23
Дождь прекратился. Мы доели томатный суп, и следовало бы сесть в машину и продолжить путь в Эссен; но после разговора о повторениях, я вдруг загорелся другой идеей — заскочить до выступления в Дортмунд на футбол. За пару дней до отлёта в Канаду я ходил на матч «Волков» дома. Как и сегодня, была суббота — семнадцатое, и «Вольфсбург» также играл против «Боруссии». Я не хотел вновь упоминать Сесиль, не хотел, чтобы Эли злилась. Но сейчас совпадение чисел мне казалось совсем фаталистичным, словно какая-то сила выступала в роли незримого навигатора моей судьбы. Я предложил изменить наш маршрут, и, на удивление, Эли восторженно согласилась. Моё опасение, что за минуты до начала матча билетов могло уже не остаться, не подтвердилось. И ровно в пять часов мы заняли свои места на трибуне. Знай я с утра, куда нас занесёт, непременно прихватил бы свой полосатый бело-зелёный шарф. А вот Эли в её мятно-зелёном платьице вполне могла сойти за болельщика «Вольфсбурга». — Как они сыграли в декабре? — спросила она, потягивая сок. — Выиграли. Четыре ноль. — Значит, и сегодня, — ободряюще похлопала меня по плечу. Я окинул взглядом переполненные фанатские сектора «Боруссии», и тревожное предчувствие возможного поражения кольнуло в сердце. В декабре мы играли дома, сейчас на выезде. Исход этого матча не изменил бы турнирного положения команды — сезон мы заканчиваем на пятом месте и в Лигу Чемпионов не выходим. И тем не менее проигрыш сказался бы на моём настроении. Поэтому я старательно гнал негативные мысли прочь, распевая вместе с Эли и ничтожно малым количеством «зелёных» болельщиков гимн «Волков»:Grün-Weiß VfL! Unsere Farben leuchten hell! Hell am Fußball-Firmament! Wolfsburgs VfL!
Не знаю, что творилось с защитой «жёлтых», но за первых шесть минут тайма мы умудрились забить им два мяча. Подобного зрелищного начала у «Вольфсбурга» давно не было. Но на двадцать пятой минуте последовал ответный гол от «Дортмунда». По стадиону прокатилась волна гула. А наши парни стали играть агрессивней, из-за чего на последних минутах тайма в наши ворота назначили пенальти — блокировка в штрафной. Сектор «Боруссии» взорвался аплодисментами, однако многотысячную жёлтую армию быстро заглушил ликующий крик «Волков» — наш вратарь чудом поймал мяч, летящий точно в «девятку». Из нас рвались такие яркие эмоции, что хотелось поддержать «Волков» не только криками, но и какой-нибудь фанатской атрибутикой. Поэтому до начала второго тайма мы купили по безразмерной зелёной футболке в сувенирном магазине стадиона. И когда надели их поверх одежды, почувствовали себя частью команды уже по-настоящему. Несмотря на то что болельщиков «Волков» сегодня было ничтожно мало, казалось, в этот вечер звучали только наши голоса. Возможно, потому парни и выжали из себя последние силы и завершили сезон феерически красивой победой со счётом 4:2. А мы с Эли прыгали на месте, крепко обнимаясь. И ничего судьбоносного, связанного с числом семнадцать, не произошло, а может, и не должно было. Может, мне просто стоит меньше обращать внимания на знаки и следовать заповеди — carpe diem.24
Вечер опустился прохладой, но в наших сердцах пламенели угольки разгорячённых постматчевых эмоций. Жизнь била бешеным фонтаном громких мелодий, рвущихся низкими басами из стереосистемы машины. Я был уверен, до Эссена мы доберёмся быстро, но на въезде в город нарисовалась авария, отчего мы потеряли уйму времени, простояв в пробке. Парк тоже гремел весельем. Народ шнырял всюду: молодёжь каталась на роликах по аллеям, взрослые и дети кружились у шатров с сувенирами и у фургончиков с фастфудом. Я даже не сразу сориентировался, куда идти. Но макушки деревьев, ярко освещённые огнями разноцветных прожекторов, что окружали сцену, подсказали нам верный путь. Парни уже выступали. Даниэль распевал задорную кантри-песню, а остальные аккомпанировали ему. Сидящие на лавках слушатели покачивались в такт музыке и бодро хлопали в ладоши. Мы пробрались в первый ряд, и не прошло и минуты, как Даниэль, заметив меня, поприветствовал своей извечно лучезарной улыбкой и пригласил на сцену. — Думал, ты не приедешь, — усмехнувшись, сказал он, пока мы обнимались и хлопали друг друга по спинам под раскатистые аплодисменты. Признаться, до вчерашнего дня я и предположить не мог, что ещё когда-либо доведётся выступать на городском фестивале, боже, да и с кем! Если Даниэль с парнями являлись хедлайнерами, то до них по сцене наверняка прыгали какие-нибудь подростки, играющие гаражный панк. Потому-то я и отказал в первый раз — не горел желанием заниматься благотворительностью. Добрая половина подвыпивших зрителей таращилась на меня так, словно они сомневались в здравости своего рассудка. Вот уж занесло, так занесло… Впрочем, я не жалел, что мы приехали. Эли подпевала нам и выглядела счастливой, отчего был счастлив и я. Но едва я спустился со сцены, как будильник телефона пронзительно зазвенел в кармане куртки, напоминая о необходимости принять лекарства и возвращая в реальность. Я отключил звук и, стараясь себя не выдать, как бы невзначай поинтересовался, не забыла ли Эли о приёме. Однако она быстро связала прозвучавшую мелодию мобильного и мою внезапно вспыхнувшую обеспокоенность. — Я помню. В будильнике нет необходимости, — улыбнулась она, к моему удивлению, не показав ни недовольства, ни раздражения. — Я не могу иначе, — начал было я, но вовремя осёкся. Гиперопека и желание держать всё под контролем могли сыграть против меня. Я кивнул Даниэлю на прощание, и мы направились к машине. Но на полпути до парковки оказались окружены и обездвижены откуда-то набежавшими фанатами. Они всё подсовывали листы для автографов, расспрашивали то о гастрольных датах, то о новом альбоме. Попытки отвязаться от них не увенчались успехом. Грубить мне тоже не хотелось, поэтому, в очередной раз извинившись и сказав, что я тороплюсь, предложил им прийти на концерт в Бохуме завтра, напичкав обещаниями о якобы запланированной автограф-сессии. Они живо приняли приглашение и выпустили нас из кольца своих тел. Когда мы сели в машину, на часах уже было ровно 22:12. Меня же охватила такая неописуемая паника, словно произошло нечто непоправимое. А Эли рассмеялась. Я не понимал её спокойствия и винил себя за халатность. — В десяти минутах нет ничего смертельного, — сказала она и снова улыбнулась. — Может. Но если я порой играю с судьбой в русскую рулетку, то не желаю, чтобы и ты занималась подобным. Особенно после того, как прервала терапию на три месяца. Это же сколько пропусков за всё то время набралось? Сотня, не меньше. Давай лучше придерживаться расписания, — протянул я ей бутылочку с водой. — Один, — буркнула она, проглотив все три таблетки разом. — Это считается за один пропуск. — Всё же будет правильным исключить возможные риски. — В моём случае, когда таблетки нужно принимать лишь раз в день, отклонение простительно вплоть до нескольких часов. Ты напрасно нервничаешь, — поменявшись со мной ролями, заботливо поцеловала она меня и швырнула рюкзак на заднее сиденье, а мой воображаемый список вопросов пополнился ещё одним. Наверное, нужно перенести всё из головы в органайзер, чтобы на приёме у врача ни о чём не забыть.25
На ночь мы вполне могли бы остаться в Эссене, но Бохум был роднее, вдобавок мне ещё никогда не выпадал случай побывать в башнях отеля Mercure, которые вечно маячили в окнах GUN и квартиры Ксавьера. Пока я заполнял бланки, вполуха слушая администратора, рассказывающего о свободных номерах, никак не мог перестать думать о завтрашнем дне. Больше всего я опасался, что Жюльет не позволит Эли остаться в Германии, не потому, что она была против моей связи с её дочерью, а потому, что, вполне возможно, в Париже Эли получила бы более квалифицированную помощь. Я видел, Жюльет не желала портить отношения с дочерью, порой даже уступала ей или же вовсе шла на поводу, но в то же время Эли сама прислушивалась к наставлениям матери. Закончив с описанием комнат, администратор спросил, какой из представленных номеров нам пришёлся по душе, но, прослушав весь его рассказ, я ответил: «Любой».26
воскресенье, 18 мая
Утро, в отличие от жаркой ночи, веяло из-за приоткрытого окна прохладой и сыростью. А мерный стук колёс поездов, то прибывающих на вокзал, то отбывающих, убаюкивал лучше любой колыбельной, а может, тому причина мои бесконечные разъезды, турне и ночи в дорогах. Я надеялся провести день, не вставая с постели до самого вечера и выступления. Мне смертельно хотелось отдохнуть, но, по всей видимости, моим планам было не суждено осуществиться. Эли стояла в ванной у зеркала уже в тренировочной одежде и собирала волосы в высокий хвост. — Ты забрал все вещи из машины? — улыбнувшись, покосилась она на меня, подсматривающего за ней. — Угу, — кивнул я на спортивную сумку, валяющуюся под кофейным столиком у двери. На часах — восемь утра. Слишком рано для воскресенья. Я стал уговаривать Эли остаться, но в ответ услышал непреклонное «нет». — Ты спи. Я скоро вернусь, — поцеловала она, и резкий привкус мяты вмиг согнал с меня дрёму. Пришлось вставать.27
— Оно не такое большое, каким ты его описывал, — сказала Эли, пока мы шли по тропинке, протянувшейся вдоль могил Кортум-парка, и старались отдышаться. — Кладбище, в смысле, — тут же уточнила она, тяжело выдохнув. А потом заговорила о каком-то старом французском кладбище в Париже, на которое горожане любят ходить в обеденный перерыв. — Весь Париж выглядит так, словно этот город — произведение искусства, поэтому даже самое мрачное его место не сравнится с немецкой серостью. Это там не Майер? — указал я на мелькающий между деревьями силуэт. Хоть я и был без очков, но не настолько слеп, чтобы не узнать Ксавьера. Я окликнул его, и он, проорав: «Эй!», обогнул лужайку и выбежал к нам. — Не ожидал тебя здесь увидеть. — А я-то как не ожидал! — согнувшись пополам и надрывно выдохнув, ответил он. — Почему?.. — У Даниэля выступление, — предугадал я его вопрос. — Разве сегодня? — округлились его глаза. — Почему не позвонил? — Думал, ты в Берлине. — Я там по будням. На выходных здесь. Вы… — опять ошеломлённо посмотрел он. — У вас всё хорошо? — И, прежде чем я произнёс: «Да», Эли ответила за нас обоих улыбкой. — Заскочите позже? Я весь день в студии.28
Когда мы выбрались из отеля, время перевалило за три часа. Небо прояснилось, и ярко светило солнце. На улице было шумно и людно, а вверх по дороге выстроился длинный ряд машин, сигналящих заглохнувшему на перекрёстке китайскому грузовичку. Воздух пах сладким ароматом цветущих деревьев. Погода, хоть и была переменчивой, радовала теплом. — Шеф на месте? — спросил я Хорста, разговаривающего по телефону и неприлично громко хохочущего на весь холл. Выставив пятерню, тот поприветствовал нас и указал на дверь магазина. Но там Ксавьера не обнаружилось, и тогда мы поднялись наверх, где и отыскали его в одной из комнат звукозаписи. — Скоро закончим, — сказал он и улыбнулся, кивнув на музыкантов за стеклом. И мы, подкатив два стула, сели рядом с пультом. Запись длилась не больше десяти минут, но за это время Ксавьер успел рассказать обо всех изменениях, произошедших с ним за последние дни. Бывая в Бохуме лишь на выходных, он перестал снимать квартиру и уже в буквальном смысле переехал жить в студию. Но больше всего меня ошарашила новость о покупке квартиры в Берлине. Его всегда пугала мысль об оседлости, он боялся оказаться прикованным к одной точке. Вероятно, предложение Sony стоило того, чтобы окончательно определиться с местом жительства. — Перекусим где-нибудь? — предложил он. Местом для обеда мы выбрали городской парк. Он находился близ Рурштадиона, потому прошлой весной мы с Ксавьером и облюбовали здесь уютное кафе Das Milchhäuschen. В парке был живописный пруд и поле для мини-гольфа. Но главное, именно в Штадтпарке и состоится выступление Даниэля. Мы могли занять себя какими-нибудь активными развлечениями до семи часов. — Штэф, слушай, — как-то виновато и вполголоса произнёс Ксавьер, когда у Эли зазвонил телефон, и она вышла из кафе поговорить с матерью. — Я пару дней назад сдавал тест… Он потупил взгляд и, сведя брови, сильнее нахмурился, явно подбирая нужные слова. Я догадался, о каком тесте шла речь, вот только не понимал, с чего вдруг Ксавьер решил провериться на ВИЧ. Пару раз коснулся Эли и превратился в невротичного параноика? Но моя внезапная вспышка злобы отступила, когда Ксавьер рассказал о своих мотивах. Он боялся, что в один из дней наших кровавых избиваний боксёрской груши мог заразиться от меня. — Результат отрицательный, но я не знаю. Может, и тебе… — просипел он. — Вчера сдавал. Дважды, — перебил я его. — Отрицательный. Ксавьер широко улыбнулся и замолк, позволяя официантке расставить чашки с чаем. — А у вас что? — спросил он, и я пожал плечами, взглянув на Эли, топчущуюся у клумбы и хмурившуюся. — Жюльет настаивает на том, чтобы Эли прошла лечение в Канаде или Франции, хотя и тут можно найти приличную клинику. — Какое лечение? — Ксавьер громко отхлебнул из кружки и поднял на меня удивлённый взгляд. Я рассказал, а он, махнув рукой, лишь хмыкнул. — Ты относишься к Дэниэль с таким трепетом, думаю, мать это заметила. Да и она… — так и не закончил он мысль — вернулась Эли. — Всё нормально? — спросил я её, когда она села рядом. — Да, — улыбнулась она и шепнула на ухо, что Жюльет записала её на приём во вторник утром. — Значит, домой можем не спешить? Теперь и мои губы растянулись в невольной улыбке. Эли утвердительно кивнула и поцеловала меня в щёку. — Том тебе сказал, что съёмки перенесли на четверг? — спросил Ксавьер. — Да, уже в курсе. Правда, об этом сообщил не Том, а Густав ещё вчера днём. Эли стала расспрашивать, о чём сюжет клипа, а я почувствовал себя неловко. Скорее всего, на съёмки мы поедем вместе, и она увидит всё лично: как я спаиваю девушку и, надеясь позже изнасиловать, подсыпаю наркотики в её бокал с вином. Но до номера, где планирую совершить своё злодеяние, мы так и не доходим. Парни настигают меня в коридоре, утаскивают в подсобку, привязывают к стулу и мстят за девушку. — Полистай фотографии, это эскизы раскадровки. — Ксавьер протянул Эли свой телефон. — Слушай, Штэф, а почему бы тебе её не снять вместо нанятой актрисы? К счастью, Эли отказалась прежде, чем я успел возразить. Это было явно не то видео, в котором я желал её видеть и которое потом хотел бы показать Жюльет. Ксавьер прочёл в моём взгляде немой ответ и быстро сменил тему, спросив Эли, слушала ли она наш новый альбом. — Ещё нет, — посмотрела она на меня. — Будет время, — улыбнулся я. И пока мы обсуждали рабочие моменты, доедая обед, я ощутил, как вместе с приходящей в порядок жизнью, ко мне незаметно вернулось и вдохновение, и желание всецело отдаться собственному творчеству.29
А дальше вечер принадлежал только мне и Эли. Пообещав подъехать к началу шоу, Ксавьер вернулся в студию. Собственно, «вечер» — это лишь два часа до концерта. За это время мы успели сыграть в мини-гольф, утопить четыре мячика в пруду и ещё столько же запулить в кусты. Наверное, из-за приподнятого настроения удары получались чрезмерно сильными. А после гольфа мы просто гуляли по парку и строили совместные планы на ближайшие дни. Я всё высматривал место проведения фестиваля, но нигде не видел и намёка на то, что здесь вообще должно было что-то произойти. — А как называется фестиваль, и по какому он поводу? — спросила Эли, и я вдруг понял, что не имел ни малейшего представления. Почему-то даже не поинтересовался вчера у Даниэля. Тогда достал телефон и набрал его номер. Сказать, что он меня ошарашил — ничего не сказать. Место проведения мероприятия — христианская церковь. А я-то вчера думал, городской парк — это «вот уж занесло». — Это здесь? — Эли указала на здание храма вверх по аллее, по обе стороны которой на флагштоках развевались яркие баннеры с надписью «Kirche im Pott», а ниже — мелким шрифтом что-то о воскресении, песнопениях, вере и об Иисусе Христе. Мой внутренний голос неистово орал, повторяя: «Я пас!», и я бы послушался его, если бы не уговоры Эли. — Эй! — зазывно махнул нам Даниэль, вышедший из-за громоздкой двери дома божьего. Что мне оставалось? Упереться копытами в землю? Мы вошли внутрь. Зал был большой и просторный, чем-то напоминал наш университетский актовый. Меня поразило, сколько тут уже сидело людей — несколько сотен, не меньше, и их количество только возрастало. — Там, в первом ряду, занял вам места. Тогда приглашу тебя, — сказал Даниэль и, хлопнув меня по плечу, побежал за кулисы. — Угу, — промычал я в ответ, выдавив улыбку. — Как хорошо, что мы прилично одеты, — звонко рассмеялась Эли, намекая на моё ранее выдвинутое предложение позаимствовать из магазина студии пару рок-н-ролльных вещичек. — Угу, — снова отозвался я, до конца не веря в своё серьёзное намерение спеть в церкви. — Твоя кожа ещё на месте? — проскрипел из-за спины дедовский смех Ксавьера. Я не стал спрашивать, знал ли он, где будет проходить сей «рок-фестиваль». Уже не имело значения. Даниэль и ребята вышли на сцену, и я окинул взглядом благочестивую публику: никто не снимал, фотоаппаратов не было. Не хотел бы, чтобы фотографии со мной попали в сеть. Вообще странное ощущение — петь в церкви. Нет, дискомфорта я не ощущал, только какую-то мягкую лёгкость, возможно, вызванную совершенно иной аудиторией: спокойной и до безобразия улыбчивой. Поразительно, как только все эти люди не закидали меня камнями за моё хамское осквернение святых писаний в текстах песен нашей группы. Хотя ответ был очевиден — большинству из прихожан моё имя ни о чём не говорило. Тоже весьма необычное чувство. Даниэль продолжил выступление, но нас больше ничего не держало здесь, поэтому мы направились обратно в парк, который сейчас выглядел совсем по-сказочному: пламя заката, окрашивая белые лепестки цветущих деревьев в розовый цвет, превратило их в японскую сакуру, а молочные облака и вовсе походили на пушистую сладкую вату. Мне казалось, даже на языке ощущался привкус чего-то конфетного. Ксавьер предложил подбросить нас до отеля, так как сам уезжал в аэропорт Дортмунда на рейс до Берлина, но мы предпочли прогуляться пешком. Всё вокруг цвело и вкусно пахло, оттого нам хотелось насладиться весенним вечером. Когда мы добрались до башен отеля, уже смерклось и похолодало. Вчера я был уверен, что сразу после выступления мы вернёмся домой, но, раз повода спешить больше не было, мы решили выехать утром. — Поднимайся наверх. Продлю номер и догоню, — сказал я Эли, подрагивающей от холода. — Нужно было ехать вместе с Ксавьером или взять такси… — Всё нормально, — улыбнулась она и, обняв, прижалась к моей спине, пока я возился с бланками. Забавно, но именно так я себя вдруг и почувствовал, стоя здесь, у ресепшена, рядом с которым, тихо дзинькая, то и дело открывались дверцы одного из трёх лифтов, то впуская, то выпуская людей в вечерних нарядах. И на лицах всех их светились улыбки. Наверняка в эту самую минуту работал какой-нибудь очередной закон логики, объясняющий, почему, будучи счастливым, я замечал лишь объекты со знаком «плюс».30
— Штэф, — тихо позвала Эли, не отрываясь от поиска лекарств в рюкзаке. — М? Я сел на кровать рядом с ней. — Ты говорил обо мне ещё кому-нибудь? Не сразу сообразив, что именно она имела в виду, я вопросительно пожал плечами, и Эли кивнула на коробочку Тенофовира. Да, парни были в курсе её возвращения, нашего воссоединения и этой поездки. Но я не считал необходимым посвящать их в столь интимную часть моей жизни. Хватит Ксавьера, знающего о болезни. Им же я сказал, что причина, по которой Эли уехала, была достаточно веской для того, чтобы оправдать её поступок, и для того, чтобы я смог её простить. Собственно, с расспросами они больше и не лезли. Хоть мы и были близкими друзьями, никто из нас не имел привычки копаться в грязном белье другого. Вот если бы я заразился — это был бы совсем иной разговор. Но я здоров, поэтому кроме Ксавьера не собирался никому ничего рассказывать. А потом снова позвонила Жюльет и моё сердце пропустило удар. Я стоял у окна и краем уха улавливал лишь отдельные фразы на французском. — О чём задумался? — спросила Эли, незаметно подойдя из-за спины, и её руки сомкнулись на моём животе. — Смотри, — указал я на здание Lueg, на крыше которого, точно луна в глубокую морозную ночь, светился значок Mercedes. Окна всех офисов были чёрными, и лишь один жёлтый квадратик горел на самом верхнем этаже. Может, всё то, с чем я сталкивался в жизни, — полная чепуха по сравнению с проблемами того, кто там сейчас, в воскресную ночь, работал? Столько людей, столько историй. Сколько нужно времени, чтобы выслушать каждого? Такое чувство, что и вечности не хватит. Уверен, не существует и человека, чью бы жизнь нельзя было разорвать на клочья предложений увлекательнейших трагедий. Не бывает скучных историй, только неумелые рассказчики. — Лучше ты скажи, о чём говорила с мамой, — притянул я её ближе. — Она спрашивала номер Якова и в какой квартире живёт герр Краус, — ответила Эли, и у меня словно камень с души упал. — Хочешь?.. — оборвался вопрос сладким привкусом чая на моих губах. Понятия не имею, что она хотела предложить, но я хотел именно её. И мы снова едва не поругались из-за моего нежелания пользоваться защитой. Мне было запрещено слишком многое. Эли сама лишала себя возможности получить большее удовольствие. До сегодняшней ночи мне вообще казалось, что из нас двоих удовольствие получал только я. Но в этот раз всё было иначе. Эли не стала поспешно толкать меня в направлении ванной. Лежала рядом, тяжело дыша и всё ещё тихо постанывая, пока мои пальцы своевольно гуляли по её груди. — Штэф, — сладко протянула, перекатившись на бок и положив ладонь на мой живот, тем самым заставив тело невольно вздрогнуть. — М? — посмотрел я на неё. Хмуря брови, она явно хотела о чём-то спросить, но, так и не решившись, опустила глаза, закусив губу. — Что такое? — поглаживая её волосы, настойчивее спросил я, не желая оставлять между нами недосказанностей. — Так и должно быть? Я улыбнулся и пожал плечами. — Ты тоже чувствуешь, будто сейчас умрёшь, но не умираешь, а… — опять смутилась своих мыслей. — Смерть и воскрешение — именно так я подумал, когда прыгнул с парашютом. Да, на короткий миг я ощутил «воскрешение», но, когда вернулся на землю, понял — полноты жизни я по-прежнему не чувствую. — Зачем? — с долей волнения прозвучал вопрос, отчего я невольно усмехнулся. — Искал тебя. Так долго, что потерял себя. Я, знаешь… Теперь она не дала договорить, потянувшись за поцелуем. — «Много я по свету рыскал», — шёпотом вырвались вдруг всплывшие в памяти слова. — Помнишь, так начиналась сказка? Мне нужно было поверить тогда Эли, в тот вечер, когда она назвала сказки «страшными». Я не знал, на какой странице нашей истории мы сейчас находились, но искренне верил — там, впереди, ещё толстый том чистых листов.