45
среда, 21 мая
Ровно в половине девятого мы были в клинике, в этот раз без Жюльет. Сегодня нас сразу распределили по своим психотерапевтам. Я познакомился с доктором Нойберт — на вид что-то около пятидесяти, невысокая улыбчивая блондинка. В её кабинете, как и полагалось, было уютно: бежевые стены с картинами деревьев. Книжный шкаф. Рабочий стол. Окна с домашними занавесками. Несколько плошек с цветами на подоконнике, а рядом большая мягкая кушетка с двумя клетчатыми пледами, на которую указала доктор Нойберт, попросив меня сесть или лечь — «как удобно». Я сел. Побоялся заснуть, если лягу. Потом доктор Нойберт ещё раз представилась и рассказала о своей специализации, несколько раз подчеркнув, что ВИЧ-положительные или их родственники являются её основной специализацией. Поинтересовалась о моём самочувствии, а затем перешла к расспросам об Эли: как давно она больна, когда начала курс терапии и тому подобное. После стала спрашивать о моих страхах и тревогах, о том, что я считал на данный момент главной проблемой, мешающей нам выстраивать гармоничные отношения. — Интимная жизнь и возможность моего заражения, — ответил я, и доктор Нойберт заговорила о физиологии. — Мне следует объяснить, что такое «вирусная нагрузка»? — спросила она, на что я утвердительно промычал. — Простыми словами — количество вируса в организме. Противоретровирусная терапия останавливает и препятствует размножению ВИЧ, снижая вирусную нагрузку до неопределяемого уровня, уровня близкого или сведённого к нулю. Человек с постоянным неопределяемым уровнем не может передать вирус своему сексуальному партнёру. — Выходит, что даже при незащищённом половом акте заразиться невозможно? — Верно. Но подчеркну ещё раз: неопределяемый уровень должен быть постоянным, — разбила она последнее слово на слоги. — И, как врач, я не буду советовать пренебрегать средствами защиты, если вы не уверены, какой уровень вирусной нагрузки у Дэниэль. Количество копий РНК-вируса время от времени может то увеличиваться, то уменьшаться. Точный результат определяет тест. При неопределяемой вирусной нагрузке также рекомендуется зачатие ребёнка, потому что мать не передаст вирус ребёнку. — Ну, о детях мы пока не думали. Уверен, ваша коллега сообщила вам о психологических проблемах Эли. — Это противоречит медицинской этике, — возразила доктор Нойберт и добавила, что только я имею право рассказывать о таких вещах. И я рассказал, после чего все предрассудки и чувство неловкости растворились в дружественной атмосфере комнаты. Я получил ответы на все свои вопросы. Узнал о допустимом отклонении времени в схеме терапии. Да, Эли была права, говоря, что пять минут не значат ничего. Принять таблетки можно с опозданием на час и даже дольше. Но если минутное опоздание и впрямь не являлось катастрофой, более длительной задержки стоило избегать. В общем-то мы могли вести совершенно обычную жизнь, могли не ограничиваться «стерильными» интимными контактами. Однако доктор Нойберт выразилась в точности, как Жюльет — «не форсировать события», если Эли так болезненно и вспыльчиво реагирует на мои своевольные действия. Собственно, большинство наших проблем устранятся на сеансах совместной терапии: её паранойя из-за моего возможного заражения, её чувство вины, мои панические атаки из-за каждого сквозняка, слишком импульсивное поведение и страх говорить с ней о болезни открыто.46
В этот раз, когда мы вышли из клиники, не обсуждали свои сеансы. И, кажется, оба чувствовали себя заметно лучше. Мы сидели на набережной, уминая сэндвичи с апельсиновым соком, когда я всё же набрался смелости и рассказал Эли о своих скитаниях по Парижу, вернее, только о случае с торговцем книгами. — …так что он обещал передать её тебе. Ты его даже, может, знаешь. Эли поперхнулась и, рассмеявшись, ответила, что, вопреки всеобщему мнению, парижане не знакомы с каждым букинистом Сены. — Ты зря смеёшься. Этот выделяется среди остальных, потому-то я и спросил. Он там как эта ваша башня Эйфеля. — Штэф… — серьёзно произнесла и вдруг замолчала, а потом и вовсе сменила тему, спросив, в котором часу завтра рейс. — В шесть десять, — ответил я, и так же, как и Эли, протяжно вздохнул — последние дни я тоже совсем не высыпался. Мы переглянулись, явно поймав мысль друг друга, а затем, решив устроить «тихий час», направились ко мне. Но «тихий час» наступил только часом позже и продлился до полдника. Я проснулся первым, всё из-за назойливого солнечного света, припекающего лицо. В окружении зелёной листвы клёнов ощущение и вправду было такое, будто мы находились в летнем лагере. Сейчас бы стакан йогурта или молочного коктейля. Выпутавшись из одеяла, я отправился на поиски чего-нибудь съестного. Нашёл лишь банку какао и ореховое печенье. Только-только разместился со своими припасами перед телевизором, из кармана куртки, висевшей в прихожей, донеслась трезвонящая мелодия телефона. Я проигнорировал звонок и щёлкнул на канал с фильмами. И то ли картинка меня настолько увлекла, то ли Эли действительно умеет бесшумно передвигаться, но я едва не расплескал какао, когда она села рядом и спросила, что я смотрю. — «Парня из пузыря», — ответил я, снова задумавшись о природе совпадений. Но вот что парадоксально — это не Эли была тем парнем в пузыре, а как раз-таки я, вынужденный жить в несуществующем шаре, ограждающем меня от инфекционной реальности. Я смотрел этот фильм дважды, потому-то и знал, что тот нелепый пузырь, в котором вечно ходил парень, — ложь, в нём не было никакой нужды. А мой? Это не жизнь, а существование какое-то. Иной раз навязчивые страхи Эли доходили до абсурда, и она начинала бояться, что заразит меня через поцелуи и даже обычные прикосновения. Хотя прекрасно понимала — это невозможно. Я ждал завтрашних съёмок в Берлине, ждал летних фестивалей, ждал приятной суеты перед релизом альбома, ждал подготовки к гастролям, надеялся, что музыка разожжёт желание жить и в Эли. Но больше всего я ждал совместного сеанса терапии в субботу. — Ты выспалась? — посмотрел я на неё, когда она легла на ковёр и положила голову мне на ноги. Утвердительно кивнула. — Мама разбудила, — пробормотала она. — До тебя не дозвонилась. Спрашивала, всё ли у нас хорошо. — Хорошо, — ответил я и протянул Эли печенье. Она отказалась, а потом сказала, что фрау Рубинштейн скончалась, так и не придя в себя. Аппетит пропал и у меня. А дальше мы просто молча досматривали фильм.47
Телефон снова зазвонил, но в этот раз я решил ответить. Ксавьер. Уточнял планы на завтра и без конца что-то рассказывал о съёмках, а я только и мог, что мычать в знак согласия. — Что-то случилось? — спросил он, когда мой голос окончательно окрасился холодной отрешённостью. Я рассказал о фрау Рубинштейн. Какое-то время Ксавьер протяжно сопел в трубку, а потом сказал, в следующий раз, как будет в городе, отнесёт цветы на её могилу. Я понимал — останься мы сейчас дома, мысли завертятся чёрным водоворотом. Но настроения занять себя хоть чем-нибудь не было. Противное состояние. Едва ты поднимаешься на ноги, чтобы сделать шаг вперёд — жизнь ставит подножку. Валяться в кровати, сверля потолок пустым взглядом? Тоже не выход. И мы спустились в студию. Из первой репетиционной доносилась музыка. Тони сидел на диване у входа и чистил барабанные тарелки. — Я думал, ты у мамы, — удивился он, заметив нас. После дневного сна я совершенно потерялся во времени и напрочь забыл, что на шесть записался к Симоне. Она работала в парикмахерской на соседней улочке. Если намечались важные съёмки, голову я мог доверить только ей. Гримёры постоянно спешат и вполуха слушают наши пожелания. В прошлые съёмки девушка-стилист обкромсала Тома так, что со своей прямоугольной черепушкой он смахивал на Франкенштейна. Позвонил Симоне, уточнил, есть ли у неё ещё время принять меня, ведь я опоздал почти на полчаса. Она ответила, это пустяки. Не знаю, было ли так на самом деле, но почувствовал я себя крайне отвратительно. Вечер был тёплым и солнечным. Соседские дети катались на велосипедах вдоль по улице, громко крича и хохоча. Пёстрые цветы опоясывали зелёные лужайки перед домами, и из-за их аромата воздух был каким-то парфюмированным. И не скажешь, что у кого-то траур. Пока у моих висков клацали ножницы, Симона говорила, как благодарна мне и Ксавьеру, и как рада, что Тони взялся за ум. А я расспрашивал её о новой пассии Тони, поглядывая в зеркало на Эли, увлечённо обсуждающую выбор цвета лака для ногтей с трещащей, как сверчок, девицей. — Она мне нравится, хоть я и встречалась с ней лишь пару раз, — ответила Симона. — Тони прислушивается к её советам. Признаться, было время, когда я думал, часом не гей ли Тони. Потому как никогда не видел рядом с ним девушек. И я был согласен с Симоной — если кому-то удалось повлиять на Тони — это уже прогресс. Наконец Крис перестанет читать ему нравоучительные лекции о необходимости личностного роста. Тогда, в ноябре, занятый своими мыслями и проблемами, я так и не спросил его, почему он прикарманивал деньги, делая записи втайне от меня. Вероятно, его нынешние отношения и были ответом. — Я сама! Голос Эли прозвучал за спиной так громко, что от неожиданности я выронил теребивший в руках гребешок. Спросил, что произошло, но, кажется, мои слова и не услышали. Трещащая девица затрещала ещё пронзительнее и почему-то стала извиняться. — Эли, — снова позвал я её. Она вскинула в воздух ладонь с оттопыренным окровавленным мизинцем. А затем попросила отдать ей ту маникюрную штуковину, которая и порезала её палец. Девица что-то буркнула, мол, в этом нет необходимости, такое часто случается и она просто «обработает триммер антисептиком». Но, зная, как сильно Эли боялась по нелепой случайности кого-нибудь заразить, я был вынужден вмешаться и потушить вспышку её паники. За те короткие десять минут, что мы ехали до квартиры Эли, ртутные мысли просочились в сознание ядовитыми парами, отравляющими едва поднявшееся настроение от общения с извечно улыбчивой Симоной. На скамейке у входа ссутулились старушки, одна из них, горько подвывая, что-то причитала себе под нос. Рядом с ними толпилось ещё человек семь. Все они вполголоса переговаривались. И только мы вышли из машины, разговоры стихли. Стало не по себе. Я открыл дверь и поторопил Эли, желая скрыться от их плача. Но и в квартире пахло трауром: воздух быть насквозь пропитан лекарствами. Жюльет суетилась у стола, раскладывая какие-то ампулы, шприцы, иголки. Я спросил, для кого это, а Эли перепуганно обняла мать. — Гансу плохо и Ангелике, — ответила она и поцеловала Эли. — Тут настоящее сумасшествие, — добавила, когда с улицы донёсся пронзительный вой сирены, а внизу остановилась машина скорой помощи. — Может, нужна какая-нибудь помощь? — спросил я Жюльет, достающую из холодильника помидоры, пока Эли ушла собирать вещи в дорогу. — Ужин готов. Нужно лишь порезать овощи, — ответила она. Однако, предлагая помощь, я имел в виду другое. Полагаю, Жюльет прекрасно это поняла, но решила отказать таким вот способом. Я не знал, что ещё сказать, и чувствовал себя виноватым, бросая её в этом хаосе, потому что сегодня Эли должна была остаться на ночь у меня.48
четверг, 22 мая
Несмотря на то что мы легли спать сразу, как Эли приняла таблетки, — в десять, я всё равно не выспался. На часах было всего лишь пять утра, а солнце уже вовсю слепило. Даже кофе толком допить не успели, как подъехало такси. Ненавижу столь ранний подъём, но если речь идёт о группе, Майер экономит на всём. Хотя на сей раз дело не только в этом — прямых рейсов от нас до Берлина не бывает, потому-то мы и летим на маленьком военном самолёте вместе с мужем Инес и десятком других вояк. Мы проспали весь перелёт и всю дорогу до места съёмок — нового, ещё не открывшегося отеля в стиле хай-тек, что находился в самом сердце города. Съёмочная команда и актёры уже пили кофе у пустой стойки ресепшена; фойе было готово к съёмкам: на матово-сером каменном полу близ лестницы с металлическими поручнями стояли барабаны; рядом — белое винтажное пианино со стилизованными под дерево клавишами, которые, честно говоря, больше смахивали на старые прищепки; на пианино — ваза красных тюльпанов и серебряный поднос с недогоревшими свечами. Полчаса у нас ушло на визажистов, чуть меньше на стилистов. И затем мы начали со съёмок группы: просто сыграли песню на камеру, как обычно, — быстро и без кучи лишних дублей. После музыкальной начинки видеоряда последовали съёмки непосредственно самого сюжета. Я и актриса расположились в ресторане отеля — за столиком у окна, парни за барной стойкой, ещё несколько приглашённых актёров играли посетителей и официантов. Вопреки моим опасениям Эли не скучала, увлечённо наблюдала за процессом, иной раз беседовала с кем-то из команды и даже нашла общий язык с главной актрисой. В три часа мы практически закончили. Оставалось отснять лишь, как я вхожу в отель. К этому времени солнце скрылось за крышами высоток и не сверкало в стеклянных дверях, зато в стекле постоянно отражалось что-то лишнее: то машина с каким-нибудь логотипом сервиса доставки, то зеваки. Пришлось на короткое время несанкционированно перекрыть участок улицы, надеясь, что мы отснимем сцену до того, как кто-нибудь вызовет полицию. В четыре часа съёмки закончились, и я с облегчением снял с себя плотный пиджак. Отель хоть и был новым, кондиционеры ещё не установили, поэтому под конец я просто взмок. Вдобавок день стоял жаркий. — Уже бывала в столице? — спросил Том Эли, на что она коротко ответила «нет». — Значит, нужно перекусить где-нибудь тут, в центре… — Но где вид поприличней, — подхватил Михаэль, кивнув на реконструируемое здание рядом с отелем. — Скажем, — протянул он и, достав из кармана телефон, затыкал по писклявым кнопкам, — на Александерплац. — А затем сообщил в трубку, вероятно, Ксавьеру, об изменениях в планах. Признаться, я бы с большим удовольствием провёл вечер наедине с Эли, просто гуляя по цветущему городу, или мы могли бы покататься с туристами на катере. Парни же собирались поехать в бар или клуб. За годы существования группы мы обзавелись разными традициями. И, как правило, после каждых съёмок направлялись отмечать столь значимое событие в увеселительное заведение с крепким алкоголем и легкодоступными девушками. Я полагал, Эли не поддержит их идею дальнейшего времяпрепровождения, но она ответила, что решает большинство, и посмотрела на меня.49
Не знаю, что меня взбодрило сильнее: прохладная вода, вернувшая телу свежесть после съёмок в душном отеле, или, несмотря на вывешенную табличку «Не беспокоить», барабанный стук в дверь и сияющая физиономия Ксавьера. — Готовы? — спросил он, пройдя в номер и ввалившись в кресло у окна. Эли отрицательно мотнула головой и, щёлкнув замком, скрылась за дверью ванной. — Может, пока спустимся ко мне? — шепнул он, полагаю, намереваясь получить отчёт о последних событиях моей жизни. Мы проторчали в его номере полчаса. Я всё говорил и говорил, а когда замолчал, улыбка исчезла с его лица. — Ну, — протянул он, — одно то, что вы здесь и вместе — хороший знак. Всё налаживается, ведь так? — неуверенно прозвучало уточнение. И я вдруг почему-то ответил по-женски нелогично: сначала кивнул, а потом пожал плечами. Последние дни события сменялись столь быстро, что у меня и времени толком не было что-либо обдумать, проанализировать и принять тот факт, что мы действительно теперь вместе и ответственность я несу не только за собственную жизнь. Мне нужна была передышка, чтобы всё осмыслить и привыкнуть к новой реальности. Но сильнее всего меня тревожила работа. Вот-вот начнутся фестивали, в августе выходит альбом, значит, едва не каждый день я буду проводить на чемоданах. Оставаться с Эли порознь я не хотел, но и не хотел выматывать её дорогой, вечными передвижениями, вокзалами, аэропортами, поездами, автобусами, самолётами, ранними подъёмами, поздними вылетами, саундчеками, поездками на телевидение, радио и презентации, разве что на светских мероприятиях она бы не чувствовала себя лишней. С другой стороны, она тоже хотела работать. И меня это беспокоило: чем она решит заняться, какой у неё будет график, и как мы всё это будем совмещать. — Знаешь что, — похлопал меня по спине Ксавьер, — давай хотя бы до завтрашнего утра ты отключишь это, — теперь потрепал мне волосы, — и мы просто расслабимся, как в старые добрые времена, — достав из кармана жвачку, запихнул он одну зелёную пластину в рот, а другую протянул мне. — Жду вас внизу. Да, он прав, но у меня не получалось не думать. Мысли, словно спутанный клубок червей, копошились в сознании. Даже сейчас, наблюдая, как Эли выпрямляла волосы и, смотря на меня через зеркало, улыбалась, я не ощущал спокойствия, потому что не имел ни малейшего представления, что скрывалось за этой её улыбкой. — Как ты себя чувствуешь? — задал я до такой очевидной простоты вопрос. Есть ли ещё способ проникнуть в сознание другого человека, не общаясь с ним? — Хорошо, — опять улыбнулась она. — А ты? Я тоже ответил улыбкой. — Пытаюсь выглядеть, как вы, — сказала, поймав мой взгляд, изучающий её чёрное похожее на кольчугу платье, и тут же уточнила: — По рок-н-ролльному.50
По инициативе Михаэля мы таки доехали до Александерплац и взобрались на двести метров над городом — в ресторан телебашни. В отличие от Михаэля я предпочитал держаться подальше от мест скопления туристов, поэтому, как и Эли, был тут впервые. А туристов и вправду было много. Ни одного свободного столика. Казалось, мы вообще были единственными посетителями, разговаривающими на немецком. Рядом сидела китайская делегации, за ними — итальянцы. — Что-то мне город больше нравится снизу, — рассмеялся Крис, осматривая серые фигурки зданий, выстроенные чинными рядами. — Не Монпарнас, не Монпарнас, — проскрипев смехом, подхватил Ксавьер и уткнулся в меню. — Согласен, — подключился и я. — Городу не хватает колорита. И мы разговорились об архитектуре, так увлечённо и пылко, будто что-то в этом действительно смыслили. Когда же тема себя исчерпала, между нами вдруг повисло неловкое молчание. Все шкрябали ножами по тарелкам и бросали взгляды в окно. — Надеюсь, увижу вас на следующих выходных, — вопросительно посмотрел на меня Ксавьер, громко отхлебнув из чашки и разрядив атмосферу. А потом стал говорить о планах на грядущую субботу, о том, что, как и в прошлом году, не хочет никаких вечеринок. Но по настоянию друзей они с Томом, родившиеся в один день, всё же решили отпраздновать свои дни рождения. Говорил он об этом настолько буднично, что во мне вдруг возникло странное ощущение, словно с прошлого мая в моей жизни ничего и не переменилось. И в этом ощущении абсолютного постоянства было что-то родное и тёплое, спокойное и гармоничное. Я дорожил нашей с ним дружбой. Сейчас особенно. И разве мог я ответить кроме как «конечно, мы приедем»? Китайская делегация внезапно оживилась и, выстроившись вдоль окна, стала чем-то громко восторгаться. Мы тоже повернули шеи в сторону городской панорамы. Но дело было вовсе не в урбанистических пейзажах. Небо будто разорвалось пополам — на западе полыхало огненно-красное пламя заката, а с востока ползла невообразимых размеров туча. Выглядела она точно гигантская вращающаяся медуза. — Или мы остаёмся здесь, или нужно как можно скорее передислоцироваться, пока дождь не влил, — предложил Крис. — Они со мной, — шепнула Эли мне на ухо, по всей видимости, догадавшись, почему мои глаза застыли на часах телефона — через два часа нужно принять лекарства. — Всё нормально? — заметив её конспирацию, спросил Ксавьер. И мы синхронно кивнули головами. — Тогда в Cookies? — похлопал он Тома по плечу и растёкся в самодовольной ухмылке. Всякий раз, что он выбирал увеселительное заведение, оно обязательно называлось так, словно предназначалось лишь для девичников. Но только в подобных местах плотность красивых девушек на квадратный метр достигала критической отметки. Клуб находился неподалёку — на противоположном берегу. И, прыгнув в подземку, через несколько минут мы уже были на Францёзишештрассе. Над головой по розовому небу бежали облачка цвета грязного паровозного дыма. Было тепло и безветренно. Гром слышался где-то совсем далеко. Может, дождевая туча и вовсе обойдёт центр стороной?51
Едва мы переступили порог клуба, как музыка и голоса очередным раскатом грома ударили по барабанным перепонкам. Парни растворились в толпе, а мы с Эли, ожидая свои мохито, сидели на табуретах за барной стойкой и наблюдали за разворачивающимся здесь мастер-классом по пикапу: Ксавьер любезничал с пышногрудой черноволосой «дамой», как выразился бы Том. Брюнетка брызгала громким и фальшивым смехом, а Ксавьер говорил о деньгах, не произнося слово «деньги», что-то нёс о техосмотре своего Audi и низкопрофильной резине. Боже, он умудрился купить её за считанные минуты одним только разговором и дешёвой «Отвёрткой»! Возможно, наступит день, когда мне будет стыдно за возникшую мысль. Я наблюдал за парнями и крутящимися вокруг них девицами и думал, как бы всё сложилось, не окажись Эли рядом со мной. Была бы она той, кем являлась сейчас? Целовала бы она кого-то другого с такой же нежностью, что и меня? Что бы было, если бы это был не я? — Ты бы пропустил стаканчик чего покрепче, — похлопал меня по спине подошедший Крис. И, не дожидаясь ответа, заказал два виски. Неужто все мои сомнения отпечатались на лице угрюмой гримасой, раз сам Крис — вечный трезвенник и фанатик здорового питания — предлагает выпить? — Может, и тебе что-то взять? — спросил я Эли. — Текилу? — пожала она плечами. — С лекарствами нормально? — шепнул ей. — Да, за два часа можно, — прошептала она в ответ. Когда подали напитки, мы так увлечённо разговорились с Крисом о предстоящем праздновании дня рождения Ксавьера и Тома, что я и не заметил в какой момент «дама» Ксавьера исчезла, а он сам подключился к нашей беседе. — Почему никто не танцует? — прокричал Том, появившийся из вспышки мигающего белого света. — В продолжение темы преображения видов Берлина… Вот — нашёл экспертов, — громко засмеялся он, кивнув на двух девушек рядом с собой. Те представились и стали рассказывать о какой-то дизайнерской выставке, проходящей в эти дни в столице. На удивление Том первым потерял интерес к данной теме и, извинившись, вместе с Крисом ушёл за столик к парням. Трёп об архитектуре и мне порядком наскучил, поэтому мы с Эли отважились нырнуть в танцующую толпу. Танцоры из нас вышли никакие. Музыка играла настолько громко, что в этой оглушающей атмосфере пульсирующих ритмов хотелось не танцевать, а раствориться. А может, всё дело в алкоголе, разгерметизирующем сознание и отключающем гравитацию. Прижавшись друг к другу, мы просто парили среди прыгающих голов и конвульсирующих тел. Но потом в моём кармане завибрировал будильник, напоминая о необходимости принять лекарства. И, прихватив из бара стакан воды, мы нашли укромное место. — Если устала, можем уехать, — сказал я, а Эли поцеловала меня и опять потянула в сторону празднества. Ксавьер и Крис по-прежнему стояли у барной стойки, широко жестикулируя и громко хохоча. Ксавьер обнимал длинноволосую брюнетку, а Крис любезничал с копией Мэрилин Монро. Чего я совершенно не ожидал, подойдя к ним, так это услышать продолжение «архитектурно-дизайнерской» темы. Я вслушивался в их разговор, заглушаемый музыкой, и всё не мог понять, что тут происходит. А когда Ксавьер протянул своей собеседнице визитку с буквами «SONY», дважды повторив, что завтра после обеда он будет в студии, я и вовсе впал в ступор. Он в жизни не давал рабочий номер первым встречным. Может, перепил? И только я собрался поинтересоваться, всё ли с ним в порядке, пришёл Том и проорал: «О чём беседуете?» — Полагаю, я нашёл дизайнера для своей новой квартиры, — ответил Ксавьер, расставляя всё по местам: если в игру вступил его личный интерес, то Ксавьер будет обсуждать даже торшеры клуба. — Новой квартиры? — подключился Густав. — Да-а, — протянул Ксавьер, скривившись в ухмылке, — думаю, обосноваться в столице. Мы заговорили о его переезде, работе и текущем положение дел обоих лейблов. Ксавьер без конца повторял, что пока рано делать окончательные выводы, и в то же время рассказывал о всё более реальном закрытии GUN Records, связанным со всемирным экономическим кризисом. Впрочем, если это и произойдёт, ни на группе, ни на нём это никак не отразится. Уже сейчас нашим промоушеном занималась Sony, и после перезаключения контракта продвижение альбома продолжит та же берлинская команда. — Не знаю, потяну ли, — вдруг сказал Ксавьер. Он ещё в марте жаловался, что обязанности вице-президента мешают ему вести продюсерскую деятельность. А теперь Нью-Йорк собирался назначить его главным исполнительным директором Sony Music в Германии. — Ты понимаешь, кем я стану? — посмотрел он на меня и затряс головой в точности так же, как облитый грязью старик на автобусной остановке в Париже, — смиренно соглашаясь со своей судьбой. — Это уже менеджмент, это не музыка. Я не знаю, не знаю. — Июль будет свободней. Никаких фестивалей. Может, тогда возьмём да и закатим с тобой пару шоу в столице? — попытался я его ободрить. — Что скажешь? — толкнул я Тома, и тот, кивнув, ответил, что не прочь переключиться с музыки группы на какой-нибудь из сайд-проектов. — А куда делись девушки? — в недоумении изогнулись брови Ксавьера, когда он увидел, что держит в руках лишь один пиджак своей недавней собеседницы. Я и сам только заметил, что Эли тоже куда-то исчезла. Стереосистема клуба работала на пределе своих возможностей. Мерцающий белый свет то и дело пронзали салатовые лучи лазера. Десятки скачущих голов расплывались потоком размалёванных глаз и губ в бушующем океане безумных плясок и куража. Я всматривался в одурманенные музыкой лица и никак не мог найти своё. Может, Эли и эти девушки ушли попудрить носики? Или чем они там вместе занимаются в уборных. Но вот из динамиков волнами мягкого шёлка стала растекаться новая мелодия с восточными мотивами, по полу поползли клубы искусственного тумана. Вспышки света изменили частоту, и мой взгляд зацепился за иссиня-белый топ подруги Ксавьера. Казалось, вещичка сама излучала этот неоново-лунный свет, послуживший для меня маяком. Эли танцевала рядом с девушками, не замечая ничего и никого. И я невольно улыбнулся, потому что она напомнила мне меня же. Так свободно я чувствовал себя лишь на сцене, находясь внутри самой музыки. Я смотрел на Эли, выпускающую на свободу скрытые эмоции, и всё не мог поверить собственным глазам. Её руки то переплетались над головой, то ласкали бёдра, то утопали в волосах, то, разрезая воздух, подобно крыльям раскрывались в символичном жесте распятия. Одно движение — и вот она по-кошачьи выгнула спину, отчего меня пробрала мелкая холодная дрожь, хотя в клубе было чертовски жарко. Ещё секунда — свет и музыка синхронно взорвались вспышкой новых ощущений и, вторя им, Эли резво выпрямилась и вскинула голову. И в этот самый миг её взгляд встретился с моим. Она застыла на месте, а длинная прядка так и осталась тёмной лентой ниспадать со лба. Мне даже почудилось, что это воинственно поднятая катана. Я хотел подойти и уже сделал шаг навстречу. Хотел, чтобы Эли повторила танец, касаясь меня, но она направилась от танцпола к нам. — Душно, — произнесла и, забрав из моих рук виски, от которого остался только лёд, приложила стакан к раскрасневшейся щеке.52
По тёмно-синему бархату неба с ошеломительной скоростью неслись растрёпанные ленты белых облаков — словно длинные щупальца, они тянулись за уходящей грозовой медузой. Сильный ветер трепал волосы, осыпал лица крошечным дождевым бисером. А красно-жёлтый свет фар, отражаясь от мокрых дорог размазанными маслянистыми пятнами, превращал улицы в туннели кривых зеркал. Казалось, мы очутились в ином пространстве. Что-то произошло. Что-то прошло. И осталось незамеченным. Мы спорили о дальнейших планах, и только терпкий аромат табака вперемешку с ночной свежестью и парфюмом девушек звучал нотками умиротворения в нашей пылкой дискуссии. — А который вообще час? — спросил Густав и, затушив сигарету о кирпичную стену, запулил бычок в мусорный контейнер у чёрного входа в клуб. — Начало двенадцатого, — взглянув на часы на запястье, ответил Ксавьер и снова положил руку на талию своей спутницы. — Поиграем? — громко щёлкнув пальцами, предложил Том. — Я за, — подхватил Крис. — Остынь, Вин Дизель! — толкнул его Ксавьер. — У тебя утром презентация. — Какая ещё к чёрту презентация? — уставился я на обоих. — Новой модели гитары. Не переживай, без нас справится, — рассмеялся Том и, ухмыляясь, теперь обратился к Ксавьеру: — Так что? — Уже вызываю такси, — отозвался тот, тыкая по экрану телефона. Чувствовал я себя на удивление бодрым, поэтому был не против поучаствовать в их азартной авантюре. Девушки тоже выступили единым фронтом, поддержав идею Тома, когда он объяснил им правила. Эту игру мы — Ксавьер, Крис, Том и я — придумали далёким летом две тысячи первого после совместного похода на премьеру «Форсажа». Крис взял карту города и, ловко орудуя карандашом с линейкой, четвертовал лист; затем, вооружившись циркулем, очертил круг. Четыре точки, где круг пересекал линии, и стали нашими «пунктами назначения»: север, юг, запад, восток. Ровно в полночь, каждый на своей колымаге, мы приехали в центр города — «нулевую координату». Правило игры было простым: чтобы вырвать победу, нужно привести остальных к своему финишу. Но чтобы остальные следовали за тобой, твоей машине сперва нужно стать «ведущей». Если же лидер менялся, все ехали за новым — уже к его победной координате. Гонки регулировались обычными правилами дорожного движения и собственной смекалкой. В первый раз ставки были символическими — по сто марок. Выиграл Крис. И мы прозвали его «Вином Дизелем». С того дня в условия игры постоянно вносились какие-то новшества, а к джекпоту добавлялись нули. Карандашом и циркулем уже никто не пользовался, точки выбирались исключительно на глаз и не всегда имели одинаковое расстояние между собой. Потому победитель с наиболее удалённой координатой получал несколько сотен сверху. Сегодня мы решили ограничиться ставками по сто евро с машины, плюс расходы на такси оплачивают трое проигравших. Пока Том и Густав объясняли скептически настроенным берлинским водителям, чего от них хотят двое подвыпивших музыкантов и их компания, Михаэль со своей спутницей вернулись в клуб, сказав, чтобы мы их не ждали. Ксавьер, открыв google-maps, прикидывал возможные точки финиша для оставшихся. Недолго думая, я выбрал Рейхстаг. Он был рядом, и я надеялся, что мы победим и поскорее закончим гонку. Расселись по машинам. Мы хорошо стартовали, сразу же вырвались вперёд, но на перекрёстке рядом с музеем Мадам Тюссо нас обогнал Ксавьер и, торжественно обогнув Бранденбургские ворота, протащил мимо Рейхстага и рванул по кишащей автомобилями магистрали через реку к Александерплац — своему финишу. Однако на светофоре прямо перед Кафедральным собором такси Криса бесцеремонно въехало на главную ведущую полосу и за опустившимися стёклами задних окон показались улыбающиеся лица Вина Дизеля и Мэрилин Монро, смеющиеся над нами. И мы запетляли по лабиринтам узких улиц в сторону новой координаты — Мемориала Берлинской стены. Признаться, меньше всего меня волновало, кто сегодня окажется победителем. Мы скользили по мокрым блестящим дорогам. Из динамиков струилась приятная мелодия, а в окна врывались редкие капли дождя и свежесть. Эли, я и наш таксист Ланзо постоянно и припадочно над чем-то смеялись до боли, колик и неконтролируемых слёз. И в этом бурлящем потоке смеха, музыки, городских звуков и движения я ощущал себя как никогда живым. И всё же штурманами нам не стать. Мы слишком много веселились, без конца отвлекали нашего «капитана», из-за того и плелись в хвосте, иной раз совсем отставая от остальных. Пару раз машина Тома и Густава обходила Криса, но что-то мне подсказывало, что «чёртов Вин Дизель» опять окажется победителем. До его финиша оставались считанные сотни метров. Мы бы продолжили эту полуночную гонку, если бы не светлое здание по левую сторону — Mercure Hotel, заставившее нас с Эли переглянуться. А затем уже её взгляд, помрачневший и полный нескрываемой похоти, повернул мои мысли совсем в иное русло. Никогда не видел её глаза такими дьявольски лукавыми. И вместо поворота налево — за парнями, мы развернули такси назад — в сторону нашего отеля. В номере было темно и тихо, а в голове пульсировали мысли, страхи. Сталкивались, взрывались, разрывались. Звучали голоса. Вырисовывались картины будущего, такого же размазанного, как неоновые огни вывесок магазинов, отражающиеся от мокрого асфальта. Улочка была настолько узкой, что, казалось, соседний дом находился на расстоянии вытянутой руки. Окна — угольно-чёрные, будто выгоревшие изнутри. И вся та жизнь, ещё минуты назад бившая во мне фонтаном, словно стекла в червоточину этих стёкол. — Всё хорошо, — прошептала Эли, обняв меня. Я не понял, был ли это вопрос или утверждение, но всё равно согласился кивком. А сознание почему-то тут же запротестовало. Разве всё хорошо? Эли снова что-то произнесла, но я не расслышал. Зачарованно утопал в её глазах, поблёскивающих какой-то наивностью и обеспокоенностью. — Второй стакан виски был явно лишним, — обвинил я алкоголь в своём эмоциональном упадке. Эли улыбнулась так, будто поверила в эту ложь. А её ладони юркнули под мою футболку, скользнув по груди вверх, сжали плечи, царапнули кожу и мучительно медленно опустились на живот. Мягкие кончики пальцев были холодными и подрагивали, каждое их прикосновение заставляло мышцы невольно сокращаться. Она выдохнула. Прерывисто, протяжно, горячо. И волна возбуждения растеклась по всему моему телу. Хотел поймать её губы — она не позволила. Посмотрела так, словно сам Люцифер завладел её глазами. В эту секунду они были как те окна — пугающе тёмными. Ещё раз попытался поцеловать её, сделать хоть что-нибудь, лишь бы затушить языки пламени её взгляда, выжигающего мою душу. Опять остановила. Облизнула свои губы и опустилась на колени. Кажется, вслед за ней упало и моё сердце. Она потянулась за пряжкой ремня, и сердце артиллерийским снарядом влетело обратно в грудную клетку, едва не переломав рёбра. Сознание отключилось, а мысли наконец смолкли. И я ощутил пустоту под ногами.53
пятница, 23 мая
Наверное, это была первая ночь, когда мне потребовалась лишь пара минут, чтобы заснуть. Но выспаться толком и не удалось. В коридоре за дверью кто-то ожесточённо ругался. На часах — семь. Стал вслушиваться в речь враждующих: какая-то женщина и Ксавьер. Выясняли отношения. Голос недовольной звучал старше и грубее, чем голос его вчерашней спутницы. Я нехотя натянул джинсы и поплёлся посмотреть, какого чёрта там происходит. Оказалось, пока Ксавьер шёл к двери нашего номера и набивал баскетбольный мяч о пол коридора, разбудил эту фурию с лохматой головой. Странно, что я не услышал стука. Вчера, когда он предложил «покидать мяч с утра», я согласился на автомате, даже не предполагая, что он заявится ни свет ни заря. Хотя чего я удивляюсь, пора бы привыкнуть. — Всё повторяется? — усмехнулся я. — Я извинился трижды. Трижды! — повторил Ксавьер, проорав слово в лицо фурии. — Я внизу, спускайся. Эли наш шум не потревожил, она по-прежнему спала, зарывшись в одеяло. Я не рискнул её будить, нацарапал записку, что ушёл вместе с Ксавьером на спортплощадку неподалёку. Но стоило закрыть за собой дверь, как сердце вдруг ёкнуло, и во мне зародился непонятный, беспочвенный страх, будто Эли может исчезнуть и во второй раз. Ксавьер и Крис сидели на диване в фойе отеля. Крис пил кофе и выглядел так, словно ночью и глаз не сомкнул. Я не стал говорить, что ему следовало поехать в отель сразу после того, как мы покинули клуб, лишь спросил, кто вчера победил. Оба вскинули указательные пальцы вверх, указывая в сторону номеров Тома и Густава. Утро было солнечным и пробуждающе свежим. Укрытая тонкой пеленой тумана безлюдная улочка ещё дремала, но с главных городских дорог уже слышались звуки сирен машин, голоса и треск спецтехники. Мы проторчали на площадке два часа и преспокойно остались бы до обеда, если бы не мой утренний страх, вырывающийся уже паническими атаками. И я совершенно не понимал, почему чувствовал именно это. Ксавьер был на удивление молчалив, хотя обычно из него так и льются нравоучительные речи, от которых сегодня я бы не отказался. — Начнётся работа, времени на самокопания не будет, — остановившись у стойки ресепшена, крикнул он вдогонку, когда я уже повернул к лестнице. Дверь в номер была приоткрыта, а в комнате орудовала горничная. Я поздоровался, но из-за шума пылесоса она не услышала, только когда коснулся её плеча, выключила противно гудящую машину. Спросил её, не знает ли, куда ушла девушка. Пожав плечами, она ответила, что никого здесь не видела. И продолжила уборку. Кровать была так аккуратно застелена, словно на ней никто и не спал. И мне вдруг на минуту почудилось, будто до этого момента существовала какая-то другая реальность, другое измерение, где не было ни дождливого весеннего утра, в которое меня разбудило остановившееся под окнами такси, ни Эли. Не было её возвращения, это я всё выдумал. Нарисовал в своём воображении новый мир. Может быть, друзья поместили меня в палату с мягкими стенами и белой пижамой и всё, что происходит сейчас, — лишь сбой в работе нейронов моего шрамированного мозга. Но когда? Когда это произошло? Когда я сошёл с ума? Вот мы с Ксавьером после презентации песни на мюнхенском ТВ сидим в самолёте, возвращаемся в Дортмунд. Стюардесса во второй раз просит нас пристегнуть ремни. И во второй раз мы игнорируем просьбу. Ксавьер уткнулся в телефон. А мне просто наплевать, вывалюсь ли я со своего места или шарахнусь лбом о впередистоящее сиденье. В голове — трясина мыслей. Если вырублюсь от удара, хотя бы отдохну в блаженном забвении. Хочу отключить сознание. Смотрю в иллюминатор — темнота, ни огней, ни аэропорта. Ничего. Чернота. Пустота. — Никаких новостей? — не выдерживав, спрашиваю Ксавьера, набирающего кому-то смс. Он кидает короткий взгляд на иллюминатор и, протяжно просипев, достаёт из кармана пиджака белый конверт. Внутри листок. Первым в глаза бросаются строгие буквы слова «клиника». Я думаю о том, что он раздобыл адрес лаборатории Жюльет, но дальше следует фраза «Психиатрическая лечебница Дортмунда». Я непонимающе пожимаю плечами, а Ксавьер начинает невнятно бормотать, что никакой Эли никогда и не существовало, что это плод моего воображения, какая-то защитная реакция, и все мои друзья устали наблюдать за моей прогрессирующей шизофренией. Он говорит, что желает добра, что все хотят мне лучшего. Лучшего чего? Говорит, мне нужно «отдохнуть». Я тут же возражаю, заверяю, что здоров. Он натянуто улыбается и хлопает по плечу. А его слова опускаются на сердце тяжёлым осадком. Ни черта не понимаю. Наверное, я заснул, когда самолёт взлетел. Мы уже приземляемся, выходим из аэропорта. Почему-то нас встречает мой брат. Садимся в его машину и направляемся в Бохум. Непроглядная чернота и оранжевые шарики фонарей, мелькающие за тонировкой стекла, действуют угнетающе. Я прошу остановить машину и выпустить меня на воздух, потому что мне становится тяжело дышать. Брат отвечает, что мы почти приехали, поворачивает налево и паркуется перед воротами психиатрической клиники. — С вами всё в порядке? — держа меня за руку, обеспокоенно спросила горничная. — Вы настоящая? — перевёл я взгляд с застеленной постели на неё. Она громко засмеялась и вышла из номера. А я увидел у входной двери дорожную сумку Эли. Едва не разрыдался от осознания того, что моё сумасшествие могло оказаться реальным. Заглянул в ванную — никого. Тогда направился вниз. Но и в столовой Эли не обнаружилось. А потом мой взгляд зацепился за дверь с табличкой «Фитнес-центр». Зашёл туда. Людно. Играло радио. Первым увидел Ксавьера, висящего на турнике прямо напротив меня. Слева у окна грохотали беговые дорожки. Эли была там, на одной из них — быстро бежала, размахивая руками и сосредоточенно смотря вперёд. Подойдя ближе, я остановился прямо перед ней. Она улыбнулась и, вытащив наушник, спросила, нужно ли нам куда-то уходить. Я покачал головой и тоже улыбнулся. «Хорошо», — беззвучно произнесли её губы, и она снова вставила наушник. — Хорошо, — осознавая, что всё действительно так, повторил я и направился к Ксавьеру и тренажёрам.