87
В отель мы вернулись к ужину. Вечер был приятно-тёплым и солнечным, потому-то я хотел поесть в каком-нибудь уличном кафе. Но после того как мы провели несколько часов, разгуливая по памятным для Эли местам, её настроение совершенно потухло, и она, ссылаясь на усталость, стала проситься обратно в номер. — Пойдём сейчас или позже? — спросил я, когда она вышла из душа. — Я не голодна, — ответила она, легла на кровать и отвернулась к окну. Наверное, если бы я сейчас поинтересовался, что случилось, получил бы типично женский ответ, оттого и промолчал. Поднял трубку, позвонил на ресепшен и попросил принести ужин в номер. Эли всё прекрасно слышала, но никак не отреагировала. Я взял «Солярис» и сел на кровать рядом. Эли дышала тяжело, а её глаза были закрыты. Мне даже показалось, будто она заснула. Но едва я зашуршал страницами, как она села передо мной: по щекам стекали ручейки слёз, а нижняя губа подрагивала. Я не ожидал услышать того, что она произнесла. Думал, её мрачное настроение вызвано ностальгией из-за детских воспоминаний, но ошибся… в тысячный раз. Эли попросила меня вернуться в Германию, сказала, что полетит к матери одна. А я смотрел на неё, силился не выплеснуть взбурлившие во мне эмоции и в мыслях посекундно отсчитывал в обратном порядке цифры от десяти до одного. — У нас два билета, а значит и летим мы вдвоём, — ответил со всем хладнокровием, на которое сейчас был способен. Эли накрыла лицо трясущимися ладонями и разрыдалась в голос. У меня в рюкзаке была упаковка успокоительного, которое дала Жюльет, разрешив воспользоваться им лишь в единственном случае — если Эли предпримет попытку навредить себе. Сейчас был совсем не такой случай, но я не имел представления, как ещё её успокоить. Она снова начала убеждать меня, что без неё моя жизнь будет лучше: без нескончаемых анализов и тревог о возможном заражении. Мы обсуждали это уже столько раз, что у меня закончились вариации всех весомых аргументов. — Тебе известно моё мнение, — направился я в ванную умыться, а когда вернулся, в дверь номера стучали. — Будешь воду, сок или чай? Она всё так же сидела на кровати в позе буддийского монаха и тихо хлюпала носом. Если бы причиной её истерик являлся какой-нибудь иррациональный бред, который мне доводилось слышать за свою жизнь едва не от каждой женщины, мы бы давно расстались. Такие женщины-провокаторы вызывали во мне непреодолимое желание отвесить им хорошую пощёчину. И я ненавидел это желание, превращающее меня в деспота, но сейчас понимал — в моменты нервных срывов со мной говорила не Эли, а её страх. И я верил, так будет не всегда. Эли пыталась оградить меня от себя, только когда происходило что-то, с чем она привыкла сталкиваться в одиночку, оттого и пугалась моей реакции. Но я уже давно был готов ко всему: к отмене выступлений, к внезапной поездке в госпиталь и даже к переезду в другую страну. Переставив тарелки, стаканы и чашки с подносов на стол у окна, я просто решил вести себя как ни в чём не бывало. Налил Эли сока и, сделав вид, будто не понял мотивов её слёз, стал рассуждать о ностальгии. — Хочешь, переберёмся в будущем в Париж? Я не большой фанат вашего языка, однако открыл бы здесь студию и работал бы в ней со своим языком нот. Хотя, знаешь… Эли поднялась с кровати, села на пол у моих ног, положила голову мне на колени и, всё ещё тихо похлюпывая, стала просить прощения. — Тебе нужно поесть, — коснулся я её волос. Она кивнула и пересела на стул. Ужин прошёл в тишине. Эли, опустив глаза, не отрывала взгляда от своей тарелки. Тягостное молчание нарушил зазвонивший телефон, из-за которого она хотя бы на меня посмотрела. — Ответь, — кивнул я на её трубку, лежащую на ночном столике. Звонил Дидье. Перенёс завтрашний приём на обед. Утром он будет занят. — Ну, хоть выспимся, — сказал я, и Эли улыбнулась. — Почитаешь теперь ты? — снова взяв «Солярис», протянул ей, а сам растянулся на кровати. Через полтора часа нашу идиллию прервал будильник, напоминающий, что пора принимать лекарства. — Штэф, — тихо произнесла Эли и села рядом, держа в одной руке стакан с водой, а в другой три таблетки, — прости, что в твоей голове я не такая, как на самом деле. — Думаю, на сегодня нужно закончить с чтением, — невольно усмехнулся я. — Пей и будем спать… или не будем, раз завтра нет никаких анализов и врачебных запретов. То, что мой сегодняшний тест на ВИЧ оказался отрицательным, только доказало справедливость слов врачей: если вирусная нагрузка неопределяемая, значит — терапия работает как надо и можно пренебречь средствами защиты. Порой я вёл себя так, что позже, после содеянного, мне было совестно. Порой в те мгновения, что Эли оказывалась передо мной обнажённой, я выпускал на волю свои самые бесстыдные фантазии. Порой она была согласна на многое, порой — на всё. Порой мне казалось, таким способом она пыталась загладить своё непроходящее чувство вины, а я нагло пользовался этим её состоянием раскаяния. Но, признаться, я не знал, кто был чьей игрушкой в действительности. Позже мы всё-таки решили прогуляться вдоль реки, чтобы хоть немного проветриться. Казалось, эта ночь, ворвавшаяся в наш номер обжигающим кожу жаром, окутала горячим воздухом и весь город. Уличный электронный термометр, прикреплённый к какому-то зданию, показывал 24°C. И это в полночь-то! — Ты бы правда сюда переехал? — спросила Эли, когда мы остановились на мосту с изящными фонарями, похожими на громадные подсвечники. Да, этот город был насквозь пропитан искусством, оттого всякие Дали, Пикассо, Хемингуэйи, Фицджеральды и прочие творцы рвались сюда за вдохновением. Я был уверен, что без труда смог бы перебраться в Париж, однако почему-то сейчас пожал плечами. — Ты бы хотела? Эли шагнула ближе и, обняв, мотнула головой. — Что ты чувствуешь, когда возвращаешься домой? — подняла она на меня глаза. — Что я дома, — улыбнулся я и поцеловал её в лоб. — А я ничего. Ни здесь, ни в Канаде, ни в Германии, — выдохнула мне в грудь. — И правда в цыганку какую-то превратилась. То здесь, то там… и нигде… Мы вернёмся, и во мне будет то же ощущение пустоты и утраты. Там твой дом, не мой. Я… — так и не договорив, теперь пожала плечами и закусила задрожавшую губу. Меня так сильно задели её слова, что даже пульс участился. Я молчал, не зная, что сказать, но, полагаю, на моём лице были написаны все вопросы, крутящиеся в голове. — Штэф, — шепнула она и прижалась всем телом, — я не чувствую привязанности к месту, но не к тебе. Что же она делала со мной? С моим сердцем? То небрежно швыряла, то разрезала и истязала, то собирала из разбитых кусков заново. — Я люблю тебя. Так сильно, что не выразить. Нет! — вдруг вскрикнула и замолчала. Я тоже не решался ничего произнести, ждал, что последует за этим ненавистным «нет». — Наоборот — «выразить», — опять упал её голос до уровня шёпота. — Выразить. Но только не звуками, я могу это показать, — собрались на её лбу морщинки, из-за которых взгляд сделался жалобно-виноватым, — или написать… но не знаю, как сказать. Впрочем, мне было достаточно и услышанного. — Напиши, — поцеловал я её в ответ. — Если однажды я окажусь совершенно один на чужой планете перед лицом бескрайнего океана, способного воскресить любое из моих воспоминаний, я отдам ему твои записи, чтобы получилось точнее. Эли улыбнулась, и я вслед за ней. — Только если так, — опять прошептала она, коснувшись губами моей шеи. — Прости и за то, что в твоём доме я не чувствую себя как дома. — Ну, знаешь, — взял я её за руку и пошагал к противоположному берегу, — это лишь дело привычки. А привычка — дело времени. Эли скептически посмотрела, а я сказал, что хочу, чтобы она переделала всё в доме так, чтобы наши с ней ощущения оказались идентичными.88
четверг, 26 июня
Меня разбудили голуби, воркующие где-то под крышей. Не знаю, который был час. Будильник, заведённый на десять, ещё не звенел. Окна были открыты, и длинные занавески, развеваясь, елозили по полу, тихо шурша. День стоял солнечный и ветреный. Но в наш номер палящие лучи заглянут только после полудня, наполняя комнату летним зноем. А пока здесь царила утренняя свежесть. Я лежал неподвижно, боялся, что если шевельнусь, потревожу эту хрупкую невесомую безмятежность. Сейчас все недавние страхи и беспокойные мысли вслед за ночными видениями растворились в мягкости подушки. Всё казалось настолько совершенным — день, свет, бледно-голубое небо с пухом облаков, Эли, спящая рядом… Хотя нет, не «казалось», всё таким и было, оттого-то моё сердце и отстукивало неторопливый ритм. Когда я посмотрел на неё в следующий раз, её глаза уже были открыты, а взгляд изучающе разгуливал по моему лицу. Она улыбнулась и вопросительно кивнула. — Голуби, — в ответ кивнул я в сторону окна. — Когда была маленькой и меня укладывали спать днём, никогда не могла быстро заснуть из-за того, что они громко ворковали под крышей, — потёрла она заспанный глаз. — А ты днём спал? Я невольно улыбнулся, а в сознании тотчас вспыхнул какой-то вырванный из далёкого детства эпизод: солнечный весенний полдник, мы с братом в нашей комнате пытаемся заснуть, но нам мешают скандалящие в кухне родители. И тогда я солгал ей, сказав, что не помню, потому как не желал портить это французское утро не самыми приятными воспоминаниями. Эли улыбнулась так, будто поверила, и положила голову мне на грудь.89
— Прекрати, — шикнула она, из-за того что я неосознанно отбивал ногой быстрый ритм по полу кабинета Дидье. Сегодня я нервничал ещё больше, чем вчера. А тот факт, что Дидье с недовольным выражением лица обсуждал что-то с сидящей напротив него женщиной, которая вчера брала у нас кровь, только усиливал моё напряжение. Но вот женщина поднялась с кресла, поправила халат, что-то спросила у Дидье, тот коротко ответил «non», затем она посмотрела на нас, улыбнулась и, пожелав хорошего дня, вышла из кабинета. Сердце у меня так и барабанило. Я боялся, что Дидье солгал вчера, чтобы мы хоть выспались. Его сведённые у переносицы брови не предвещали ничего хорошего. Дверь кабинета вновь распахнулась, и я протяжно выдохнул. И пока медсестра, или кем она там являлась, подсовывала Дидье какие-то листы, я думал, что уж лучше бы мой анализ крови оказался положительным, нежели с терапией Эли было что-то не так. А потом и Дидье, и девушка поспешно вышли из кабинета. — Что-то мне нехорошо, — поднялся я с дивана и встал под прохладным воздухом, что дул из кондиционера. — Ты зря нервничаешь. Будешь пить? — Эли подошла к кулеру и набрала в стакан воды. — Откуда ты знаешь, что зря? Она пожала плечами, и у меня окончательно помутнело в глазах. Не знаю почему, но мне всё упрямо казалось, что с анализами что-то не так. Дидье ни слова не сказал, чтобы опровергнуть мои предположения. Вёл себя странно. Выглядел хмуро. — Ну, хочешь, давай поспорим? — оставив стакан, предложила она, а я нервно усмехнулся, зная, чем это всё может закончиться. — Ну перестань, — обняла она и начала раскачивать меня из стороны в сторону, точно ребёнка, из-за чего мне ещё больше стало не по себе. — Хорошо, — попытался произнести со спокойствием в голосе, но выдох получился неровным. — Если анализы будут в норме, мы сегодня же поженимся. Эли закатилась звонким смехом, а затем игриво спросила, чьи именно анализы. Неужто она всерьёз думала, что я так переживал за свой тест, который ещё вчера показал отрицательный результат? — Всё в порядке? — спросил зашедший Дидье. Мы коротко кивнули и, разомкнув объятья, сели на диван. Он взял со стола кипу бумаг и, прикатив кресло, расположился напротив. Я вопросительно посмотрел на Эли. — Это невозможно, — покосившись на Дидье, прошептала она на немецком. — Во всяком случае сегодня. Ты же понимаешь, что… — Да или нет? — оборвал я её, беззвучно спросив одними губами. Она на миг замерла, глаза лихорадочно метались по моему лицу, а пальцы нервно теребили маленький бантик бирюзовой ленты-ремешка её юбки, а потом, закусив нижнюю губу и сдерживая улыбку, она согласилась вороватым кивком. — Приступим? — Дидье протянул несколько листов Эли и тут же добавил: — Эти копии тебе, остальные мне. Однако начал он не с неё, а с меня: — Всё просто отлично, хоть в космос отправляй. Столь тщательно мой организм, кажется, никогда не проверяли. Признаться, я был рад услышать подобное заключение, даже не сомневался, что «чист». Но вот когда Дидье заговорил об Эли, мне показалось, будто я очутился на школьном уроке химии. Я держал в руке копию с её результатами, смотрел на текст и видел лишь набор непонятных букв и цифр. Объяснения Дидье ситуацию не прояснили. Вроде бы всё было хорошо, а вроде и нет. — Может, мне кто-нибудь разъяснит языком для недалёких? — посмотрел я сначала на Эли, затем на Дидье. — Это, — ткнул он пальцем на столбец, начинающийся с сочетания букв CD, после которых следовали цифры, тире, опять цифры и проценты, — клетки иммунитета. В левой колонке результаты прошлой проверки, в правой — текущей. Слева цифры были на десяток больше. Разница же между процентами была совсем незначительная. Что-то снизилось, но я всё равно не понимал: плохо это или хорошо. — Постоянных показателей не бывает, — продолжил Дидье. — Есть границы нормы. Новые результаты за эти границы не выходят, однако, как вы видите, упали. — Почему? — снова посмотрел я на Дидье. Он вопросительно кивнул Эли, и она ответила «стресс», пожав плечами. Результаты второго важного анализа, на вирусную нагрузку, будут готовы только к выходным, и это, по словам Эли, «очень быстро». Дидье заверил, что и в случае с ними нет реального повода для беспокойства. А затем прочитал нам короткую лекцию о стрессе и его негативном влиянии на здоровье. Да, именно этому мне и нужно научиться — контролировать свои эмоции, а не дёргаться без причин. Мы просидели в его кабинете часа полтора. Впервые в жизни я был рад, что проиграл собственное пари. Эли и Дидье переместились за стол. Посмеиваясь, Дидье что-то рассказывал ей на французском. Она поддакивала короткими междометиями и улыбалась в ответ. Я остался на диване. Не хотел им мешать. Оба вели себя так расслабленно и непринуждённо, что все мои опасения за результаты её анализов выветрились через приоткрытую дверь с очередным холодком, вырывающимся из кондиционера. Но вот Дидье поднялся с кресла, открыл ящик стола и протянул Эли небольшую коробку в красной обёртке. Я понял лишь, что подарок предназначался Жюльет. — У твоей мамы скоро день рождения? — спросил я, когда мы уже покинули стены клиники и вышли на солнечную улочку. Эли отрицательно мотнула головой: — У неё в апреле. Как и у тебя. Это в честь защиты диссертации, — взглянула она, щурясь от ярких лучей. — Фу-уф, ну и жара. Вернёмся в номер? — откинув за спину волосы, предложила. И, взяв меня за руку, уже было потянула в сторону станции метро, но я остановил её. — Что-то не так? — обеспокоенно осмотрела она свою одежду, проследив направление моего взгляда, соскользнувшего с её груди по белой футболке вниз, к воздушному шёлку нежно-розовой юбки, ниспадающей до самых туфелек. — Всё хорошо, — притянув ближе, поцеловал я её. — Может, лучше прогуляемся? Она недоверчиво изогнула бровь и спросила, что я задумал. Я перестал строить планы на жизнь, наверное, лет в двадцать шесть, когда группу впервые пригласили в Стокгольм на международную церемонию музыкальных наград. В перерыве между вручениями статуэток мы должны были подняться на сцену, исполнить свою песню, после которой я бы уже объявил имена следующих номинантов и, огласив победителя, произнёс поздравительную речь длиной ровно в тридцать секунд. Накануне вечером один из продюсеров церемонии по секрету сказал, кто станет «Лучшей рок-группой». Я тогда убил часа четыре, подбирая правильные слова и обороты, так как выигравшую группу считал достойной победы, потому хотел красиво поздравить. Но в день церемонии мне подсунули карточку с текстом, написанным сценаристом. Подобную банальщину сочинил бы и ребёнок. Однако выбора у меня не было. Некоторым из моих планов никогда не суждено воплотиться в жизнь, некоторые — рано или поздно осуществятся. И чем детальнее прорисован мой план, тем значительнее он будет отличаться от реализованного. Единственный положительный момент при «бездетальном» конструировании жизни — отсутствие разочарования. Жизнь — это не та сфера деятельности, где только ты несёшь ответственность за свой проект. Жизнь — это командная игра, и далеко не всё зависит от тебя. Так даже лучше. Я готов ко всему сразу и ни к чему конкретному, оттого будущее и выглядит, как громадная подарочная коробка с ярким бантом.90
— Так и не скажешь? — спросила Эли. Я улыбнулся и мотнул головой. — Зачем мы поднимались к Sacré-Cœur, если ты так и не зашёл в храм? — Не думал, что там будет столько туристов. — Штэф, у меня болят ноги, — жалобно протянула она. — Такое чувство, что мы спускаемся по этим ступенькам вот уже целую вечность. — Я предлагал найти какой-нибудь обувной бутик. — Мне и в моих туфлях хорошо, — сказала она, а я невольно усмехнулся. — Просто нужно было послушаться меня и спуститься на фуникулёре. Mon dieu, ещё и жара такая. — Хочешь, давай отдохнём там, — направился я в сторону скамеек под каштанами. В их тени солнце действительно не казалось столь обжигающе палящим. — Держи, — протянул я Эли бутылочку с водой. — Скажи, куда мы теперь идём? — жалобно протянула она. — Пока не знаю, — ответил я, разглядывая улицу внизу.91
Как только все крутые лесенки остались позади, Эли даже повеселела и перестала проситься обратно в номер. Мы шагали всё ещё где-то в районе Монмартра. Небо затянули большие белые облака, и раскалённый воздух сделался приятно тёплым. Я не имел ни малейшего представления, как это всё должно произойти. Лишь когда мы оказались у кишащего автомобилями и людьми авеню, на противоположной стороне которого я заметил сверкающие витрины магазина Le Renaissance, сознание потянуло за подарочную ленту коробки с моим будущим. — Вот! То что надо! — Что «вот»? Нацепив очки на волосы, Эли вопросительно посмотрела, и я повёл носом в сторону витражных окон ювелирного магазина. Эли издала непонятный звук, скорее, напоминающий нервный смех. — Пари, — коротко пояснил я. Она недоверчиво свела брови, а взгляд сделался таким осуждающим, словно перед её глазами совершалась непоправимая ошибка. — Пойдём? — улыбнулся я и потянул её к белой зебре пешеходного перехода. Но она и не шелохнулась. Застыла на тротуаре, точно мраморная статуя. — Пари, — повторил я и развёл руками. — …est la capitale de la France, — вполголоса произнесла. — Жаль, что я не взял с собой того лягушонка. Он-то умеет подбадривать, — притянув её ближе, ощутил собственной грудью, как быстро билось её сердце. — Штэф, — дрогнул её голос. Я знал наперёд, что последует дальше: сперва она попытается внушить мне, что вдали от неё и от больниц я буду счастливее, затем последуют крайне неубедительные аргументы, самобичевания и самообвинения, потом будут слёзы, после она захочет расстаться и «оградить меня от бесконечных проблем», а уже в самом конце попросит простить и остаться. Потому я решил пропустить и прелюдию, и сам спектакль, и перейти сразу к финальной части, цветам и овациям. Мы вошли внутрь магазина. На полу просторного зала блестели ромбы плитки из тёмно-зелёного мрамора — выглядело довольно скользко, и Эли обхватила мою руку. А по моей коже пробежала лёгкая дрожь, то ли от волнения, то ли от слишком холодного здесь воздуха. Девушка-продавец показывала золотые цепочки пожилому и невероятно модно одетому старичку. Её коллега за соседней витриной неприлично гундосил, что-то рассказывая тучной даме, пока та вращала ладонью, разглядывая звенящий на её запястье браслет. Ещё две девушки в цветастых сарафанах склонились над витриной с серёжками. Мы осмотрели весь ассортимент и остановились рядом с мужчиной, что так же, как и мы, присматривал обручальные кольца. Он говорил настолько тихо, что женщина-продавец то и дело переспрашивала его. — Как тебе эти? — указал я на два кольца из белого золота. — С ума сошёл! — шепнула Эли. — Для тебя это новость? — усмехнулся я. — Нравится? — Нет, — закусила она губу и виновато улыбнулась. — Тогда выбирай сама, — кивнул я на витрину. Отпустив мужчину, так и не определившегося с выбором, к нам подошла обслуживавшая его продавец и что-то сказала на французском. Я перевёл взгляд на Эли. — Спрашивает, понравилось ли что-нибудь. — Ты и ответь. Эли промолчала. — Do you speak English? — тогда обратился я к женщине, которая смотрела на нас пронзительным взглядом, присущим моделям модных журналов. Та отрицательно мотнула головой и снова что-то сказала на французском. — Скажи ей, чтобы позвала кого-нибудь, кто говорит на английском, — попросил я Эли. — Здесь никто не говорит по-английски, — секунды погодя прошептала она мне на ухо, словно стесняясь показать своей гундосой армии, что и она не одна из них. — Поразительно! Просто поразительно. Столица. Центр города. И никто из сотрудников не говорит по-английски?! — Штэфан, не надо, — опять прошептала она, уже покраснев. Конечно, моя реакция казалась ей странной, а поведение, может, даже грубым или лишённым их французского этикета. Ведь Эли не догадывалась, что я задумал на самом деле — устроить церемонию бракосочетания прямо здесь, в магазине. Мне хотелось, чтобы это стало для неё сюрпризом, потому нужно было найти ещё кого-то, кто смог бы сыграть роль «святого отца». Тогда, используя ещё более международный язык — язык жестов, — я попытался объяснить, что готов купить кольца лишь в том случае, если для нас отыщут переводчика. Вообще, подобные услуги должны автоматически входить в космическую стоимость их побрякушек. Новый довод оказался более действенным и, попросив немного подождать, женщина скрылась за дверью служебного помещения. Её тут же заменил подлетевший к нам парень в бордовой рубашке и начал забалтывать Эли. Минут через десять колокольчики над входной дверью прозвенели и вслед за женщиной-продавцом в магазин вошёл, очевидно, «переводчик» — парень в строгом бежевом костюме и точно такой же шапкой кучерявых волос, как у сына Дидье. Мы поприветствовали друг друга коротким рукопожатием, а затем, пока Эли примеряла кольца, я и ничего не подозревающий «святой отец» отошли в сторону. Я объяснил ему свой замысел. Парень оказался невероятно позитивным. Он работал в гостинице через дорогу и, воодушевлённый моей идеей, даже предложил переместиться в их празднично украшенное фойе, но я отказался. Этот импульсивный момент, что навсегда перевернёт всю мою жизнь, должен принадлежать лишь этому магазину. — Определилась? — вернулся я к Эли, когда «падре» убежал к рабочему компьютеру загуглить и распечатать речь для церемонии. Она перевела на меня какой-то совершенно потерянный взгляд и покачала головой. — По-моему, вот это вполне себе ничего, — указал я на одно из четырёх колец, сверкающих на её безымянном пальце. Женщина-продавец тоже что-то сказала, я расслышал лишь «магнификь». — Ты думаешь, это правильно? — прошептала она. — Только если и ты этого хочешь. Эли закусила губу, хмуро свела брови, ещё раз посмотрела на палец, затем на меня, потом на женщину. Та широко улыбнулась. Из Эли вырвался дрожащий выдох, после чего она произнесла: «Я за тебя боюсь». Произнесла столь серьёзно и рассудительно, что я растерялся, не находя подходящих слов, лишь, усмехнувшись, поцеловал её в ответ. — А… ты какое выбрал? — украдкой взглянула. Я ткнул на первое кольцо, что привлекло моё внимание. — Видишь, не страшно. Как в холодную воду, — снова ободряюще поцеловал её в висок. — Твоя очередь. Эли стянула с пальца все кольца, кроме одного. Показала мне подрагивающую ладонь. Я утвердительно кивнул, желая поскорее покончить с этим порядком затянувшимся выбором. Но тут вмешалась продавец. — Сomment? — с горечью в голосе протянула Эли. — Что она сказала? — Что цвета не должны быть разными. Примета плохая, — растеряно посмотрела она. Вот какая-то там примета меня сейчас волновала в последнюю очередь. Ситуация была неимоверно глупой, разговор — пустой тратой времени. Я не знал, как убедить Эли не воспринимать всерьёз слова женщины. Я ненавидел жёлтое золото, и мне казалось, носить на пальце кольцо, на которое ты не будешь смотреть с неприязнью — важнее любой приметы. — Им лишь бы парные продать, — попытался я ободрить Эли. — Да и твоё всё утыкано бриллиантами, там и не разглядеть, что за металл. К моей удаче, разодетый в стиле Элтона Джона модный старичок, оказавшийся невольным слушателем, подключился к нашему разговору и стал показывать Эли навешанные украшения на его сморщенных руках, хрипя тихим смехом. Минуты погодя её расстроенный взгляд приобрёл былую улыбчивость. Колокольчики над входной дверью вновь прозвенели, и внутрь ворвался тёплый воздух со сладким цитрусовым ароматом. А вместе с нашим «падре» появилась, вероятно, ещё и «группа поддержки»: с десяток каких-то человек, что с нескрываемым любопытством крутили головами. Напоминали они первых встречных, которых попросту заманили на «шоу». Две девушки в форме гувернанток держали в руках глиняные горшки с пушистыми цветами и о чём-то взволнованно перешёптывались. — Эли? — попытался я привлечь её внимание. — К чёрту приметы! — повторила она недавно произнесённые мною слова с точно такой же небрежной интонацией и тепло улыбнулась. Я кивнул женщине-продавцу на кольца, дав понять, что это наш окончательный выбор, а после украдкой перевёл взгляд на «падре», трясущего листком с речью. — Что-то мне поплохело, — наигранно закатил я глаза. — Выйдем, подышим воздухом? Порой Эли до безобразия наивна и доверчива. Сосредоточенно роясь в своей сумочке в поисках таблетки, она всё что-то бубнила по-французски, а я давил в себе улыбку, изо всех сил стараясь не рассмеяться. И что за пилюлю она вообще хотела мне подсунуть? — Ну всё, кажется, отпустило, — не выдержав, засмеялся я, когда какой-то усатый француз из нашей группы поддержки подал из-за стекла витрины сигнал, разрешающий вернуться в магазин. Эли скептически посмотрела на меня, на мою улыбку, выдавшую меня с потрохами, и спросила, что я опять задумал.92
Жениться в магазине Парижа — этого я точно никогда не представлял, размышляя о своём будущем. Но это было одно из самых правильных решений, совершённых мною под влиянием импульса. И даже никакого учащённого пульса. Никакой паники, как в то солнечное утро в Берлине. Я был совершенно спокоен и абсолютно уверен в том, каким будет наше «мы». Эли тоже не выглядела взволнованной. После произнесённых ею «yes, I do», она и слова больше не вымолвила. Улыбалась уголками глаз, губ и не выпускала моей ладони. Но если для «священника», гостей и сотрудников Le Renaissance сей свадебный спектакль казался лишь игрой влюблённых туристов, для меня это было реальней той реальной церемонии, что чернилами официальной печати связала бы наши имена. Мы брели вдоль Сены в сторону Елисейских полей, наслаждаясь этим днём, этим летом, этим опьяняющим нас счастьем, когда у одного из мостов наткнулись на уличных музыкантов, разодетых как хиппи и горланящих на всю набережную. Собравшаяся вокруг них кучка зевак, цокая каблуками, пританцовывала под «Sous le ciel de Paris». Я слышал эту песню сотни раз, но слов толком не знал, однако меня это не остановило, и я присоединился к рыжеволосой певице. Эли грызла яблоко и хохотала. Зрителей наше выступление тоже явно забавляло. Один за другим они стали подхватывать слова за француженкой. Когда же последний аккорд был сыгран, перед нами уже стояло человек двадцать. — Твоя очередь, — потянул я Эли к музыкантам. Она бойко одёрнула руку. Я усмехнулся и забрал яблоко, звонко хрустнув у самого её уха. Группа вновь виртуозно заиграла что-то до боли французское. И, бросив на меня взгляд с блестящими в нём искорками вызова, Эли шагнула к ним. Улыбчивая певица протянула ей руку, увешанную десятками звенящих браслетов. И вот они на пару, щёлкая пальцами, стали отбивать подобие чечётки. Мотив песни был простым. Текст и вовсе звучал, как скороговорка. Я и слова разобрать не мог, хлопал в ладоши вместе со зрителями. Эли пела мимо нот, танцевала, не попадая в ритм, но совершенно не обращала внимания ни на что. Но все эти изъяны скрывал её шарм, невесомо развевающаяся юбка и стук каблучков.93
Кроме завтрака, это яблоко было единственным, что мы съели за весь день. Время близилось к семи и, даже несмотря на отсутствие аппетита у Эли, она не могла принять лекарства, не поев перед этим. Поэтому под предлогом продолжить наше празднование за бокалом хорошего вина я убедил её поехать в какое-нибудь хорошее место. И двадцать минут спустя такси привезло нас в район Ля-Дефанс, заставленный стеклянными небоскрёбами. — Ты понимаешь, что это по-настоящему? Для меня по-настоящему, — накрыл я её ладонь своей, но так не вовремя подошедшая официантка принялась расставлять тарелки с нашим заказом по столу, нарушив всю интимность момента. Резво подскочив со стула, Эли села ко мне на колени, крепко сжала мои пальцы и, прижав их к своим губам, поцеловала в кольцо. Стала говорить, как сильно любит и как боится всё испортить. — С тех пор… — дрогнул её голос, а её шёпот коснулся моей щеки, — с тех пор, как ты появился в моей жизни, я слышу музыку всюду. Я её вижу! — отчего-то заблестели на её глазах слёзы. И с тех самых пор смерть танцует под эту музыку. Но это я увидел только сейчас. — Хочешь, поедем ещё куда-нибудь?.. — так и не договорил я, потому как Эли коротко кивнула.94
— Вот-вот! Притормозите тут! Битых полчаса наше такси колесило по кварталам между Триумфальной аркой и Елисейскими полями, проезжая мимо ярких вывесок клубов, пока наконец мы не наткнулись явно на что-то приличное. На стене над входом светилось каллиграфическое Angels. А весь фасад двухэтажного здания переливался бело-фиолетовыми лампочками. Два парня в белых футболках c карикатурным изображением Карла Лагерфельда курили у ступеней. Мимо них то и дело пробегали молодые люди с безумными причёсками и в яркой одежде. Вероятно, тут проходила какая-то фешенебельная вечеринка. Простояв пару минут, оценивая обстановку, мы всё же отпустили своего «шофёра» и направились внутрь. Первый этаж клуба был отведён под ресторан: много диванов, обитых фиолетовым бархатом, белые столики, две барные стойки, полумрак с сиреневым неоном и ни одного свободного места. На втором этаже музыка звучала оглушающе громко. Здесь находился танцпол, две двухъярусные сцены, диджейский пульт, балконы и ещё одна длинная барная стойка, стена за которой сверкала гирляндой, зеркалами, бокалами и бутылками. Все представленные в меню напитки после основного названия имели добавочное «Angel». М-да. Мы заказали по безалкогольному коктейлю White Angel и взобрались на табуреты. И пока девушка-бармен и Эли о чём-то говорили на французском, я осматривал странно разодетых людей. А вот сама бармен на фоне этих «ангельских» гостей выглядела довольно брутально: короткая стрижка, выбритый висок, пепельные волосы, зачёсанные набок, пирсинг в ушах, цветная татуировка, выглядывающая из-под металлической майки. — Ты их знаешь? — обратилась ко мне Эли. — Кого? — Диджеев. Я пожал плечами, не понимая, о ком вообще она говорила. И тогда бармен уже на английском стала рассказывать о выступающем в полночь немецком транс-дуэте. Как оказалось, диджеев я действительно знал, но знакомы мы не были. Спросить, приурочено ли их выступление к какому-то особому поводу, я не успел — бармен отвлеклась на очередного «модного» гостя. — Ангел, позволь тебя угостить, — по-английски произнёс этот самый гость, совершенно не стесняясь моего присутствия. — Ангел не пьёт, — кинул я ему, прежде чем Эли ответила. — Ангел, я имел в виду тебя, — положил он ладонь на моё плечо и слащаво улыбнулся. И если бы Эли не взорвалась истеричным смехом, я бы, верно, сломал ему челюсть. В эту секунду всё вдруг встало на свои места. Я взглянул на танцующую толпу, и меня словно прострелило: парни выглядели как девушки, девушки выглядели как парни. И те и другие вели себя так, будто поменялись ролями. Мы где-то очутились, мы где-то были, где-то не на Земле. В каком-то зазеркалье. Закатывать скандал или устраивать мордобой было не лучшим решением, и в грубой форме я попросил «ангела» ради сохранности его же макияжа держаться от меня подальше. Он многозначительно закатил глаза и цокнул, а моя ладонь невольно сжалась в кулак. — Как пожелаешь, ангел, — прихватив свой напиток, направился он к одному из диванов у стены напротив, виляя тощей задницей. — Давай уйдём, — сказал я. Но Эли всё хохотала, уже согнувшись над столешницей. — Эли. — Можно, я хотя бы допью… ангел? — задыхаясь, выдавила она. Я согласился кивком, и она стала бросать на меня игривые взгляды, издевательски раскачиваясь в такт музыке и неспешно потягивая коктейль. — У вас только сегодня гей-вечеринка или тут так всегда? — спросил я бармена. Она ответила насмешливой улыбкой. Очевидно, всегда. — Штэфа-ан? — услышал я из-за спины, как очередной нежный голосок протянул моё имя с неприлично долго звучащей последней гласной. Я оторвался от экрана телефона и поиска номера такси. Перед нами стоял ещё один «ангел» в усыпанной стразами белой футболке. — Штэфан, это ты? — прокричал он по-английски и крайне наигранно вскинул ладони. Я посмотрел на Эли и лишь развёл руками. — Ты выступаешь сегодня тут? — Мы разве знакомы? — спросил я в момент возникшей паузы между его восторженными фразами. Парень мотнул головой, отвернулся, прокричал что-то в толпу, и через секунду к нам подлетело около десяти «ангелов», которые стали просить автографы и фото. А я упорно отказывался верить, что это не чей-то идиотский розыгрыш. Вырывающаяся сейчас из динамиков музыка диаметрально отличалась от той, что сочиняли мы с парнями. Какие к чёрту фанаты?! — Всё-таки во Франции тебя знают, — заливаясь смехом, сказала Эли. Мне же ничего не оставалось, как подписать салфетки клуба для каждого «ангела» и позволить сфотографироваться с собой. Однако в ходе разговора я вдруг понял, что они вовсе и не наши фанаты, а мои. С творчеством группы они были знакомы поверхностно, зато с лёгкостью перечисляли все композиции с моего сольного альбома, который диджеи заремиксили по всем клубам. Я и сам дал несколько выступлений в Германии и Нидерландах, но заниматься диджейством серьёзно никогда не хотел. — Так мы сегодня тебя услышим? — спросил «ангел» в стразах, вскинув бровь. — Приятный сюрприз! — тут же подхватил другой и кокетливо улыбнулся. А я всё в мыслях повторял: «Они лишь фанаты. Я видел много странных фанатов. Нужно вести себя сдержанно, вежливо. Думать об имидже». — Вообще-то я здесь просто отдыхаю, — ответил я, на что они слащавым хором протянули «оу» и пригласили присоединиться к их дивану в VIP-зоне балкона, чтобы я «не скучал». Я тактично отказался и, пояснив, что нахожусь здесь вместе с женой, кивнул на сияющую в улыбке Эли. Теперь их хоровое «оу» прозвучало раздосадовано. Эли же опять закатилась смехом и зачем-то сказала им, что мы пришли сюда отметить свадьбу. Теперь удивлённо-восторженное «оу!» взорвалось у моего уха.95
Спустя какое-то время я всё же поддался на всеобщие уговоры, и мы в самом деле стали праздновать наше магазинное венчание. Кто-то из «ангелов» нацепил мне на голову фату, что осталась то ли от предыдущей вечеринки, то ли от новогоднего карнавала, и мы переместились на танцпол, где вместе с «ангелами» стали водить хороводы. Сперва меня неимоверно раздражало, что каждый новый трек начинался с междометия «у-у» или «е-е», но потом я перестал обращать на это внимание. Потом уже было плевать даже на то, что мы находились в гей-клубе. — Танец жениха и невесты! — только я отошёл к барной стойке, чтобы перевести дух, как прокричал тот, в стразах, уже где-то раздобыв микрофон. — Allez! Allez! — дружно захлопала толпа. — Allez! — подхватила Эли и потянула меня за руку. — Может, позже? — стянул я с макушки фату. — White Angel! — прокричала бармен, поставив стакан с кокосовым коктейлем перед моим носом, и я взобрался на табурет. Эли посмотрела точно так же, как и я на неё тогда, когда она испугалась выходить к уличным музыкантам. Толпа продолжала зазывать нас на танцпол, и Эли прокричала им что-то в ответ на французском. Прокатилась волна аплодисментов. И все принялись скандировать моё имя. — Я начну, — улыбнулась она и сняла туфли. Я ещё в Берлине попрекал её за легкомысленность, за то, что она оставила бокал без присмотра. Достаточно секунды, чтобы в твой напиток незаметно подсыпали порошок какой-нибудь дури. А теперь она шлёпала босыми ногами по полу, на котором могло оказаться чёрт знает что! Я осмотрел белый винил танцпола. Вроде никаких острых предметов не было. Но из-за полумрака, мерцающего света и фиолетовых лучей лазера я мог что-то попросту не заметить. — Эли! — позвал её. Она игриво дёрнула носом, продолжая свои неторопливые движения в такт пульсирующей мелодии, а её губы беззвучно прошептали «I love you». Я улыбнулся, наверное, крайне глупо. И осуждающе мотнул головой, кивнув на пол. Она очертила кончиками пальцев полукруг, ответив губами «чисто». Всякий раз, когда её глаза становились столь дьявольски тёмными, а взгляд таким пронзительно-острым, я ощущал на своей спине лёгкий холодок. Тело сковывало. А собственный взгляд приковывало к ней. Казалось, пол под её ногами был усыпан гроздьями винограда. Казалось, то удовольствие, что она получала, касаясь его босыми ступнями, было сравнимо с оргазмом. Каждый её крошечный шажок назад был похож на то, как если бы она с силой давила ягоды. Казалось, я находился сейчас на какой-то винодельне, где умудрился захмелеть, не выпив ни грамма, а только коснувшись бокала. Её ладони играли с шёлком юбки, крепко сжимали ткань и то и дело оголяли изящные щиколотки. Плечо вперёд — шаг назад. Полный оборот. Хлопок. И снова шаг назад. То, как она двигалась, то, как ловко переступала с ноги на ногу — нет, это не танец цыганки. Эсмеральда всего лишь неумёха, прыгающая в такт своего бубна. Она бы не совладала с этими электронными звуками. Эта музыка была чистым электричеством. Током, что высоковольтными молниями вырывался из стереосистемы и врезался в любого, стоящего у него на пути. Не знаю, текла ли в эту минуту по венам Эли кровь — скорее, её струны были заполнены жидкой ртутью. И если бы я однажды оглох, она бы стала для меня слухом. Я смог бы «услышать» музыку, касаясь её тела, ощущая исходящие от него вибрации. Я мог бы играть на её теле. Она была бы моим звуком. — Повторить? — щёлкнул голос где-то в районе уха. Я обернулся. Бармен указала на мой пустой стакан из-под коктейля. Но сейчас мне хотелось чего-то покрепче. В голове вдруг зазвучали некогда оброненные Ксавьером слова, что для того, чтобы я обрёл счастье, мне обязательно нужно добавить в свою жизнь приличную горстку соли. Моё счастье кружилось в паре метров от меня, потому я заказал рюмку текилы, а соль слизал с Эли, с горячей кожи её шеи.