6
четверг, 13 декабря
Утро, начинающееся с чувства омерзения ко всему, уже успело войти в привычку. А вот такой пронзительной головной боли, как сегодня, у меня давно не было. Ксавьер отжимался в гостиной и был отвратителен в своём приподнятом настроении. Всё вокруг продолжало жить и светиться солнечным счастьем, в то время как моя жизнь неумолимо рассыпалась на части. «Собирай вещи», — кинул он мне, не отрываясь от процесса. В обед мы прибыли в Бохум. Некогда окрылённый чувствами, я рассуждал о том, как присутствие Эли превратило целый город в маленький Париж… Сегодня же всё утопало в слякоти и отзеркаливало противоположными ощущениями. Совсем недавно мне казалось, что я в силах повлиять на собственную судьбу, сейчас — я словно барахтающаяся рыбёшка, которую стремительно уносил бурлящий поток жизни. Ксавьер разгребал бумаги на своём рабочем столе, а я ходил из угла в угол, терзаемый всё теми же мыслями. Почему-то вчера я даже не спросил, кому именно он позвонил и попросил «достать» адрес матери Эли. Очередной тошнотворный ком подступил к горлу. Противно было осознавать, что незнакомые люди вынуждены потакать инфантильным капризам какого-то обезумевшего Ромео. — Ну всё! Мы в заднице! Пойдём! — проорал ворвавшийся в кабинет напарник Ксавьера. И, громко топая, они побежали вниз по лестнице так, словно здание охватил огонь. А я-то думал, это только моя жизнь пошла под откос. У лейбла назревал ещё один скандал. На этот раз причина была серьёзней, так как имела вещественные доказательства прямого нарушения новых условий выпуска аудио-компакт дисков. Война рекорд-лейблов и интернет-пиратов никогда не закончится. Пару лет назад Sony BMG решили использовать более жёсткую технологию DRM — Digital Right Management, технических средств защиты авторских прав. На все свои аудио-CD Sony записали специальную программу, которая защищала диск от копирования. Но вдобавок к DRM на компьютер автоматически, то есть без согласия пользователя, устанавливалось программное обеспечение, содержащее Rootkit. Или, проще говоря, данное ПО позволяло Sony взломать систему пользователя, делая её уязвимой для хакерских атак. А это являлось прямым нарушением гражданских прав. После нескольких коллективных судебных исков в начале этого года Sony были вынуждены отозвать миллионы компакт-дисков с руткитом и выплатить финансовые компенсации «пострадавшим». Но, как выяснилось часа четыре назад, магазин при GUN Records, очевидно, плохо расслышал последние известия. Ксавьер, его напарник и ещё какие-то люди без конца орали, выясняя, чья это вина, что магазин до сих пор торгует старой партией дисков. И я, прихватив ключи от квартиры Ксавьера, отправился в тишину, потому как вены на висках вновь противно запульсировали. Средства защиты авторских прав — всего лишь вишенка на экономико-правовом торте музыкального бизнеса. Я старался держаться подальше от этой кухни, чтобы не лишиться вдохновения, которое в моём состоянии депрессии как раз таки только должно было начать набирать обороты; но ничего подобного не происходило: я был опустошён. Ни спать, ни есть не хотелось. Я бы даже разрыдался от полного бессилия и непонимания происходящего, но, кажется, уже наступило обезвоживание. И я слонялся от окна к окну, ждал Ксавьера хоть с какими-нибудь новостями об Эли. Он вернулся около семи, злой как чёрт. Без устали бубня себе под нос «меня окружают одни идиоты», он подчеркнул, что одним из этих «идиотов» являюсь и я. Сказал, что заскочил проверить «жив ли я», и что ему нужно отъехать «по делам». Впрочем, я ещё из окна увидел, какое именно «дело» ожидало его на переднем сиденье машины, поправляя завитые локоны.7
пятница, 14 декабря
В котором часу он вчера вернулся домой, я не знал, потому что вырубился до того. Сейчас было восемь. Яркий рассвет противно слепил из окна. Ксавьер приставуче будил, строя из себя строгую мамашу, что-то там разгневано причитал и стаскивал одеяло. Прямо как в школьные годы. Какая к чёрту презентация клипа, если я даже с постели встать не в состоянии?! Однако назойливости Ксавьера позавидовал бы самый писклявый комар. Уверен, он и мертвеца из могилы запросто смог бы поднять, если тому нужно было явиться на какую-нибудь важную встречу. И вот мы уже в самолёте, на полпути к Мюнхену. Небо такое же ясное, как и мои воспоминания о последнем полёте. Что же она со мной сделала? Я бы в миллионный раз поразмышлял об этом, но сейчас хотелось лишь выблевать нестихающие воспоминая. Встретив в зале ожидания аэропорта парней, прилетевших полчаса назад, мы направились на телевидение — сыграть песню в прямом эфире. «Сыграть» под фонограмму. Всё вокруг меня двигалось: ведущие что-то спрашивали, я отвечал, парни смеялись. Все притворялись. Мне смертельно хотелось остаться в одиночестве. Но даже после окончания презентации меня продолжили донимать пытливыми расспросами, на этот раз Том, Густав, Крис, Михаэль и какого-то лешего Ксавьер, будто бы он и не в курсе был. Вели они себя так, словно я был мальчишкой, обоссавшимся на публике. Их чрезмерное чувство такта, осторожность в формулировках и постановке вопросов лишь напоминали об Эли, уже доводя до белого каления. Объявили о начале посадки на рейс до Дортмунда, и Ксавьер потащил меня к нужным воротам. — Разве ты не с нами? — спросил Михаэль. — В Бохуме ещё есть дела, — ответил за меня Ксавьер. Сейчас я был до верхов переполнен холодным безразличием. Запихни они меня в самолёт, набитый бомбами, мне было бы плевать. — Никаких новостей? — не выдержал я, наблюдая за Ксавьером. Проигнорировав просьбу стюардессы пристегнуть ремни, он продолжал быстро набирать сообщение. — Сави? Он кинул короткий взгляд на чёрный иллюминатор, сквозь который виднелись огни аэропорта, а потом, протяжно просипев, посмотрел на меня. — Давай ты ограничишься звонком? Мы же хотели махнуть на Рождество в Австрию. Значит, всё-таки достал адрес лаборатории. Мысли я хоть немного более здраво ещё неделю назад, сам обратился бы в детективное агентство. Ксавьер вытащил из кармана пиджака маленький листок и протянул его мне: «Laboratoires Médicaux GMH Inc, 666 Rue Sherbrooke Ouest, Montréal, +1 514-988-9669». — От номера дома так и веет канадской приветливостью, — сказал я, вчитываясь в адрес. — Не гарантирую, что это именно то, что ты искал. Но сотрудница с фамилией «Лефевр» и возрастом, подходящим под тот, чтобы иметь взрослую дочь, работает там. — Ты не звонил? — покосился я на него. — Я?! — изумлённо вскрикнул он. Да, я и впрямь чушь сморозил. — Какая у нас разница во времени? Я позвоню сейчас? Который там час? — вдруг охватила меня странная судорога, тряслись и мысли, и руки, и, кажется, сам самолёт. — С Нью-Йорком шесть часов. Монреаль ведь над ним, верно? Или там Марсель? — Марсель — в Австралии. — В Австралии — Мельбурн! — А где Марсель? — Во Франции, — ответила подошедшая к нам стюардесса. — Господа, попрошу вас убрать ваши телефоны. А вы, — обратилась она к Ксавьеру, — пожалуйста, пристегните ремень. — Прилетим — позвонишь, — сказал он, щёлкнув замком ремня. — В любом случае, раньше воскресенья я тебя не отпущу. Вот, — опять нашарив что-то во внутреннем кармане пиджака, вытащил он конверт и затряс им перед моим лицом. — Завтра едем в Вольфсбург. — Это ещё зачем? — Пропустим по паре рюмок с твоим стариком, — вмиг нарисовалась на его лице слащавая ухмылка. Но я подумал, что он лжёт. Неужто решил упечь меня там в какую-нибудь психушку, скинув на шею отца? — Что за… — Да расслабься, — похлопал он меня по плечу. — Это билеты на матч «Волков» против «Боруссии», кое-кто отдал свой должок.8
Едва мы сошли с трапа, я принялся звонить в лабораторию. Мы даже успели добраться до квартиры Ксавьера, но на мои бесчисленные звонки так никто и не отвечал. Протяжные гудки. Затем срабатывал автоответчик, что-то бормочущий на французском. — Laboratoires Médicaux, en quoi puis-je vous être utile? — вдруг раздался женский голос на другом конце трубки. — Bonjour! Do you… you speak English? Или по-немецки? — зачем-то добавил я. Женщина извинилась, сказал что-то, что я не смог понять, и попросила говорить на французском. Из моей же головы разом вылетели все когда-либо выученные слова и фразы. Я переключил телефон на громкую связь и посмотрел на Ксавьера, но он только развёл руками. — Жё… жё вудрэ парле а… Как её имя? — прошептал я Ксавьеру, который уже разворачивал листок. — Жюльет, — подсказал он. — А Жюльет Лефевр, силь ву пле. — Qui est à l’appareil? — спросила женщина, но объяснить на французском, кем я прихожусь Жюльет, — непосильная для меня задача. В памяти почему-то всплыл образ смуглого парнишки, что так рьяно пытался пробраться в зал с манускриптами. Вторя его отчаянной интонации, я опять попросил пригласить к телефону мадам Лефевр. — It's very important. Се трэ им-пор-тант, — надеясь на интернациональность слова и чеканя слоги, постарался я прозвучать настолько серьёзно, насколько вообще был способен. — Как сказать «дочь»? — прошептал я Ксавьеру. «Fille», — высветилось на экране его телефона. Я снова попытался объяснить на каком-то корявом франко-английском, что это касается дочери Жюльет. — Danièle? — уточнила женщина. — Qui êtes vous? — Да! Yes! Oui! — прокричал я на всех трёх языках, ненамеренно упуская из вида её вопрос, оттого что понял — я попал в цель. «В данный момент не тут», — сумбурно перевёл мозг следующий ответ женщины. Припоминая все забытые со школьных времён слова, я спросил, в Канаде ли вообще Дэниэль. Женщина ответила утвердительно. Я попросил её дать номер Эли или Жюльет, но на этот раз прозвучало категоричное «non» и просьба перезвонить позже. — Браво! — саркастично произнёс Ксавьер, похлопав в ладоши. — Ты бы, что ли, хоть текст накидал, прежде чем звонить. Но мне уже было всё равно. Главное — я узнал, где Эли. В последний раз я видел её двенадцатого ноября, сейчас — четырнадцатое декабря. Пять мучительно долгих недель тянулось это состояние болезненного опустошения, и вроде бы ничего существенно не изменилось, однако от осознания, что теперь я точно знал её место нахождения, нахлынула тёплая волна эйфории, окрасившая чёрные мысли радужными цветами. На секунду мне даже показалось, что ничего вообще не было: ни расставания, ни моего безумства. Но лишь на секунду. Хлопнувший входной дверью Ксавьер отъехал «по делам», и я, оставшись наедине со своими проснувшимися мыслями, стал представлять полёт, прилёт, лабораторию, встречу с Эли. Стал прокручивать в голове возможные вопросы, а вот её ответы звучали совсем неубедительно. Пусть я в тысячный раз предстану идиотом перед собственным рассудком, но я наотрез отказывался верить, что причиной нашего разрыва стали охладевшие ко мне чувства. Странные предостережения, странная боязнь вступать в отношения, правила, всё это подсказывало — за ними крылся страх. Но какой? Чего именно я бы не смог понять? принять?9
суббота, 15 декабря
Последний раз я был в Вольфсбурге в августе, на дне рождения отца. Мне нравился этот аккуратный зелёный городишко, даже несмотря на его вечно дымящие трубы завода Volkswagen. Там, на берегу реки, за красным кирпичом стен завода, работал отец, быть может, оттого трубы никогда не наводили на меня индустриальный ужас. В детстве они мне казались громадными дудками, и я всё ждал, когда же они наконец «задудят». Но кроме серых столбов дыма из них ничего не выходило, ни единого звука. Неприязнь вызывали лишь некоторые подростковые воспоминания, из-за чего я приезжал сюда нечасто, ограничиваясь только редкими телефонными звонками. — Твоего старика захватим? — спросил Ксавьер, когда я отложил телефон, так и не дозвонившись до лаборатории. — У меня четыре билета. Густав с нами, — тотчас уточнил он, поймав мой озадаченный взгляд. — Давай. До начала матча оставался час, мы сидели в ирландском пабе на пересечении Гёте- и Шиллерштрассе. Было людно и шумно. Все посетители — фанаты «Волков», разодетые в футбольную атрибутику клуба. Мы не исключение — обвязались бело-зелёными шарфами. Отец даже надел шапку с логотипом клуба. Все пили пиво, обсуждая предстоящую игру, билеты на которую раскупили ещё в начале месяца. Матч, несомненно, обещал порадовать зрелищностью и бурей эмоций. Хоть «Боруссия» сейчас и являлась нам равным соперником, в своей последней игре на домашнем стадионе она разгромила «Арминию» со счётом 6-1. Сегодня же всё сложилось иначе: «Вольфсбург» открыл счёт уже на восьмой минуте, а следующий гол влетел в ворота жёлтых на одиннадцатой. Второй тайм — ещё два гола от «Волков», и победа всухую. Вечер и ночь мы провели у отца. Было хорошо. Мы взяли ещё пива, приготовили барбекю и проговорили о футболе и политике допоздна. Я наконец «проветрил» мозги. В воскресенье утром я вернулся домой, Ксавьер увязался следом, мотивируя своё желание «повидаться с семьёй». А в итоге проторчал со мной в студии целый день, читая напутственные речи, пока я объяснял Тони, чем ему заняться во время моего отсутствия. До лаборатории я так и не смог дозвониться, очевидно, по причине выходных; зато купил билеты на самолёт: вылет завтра в полдень из Берлина. Сердце колотилось в предвкушении, и я не мог понять, приятном ли.10
понедельник, 17 декабря
В Берлине плюс один и мокрый снег. — Вот, пожалуйста, — в окошке уличного фургончика при аэропорте показался наш заказ: два буррито и сок. — Ты позвони. Сразу, как приземлишься, — опять повторил Ксавьер, поглядывая в сторону серой крыши терминала. — Какая там погода, проверил? Если я молчу, он обязательно должен заполнить паузу какой-нибудь болтовнёй. Но погода меня волновала в последнюю очередь, поэтому нет, я не проверил. Набил чемодан тёплыми вещами, повинуясь своим интуитивным климатическим ощущениям. — Угу, — промычал я. Ксавьер собрался было сказать что-то ещё, но его отвлёк, а меня спас, телефонный звонок. — Нужно ехать на студию, Леманн сам куда-то улетает вечером, — сказал он, убрав телефон в карман. — Угу, — только и смог я выдавить, а на глазах навернулись слёзы и к горлу подступил горький ком. Какого чёрта я делаю? — Всё будет нормально, дружище, — похлопал меня по плечу Ксавьер. Без ироничного контекста слово «дружище» я слышал, лишь когда он обращался к псу своего деда, оттого мне стало ещё противней. — Всё будет нормально. — Его ладонь тяжело упала на плечо, словно крича об обратном. — Ну, психанула она, спиши это на безрассудность молодости. — Угу, — кивнул я, хотя в данное объяснение верилось с трудом. — Я не хотел впутывать ни тебя, ни кого ты там просил помочь в решении моих несерьёзных проблем. — А какие по-твоему «серьёзные»? — усмехнулся он, поперхнувшись буррито. — Твои. — Ой, да брось! Есть у евреев одна поговорка: «Если проблему можно решить с помощью денег, то это и не проблема вовсе, а непредвиденные финансовые затраты», — рассмеялся он. — А если дело касается любви, то тут никакие ярлыки неприемлемы. Ты же знаешь, за моей спиной вооружённые силы Германии, для меня это сущий пустяк — раздобыть информацию. А что за причина лежит за твоим запросом — не должно волновать никого, раз в первую очередь это важно для тебя. — За все годы нашего общения не слышал от тебя подобной сентиментальности, — засмеялся теперь и я. — Знаю, поэтому я, пожалуй, поеду, пока не разрыдался вслед за тобой. Давай, наберёшь меня по прилёту, — хлопнул он меня по спине и направился к машине, а я пошёл регистрироваться на рейс. Порой та лёгкость, с которой Ксавьер относился к жизни, меня пугала.11
Самолёт вылетел по расписанию, и менее чем через четыре часа мы приземлились в Исландии. С учётом разницы во времени получилось, что я даже вернулся в прошлое. Здесь ещё был день, но громадное оранжевое солнце уже клонилось к горизонту. Никогда не бывал тут раньше, впрочем, как и в Канаде. Отлёт — вечером. Пересадка в аэропорту со смешным названием Кеблавик. Взяв автомобиль в прокате, я успел поколесить и по маленькому одноимённому городку, и вдоль побережья Атлантики. Температура, как и в Берлине, — чуть выше нуля, день ясный, но ветреный, потому океан штормило. Непривычней всего было видеть пустые улицы и редкие деревья. А ещё кругом царила образцовая чистота, словно жители городка, хорошенько прибравшись, вдруг решили устроить «тихий час» и отдохнуть после утомительной работы, оттого так и безлюдно. Совершенно уникальное место, точно сам край света, пропитанный всеобъемлющим одиночеством. Но самое удивительное здесь — небо, цвета которого окрашивали горизонт невыносимой щемящей грустью. Словно вся тоска планеты витала в кристально чистом воздухе этой богом забытой земли. Даже кислород на вкус другой, пропитанный солью морских слёз. Отчуждение и одиночество. Затерявшись в лабиринтах улиц, я совершенно потерял счёт времени. Обратно возвращался впопыхах. Но, как оказалось, в спешке не было нужды. Страна жила в своём размеренном темпе. Рейс до Монреаля задерживался, потому я направился гулять по Duty Free и сувенирным магазинам. — Сорок евро. Женщина с типичными для северян раскосыми голубыми глазами кивнула на браслет, что я, наверное, вот уже как минут пять пристально рассматривал. — Это не камень, лава, — пояснила она. И мы разговорились с ней о вулканах острова. Я поинтересовался, страшно ли жить в стране, что как заминированная комната. — Не страшнее, чем в Европе, — расхохоталась исландка. — Сейчас часто поговаривают о возможном извержении Эйяфьядлайёкюдль. — Как, простите? — Эйяфьядлайёкюдль, — запросто повторила она. — Как же вы это выговариваете?! — удивился я. — Скину вам пять евро, если сможете произнести с первого раза, — не унимаясь, хохотала исландка. Я не смог. Даже со второго, и с третьего, и с четвёртого. Собственно, браслет я вовсе и не собирался покупать. Был уверен, что обязательно потеряю его или забуду где, как ту футболку с логотипом альбома группы, которую так и не отдал Эли. Но после столь тёплой беседы о географии и истории Исландии мне и впрямь захотелось привезти что-то отсюда домой. Да, женский браслет — самое то. Однако я надеялся, что и он, и Эли вернутся в Германию вместе со мной, потому спрятал его в самое надёжное место — во внутренний карман рюкзака.12
Солнце зашло пару часов назад. Сижу на своём кресле у иллюминатора в самолёте, в нетерпении ожидая взлёта. Моему сознанию нельзя давать такую волю, но ни музыка, ни чтение не в состоянии отвлечь от очередной метастазирующей мысли. Сейчас семнадцать часов, понедельник семнадцатого декабря, матч «Волков» был семнадцатым туром лиги, а дальше понеслась цепочка всех «семнадцатых» вещей, что мне встречались за последнее время. Не могу понять — это добрый или злой знак? Хорошо, что додумался засунуть Евангелие в рюкзак, а не оставил в чемодане. Смотрю на часы — 17:23 — и открываю книгу: «…и убьют Его, и в третий день воскреснет…» Мне следует паниковать и просить отменить рейс? Достаю телефон и звоню Эли. «Абонент не может ответить…» Звоню в лабораторию. Лишь автоответчик, лопочущий по-французски. — Сэр, с вами всё в порядке? — обеспокоенно интересуется стюардесса. — Можно мне стакан воды, — хрипит голос, и я изо всех сил стараюсь подавить внезапное чувство страха. — Любой, — предвидя её вопрос, уточняю. — Я тоже безумно боюсь момента отрыва от земли, — задорно и с французским акцентом произносит севшая рядом со мной девушка. — Поменяемся местами, когда взлетим? — спрашивает, и я перевожу на неё взгляд: миловидная блондинка с каре и обворожительной улыбкой. — Оу! Это у вас Библия в руках? — с явным удивлением произносит она, и я убираю книгу в карман спинки кресла. — Если это вас хоть как-то успокоит, я медик. — Сэр, — протягивает мне стюардесса бутылочку воды, на что я лишь благодарно киваю. — Вы говорите по-английски? — таращится на меня блондинка. — Да-да, — отвечаю я, выйдя из кратковременного ступора. — Сесиль, — улыбаясь, заводит она прядку волос за ухо, откуда показывается жемчужная серёжка, и девушка протягивает мне руку. — Чудное имя, — жму её ладонь. — А факт того, что при необходимости вы сможете оказать мне первую помощь — ещё более чудная новость. — А вас как зовут? — вздёрнув бровь, смотрит она. — Штэфан, — коротко отвечаю, оторвавшись от горлышка бутылки. — Всё же надеюсь, сможем обойтись без искусственного дыхания. Хотя как знать. На её лице вновь появляется задорная улыбка. — Ещё ни разу в жизни не довелось пережить подобное. Слишком опрометчивая фраза. — Вы со мной флиртуете? — А вы со мной? Оба молчим и по-идиотски улыбаемся. Наш басист Михаэль уже сразу после взлёта потащил бы её в туалет. Я же думаю, какого чёрта вытворяю, и начинаю неуклюже извиняться. — Вы боитесь летать? — опуская мои слова, вновь спрашивает Сесиль. Я мотаю головой и начинаю рассказывать о своём глупом предрассудке. — А чем вы занимаетесь? — звучит последний вопрос, после чего смолкают все разговоры — самолёт взлетает. — Я музыкант, — отвечаю, как только мы набираем высоту. — Умирать, так с музыкой? — заливается она смехом. — Простите, я всегда неловко шучу в стрессовых ситуациях. Поменяемся местами? Я соглашаюсь, и Сесиль садится к иллюминатору. — Можно и мне попробовать? — достаёт она Евангелие из кресла. — Та-ак, — смотрит на часы — 17:36, — в Монреале, по местному времени, мы будем, — в быстром движении соприкасаются кончик её языка и указательный палец, и, шелестя страницами, она находит нужную главу, — через полтора часа… ну что, интересно? Я улыбаюсь и киваю. — Глава девятнадцатая стих шестой. У меня правильная интонация? — То что надо, — смеюсь я, и она зачитывает строку: — «…так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Бессмыслица какая-то, — хмыкает Сесиль, захлопывая книгу, и убирает на прежнее место, а моё сердце наливается свинцовой тяжестью каждого произнесённого ею слова. Какое-то время мы сидим молча. Сесиль смотрит в иллюминатор, а я думаю о том, чем сейчас занимается Эли. Смеётся? Пьёт чай? Смотрит в небо? Сидит с кем-нибудь в кафе? — Разве там что-то видно? — не выдерживаю я грузной тишины. — А вы посмотрите. — Сесиль отстраняется от стекла. Сквозь редкие облака виднеется длинная дорожка мерцающего света, отражающегося от тёмного зеркала Атлантики, словно это и не океан вовсе, а озеро. — Вы летите в Монреаль по делам или, как я, к семье на Рождество? — кидает она короткий взгляд. А я теряюсь в правильных словах, оттого завожу разговор о ней, её семье и учёбе. Сесиль рассказывает, что возвращается из университета Эксетера, где проходил какой-то медицинский симпозиум о Здоровом питании, сама она из Монреаля, но заканчивает последний год в Сорбонне. Понимаю, сколь безумно звучит мой вопрос, но, посчитав, что её прямое отношение к медицине — весьма ироничное совпадение, де моргановское, я бы даже сказал, — всё равно спрашиваю, не знает ли она Дэниэль Лефевр или Жюльет Лефевр. Сесиль мотает головой, посматривая с некой долей сомнения в здравости моего ума. Тогда я достаю листок и показываю название и адрес лаборатории. — Нет, простите, ничего не знаю, кроме улицы. — Улицу я и сам смогу найти. — А что там? Изливать душу перед первым встречным мне не хотелось, но Сесиль обладала такой поразительной проницательностью, что довольно быстро вывела меня на чистую воду. А ещё у неё была какая-то редкая способность к невероятно тонкому постижению чувств собеседника — природная эмпатия. Поэтому общаться нам было необычайно легко. Я говорил об Эли, а Сесиль проводила параллель на примере личного опыта, в конце каждой истории обязательно делая своё «эмоционально-оценочное» заключение. Так удивительно скоро, за беседой, пролетели пять с половиной часов полёта. Мои биологические часы требовали сна, несмотря на то что в Монреале всё ещё длился вечер. Мы приземлились в аэропорту Монреаль-Трюдо. В отличие от исландского Кеблавика, в Монреале кипела жизнь. Наверное, не пересекись мы с Сесиль, я бы очертя голову понёсся искать лабораторию, но совет о том, что «не нужно показывать женщине свои страдания», возымел силу. И, взяв такси, я направился в отель неподалёку от района улицы Шербрук, где находилась лаборатория. Решил сперва хорошенько отоспаться и со свежим видом отправиться на встречу с матерью Эли.