. На сорок второй минуте Шестак отдаёт мяч на фланг — Дэнни Фуксу и тот ловко загоняет мяч в ворота «Волков». Три — мать его — ноль! Сорок четвёртая минута. Мои голосовые связки болят, наша защита продолжает лажать, а Феликс Магат и не думает делать замены, очевидно, надеясь, что мы дотянем первый тайм. Но вот Эпалле выводит Шестака один на один с Йенцшем, и на последних секундах Шестак оформляет дубль! Четыре — ноль… Команды уходят на перерыв. А мы — за чем-нибудь прохладительным. После столь разгромного счёта мизерная надежда на победу «Волков» окончательно умирает. Второй тайм начинается с углового у ворот «Бохума». Всё происходит столь стремительно быстро, что только когда наш сектор срывается на крик, я понимаю, что наш первый мяч забит! Шефер! Проходит семь минут и наш бразильский нападающий Графите отправляет уже второй мяч в сетку «синих». Появляется жалкая надежда хотя бы на ничью. Однако наше торжество вскоре вдребезги разбивает ответный, пятый, гол «Бохума». По синей части Рурштадиона прокатывается ликующий протяжный рык и аплодисменты. А мы, ощущая горький привкус поражения, опускаемся на свои кресла. Но десять минут спустя с неистовым ором «Графите!» снова подрываемся с мест и вскакиваем на ноги, словно разорвавшийся в микроволновке попкорн. Третий гол «Вольфсбурга»! Обе команды смертельно устали и играют на последнем издыхании. Мои лёгкие, ощущая боль всех игроков сразу, тоже горят. Ещё несколько секунд и раздаётся финальный свисток. Пять — три. И пусть мы сегодня потеряли очки, матч оказался определённо самым зрелищным в этом туре. Переполненные бешеными футбольными эмоциями, и я, и Ксавьер ощущали острую необходимость в продолжении «шоу». Поэтому сразу же после игры решили заскочить переодеться и отправиться на одну из близлежащих спортивных площадок.68
После ослепительного прожекторного света на Рурштадионе ночь за его стенами особенно ярко подчёркивала временной контраст. Мы будто вынырнули в совершенно иной мир. А ведь всего лишь начало восьмого. До квартиры добрались только через час. На дорогах творилось какое-то автомобильное безумие. Не мудрено: двадцать тысяч зрителей покидали стадион разом. — Штэф, телефон! — бросил мне Ксавьер мою же трубку, пока я зашнуровывал бутсы. На дисплее светилось: «Новое сообщение. Эли». Глупо улыбнувшись, я отчего-то решил, что и она смотрела матч, и наверняка там написано что-то ироничное о «дырявой защите» «Вольфсбурга». Сообщение оказалось пустым, тем самым поставив меня в тупик. И я задумался, как поступить: написать, перезвонить или вовсе ничего не предпринимать. — Жду тебя в машине, — протараторил Ксавьер. — Угу, — промычал я в ответ, всё же нажимая на кнопку вызова. Длинный гудок. Ещё гудок. Раздаётся тихий отголосок кашля, а потом я слышу до боли знакомое и такое добродушное «привет». — Как дела? — спрашивает она, и из меня вырывается целый поток речей, описывающий сегодняшнюю игру. Не понимаю, зачем я всё это ей говорю, но мне нравится слышать её смех, когда я ругаю Факундо Кирога. Уверен, она не имеет ни малейшего представления, кто это такой, не говоря уже о том, на какой позиции он играет. — Ты знаешь такого игрока? — настороженно интересуюсь, на что Эли искренне отвечает «нет» и заливается звонким смехом. — Твоё сообщение… кажется, по пути ко мне оно растеряло все слова. Там было что-то важное? В трубке повисает молчание. — Я… эм-м… И снова тишина. — Эм? «Эм», конечно же, объясняет многое. Эдакое универсальное словечко, — неуклюже шучу я. — Просто не придумала, что написать, — виновато звучит её голос. — А что хотела? — Узнать, пойдёшь ли ты завтра на лекцию, — после недолгой паузы всё же говорит она, как бы между прочим, словно я был её одногруппником-оболтусом. — Только в том случае, если ты лично встретишь меня утром на вокзале, — отшучиваюсь я. — Это всё, что ты хотела? — Штэф… Её тяжелый выдох в трубке вырывается почти осязаемым горячим дыханием на моём ухе. — Ты ещё здесь? — после секунд молчания спрашиваю я. — Да, я… я… Слышу её прерывистое дыхание. — Просто соскучилась по твоему голосу. И я как пёс, которому бросили крошечную кость, расплываюсь в идиотской улыбке.