• ATEM •

71

четверг, 29 мая

      Хоть Жюльет и приготовила нам завтрак, из-за того, что мы с Эли поднялись позже нужного, у нас не осталось на него времени. Мы лишь наспех умылись и, натянув спортивные штаны и футболки, выскочили из дома.       Небо застилала тонкая простынь облаков, но солнце всё равно безжалостно палило, раскаляя душный воздух. Открытые в машине окна не помогали, а кондиционер я не решился включить. На носу фестиваль, а это значит, — я становлюсь похожим на Эли, пугающуюся любого сквозняка. Прошлым летом я именно так и простудился — поставив на кондиционере в студии минимальную отметку и проработав в холоде несколько часов напролёт.       Не попав ни в одну пробку, в аэропорт мы приехали с приличным запасом времени, поэтому первым делом решили выпить по чашке кофе. Пока ожидали заказ, Жюльет заговорила с Эли на французском, а я, не желая им мешать, хотел кинуть парням смс с напоминанием о сегодняшней репетиции. Но, роясь в рюкзаке в поисках телефона, наткнулся на Евангелие, которое всё забывал выложить. Память тут же любезно напомнила, при каких обстоятельствах я открывал его в последний раз — на борту самолёта в Монреаль. Стало любопытно и сейчас. Время вылета Жюльет — 10:35, значит, по Матфею, стих тридцать пятый: «…ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, дочь с матерью её, и невестку со свекровью её». Перечитал ещё раз. Это всё закон Де Моргана. Просто совпадение. Из-за которого мне на миг сделалось дурно.       — Ты чего? — спросила Эли.       Я лишь мотнул головой и стал вчитываться в другие строки, окружающие тридцать пятую, надеясь понять, о чём здесь вообще шла речь.       Я не считал себя вконец эгоистичным человеком и в один ряд с Богом никогда не ставил. Однако когда взгляд упал на местоимение «я», мозг машинально спроецировал его на моё «я». Оттого я и почувствовал себя виноватым. Такой спокойной и счастливой, как в эти три дня, что Жюльет жила с нами, я никогда не видел Эли. И если бы Жюльет переехала в Германию, я был бы только счастлив, потому как никоим образом не желал разделять её с дочерью.       Нет, я точно не эгоистичней Спасителя нашего. Подумать только:       10:34: «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч…»       10:35: «…ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её».       10:36: «И враги человеку — домашние его».       10:37: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня…»;       10:37: «…и кто не берёт креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня».       Если у самого Бога «комплекс Бога», то как он может требовать от своих учеников чистоты и безгрешности?       — Штэф, — опять позвала меня Эли, когда я по-идиотски усмехнулся.       Жюльет извинилась за их уединённый разговор на французском, пояснив, что так было проще обсудить терапию и предстоящие анализы, которые необходимо сдать в июне в клинике Парижа.       — Дата должна быть фиксированная?       Я помнил лишь, что проверять вирусную нагрузку нужно каждые три месяца, но когда именно не был уверен.       — Нет, в двадцатых числах, — ответила Жюльет, а после завела речь о новой схеме психотерапии.       Я постарался максимально завуалировано намекнуть, что буду держать её в курсе происходящего.       У нас было пять сеансов, но Эли до сих пор не начала относиться к ним должным образом. Когда мы возвращались с предпоследнего, я вскользь спросил, какие темы они обсуждают с доктором Хентшель. Эли рассмеялась и ответила: «Суицид», и тут же добавила, засмеявшись ещё звонче: «Мой суицид». Затем посмотрела на меня и серьёзно произнесла, что не собиралась убивать себя в Гамбурге, несмотря на то что доктор Хентшель иного мнения. Потом она заговорила о работе отца, о том, что если жизнь сыграла с ней злую шутку, то, может, на то была особая причина; возможно, не такая шутка уж и «злая». Раз она не стала медиком, значит, у неё другое предназначение: быть не «снаружи» медицины, а «внутри». Я тогда не сдержался и гневно выпалил: «Ставя на себе опыты», а Эли промолчала.       В тот вечер, когда мы с Жюльет говорили о суициде и о том, как выглядит типичный самоубийца, она сказала, что, вопреки бытующему мнению, к суициду склонны люди как раз таки с энергетическим зарядом бодрости и жизнерадостным настроем. Их довольно легко отличить от остальных — они постоянно пребывают в состоянии беспокойства; а излишняя импульсивность является их «визитной карточкой» во всех психиатрических лечебницах. Да, у Эли случались истерики, но я не считал, что она в самом деле способна убить себя. Или со мной она была другой?..       — Вы только не сидите всё время дома, — обратилась Жюльет то ли ко мне, то ли к Эли. И мы оба кивнули.       Жюльет почему-то свято верила, что корень всего зла — социум, и в то же время называла его панацеей от многих психологических проблем.       — В моём кабинете висит цитата из романа Стани́слава Лема, знаешь такого? — вдруг спросила она меня, на что я пожал плечами. — Муж очень любил ту книгу, — опустившиеся уголки её губ вмиг стёрли улыбку с лица. — «Человек, не воспитанный среди людей, не может стать человеком». Человек — существо социальное и без других людей гармонично жить не может, мы так устроены, — теперь перевела она взгляд на Эли.       Не вдаваясь в детали, Жюльет как-то рассказала, что до переезда в Германию Эли постоянно коротала дни в одиночестве: никуда не ходила, ни с кем не знакомилась. Мне тогда запомнились её слова: «Когда Лэли перестала общаться со своими друзьями, всё стало только хуже». Но я побоялся уточнить, что скрывалось за этим «хуже».       Вероятно, потому что рядом со мной всегда был кто-то, готовый поддержать, мои мозги пребывали в относительном порядке. Все эти люди казались неизменной константой моей жизни: парни, коллеги по цеху, в дальнейшем ставшие хорошими приятелями, позже — Ксавьер и шумные музыканты, ежедневно репетирующие в студии. Оттого я и не имел ни малейшего представления, как социальная изоляция травмирует психику человека. Мне нравилось «уходить» в одиночество, но лишь потому, что мне было от кого «уходить». Сейчас Жюльет займёт своё место в самолёте и, кроме меня, у Эли тут толком не останется никого.       Мы обсудили планы на ближайшее будущее, договорились всё время быть на связи и несколько раз сердечно попрощались. Но когда Жюльет замешкалась перед лентой досмотра багажа, роясь в сумке, Эли вдруг взорвалась горестным плачем и повисла на шее матери, точно ребёнок, которого вот-вот бросят в ненавистном летнем лагере.       — Увидимся в июне, — всё успокаивала её Жюльет, стирая не останавливающиеся ручейки слёз. Женщина-досмотрщик громко и недовольно попросила поторопиться. — Лэли, дочка… — поцеловала Жюльет ту. И, протяжно шмыгнув носом, Эли шагнула назад и обхватила мою руку какой-то железной хваткой.

72

      Едва мы вышли из аэропорта, как Эли охватила очередная паника: с севера ползла стена из устрашающе чёрных туч.       — Угрожай вылету шторм, рейс бы задержали, — сказал я.       Эли рассудительно повторила и вроде бы успокоилась. А после этого на слёзы времени уже и не было: сперва мы поехали в тренажёрный зал, а оттуда в студию. В первой репетиционной горланили джазисты, во второй — Крис и Михаэль включали аппаратуру. Позже подтянулся Густав с комплектом палочек из магазина Ксавьера и рассказом о новинках музыкальной техники. Парни принялись настраивать гитары, Густав раскручивал болты на стуле, регулируя его до нужной высоты, а мы с Эли распевались.       — Ты тоже будешь петь? — обратился к ней Михаэль и вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул, а он насмешливо скривился: — Петь с ним в дуэте — это всё равно что пытаться переорать реактивный самолёт. Он и приглашает каких-нибудь певичек лишь для того, чтобы по сцене было с кем пощеголять.       — Почему ты никогда не знаешь, в какой момент нужно заткнуться?       — Эй! — проорал Густав, ударив по тарелкам. — Не обращай внимания. Они так постоянно, — сказал он Эли, махнув палочкой на нас. — Так что вы там сочинили? Может, уже покажете?       Мы спели под мой акустический аккомпанемент.       — Ну, что я говорил! — снова язвительно кинул Михаэль.       Но вот сейчас он был прав — Эли без конца фальшивила. Возможно, из-за сковавшего её дискомфорта или стеснения в присутствии парней. Однако в прошлую нашу репетицию я даже не пытался убавить громкость собственного голоса, чтобы не заглушать её. Если она прикладывала должное усилие, её сопрано звучало достаточно звонко. Проблема заключалась в том, что Эли не понимала, как управлять голосом, а я, очевидно, был плохим учителем.       Сыграв песню со всеми инструментами, наверное, раз семь, она наконец распелась. А три часа спустя, в вокальные партии и текст больше не вносилось никаких изменений. Вопросы оставались только к музыке, собственно, из-за того, что всё это время мы больше разглагольствовали о грядущем праздновании, нежели занимались делом. Крис хотел добавить клавиш, но нам некого было поставить за синтезатором.       — Можно позвать Райнера. Он же всё равно будет, — предложил Густав.        Закрыв ради нас магазин пораньше, Райнер приехал через час и присоседился к нашей «деньрожденьевской» группе.       — Давай ещё раз, — сказал Крис, а я ощутил, как меня затошнило от этих строк, уже звучащих в голове зацикленным эхо.

«И снова жизнь тасует карты, в твоих глазах огни азарта».

      — Может, вам поменяться куплетами? — прервал он меня. — Больше агрессии нужно во втором куплете. Там недостаёт… эмоций, что ли. Не знаю.       — То есть, по-твоему, в этом вся загвоздка? — усмехнулся я и тем не менее по его настоянию пропел партию Эли.

«Здесь короли и королевы играют чёрным, ходят белым».

      Крис довольно кивнул и продолжил играть куплет.       К девяти часам мы наконец выползли из душной студии и, пребывая в состоянии надвигающегося голодного обморока, заказали пиццу. И пока ожидали доставку, разговорились о подарке ко дню рождения и нашем небольшом шоу.       Том и Ксавьер были уверены, что прекрасно осведомлены, где состоится вечеринка. В действительности ресторан неподалёку от Телебашни был «муляжом». Организацией праздника выступили наши берлинские друзья, предложив снять отель на берегу реки Хафель и там же арендовать катер или теплоход. В детали я не сильно вдавался, лишь перевёл необходимую сумму. Однако я был солидарен с Крисом — нам нужен «наш» подарок. В прошлом году мы поехали в горы кататься на сноубордах, в позапрошлом играли в пейнтбол. В принципе, подойдёт что угодно, если мы выберемся «своей» компанией ради активного времяпрепровождения. Ксавьер точно будет доволен. В конечном итоге, изучив на карте местность рядом с отелем, мы остановились на гольф-клубе. Даже Тому наверняка понравится. Вот и одной заботой меньше. Осталось перенести совместный воскресный сеанс психотерапии на субботу.

73

пятница, 30 мая

      Новое утро разбудило палящим солнцем, заполняющим спальню горячими лучами. Включи я на ночь кондиционер, не проснулся бы так рано от невыносимой духоты. Эли будить не стал. Решил сделать перестановку в столовой, но успел лишь снять боксёрский мешок и вынести его во двор — подъехали ребята.       На сегодня репетиция запланирована на десять. Вчера мы пришли к единогласному решению дать небольшое традиционное кавер-шоу, с которым мы выступаем на каждом семейном торжестве. Правда, в этот раз для песен Элвиса я подключил и Эли. Когда мы были ещё мальчишками, заслушивали его пластинки до дыр. В моей семье ни одно празднование не проходило без голоса Элвиса. Потому сейчас, пока мы наигрывали старые мелодии, от накатывающих воспоминаний на душе щемило приятной грустью. Мы выбрали «Kiss Me Quick» и «Don’t Be Cruel» за их живые ритмы.       — Эй! — вдруг щёлкнул пальцами Михаэль. — А может, девочек, там, ещё вызовем? Они станцуют, — предложил он и растёкся в недвусмысленной улыбке.       — Под Элвиса? — усмехнулся Крис, но от идеи не отказался.       — Думаю, они со своей музыкой приедут. Я возьму это на себя, — решительно произнёс Михаэль, хоть никто из нас и не порывался браться за организацию стриптиз-шоу.       К трём часам выступление было готово и мы отправили сет-лист нашему неизменному тур-менеджеру Дэвиду — именно он распределял очерёдность выхода музыкантов на сцену. Парни разъехались по своим делам, Эли поднялась в дом позвонить Жюльет, а я решил поработать в студии. Но то ли жара на всех так обездвиживающе действовала, то ли из-за пятницы наши «студийные» музыканты разбрелись по открытым кафе с живой музыкой — на сегодня ни записей, ни репетиций. Хотел предложить Эли поехать к морю, но обнаружил её на полу в столовой, плачущей перед раскрытым ноутбуком. Неужели с отъездом Жюльет истерики на пустом месте возобновятся? Заметив меня, она быстро смахнула слёзы и отчего-то стала просить прощения.       — Всё хорошо? — сев рядом, обнял я её.       — Не знаю. Ты скажи, — и снова этот вороватый взгляд.       — Всё хорошо, — улыбнулся я. — Тебя что-то беспокоит? Можем поговорить сейчас или с доктором Хентшель завтра.       Эли отрицательно мотнула головой и уткнулась лбом мне в плечо, тяжело вздохнув.       — Ты с ними другой.       — С кем? — почему-то спросил я, хоть и понял, что она имела в виду парней. — Другой?       — Живой, — опять украдкой взглянула и стала говорить, что ей кажется, будто она тянет меня на дно.       Я даже не понимал, о каком «дне» шла речь. Сказал, что, возможно, выходка Тони сказалась на моём настроении, а в студии я наконец смог отвлечься от негативных мыслей, обуревавших последние дни. Более того, «живым» я чувствовал себя лишь потому, что Эли была со мной и мы вместе погружались в музыку.       Странно, когда она только вернулась в Германию, события завертелись так быстро, что у меня сложилось впечатление, будто что-то идёт неправильно. Мы вели себя так, как если бы и не расставались. А сейчас то ощущение пустоты, нехватки чего-то, без чего сердце не могло возобновить привычный ритм, вдруг снова возникло во мне. Сейчас наше расставание чувствовалось острее.       — Наверное, теперь ты подгоняешь события. Вдобавок мама уехала, вот ты и расстроена.       — Наверное, жить проще, когда ты знаешь ответы на все вопросы, — грустно улыбнулась она.       — Ну… не на все. До пастушка из твоей сказки мне всё же далеко, — увлёк я её в поцелуй.       — Хочешь есть? — отрывисто выдохнула она, оторвавшись от моих губ и кивком указав на дымящуюся на плите кастрюлю.       — Только не есть, — юркнули мои руки под её футболку.       А потом мы поругались. По моей вине. Хоть я клятвенно и обещал не пренебрегать средствами защиты, сейчас вновь захотел сыграть с жизнью в русскую рулетку, потому как последнее «средство» закончилось вчера.       Эли закрылась в ванной, а я сидел и думал, что так больше не может продолжаться: и уже скорее рано, чем поздно, я положу конец подобному сексу, лишённому полноты ощущений.       — Я тебя не трону, — отомкнув дверь и войдя в ванную, произнёс я, подняв ладони, точно преступник, показывающий, что безоружен. — Эли, я не хочу с тобой ругаться… — вовремя осёкся, чуть было не ляпнув «из-за подобного пустяка».       Она сурово посмотрела. В глазах по-прежнему поблёскивали огоньки гнева. А затем, спрыгнув с подоконника, подошла ко мне и звонко шлёпнула по щеке, сказав, что это я ребёнок малый. А я вдруг взорвался безудержным смехом.       — Да плевать. Я дал своё обещание взамен на твоё — серьёзно относиться к терапии. Его нет. Выходит… — развёл я руками, улыбнувшись.       — Ты этого хочешь? — быстрым рывком спустила она свои штаны, а из меня вырвался идиотский смешок.       Но оказалось, я неверно истолковал её жест. Эли указала на цепочку красных пятнышек, протянувшихся по коже живота. И вот тогда меня охватила настоящая паника, потому как ещё вчера их не было.       — Это… — голос предательски пропал.       — Только что заметила, — сказала она, перепугано посмотрев на меня.       — Поедем в больницу?       Она всё так же испуганно кивнула, а я рванул за документами и ключами от машины.       — Такое раньше уже случалось? — спросил я и, нажав на педаль газа, попытался собраться с мыслями.       — Да, но сыпь была по всему телу. Если это от лекарств, тогда придётся поменять схему.       — А схему составляет этот Дидье?       Опять кивок.       Мы приехали в ту же самую клинику, где я сдавал анализ на ВИЧ. Записались на приём к дерматологу и стали ждать.       — Останься здесь, — отпустила Эли мою руку, когда подошла наша очередь, — пожалуйста, — одновременно жалобно и в то же время настойчиво прозвучало слово. И я остался в зале ожидания.       Эли прошла внутрь и закрыла за собой дверь. А я опустился на металлический стул, но долго просидеть не смог. Поднялся и стал топтаться у двери, вслушиваясь в разговор по ту сторону. Но речь Эли и врача звучала невнятно.       К моей удаче, неся большую кипу папок, передо мной остановилась женщина в белом халате. Так как руки её были заняты, на ручку двери она нажала локтем, а вот закрыть уже попыталась носком матерчатых башмаков. Я бессовестным образом продолжал наблюдать за её манипуляциями, стоя чуть поодаль и не предлагая помощи. Женщина вошла в кабинет, а дверь осталась приоткрытой. Я подошёл ближе и теперь уже мог отчётливо слышать, о чём они там говорили.       Доктор спросила Эли, болят ли у неё мышцы. Эли ответила «да» и что-то сказала про недавнюю тренировку. Правда, я так и не расслышал, потому как мимо меня прошли громко разговаривающие люди. Вновь навострил уши. Дальше следовала череда односложных вопросов: «Головокружение? Жар? Тошнота? Диарея? Рвота?»; и лишь один короткий ответ на всё: «Нет».       Я украдкой заглянул в проём: доктор, положив ладони на шею Эли, кажется, прощупывала лимфоузлы, затем попросила её открыть рот и, вооружившись фонариком, что-то внимательно стала там высматривать. Женщина, которая принесла папки, направилась прочь из кабинета, а когда вышла, плотно закрыла за собой дверь. И я вернулся на стул в зале ожидания.       Спустя двадцать минут дверь снова открылась. На сей раз это была Эли с листками бумаги в руке. По выражению её лица я не смог понять, как всё прошло.       — Пойдём? — кивнула она в сторону лестницы.       Но если на осмотр она меня не пустила, это вовсе не означало, что я был согласен вот так запросто взять и уйти, даже не услышав диагноза от самого врача.       — Теперь подожди ты, — прошёл я в кабинет.       Пока сидел в зале ожидания, мысленно паковал чемодан и покупал билет на ближайший рейс до Парижа. Полагал, нам не обойтись без вмешательства лечащего врача Эли. Думал, сейчас услышу какое-нибудь неизвестное мне название болезни. Но доктор заверила, что причин для паники нет. Высыпания на коже Эли — обычная потница, вероятнее всего, вызванная синтетической одеждой вдобавок к долгому пребыванию на жаре. Однако она так же добавила, что если сыпь не пройдёт в ближайшие дни, нужно прийти на повторный приём — все предписания о последовательности действий находятся у Эли.       Не могу сказать, что после её слов тревога отступило окончательно. Но, выйдя из клиники, я, как и в прошлый раз, испытал сильное чувство облегчения. Когда же мы сели в машину, я заметил, что Эли всячески избегала зрительного контакта, лишь, опустив голову, сжимала листок.       — Что нужно купить? — спросил я, но она ничего не ответила. Кажется, даже и вопроса не услышала. — Эли, — взял я её за руку, чтобы хоть как-то вырвать из собственных мыслей.       Она всё продолжала молчать, глядя на этот кусок бумаги с таким выражением лица, будто бы там было написано нечто ужасное.       — Не пугай меня так больше, — попытался поцеловать её, но она ловко увернулась, эхом протянув: «Больше?» А у меня кольнуло в сердце, потому как я знал — через мгновение мы поругаемся из-за моего неосторожного слова.       Я попытался исправить ситуацию до момента ссоры, пояснив, что готов ездить в больницу по любому пустяку, вызывающему у неё подозрение, вот только пусть это и вправду будут пустяки.       — Это всё по моей вине, — сказал я, заводя мотор. — Давно нужно было почистить кондиционеры в студии и дома. Ещё в прошлом году. Там совершенно невыносимо работать в жару.       — Прекрати, — наконец тихо произнесла она. — Как ты можешь винить себя за то, в чём не виноват?       — Так же, как и ты, — улыбнулся я, а Эли мотнула головой, явно не соглашаясь с моими словами. — Знаешь, твоя мама сказала, это признак здоровой психики. Она сегодня должна прилететь в Монреаль? — предпринял я очередную попытку, заговорить о чём-то другом, не связанным с зацикленным чувством вины и болезнью.

74

      Было шесть часов, а солнце продолжало палить по полуденному. Эли поднялась в свою квартиру за летними вещами, а я отправился в аптеку за назначенными антисептиками. В голове крутилась одна-единственная мысль: действительно ли нет повода для волнений, как сказала врач?       Прошла ещё четверть часа, а Эли всё не спускалась. Я же измучил сознание до такой степени, что уже начало подташнивать.       — Не понимаю, почему ты не собрала всё сразу? — кивнул я на пакет на её коленях, когда она наконец вернулась.       — Сразу всё и не нужно было, — ответила она, потянувшись за ремнём безопасности.       Тоже верно.       Дальше ехали, не проронив ни слова. В воздухе витал неприятный осадок. И я не знал, как наполнить день той лёгкостью, с которой он начался.       — Было бы неплохо поужинать. Я проголодался, — солгал я.       Аппетит так и не появился. А вот Эли до приёма лекарств нужно как следует поесть. Она поддержала мою инициативу, а потом вдруг спросила про Тони. И всю дорогу до дома мы проговорили о предстоящей поездке в Берлин.       Потом Эли ушла в ванную обработать сыпь и принять душ с каким-то травяным гелем, что порекомендовала доктор. А я, ожидая, когда разогреется ужин, просматривал метеосводки на ближайшие дни. Согласно прогнозу погоды, у нас вот уже как со вторника идут дожди с грозами. Хоть тучи периодически и мелькали со всех сторон, нас они упорно обходили.       — Ты мне поможешь?       Я перевёл взгляд с экрана ноутбука на Эли, стоящую передо мной в одном лишь полотенце и с пучком волос, небрежно собранным на макушке. Даже не услышал, как она вошла в кухню.       — Можешь проверить, есть ли там сыпь? — повернулась она ко мне спиной, прежде чем я вообще понял вопрос.       Нет, никакой сыпи там не было, были только созвездия крошечных родинок, редко разбросанные по нежно-кремовой коже, от которой я был не в силах оторвать ни взгляда, ни пальцев, ни губ. Эли первой прервала эту тактильную пытку, отшагнув от меня и обмотавшись полотенцем по самые ключицы.       — Не будет никаких безрассудств, — шепнул я, притянув её ближе.

75

суббота, 31 мая

      Вчерашний день напоминал американские горки, отчего сегодня я даже ощущал эмоциональное истощение и на сеансе психотерапии общался без должного энтузиазма, и на сей раз чаще поддерживал Эли, а не доктора Хентшель с её хоть и разумными доводами, но кажущимися хорошо вызубренными параграфами учебника по психологии. Мы говорили о навязчивых страхах, о том, как перестать видеть в любом прыще смертельную угрозу. Доктор Хентшель в свойственной ей крайне рассудительной манере пыталась помочь нам научиться реагировать «адекватно».       — Мне тоже было бы проще давать советы, будь больны вы. И я также понимаю, что моя реакция излишне «гиперболизирована», как вы говорите. Но я могу «сохранять спокойствие» лишь до тех пор, пока ничего не нарушает его, — прервав её поучительную лекцию, с безразличием произнесла Эли.       Я, в принципе, был с ней солидарен. Но доктор Хентшель сказала, что это и есть самое важное — пребывать в состоянии покоя, когда нет никаких поводов для беспокойства и паники.       Когда мы вышли из клиники, небо затягивали облака. Но температура по-прежнему держалась у отметки 30°. Финальная репетиция в полдень, а до неё я обещал Эли съездить в магазин — ей за платьем, а мне за пиджаком в стиле Элвиса. Белое платье в чёрный горошек оказалось найти проще, чем белый диско-пиджак. Время поджимало, поэтому я решил, что, возможно, смогу обойтись каким-нибудь старым сценическим костюмом.       Пока ждали своей очереди у кассы, Крис позвонил трижды. В первый раз сказал, что он, Густав и Михаэль уже в студии. Во второй спрашивал, как скоро мы будем дома. А в третий сообщил, что подъехал Райнер. Однако мы пока ещё не опаздывали, это они все собрались раньше оговорённого. И только я повернул ключ в замке зажигания, телефон снова затрещал. Я как-то машинально ответил «пять минут», но это был не Крис. Парень по имени Роб интересовался, есть ли сегодня в студии время. Говорил, что хочет именно у меня записаться, так как сделать всё нужно быстро, чтобы уже на следующей неделе он смог разослать по ресторанам и кафе хоть какие-то демо своей группы. Признаться, я был рад небольшому перерыву в работе, и свободное время планировал провести с Эли. Но запись альбома — приличный доход, поэтому, недолго думая, я согласился. Группа подъедет в шесть, а до того мне в срочном порядке нужно было вызвать мастера по чистке кондиционеров, иначе мы рисковали задохнуться на втором часу работы.       Репетиция песен ко дню рождения прошла быстро. Мы просто прогнали всё по четыре круга. Затем поднялись на обед и, пока кондиционерами в студии и в доме занимались двое парней из сервисного центра, обсудили план действий на завтра.       Время подползало к пяти. Я собирался пойти в студию, подготовить оборудование до приезда музыкантов, но всё слонялся из комнаты в комнату, не решаясь переступить порог и оставить Эли одну. Не знаю, с чего вдруг во мне взыграло это паническое чувство тревоги. Реальных поводов для волнения не было. Эли разговаривала с матерью, и тон её был спокойным. Кажется, она даже и не рассказала о вчерашнем инциденте.       — Я в студию, ты… — начал было я, как только она закрыла ноутбук, но так и не закончил мысль, потому как Эли тотчас перебила:       — А я в парк. Бегать.       Напомнил ей, что врач настоятельно рекомендовала в ближайшие пару дней избегать любых физических нагрузок в душных помещениях и особенно под прямыми солнечными лучами. Тогда Эли сказала, что пойдёт в тренажёрный зал. Но я всё равно не хотел отпускать её одну.       — У меня где-то был коврик для йоги и пара гантелей. Давай ты позанимаешься дома?       Уже спустив лестницу на чердак, я приготовился услышать категоричный отказ. Думал, Эли расценит этот жест как посягательство на её свободу или моё желание ограничить её в чём-то (что, в какой-то степени, было правдой), но она лишь удивлённо спросила, когда я взобрался наверх:       — Ты занимался йогой?       — Медитацией. Когда-то давно, — протянул я ей свёрнутый в трубку синий коврик. — Но сначала покажи, что сыпь действительно уменьшилась.       — Ты мне не веришь? — скептически свела она брови.       — Верю. Но я ведь тоже параноик, — наигранно улыбнулся я и развёл руками.

76

      С каждым часом, проведённым в студии, чувство тревоги только усиливалось. Я старался концентрироваться на работе, но, когда забыл нажать на кнопку записи, понял, что без короткого перерыва не обойтись. Парни вышли на перекур, а я поднялся в дом.       Коврик и две гантели лежали под кушеткой в столовой, а из гостиной доносились дикие крики, визг и свист обезумевшей толпы. Эли сидела перед телевизором и крайне увлечённо наблюдала за происходящим на экране. Я остановился у двери, ожидая, когда она меня заметит. Но тут из динамиков раздался мой собственный голос и теперь на экран уставился я.       — Где ты нашла этот диск?       Эли испуганно вскрикнула что-то на французском и, убавив звук, спросила, как давно это было.       — Три года назад. Фестиваль в Ротенбурге.       — Ты уже закончил? — подняла она на меня глаза.       — Нет, в десять. Зашёл перекусить, — солгал я.       Эли рассудительно кивнула и сказала, что суп на плите.       — Не забудь принять лекарства, — осторожно напомнил.       Она коротко посмотрела и опять перевела взгляд на телевизор.       Я вернулся в студию, и мы продолжили запись, но чувство тревоги меня так и не покинуло. Думаю, здесь оказались бы бесполезными даже советы докторов, потому как моё беспокойство не было вконец лишено оснований. И как бы я ни старался себя убедить, что Эли никуда не исчезнет и не загорится идеей вновь отыскать очередную лабораторию, тестирующую сомнительные препараты, сознание упрямо отказывалось верить в подобное гипнотическое самовнушение.       Пока я обговорил с музыкантами график записи альбома на неделю, пока выключил оборудование, время перевалило за десять. Солнце зашло, но небо ещё не окончательно почернело. В доме свет не горел, даже в гостиной не мерцал телевизор. Из памяти тотчас вырвались картины ноябрьской ночи: мой приезд из Бохума, такси, тёмные окна, пурга и пустой дом. Пару минут простоял у порога, тупо пялясь в приоткрытое окно, — свет так и не загорелся, и звуков слышно не было. Но чем дольше я так стоял, тем стремительней множились мои страхи.       — Эли? — позвал я её, открыв дверь и наполняя сумрак коридора тлеющим закатом улицы.       Ответа не последовало, только где-то рядом что-то тихо шаркнуло по паркету. А потом на своей шее я ощутил тёплую ладонь, зовущую за собой в столовую.       — Ты спала? — спросил я, потому что вид у Эли был довольно странный: широкие штаны — мои, мешковатая футболка — моя, и растрёпанный пучок волос.       Эли продолжала молчать. Взяв за руку, потянула в комнату. Кивком указала на кушетку у окна. Я послушно сел, заинтересованный правилами её немой игры. Она загадочно улыбнулась и убежала в кухню, откуда донёсся шорох. И вдруг всё стихло. Я продолжал смиренно ждать, сидя в тяжёлой тишине полумрака. Тревогу сменило волнующее предвкушение, ещё секунду погодя вспыхнула острая паника, и снова вернулось предвкушение. Затем мне показалось, будто по полу поползли какие-то звуки, я даже тряхнул головой, сочтя, что это отголоски недавней записи, эхом гремящие где-то в ушах. Но звуки не стихали, и в этой мелодии было что-то до боли знакомое. Я всё никак не мог понять, где слышал её раньше. Может, она мне снилась? Может, вырвалась из памяти осязаемой галлюцинацией? Одно короткое мгновение, и комнату заполнил голос. Мой голос. Как если бы мысли покинули сознание и принялись пронзать пространство тонкими струнами, заставляя вибрировать даже воздух. Наверное, впервые в жизни собственный голос зазвучал как нечто, что мне не принадлежало. А потом по обе стороны арки, соединяющей кухню и столовую, я заметил напольные колонки. И лишь когда прозвучала вторая строчка куплета, ко мне вернулась способность соображать. Играла песня с моего сольного альбома! Четыре года назад я ударился в транс, дарквейв и дарксинт, записал небольшой альбом, который имел успех в своих кругах. Песню, что включила Эли, взяли саундтреком в низкобюджетный нео-нуарный триллер. В отличие от фильма, песню заметили. Диджеи заремиксили её по клубам.       Силуэт Эли тенью мелькнул на потолке кухни, освещённом бледно-голубым светом, верно, экрана ноутбука. Ещё секунда — и она вошла в комнату. Обошла её кругом, смерив меня холодным взглядом. Остановилась напротив и, выдернув заколку из волос, отбросила её в сторону. Локоны скатились по плечам упругими волнами, упав на грудь.       Всё происходящее здесь казалось каким-то нереальным, сюрреалистичным: синий бархат сумрака, окна с фиолетовым космосом, Эли, стоящая передо мной на коленях и смотрящая исподлобья глазами Люцифера. Я был готов поклясться — время неслось вперёд, точно локомотив с неисправными тормозами. На деле же минуты застыли, даже первый куплет песни не завершился. Мелодия тянулась неспешно.       Быстрым и коротким движением стянув с себя безразмерную футболку и швырнув её в угол, Эли осталась в чёрном спортивном топе, прикрывающим только грудь и чертовски соблазнительно оголяющим плоский живот. Когда штаны приземлились рядом с футболкой, я поймал себя на мысли, что моя нижняя челюсть опущена. Не знаю, как долго я сидел с этой идиотской гримасой. Сознание мерцало подобно тому белому свету в клубе, отчего я то и дело выпадал из реальности куда-то к границе собственных фантазий. Песня перетекла в мелодичный припев, а я и не заметил, как Эли умудрилась так ловко повиснуть на металлической цепи, протянувшейся от потолка к полу. Раньше цепь выполняла функцию крепежа боксёрского мешка, но я не успел снять кронштейн. В этих спортивных леггинсах ноги Эли были похожи на двух чёрных питонов, переплетённых между собой в мертвецки удушающей схватке. На мгновение она так и замерла, точно змея: висела на цепи, опустив голову, касаясь волосами пола.       Тягучей мелодией заиграл второй куплет. Я смотрел, как Эли то вскарабкивалась вверх, почти упираясь ступнями в потолок, то резко скользила вниз, то разводила ноги в широком шпагате, то с силой сжимала бёдрами кольца металла, откидывая голову вниз, разводя руки и принимая форму перевёрнутого креста, подобно тому, который присвоил себе земной легион Сатаны. Пожелай она моего отречения от веры в любого из богов, я тотчас бы преклонился перед ней. То, что она сейчас делала со мной… о, Бог! Я ощущал на коже шеи эту цепь, не позволяющую кислороду наполнить лёгкие. То, что она делала с моим голосом… о, Люцифер! Лишь он настолько изобретателен в своих пытках. Нет, это был не танец! Изощрённая, извращённая игра с моим рассудком! Движения были издевательски медленными, пластичными, откровенными. Она просто отняла мой голос. Варварски и вероломно. Цинично отымела его. Самым низменным, самым непотребным и грязным способом.       Музыка стихла, но в ушах ещё звенело. Монотонно, непрерывно, тягуче. Сердце лихорадочно барабанило. Поскрипывая металлическим креплением, цепь едва заметно покачивалась. Эли стояла рядом с таким невозмутимым спокойствием, как если бы вошла в комнату секунду назад. Лишь часто вздымающаяся грудь свидетельствовала о тяжести её дыхания. Наверное, с минуту мы неподвижно смотрели друг на друга.       — С днём рождения, — наконец чуть слышно произнесла она, улыбнувшись только одной половиной рта.       — Он уже прошёл, — вторя её шёпоту, повторил я. А она ответила то же, что я сказал ей в тот день, когда подарил семнадцать малиновых роз: «Это на Земле он прошёл».