77
воскресенье, 1 июня
Ровно в полдень мы прибыли на Центральный вокзал Берлина. Его стеклянная конструкция сливалась с пронзительной лазурью чистого неба. Ни единого облачка. Только палящее белое солнце прямо над головой. Снятый к празднованию отель находился в районе Кладо, на юго-западе Берлина, у границы с Потсдамом. Невзрачное длинное белое здание в два этажа, скрытое тёмно-зелёными кронами дубов и клёнов, больше походило на какой-нибудь пансионат или дом престарелых. — Хей! — приветственно махнул нам Дэвид, едва мы выбрались из такси. — Ну как? — улыбнувшись, широким и размашистым жестом указал он на выбранное им место. — Майер придёт просто в дикий восторг! — засмеялся Крис и покатил чемодан по каменной дорожке к главному входу, перед которым на ковре аккуратно выстриженного газона под четырьмя огромными бело-синими шатрами уже были расставлены столы и стулья. А неподалёку, под таким же бело-синим куполом, располагалась сцена. Вообще, тут довольно спокойно. Даже удушливый летний зной в сени деревьев не казался таким жгучим. Гости должны собраться только к шести, но сами виновники торжества появятся уже через час, и мы поедем в гольф-клуб. Хотя, вернее было бы сказать, пойдём — клуб находился в сотне метров от отеля. Время неслось вперёд на ошеломительных скоростях. Мы успели только принять душ и переодеться, и вот в дверь кто-то нетерпеливо забарабанил. Оказалось, Крис — дреды уже не собраны в пучок, а распущены, в руке бутылка шампанского, на лице полуулыбка. Снизу доносился скрипучий смех Ксавьера и гортанное гоготание Тома. — Готовы? — вопросительно кивнул Крис. Я тоже кивнул, только утвердительно. И, закрыв дверь номера, мы спустились к остальным. Густав что-то крайне эмоционально рассказывал Тому и Ксавьеру, а те хохотали во все глотки, придерживая за талию своих юных спутниц, которых, к слову, я видел впервые. А потом в дверях появился Тони… тоже с какой-то девушкой. Я даже невольно присвистнул. Быстро же он оправился от сердечных травм! Я выбрал гольф-клуб Gatow лишь из-за его локации, и ничего не знал ни о его истории, ни, тем паче, о его завсегдатаях. Оказалось, тут часто бывали именитые политики, из-за чего у нас и завязались экономические дебаты. — А нефть? Ты видел цены за баррель? — продолжал горячо разглагольствовать Ксавьер, пока Густав прицеливался для удара. — Я слушал это вчера весь вечер, — рассмеялся Том. — Ты здесь с субботы? — спросил Крис. — С четверга, — расплылся он в улыбке. — Решили отметить без вас в Cookies, — закинул он руку на плечо Ксавьеру. — Так понимаю, подарки вы себе там же и тем же вечером нашли, — кинул я короткий взгляд в сторону девушек. Ксавьер повторил ухмылку Тома и похлопал меня по спине. Возможно, из-за нашего приподнятого праздничного настроения, вдобавок к ящику с прохладительными напитками, день не казался изнуряюще жарким. Мы как-то даже не обращали внимания ни на зной, ни на слепящее солнце. Просто наслаждались игрой и увлечённой беседой то о политике, то об экономике, то о музыке, то о работе, то о какой-нибудь ерунде. Девушки сидели неподалёку, на скамье под цветущей акацией, и тоже что-то бурно обсуждали. Я посмотрел на Эли. Она обмахивала себя шляпкой, точно веером, и, изумлённо изогнув брови, внимательно слушала спутницу Тома. Очевидно, ощутив на себе мой пристальный взгляд, посмотрела на меня. Улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Губами произнесла «жарко» и снова повернула голову в сторону собеседниц. В этом своём белом платьице в чёрный горошек и повязкой на копне собранных волос она выглядела так по-детски невинно, что на секунду я смутился внезапно возникшего вчерашнего воспоминания о её разгорячённых стонах. — Кстати! — упала мне на плечо ладонь Ксавьера. — Тут у меня идея недавно возникла, — кивнул он на Эли и вполголоса добавил: — Касаемо работы. — Если ты о предложении Петерса сняться в клипе кого-то там, то я ему ещё в прошлый раз сказал, что против, — теперь и я убавил громкости в голосе. — Нет, — отмахнулся он, — речь о другом. Отойдём? — взглядом указал на дорожку, где стояли наши гольф-кары. Я был уверен — он предложит что-нибудь вроде фотосессии или что-то в этом духе, оттого и без особого энтузиазма поплёлся за ним. Ксавьер заговорил о нашей утренней тренировке в фитнес-зале отеля, в тот день, когда я «потерял» Эли, решив, что сошёл с ума. Мысль о фотосессии для какой-нибудь музыкальной группы трансформировалась в идею о промо-фото для магазина спортивного инвентаря. Но я в очередной раз не угадал. Ксавьер предложил открыть собственный тренажёрный зал, где-нибудь рядом с домом. — Ты говорил, что хочешь найти для вас «совместное дело». А я тут недавно познакомился с поставщиком спортивного инвентаря, поэтому… Ну… вдруг ты захочешь. — Я подумаю, — ответил я, однако не сильно заинтересованный его предложением.78
— Ну вы тут и устроили! — вскрикнул Ксавьер, когда мы вернулись с игры. По всей территории, прилегающей к отелю — под шатрами, у сцены, на скамейках у реки, — всюду мельтешили люди: все наши знакомые музыканты, продюсеры, режиссёры, стилисты, диджеи с радио, я даже заметил несколько ведущих с телевидения, все старые и новые работники с обоих лейблов, просто друзья и ещё в два раза больше незнакомых лиц. Все по-летнему, но празднично разодеты. Все о чём-то переговаривались, пребывая в состоянии нетерпеливого предвкушения празднества. Кто-то где-то отстраивал гитары, порой заглушая играющий из колонок джаз. Вот уж отметили «по-семейному»! К семи часам, кажется, собрались все, кого ожидали. Дэвид, успевший переодеться в забавный клетчатый костюм, выскочил на сцену. Произнёс короткую поздравительную речь и после аплодисментов и звона хрусталя пригласил первую группу подняться к нему. Под козырьком сцены вспыхнули жёлто-красные прожекторы. Рассевшись за столами, гости заскрежетали вилками и ножами. Выступление музыкантов длилось не дольше получаса. А потом снова заиграл джаз, но теперь тише и менее навязчиво. — Ну начинается! — рассмеявшись, пробормотал Том с набитым стейком ртом и кивнул на Криса, который, держа в руке радиомикрофон, постукивал по нему пальцем, проверяя звук и готовясь произнести тост. — Я буду краток, — деловито произнёс он. — Я знаком с тобой, — обратился к Тому, — вот уже… напомни, сколько? Его «краткость», включающая в себя памятные моменты за двадцать лет дружбы с Томом и восемь с Ксавьером, длилась четверть часа. Затем микрофон перекочевал к Тому. — Вообще, из нас троих всё красноречие досталось Штэфану, — указал он на меня двумя пальцами. Каждая речь Тома всегда начиналась со слов, что произносить тосты — это не его, и каждый раз всё заканчивалось одинаково: взрывными аплодисментами, диким смехом, а иной раз и вовсе чьими-нибудь слезами и вздохами умиления. — Вчера у нас состоялся разговор довольно интимного характера, — потрепал он Ксавьера по макушке. — Я человек не сентиментальный, но… За спиной Тома кто-то что-то произнёс. Я не смог расслышать, а соседний столик дружно загоготал. — Нет-нет, вовсе не о том, — спокойно ответил Том, повернув голову в сторону «комментатора». — Так о чём это я? — задумчиво посмотрел он в небо, почесав гладковыбритый подбородок. Ксавьер накрыл глаза ладонью и тоже что-то буркнул себе под нос. — Так вот… вчера я едва не… Вчера мой друг поведал мне… — О Боже, Том! — не выдержал кто-то. — Вот вы все наверняка даже и предположить не могли, что с февраля… ведь с февраля? — уточнил он у Ксавьера. Тот улыбнулся и кивнул. — У него было всего четыре выходных. Четыре, да? Ксавьер не ответил, скрючившись, хохотал над тарелкой с салатом. — По одному на каждый месяц. Выходит… выходит, это твой пятый? — Том замолчал. Выжидающе, держал паузу, скорчив гримасу, полную глубокого одухотворения. — И мне безумно приятно, что ты взял его в мой день рождения. Ведь дружба… Том ещё несколько раз попытался закончить тост, но смеющийся и что-то выкрикивающий народ так и не позволил. — Твоё здоровье! — сдался Том, подняв бокал вверх. Сразу после него с ответным поздравлением и философской речью о старости выступил Ксавьер. Вообще, я планировал сказать нечто похожее, но раз Ксавьер опередил меня, нагнав на гостей уныние, нужно заговорить о чём-то более жизнеутверждающем. И я выбрал музыку, которой мы были обязаны нашей дружбой, с годами и вовсе переросшей в братство. — …Двадцать девять лет, Том! Двадцать девять! С ума сойти! Но в довесок к твоим словам хочу ещё и от себя лично пожелать нашему трудяге здоровья. Знаете, я давно пришёл к выводу, что люди, так или иначе имеющие отношение к творчеству, делятся на два типа: те, кто пытаются неумело научить, как «творить», и те, кто своей работой вдохновляют других, и вдохновляют до такой степени, такого колоссального предела, что даже какой-нибудь музыкант, сперва кажущийся тебя неприметным и заурядным, вдруг открывает, находит в себе «себя». Такая работа оправдывает четыре выходных. Конечно же, я могу назвать имена вышедших из-под твоего продюсерского крыла музыкантов, но, уверен, всем присутствующим они прекрасно известны. Что твоя работа, — обратился я к Ксавьеру. — Что твоя, — на сей раз взглянул на Тома, — вернее, «наша». Это лишь страстное увлечение, поэтому, несмотря на нотки пессимизма в твоей речи, — опять кивнул я на Ксавьера, — если на каком-нибудь вашем детском дне рождения кто-то и пожелал вам стать счастливыми, то, несомненно, всё так и вышло. Но, собственно, на этом наши поздравления и подарки не заканчиваются, мы для вас тут ещё кое-что подготовили… — Но чтобы вас не разорвало от накала страстей, выдавать будем порционно! — выхватив у меня микрофон, вмешался Михаэль. — Давайте уже выпьем! На мгновение музыку опять заглушил перезвон бокалов. А потом на сцену вышел Даниэль со своей группой и начал созывать всех на танцпол. — Пойдём? — спросил я Эли. Она улыбнулась и кивнула. — Пойдём! — подскочил Ксавьер со своей пышногрудой спутницей. Когда Даниэль исполнил последний кавер и предложил гостям наполнить бокалы, откуда-то раздался оглушительный искусственный гул, чем-то напоминающий военную сирену. Только этот звук был пугающе низкий и глубокий. Никто не понимал, куда нужно смотреть, все застыли на местах, в недоумении крутя головами по сторонам. А потом мы вдруг заметили, что по реке медленно плывёт длинный двухъярусный теплоход, направляясь к причалу отеля. — Я думал, вы отказались от этой идеи, — шепнул я Дэвиду. — Да нет, — отмахнулся тот. — Устрой мы всё вчера, теплоход прибыл бы ещё днём. А так свободных не было. Воскресенье, — развёл он руками. — Пришлось ждать, пока туристы накатаются. Тем более дальнейшая организация была за вами, не отменять же и её. — Какая организация? Кроме выступления у нас больше ничего не было, поэтому мы вполне обошлись бы «наземной» сценой. — Блэк-джек и шлюхи! — ответил Михаэль. — Кто?! — почти проорал Дэвид, ошарашено вытаращив глаза. — Ты говорил танцовщицы и покер! — Разница-то. Теплоход ещё пару раз протяжно прогудел, и народ ринулся в сторону реки. А потом произошло какое-то аудио-извращение. Теплоход принялся короткими гудками исполнять мелодию «С днём рождения»! Звук был такой, будто из глубоких морских пучин поднялся гигантский голодный монстр, и этот низкий бас исходил из его пустого желудка. — Вы это серьёзно? — прозвучал где-то в районе моего уха голос Тома. — Вы серьёзно?! — раздосадовано вскрикнул Михаэль. И я заметил на палубе семьи Ксавьера и Тома. — Родительский день?! Дейв! — окликнул он того. — Дорогие друзья! Как только все окажутся на борту, мы готовы отчалить! — скомандовал Дэвид и направился к швартующемуся теплоходу, а мы — в свой номер за вещами для выступления и лекарствами, так как время — половина девятого, и я не уверен, сойдём ли мы до десяти часов на сушу. Первый крытый этаж теплохода занимали «казино» и мини-сцена (так полагаю, для «танцовщиц»). На втором, открытом, находилась сцена больших размеров, где уже играли блюз наши мюнхенские знакомые. Круглые столики на четыре персоны хаотично стояли по всей территории «крыши». На тот случай, если ветер усилится, белые скатерти были ловко привязаны к деревянным ножкам столов. Родители Тома и Ксавьера поздравили сыновей с днём рождения, и гости расселись за столиками. Теперь на сцену поднялись мы. Сначала просто поимпровизировали, наигрывая незатейливые мелодии, а потом, во время исполнения заключительной «Kiss Me Quick», мой взгляд упал на деда Ксавьера, который, вторя нашим движениям, танцевал вместе с внуком.79
Было что-то около десяти. Группы с олдскульными каверами сменили музыканты с более драйвовой музыкой. Гости, беседуя друг с другом, вальяжно разгуливали по этажам. А шар солнца полз к линии горизонта, отчего небо было залито нежно-розовой краской. Жара спала. Когда Густав нашёл нас, мы с Эли сидели на нижней палубе, прятались от слепящих лучей. Он сказал, что скоро вновь наш выход для закрытия live-шоу, после за музыку уже будут отвечать диджеи. Мы пришли в маленькую подсобку, выполняющую функцию гримёрки. Михаэль в нетерпении крутился на пластмассовом стуле перед зеркалом. А над Крисом колдовала наша стилист Урсула: рисовала на его щеке цепочку карточных мастей. С Михаэлем она, по всей видимости, уже закончила — на его глазах красовались два больших перевёрнутых чёрных сердца. Кажется, масть пики выглядит иначе. — Чего-то не достаёт, — сказал Густав, верно, прочитав мою мысль. — Я ещё не довела до конца, — вмешалась Урсула. — Он отходил покурить. — Успел?! — в комнату ворвался Райнер. Густав утвердительно моргнул. — Примешь лекарства до или после? — шепнул я Эли. — Позже, — прошептала она в ответ, застыв с маленьким чёрным жакетом в руках и каким-то страхом в глазах. — Может, вы лучше без меня? — Брось, что за мандраж! — поцеловал я её. — Зачем мы искали этот чёрный горошек. Жакет? М? — Болеро, — поправила она. Никогда не знал этого слова. — Ну вот и я о том же. — Готово! — вскрикнула Урсула. — Кто следующий? — вопросительно посмотрела на нас. — Иди, — кивнул я Эли. И пару минут спустя она сидела с выбеленным лицом, ярко накрашенными глазами и двумя маленькими красными сердцами — червами — на щеках. Мне карточные масти никогда не нравились, поэтому я выбрал образ Джокера. Небо краснело на глазах. Солнце скрылось за темнеющими кронами деревьев, что протянулись вдоль обоих берегов. Гуляние же только набирало обороты. Звуки низкими басами яростно рвались из динамиков, сотрясали и горячий воздух, и прыгающие перед сценой наряженные тела. Но вот громкое барабанное соло закончилось, Дэвид объявил наши имена, и под звонкий свист и аплодисменты наш маскарад прошагал в сторону мерцающих прожекторов сцены. Мной настолько завладели эмоции, что я не помнил, ни как мы отыграли песню, ни как спустились к орущей толпе, уже дружно отплясывающей под музыку сменившего нас диджея. Всё, что я чувствовал, распевая вместе с Эли строки про бросающую кости судьбу, — я здесь не один, и это касалось не только сцены. На танцполе же творилось самое настоящее безумие. На какое-то время мы слились с этим сумасшествием. Но стоило солнцу зайти за горизонт, меня словно прострелила молния — лекарства!80
К полуночи два пьяных энтузиаста стали агитировать народ прыгнуть вместе с ними в реку. На удивление многие поддержали идею, начали стягивать с себя одежду. Густав и Ян, заразившиеся их безрассудством, принялись подначивать и нас. И в этот момент я вдруг понял, что даже будь у нас при себе купальники, я не позволил бы Эли раздеться перед ними. До сегодняшнего дня я и не предполагал, что совместное купание вообще когда-нибудь могло стать проблемой, потому как не считал себя закоренелым ревнивцем. Благо, охрана, патрулирующая палубы, не позволила никому прыгнуть в воду. И Дэвид решил, что во избежание несчастных случаев ночные катания на этом должны завершиться. Теплоход пришвартовали к причалу, и все направились к шатрам. Диджей переместился на сцену, и ночь взорвалась мерцающим светом и новой порцией музыки. — Чья была идея? — подошёл к нам хохочущий Ксавьер и носом указал на полуголых танцовщиц, рассаживающихся в такси. Потом взглянул на Эли и тут же добавил: — Хотя можешь не отвечать! После получаса на танцполе я взмок так, как если бы вместо серпа луны над рекой взошло палящее солнце, накаляющее воздух до предела дневного зноя. Большая же часть публики танцам предпочла выпивку. Голоса под шатрами не смолкали, бокалы без конца звенели. Мы тоже решили освежиться, но каким-нибудь соком со льдом. Том со своей спутницей стояли неподалёку и то ли ругались, то ли спорили. — Всё в порядке? — крикнул я ему. — Да не понимаю я, что делать с руками! Я учился танцевать по фильмам Тарантино! — изогнув ноги в коленях и встав на носки, изобразил он что-то смутно похожее на танец, а миловидная блондинка жестом показала, что сдалась. И только я хотел спросить, не устала ли Эли, диджей попросил всех гостей оторваться от бокалов со спиртным и вернуться на опустевший танцпол. И мы послушно направились в сторону сцены, где только родители Тома и Ксавьера и танцевали-то. Затем последовала череда упражнений, направленных на сплочение коллектива, вроде тех психологических штук, которыми пользуются компании для тимбилдинга. Мы то садились на корточки, то подпрыгивали, то поднимали руки вверх, то что-то выкрикивали вслед за диджеем, то кружились в ритмичных и хаотичных полувальсах со случайными партнёрами. Стоило этому спортивно-бальному безумству закончиться, народ обессилено попятился в сторону шатров. Но не тут-то было! Диджей проорал «С днём рождения!», а из динамиков зазвучал заводной микс на Backstreet Boys. И мы снова стали отплясывать под музыку бойз-бендов девяностых. Да ещё как! Половину присутствующих тут музыкантов я видел лишь трясущими головами под зубодробительный хеви-метал. И всё, что я чувствовал, так это жар, окутавший кожу. Лицо горело из-за прилившей крови. Но на удивление ни усталости, ни сонливости ни я, ни Эли не ощущали. — Лёд! Мне нужен лёд! — проорал Том, подзывая официанта. — Лёд и виски! — Пойдём! — откуда-то из-за спины упала мне на плечо рука Ксавьера, и он кивнул в сторону сцены. — Пойдём! — вспыхнувшая на короткое мгновение мысль о том, что он это не всерьёз, после его более настойчивого требования вмиг лопнула. — Том! — М? — протянул тот, не отрываясь от стакана с виски. — Помнишь Новый год две тысячи третьего? — Как вчера. Ксавьер разочарованно махнул рукой. — Михаэль, ты-то помнишь? — обратился он к тому, танцующему вместе с двумя девицами. — А мы были вместе? — Штэф?! — как-то уже отчаянно вскрикнул Ксавьер и выжидающе посмотрел на меня. — Угу, — не слишком убедительно ответил я, надеясь, что он всё равно пояснит, чего хочет услышать от нас всех. Ксавьер вновь огорчённо махнул рукой, а затем принялся отхлопывать ритм, по всей видимости, какой-то песни, которая должна была быть нам известна. И пару секунд спустя мы поняли, о чём именно шла речь: наше первое совместное выступление пять лет назад. — Дэйв! — окликнул он топчущего перед сценой Дэвида. — Давай пошумим! Тот ответил кивком и, ловко запрыгнув на сцену, принялся включать гитарные усилители. — Боюсь, я не попаду по струнам! — сказал Том и скептически свёл брови у переносицы. — А ты не бойся! — хлопнул его по спине Ксавьер и, прихватив Криса, мы направились за кулисы. Песня начиналась единым потоком всех инструментов и голоса, оттого у нас ушло три попытки на то, чтобы вступить как надо. Захмелевшие Том и Михаэль то не поспевали за быстрым барабанным ритмом Густава, то, наоборот, сами спешили. Но ликующая публика этого и не замечала: отплясывая перед сценой, подпевала дружным, но пьяным хором. Мне казалось, будто бы мы пронеслись сквозь время, куда-то к началу девяностых, потому как мои ощущения, мои чувства и бурлящие во мне эмоции были похожи на тот необузданный, сумасшедший драйв, который всецело завладевал моим рассудком тогда. Не знаю, какой была бы моя жизнь без музыки. Не представляю, какой была бы сама жизнь. Пожалуй, ужасной ошибкой, но что-то похожее уже сказал Ницше. Гости, подняв руки над головами, хлопали в ладоши, свистели, что-то выкрикивали, орали, надрывая глотки, подпевали, выпивали и смотрели на нас какими-то ополоумевшими глазами. Думаю, я никогда не забуду этот момент. Уверен, он прочно врежется в мою память яркой картиной. Я бы назвал её «Торжество червивой ночи». Это не было похоже на празднование, скорее, на какие-нибудь ритуальные, шаманские танцы. На секунду от ужаса, сковавшего мысли, у меня перехватило дыхание, сердце болезненно кольнуло несколько раз. Все веселились так, точно это их, наша, последняя ночь. И луна, этот одноглазый насмешливый месяц, гордый в своём ледяном одиночестве, подсматривал за жалкой кучкой кишащих и пищащих людишек. Мне хотелось скрыться от этого зоркого прожектора, но его голубой свет пронзал весь сад, следуя за нами по пятам. Прошло, верно, несколько минут, прежде чем мой пульс пришёл в норму. Я больше не мог находиться внутри этого шумного празднества, звучащего погребальной мелодией. Мы сидели на причале, опустив ноги в чёрную смолу воды. Эли в ожидании объяснений моего порыва покинуть танцпол посматривала на меня украдкой, а я не знал, что сказать. — Хочешь, — неуверенно начала она и тут же замолчала. — Хочешь, пойдём спать, если ты устал? — Не думаю, что у нас получится заснуть, когда под окнами гремит музыка. — Всё в порядке? — взяв мою ладонь, теперь обеспокоенно заглянула в глаза. Я не ответил. Лишь поцеловал, не желая обсуждать свои навязчивые страхи. Она протяжно выдохнула и положила голову мне на плечо. — Какую траву там жевали лягушки из сказки, ты помнишь? — попытался я завести речь о чём-то другом. Эли коротко взглянула, непонимающе изогнув брови, а я кивнул в сторону громко квакающих камышей. — Почему ты никогда не говоришь мне, о чём думаешь на самом деле? — прозвучал вопрос, которого я боялся услышать. — Скажи, — умоляюще протянула она, вновь заглянув в глаза. Какое-то время мы сидели молча. — Помнишь, — в итоге сдался я, сглотнув вдруг подступивший к горлу ком, — ты как-то сказала мне, что когда выносят торт… — так и не смог я заставить себя закончить фразу её же словами «праздник всегда кончается». Эли покачала головой и какой-то робкой украдкой коснулась губами моей щеки.81
понедельник, 2 июня
Несмотря на то что мы легли спать с первыми проблесками оранжевого рассвета, встали довольно рано, около десяти. Многие же гости ещё спали. Снизу тянулся вкусный запах еды, а работники отеля расставляли тарелки на столы под шатрами. Солнце играло на реке белыми бликами. Дул прохладный бриз, наполненный сладким ароматом цветущих кустарников. А на причале несколько парней и девушек готовились к прыжку в воду. На одной из скамеек у фонтана расположились родители Тома. Мы поздоровались с ними и, пройдя к шатру, заняли свободные стулья. — Как спалось? — кивнул нам Густав, разделывающий омлет. — Хорошо. Спокойно здесь, — ответил я, потянувшись за графином с апельсиновым соком. — Это точно, — согласился сидящий рядом с ним Оливер. — А ты нас так и не представил, — улыбнулся он и кивнул на Эли. — Эли, это — Оливер, наш хороший приятель с радиостанции в Бохуме. Оли, это — Дэниэль, моя жена. Не знаю, почему я сказал именно так. Слово само как-то неосознанно сорвалось с языка. Я посмотрел на Эли. Она смотрела на меня своими большими серыми глазами. Я косо улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Наверное, вот такими и становятся лица всех, кто, обменявшись кольцами, произносит «согласен»: губы застывают в кривых улыбках, а в глазах блестит панический страх, из-за того что никто не представляет, как всё будет дальше.