63
среда, 22 октября
Ранним пасмурным вечером мы вернулись в совершенно холодный, наполненный застывшей тишиной дом. Ещё накануне Тони помог подготовиться к нашему приезду: вызвал службу уборки, проследил, чтобы они продезинфицировали все поверхности. Потому сейчас в воздухе витал чуть уловимый запах антисептиков — таких же, которыми вечно пахло в палате. Самым поганым было не только то, что за тридцать семь дней, проведённых в Берлине, дом стал для меня чужим, а то, что ощущение прежней жизни угасло. Из комнат, из этих стен что-то безвозвратно ушло, оставив после себя удушающую пустоту и горький пыльный след разодранных воспоминаний. Жюльет принялась раскладывать по пустым полкам холодильника купленные нами продукты, Эли ушла отдыхать, а я спустился в студию. Кофейный столик напротив стойки администрации был заставлен грязными кружками, бутылками из-под пива и пепельницами, полными бычков. На диване — журналы и спутанный клубок гитарных кабелей. Здесь по-прежнему пахло инструментами, сигаретами и старой жизнью. В шесть часов пришёл Тони. Пока я помогал ему разгрести хлам, который, по его словам, оставили утренние музыканты, он рассказывал о расписании на ближайшие дни. — Кто сегодня? — Только наши, — ответил он, имея в виду джазистов. — Останешься? Я отрицательно мотнул головой и попросил не беспокоить с работой до утра. — Тебе, может, помощь какая нужна? — голос Тони вмиг сделался серьёзным. — Спасибо, — похлопал я его по плечу и поспешил покинуть студию до прихода музыкантов. Мне было приятно видеть в глазах друзей готовность оказать поддержку, но всякий раз, что я слышал чей-нибудь тактично-обеспокоенный тон, мне выть хотелось, лезть на стену, орать и крушить всё вокруг в каком-то истеричном припадке. Ведь единственное, чем кто-либо мог помочь — обратить время вспять и переписать историю. Жюльет сидела за столом в столовой, держалась обеими руками за виски и казалась совершенно измотанной. — Всё в порядке? — задал я идиотский вопрос, ответ на который был у меня перед глазами. — Погода, — коротко ответила она. С момента нашего приезда за окном и впрямь всё переменилось: поднялся сильный ветер, глухое серое небо раскололось на множество частей, и теперь облака походили на громадные льдины. — Разбужу Эли, нужно поесть, — направился я в спальню. Но внутрь так и не зашёл. Из-за двери доносился судорожный плач, каждый звук которого, подобно маленькому острому клинку, пронзал мне грудь короткими безостановочными ударами, не дотягивающимися до сердца, чтобы окончательно убить. Что я мог сделать? И было ли хоть что-то? «Что там?» — немым кивком спросила Жюльет, показавшаяся из-за арки столовой, и, очевидно, считав ответ с моего лица, тяжело и прерывисто вздохнула. Осторожно дёрнув за ручку, я вошёл. Эли моего присутствия не заметила или делала вид, что не замечает, продолжала глотать слёзы, отвернувшись к окну. Я понимал, что все мои слова утешения — полые звуки, фразы с пустым для неё смыслом. И я просто лёг рядом и прижал её к себе, чем вызвал уже неконтролируемый плач, отнимающий у неё кислород, а меня лишающий дыхания. «Я люблю тебя», — без конца шептал ей на ухо, целуя в бритый висок.64
четверг, 23 октября
Первое утро дома началось с паники. Мы так привыкли к двадцатичетырёхчасовому контролю, к тому, что каждые три часа в палату входит медсестра и проверяет состояние Эли, что не были готовы к этой внезапно обрушившейся независимости. До обеда я катался по магазинам в поисках всего того, что мы забыли купить вчера. О многих вещах мы даже и не подумали, например, о специальных поручнях в душевую кабинку, о резиновом коврике туда же, о дополнительных ковриках в саму ванную, чтобы прикрыть скользкий кафель, о разных дезинфицирующих средствах, масках, перчатках, об очистителе воздуха и кварцевой лампе, о существовании которой я не знал, пока Жюльет не сказала. Эта новая жизнь казалась чужой реальностью, куда нас заключили против собственной воли. Эли постоянно закрывалась в спальне, не желая ни общаться, ни хоть что-то делать. Геро заверял, что домашнее заточение необязательно, а прогулки на свежем воздухе только пойдут ей на пользу. Но с её паническими атаками не справлялась даже Жюльет.65
пятница, 24 октября
Редкие листья клёна в утренних лучах солнца казались желтее обычного. По небу шныряли пушистые облачка, а термометр показывал отметку в девять градусов. Жюльет с Эли ещё спали, а я пил кофе в одиночестве. Смотрел на красно-жёлтые макушки деревьев парка и думал, что сегодня-то точно уговорю Эли выбраться из дома. Но мои планы оказались вывернутыми наизнанку и выплюнутыми мне же в лицо. Ещё накануне Эли жаловалась на боль в глазах, но мы списали это на утомляемость после просмотра кино. К утру же резь стала нестерпимой. Глаза сильно покраснели. Эли шарахалась от окон и света. Притупить боль не помогли даже две пары тёмных очков. «Кератоконъюнктивит», — заключил офтальмолог в местной клинике, всучив нам список медикаментов. Мы тут же позвонили в Шарите и сообщили об осложнениях Геро. Он попросил продиктовать список назначенных лекарств и, не сказав ни слова, что сами виноваты в случившемся, потому как именно мы забыли про назначенные Эли капли, одобрил все препараты. К вечеру воскресенья краснота заметно спала, а во вторник все симптомы ушли.66
четверг, 30 октября
Был солнечный, но холодный четверг. Жюльет уехала по магазинам себе за осенними вещами, а мы обедали в кухне, когда я обнаружил, что вся наша улочка наряжена к предстоящему празднованию Хэллоуина. Порог соседского дома через дорогу был заставлен оранжевыми тыквами, а детвора обматывала поручни лестницы бинтами. — Может, и нам съездить за тыквой? — скорее риторически вырвалось у меня. Эли тихо усмехнулась, а я впервые за то время, что мы находились дома, увидел на её лице улыбку. — Ну, или просто погуляем в парке, — осторожно предложил, но в сотый раз получил отказ. Эли боялась подцепить какой-нибудь вирус или попросту простудиться. Боялась, что иммунитет ослабнет и в крови опять появятся бласты. В моём же арсенале уже давно закончились все весомые аргументы, что ничего подобного не произойдёт. — На следующей неделе мы уезжаем в турне… До того я хочу провести время с тобой, но ты закрываешься в спальне, не подпуская, не желая хоть как-то… Эли? — Пойду спать, — поднялась она из-за стола. — Эли! — Нервы сдали, и я сорвался на крик. — У тебя тур! Вот и думай об этом! — прокричала она, а я окончательно запутался, не имея ни малейшего представления, на что злилась она. Что бы я сейчас ни сказал в ответ, скорее всего, спровоцировал бы скандал и истерику, поэтому, переборов собственные эмоции, не пошёл за ней следом. Дождался приезда Жюльет и, забрав у неё ключи от машины, сам уехал в город. Без цели. Лишь бы куда, чтобы выплеснуть рвущуюся из груди ярость.67
Домой я вернулся чуть за полночь. В кухне горел тусклый свет, а в окне виднелся силуэт Жюльет. Не знаю, не спала ли она из-за Эли или — что ещё хуже — из-за того, что ждала моего возвращения. А может, ей не давали уснуть кричащие подростки, что гуляли по улице в костюмах разных чудовищ и с фонариками в руках. Когда же я вошёл в прихожую, меня встретила тишина и кромешная темнота. Я наспех принял душ, дважды обработал кожу антисептиком и, стараясь не шуметь, пробрался в спальню, к своему удивлению обнаружив, что Эли ещё не спит. — Где ты был так долго? — спросила она, когда я лёг рядом, повернувшись к ней спиной. — Ты с кем-то был? — задрожал её голос, а мне стало нестерпимо тошно. Меня злили её постоянные, нескончаемые, уже хронические перепады настроения, злили ложные домыслы и упрямое нежелание обсуждать проблемы открыто. Тем не менее я понимал, что окажись я в её положении, сам бы вёл себя как последний мудак. — Я устал, — ответил я, имея в виду, что устал от этой мирной ругани, но Эли растолковала всё по-своему, решив, будто я устал от неё, будто потерял к ней всякий интерес и теперь занимаюсь удовлетворением своих потребностей на стороне, с другой женщиной. Все эти дни дома я и пальцем не смел к ней прикоснуться, видя, как она пресекала любые мои попытки остаться наедине, видя её болезненную слабость. Эли же расценивала мои действия, как заботу, а не как проявление физического желания. Была убеждена, что как только начнётся тур, я буду коротать ночи с девицами в номерах отелей. Она злилась на надуманные, несуществующие проблемы, злилась на меня, на себя. И просто боялась поговорить начистоту о своих страхах, о которых, по её мнению, я должен был догадаться сам. — Два идиота, — улыбнулся я. — Один, — ответила она. — Знаешь, я всё ещё не научился читать твои мысли. Поэтому если ты и дальше будешь держать всё в себе, я просто… Не смогу в одиночку. Её губы коснулись моей щеки, шепнув слова извинения. Но был ли я вправе винить её? — Ты говорил с Геро? — остановив, обхватила она мою ладонь, пробравшуюся под ткань её пижамы. Я лишь утвердительно промычал. — Так нельзя, — откровенно громко простонала, в очередной безуспешный раз попытавшись остановить толчки моих пальцев в ней. — Уже не нельзя, — увлёк я её в поцелуй. Врачи советовали предохраняться лишь в первую неделю после окончания химии, чтобы лекарства не попали в мой организм. Но прошёл уже почти месяц, потому я и не собирался нарушать гармонию момента, чтобы взять презерватив. Этот короткий миг побега из реальности хранил в себе блёклую надежду на то, что несмотря на необратимость времени, нам каким-то образом всё же удастся воссоздать наше прошлое в новом будущем. Здесь, в нашем сбившемся дыхании, в касании влажных тел и в соли пота, мы вновь обретали себя. Сейчас. В этом эфемерном «сейчас» не существовало ничего: ни тревог, ни страхов, ни смерти.68
пятница, 31 октября
Я искренне надеялся, что, если не наш ночной откровенный разговор, так секс, разжигающий желание жить, изменит привычную рутину. Но и следующий день ничем не отличался от предыдущих. Тошнотворно, однообразно. Эли наотрез отказалась выбираться из дома или, на худой конец, просто проводить время вне спальни. Её всё раздражало: резкие запахи, яркий свет, громкий звук. Всё, что раньше являлось для неё обыденным, теперь обрело приставку «слишком». Оттого в доме постоянно царил болезненный полумрак. Громкость всех звуков была понижена вдвое. А химические и парфюмированные запахи ликвидировались по мере их обнаружения. Была поздняя ночь, но мы маялись без сна. Эли — из-за того, что проспала полдня, я — из-за мыслей о предстоящих концертах. — Через четыре дня стартует тур… — начал было я, намереваясь в сотый раз поднять тему короткой вылазки на природу, но Эли перебила, крайне удивлённо переспросив: «Так скоро?» Не обращать внимания на её проблемы с памятью и мышлением я научился, когда мы ещё были в Шарите. Но иной раз так сложно подавлять собственные эмоции, слыша нечто подобное. — А какое, по-твоему, сегодня число? — вложил я в интонацию голоса максимум спокойствия. Она зачем-то посмотрела на часы, на которых красным светилось 00:02, а затем перевела взгляд на меня, пожав плечами. — Первое ноября. Уже ноябрь. Часа через четыре должен пойти снег, помнишь? — улыбнулся я. Она промолчала, спрятала лицо в ладонях и расплакалась. Я тоже не стал ничего говорить, только поцеловал её в лоб, коснувшись губами тонкой ткани шапочки, которую Эли тотчас судорожно поправила. — Я не справлюсь, — мотая головой, сказала она. — Не справлюсь с ещё одной химией. — Справишься, — обнял я её. — Справишься, — с большей уверенностью повторил. — «Ты бы не справился», ведь так ты говорила мне? Я тогда на это не ответил, но ведь ты была права. И знаешь, если не справишься ты, то я и подавно. Твоя вера в себя, в меня — это единственное, что придаёт мне силы. Ты, как маленький мерцающий огонёк маяка, указываешь мне верный путь. И если твоя вера угаснет, я не выберусь из темноты в одиночку. Совсем потеряюсь тут, — всё осторожно поглаживал я её плечо. — Просто будь для меня этим светом, чтобы я видел, куда идти, чтобы видел те стены маяка, которые нужно восстанавливать после штормов. Она чуть слышно усмехнулась — так, как это делала всегда, когда я начинал облекать свои мысли в лирические метафоры. Но именно этого я сейчас и пытался добиться — вновь услышать её упрёк в излишней сентиментальности. Именно этого я и пытался добиться — чтобы её страхи отступили хотя бы на короткий миг. — Пойдём в парк? Сейчас. — Сейчас? — удивлённо повторила она, однако привычного несогласия в интонации не прозвучало. — Наденем куртки, тёплые шапки и маски. Я честно ожидал услышать отказ, но она ответила: «Хорошо». И это «хорошо» стало переломным моментом, разорвавшим замкнутый круг её страхов. В следующие два дня Эли совсем не тошнило. Показатели крови не падали. И за этими изменениями последовали перемены во всём: сперва в её настроении, затем в моём. Мы стали чаще проводить время вместе. Несколько раз выбирались на природу за город и даже ездили к морю. Строили планы на Рождество. Мы твёрдо верили, что к лету с болезнью будет покончено.69
вторник, 4 ноября
Во вторник в обед приехали парни и мы провели финальную репетицию. Первый концерт состоится в Брауншвейге уже в этот четверг, а у нас всё ещё были разногласия по поводу последовательности композиций. Внеся последнее изменение в сет-лист, с работой мы закончили в семь часов, когда пришли группы, записанные на своё время репетиций. Я понимал, что было бы правильно пригласить парней хотя бы на чашку кофе, но опасался реакции Эли. Не хотел, чтобы её комплексы вернулись и она снова прятала и голову, и лицо за широкими платками. Но Том и Михаэль живо заговорили о запланированном на вечер походе в бар и желании «как следует надраться до начала турне». — До четверга, — похлопал меня по плечу Густав, и, пожав руки, мы распрощались. — Штэфан! — шикнула Жюльет, как только я поднялся в дом, и, махнув ладонью, позвала в столовую. — Мне нужна твоя помощь, — всё так же шёпотом произнесла, теперь указав взглядом в сторону кухни. Я решил, что она не может найти что-то из посуды или приборов, или ей нужна помощь, требующая физической силы. — Эли спит? — спросил я, прошагав следом. Жюльет кивнула и села за стол. Я сел рядом, всё ещё не понимая, в чём должен помочь. — Будет лучше, если мы уедем из Германии, — без какого-либо предисловия начала она. — Куда уедете?! — опешил я, даже не дослушав. Жюльет приложила указательный палец к губам и ещё тише прошептала: — Во Францию. Я хочу поехать к Грегу. Средиземноморский воздух пойдёт Лэли на пользу. Да и там она проведёт время в окружении семьи. А здесь… Тебя ведь всё равно дома не будет. Она говорила спокойно, рассудительно и неторопливо. Всё было предельно понятно, как и понятны её причины. Оба аргумента звучали более чем убедительно: тёплый климат сказался бы благотворно на иммунитете Эли, а поддержка семьи — на её психическом здоровье. Но, кажется, я только в эту минуту в полной мере осознал, что не увижу её целый месяц. — Штэфан? — произнесла Жюльет из-за затянувшейся паузы. — Да, да, я считаю, так действительно будет для неё лучше. Но… в чём заключается моя помощь? — Лэли меня не послушает. Убеди её. Признаться, я сомневался, послушает ли она меня. В упёртости Эли мне никогда не уступала. Ушли дни на то, чтобы она прислушалась к моим уговорам и перестала сидеть в спальне, ушла неделя на уговоры выйти из дома. А тут Франция! — Не спишь? — заглянув в спальню, обнаружил я её с книжкой в руке. — Читаю. Пытаюсь, — улыбнулась она. — Каждые пять страниц прочитанная информация вылетает из головы. Я сел на край кровати и, не зная, с чего начать разговор, лишь протяжно выдохнул. — Как прошла репетиция? Всё хорошо? — Её брови серьёзно изогнулись, и она отложила книгу. — Ты можешь сделать так, как я попрошу? — наивно надеясь услышать «да», спросил я, но её нахмурившееся лицо уже красноречиво говорило об обратном. — Это идея твоей мамы, но я её полностью поддерживаю. Я вооружился аргументами Жюльет, а потом долго и упорно объяснял, почему считаю это решение правильным. К концу своего длинного монолога я даже успел подготовить несколько возражений на её категоричное «нет», однако услышал короткое «хорошо».70
среда, 5 ноября
И синоптики, и хмурое утро обещали к вечеру дождь, поэтому, закончив работу в студии, согласовав с Тони расписание на ноябрь, я возился с последним на сегодня делом — сухой опавшей листвой. Жюльет уехала за билетами на самолёт. Эли собирала вещи. А я наслаждался спокойствием дня, неспешно приводя сад в порядок, пока не добрался до клумб, не зная, как поступить с высохшими цветами: вырвать с корнем или оборвать. Именно их мы привезли от матери из Мюнхена, и именно о них Эли с трепетом заботилась всё лето. Но я не помнил, были ли они «теми самыми» — многолетними. «Проще спросить», — отложил я грабли и направился в дом. — Подожди! — Эли прокричала из ванной, едва я переступил порог. — Не входи! — Я ещё не закончил. Нужен твой совет, — слишком поздно посетила меня мысль о том, что я мог бы просто постучать в окно, а не подниматься. — Эли! — Подожди! — снова прокричала она. — Что делать с твоими цветами? — Зайди в столовую и отвернись к окну! — последовало громкое указание. Хоть мне и не хотелось сбиваться с рабочего ритма, потакая её странному капризу, я всё же стянул грязные ботинки и поступил так, как она просила. В конце концов цветы никуда не денутся, а её хорошее настроение может вмиг испортиться. — Та-да! — громом прозвучало за спиной. Я глупо улыбнулся и обернулся в предвкушении сюрприза. Но от увиденного ноги подкосились и в ту же секунду я опустился на колени, словно мне пулю пустили в сердце, или я получил удар в живот. Или всё сразу. Из горла вырвался сдавленный стон. Дыхание сбилось, а сердце лихорадочно билось в груди. Воздуха не хватало. Уши заложило. И этот звон! Так ли себя чувствовал воскрешённый Лазарь? Так ли чувствуют себя провидцы, заглядывая в будущее? Это не озарение, не момент ясности. Это ворвавшийся в сознание ответ. Ответ от Бога. Ответ от Дьявола. Ответ на всё! Смысл, лишившийся своего колоссального величия. Смысл в своей ужасающей наготе. Эли опустилась рядом, коснулась моих волос. Но я не мог на неё смотреть. Уронив голову на колени, рыдал так, как никогда в жизни. И тогда она стала целовать моё лицо, шепча слова утешения. Это понимание, это безымянное чувство неистово душило. И я не знал, что делать. Я не был готов увидеть будущее, не был готов принять его. С обретением смысла вся моя жизнь лишилась смысла. — Ты меня пугаешь. Скажи, что мне сделать? Вызвать врача? — дрожал её голос. Моих сил хватило лишь на то, чтобы вяло мотнуть головой. — Что-то болит? Я снова мотнул головой и, притянув её ближе, уткнулся лицом в копну её длинных розовых волос. Я слышал её голос, но не слышал слов. Я не владел собой. И всё без конца шептал: «Пусть это буду я». — Что?.. — неровным выдохом оборвался вопрос. — Пожалуйста, не молчи. Мне страшно, — заключила она моё лицо в своих холодных ладонях, заставляя посмотреть ей в глаза. Взгляд её был полон онемевшего, нечеловеческого ужаса, но он и сравниться не мог с тем, что творилось у меня внутри. Я обнял её крепче, я чувствовал, как что-то невидимое уже сейчас утягивало её прочь от меня. Я понимал, что проиграл. — Прости меня. Прости, — смотрел я на неё, не зная, как ответить на все её вопросы. Есть ли подходящая ложь, есть ли ложь, способная дать объяснение происходящему? — За что? — теперь и на её глазах заблестели слёзы. — Скажи хоть что-нибудь! — сорвался её голос на крик. А по моему телу прокатилась ледяная волна, потушившая весь этот шквал эмоций, и, кажется, убившая способность чувствовать вообще. В эту минуту изменилось всё: мир, время, моё восприятие, я. Всё окрасилось в чёрно-белый цвет, всё рухнуло, безвозвратно ушло. Знать ответ на величайший вопрос мироздания «А что потом?» — это не для людей. Ты должен быть Богом — кем-то, чем-то, лишённым чувств. Беспристрастным судьёй. — Прости, что напугал тебя, — хотел я смахнуть слезу с её лица, но лишь размазал по щеке. — Всё хорошо, просто… Сердце. Защемило, — произнёс я наибанальнейшую ложь, в которую Эли и не поверила. Её взгляд, ещё полный нескрываемого страха, изучал мои глаза. А мне казалось, будто мы уже находились в какой-то параллельной реальности. В мире без нас. Словно и мы, и комната — застывшая во времени голографическая картина. Наше дыхание стало ровным, но никто не решался заговорить первым. Я понимал, что если Эли не получит удовлетворяющее её объяснение, то следующая драм-сцена будет за ней. Но я боялся озвучить свой страх. Возможно, потому что внутри меня ещё тлела крошечная надежда, что если он останется во мне, я смогу его уничтожить. — Я поеду с тобой, и плевать на предписания врачей! Зачем ты отправляешь меня во Францию? Что происходит?! — взорвалась она плачем прежде, чем я придумал новую ложь. — Я не хочу тебя пугать. — Но ты пугаешь меня! Пугаешь! Пугаешь своим молчанием! — Эли, родная… Это… Это мой страх… Я… — не находя нужных слов, принялся я стирать её слёзы. — А как же твоё «мы должны обсуждать всё открыто»? — заключила она мою ладонь между своих. И на мгновение комната вновь утопла в тишине. Не знаю, чего я ждал. Чуда? Того, что каким-то магическим образом время обернётся вспять? И что тогда?.. — Когда мы были в Алассио, — после минут мучительного принятия решения начал я, — мне приснился дурной сон… И… Сейчас… Происходящее здесь напомнило мне о нём. Эли пожала плечами в ожидании продолжения рассказа, а я ощутил, как моё тело забило мелкой дрожью. — Откуда у тебя этот парик? — Мама хотела подстричься перед отъездом, — озадаченно ответила она. — Вчера, пока вы репетировали, мы ходили в парикмахерскую Симоны… — Её взгляд, полный растерянности, всё тщетно пытался найти разгадку в моих глазах. — В этом сне у тебя были розовые волосы, — пояснил я, но ситуация для неё яснее не стала. — Это… был кошмар? Я мотнул головой. — Случилось что-то плохое? Я кивнул. — С нами? Тогда, тем утром в ванной, ты писал об этом? — то ли спросила, то ли утвердительно произнесла она. Я промолчал, сглотнув подступивший к горлу ком, но молчание и стало ответом. — Не проси меня об этом. Пусть это будет моим параноидальным кошмаром. — Я знаю, где лежат все твои тетради, — решительно заявила она. — Но я хочу, чтобы и ты не прятал от меня свои мысли. Пожалуйста, — принялась целовать мои пальцы.71
— Дождь пошёл, — сказала она, когда я вернулся в столовую с блокнотом в руке. И, сев на кушетку рядом, протянул его Эли. Помешкав долю секунды, она раскрыла блокнот. А я стал наблюдать за выражением её лица, пытаясь считать историю с него. — Не пойму, что тут написано, — словно рассматривая какую-нибудь заметку в газете, так просто спросила она, подсунув страницу мне под нос. — Рыболовные снасти. — А говорил, рыбалку не любишь, — усмехнулась она, но от этой её лёгкости мне сделалось дурно. Её сосредоточенный взгляд неторопливо следовал за словами, порой останавливался и тут же делался серьёзным, возможно, из-за того что она не могла разобрать написанное; порой зрачки скользили со строчки на строчку так быстро, что мне казалось, будто она и не читает вовсе. Я отвернулся к окну, не в силах больше переживать чувства, терзавшие меня тем беспокойным утром, но метастазированное символизмом сознание тотчас подсунуло ещё одно воспоминание — время. В глазах вновь нестерпимо защипало, но я не успел выйти в кухню, чтобы скрыть от Эли свою слабость, — она заметила. Ветер за окном трепал ветви клёна, дождь гулко барабанил по крыше. Комната утопала в холоде, и этот холод выжигал меня изнутри. Я искал слова, думал, что сказать, как объяснить… но всё исчезло, всякий смысл в чём бы то ни было. Я смотрел на улицу, на листья в грязных лужах, и не понимал — зачем это всё? К чему эта реальность? Зачем мы в ней? — Это бессмыслица, — вдруг сказала Эли, взяв меня за руку, — а не пророчество. Мы были у моря — вот тебе море, мы говорили об акулах — вот тебе русалка. И вообще, с чего ты взял, что это я? — обиженно произнесла она, наигранно вздёрнув нос. — Перестань. Перестань, слышишь? Ты просто перенервничал, вот и результат. Ты и раньше дёргался, стоило мне сделать что-то потенциально опасное для здоровья. Например, взять в руки нож… или вилку, — улыбнулась она. — Этому всему есть простое логическое объяснение — закон как его там?.. — щёлкнула она пальцами. — Де Моргана. — Именно. — Эти совпадения преследуют меня давно и всюду. Во всём, в любой мелочи. И я не знаю… не знаю, закон ли это логики или… не логики. Видишь эти цифры внизу страницы?.. — Ну нет! — вскрикнула она. — Это бред! Полный бред. — Или, может, я не научился истолковывать их верно. Однако каким-то образом они очень точно вписываются в нужный момент и… отражают его суть… Ты куда? — За твоим «толкователем»! — прокричала она из коридора. А я в очередной раз пожалел, что не оставил книгу в том чёртовом отеле у маяка. — И что мне открывать? — вернувшись обратно, демонстративно зашуршала она страницами. — Какое там было время? — Три ноль две, — ответил я, жалея и о том, что не совладал с эмоциями, и теперь ещё и Эли оказалась втянутой в эту игру. — Третья глава. Второй стих. — «…и говорит: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное», — зачитала она. — И? — непонимающе вскинула брови. — И сколько раз эти «пророчества», написанные в Евангелие, сбылись? Ни-ра-зу! — отчеканила слоги. — Но все эти совпадения: смерть в море, речь о загробной жизни в Евангелие… — Это закон о случайной связи явлений, который ещё сто лет назад понял этот умный… как его там, — опять щёлкнула она пальцами, — учёный! Боже, это твоя прерогатива — убеждать меня в нелогичности! И почему вообще Евангелие? Ты и в Бога-то не веришь! Почему не поваренная книга?! — уже кричала она. — Ты можешь быть таким же пророком! А почему нет?! Какая там у вас третья песня на альбоме? И напомни-ка вторую строчку, — принялась она перебирать пальцами в воздухе в ожидании ответа, а моё сердце оказалось во второй раз охваченным ледяным огнём. Я молчал, хотел, чтобы Эли поверила в свою правоту. Она же, взяв компакт-диск с полки и достав буклет, стала листать его в поисках нужной песни. Я бы хотел оглохнуть до того, как она зачитала нужную строку. Но чёртов разум проорал эти строки ещё раньше: «И растворимся в бесконечности вечности». — Вечность! Бесконечность! Да у тебя все песни такие! — отшвырнула она буклет. — Это только здесь, — ударила пальцами мне по виску. — Слышишь? Я утвердительно кивнул, но слёз сдержать не смог. И мне было стыдно за то, что позволял себе эту слабость. Словно все эмоции вышли разом. — Мальчишка. Глупый мой мальчишка, — стала она целовать мои глаза. — Ну как мне тебя переубедить? Это сказки. Почему ты не веришь мне? — Эли, — произнёс я её имя, потому что других слов у меня не было. — Раз ты веришь своей книжке, больше чем мне… Смотри! — резво поднялась она с кушетки и опять взяла Евангелие. — Смотри! — вновь скомандовала, указав на часы: — Тринадцать пятьдесят восемь. — Зашуршала страницами, быстро перелистывая одну за другой. — «И не совершил там много чудес по неверию их». Знаешь, что это значит? — спросила после минуты размышлений. Я в бессилии мотнул головой, не понимая, почему она не видела того, что видел я. — Ты помнишь, что говорил мне вчера о вере? В реальность воплощается только то, во что мы верим. Я не верю в твой символизм. Какую фразу ни произнеси, мозг обязательно найдёт способ связать её с реальностью. С твоей реальностью. Я могу прочесть всю эту главу. Прямо сейчас! И смогу найти связь каждой строчки с этим моментом. — Прости меня, — коснулся я её волос. Слишком реальных волос. — Пойдём, — потянула она меня за собой. — Куда? — Жечь листву! — Но там дождь, — не понял я её замысла. — В беседке сухо. Листву возьми, — уже застегивая куртку, кивнула она на лежащее на столе Евангелие. Серый дым рваными лентами тянулся от охваченного огнём гриля. Мы прятали лица в медицинских масках, но в свежей прохладе дождя горечь жжёной бумаги ощущалась в десятки раз острее. Догорела последняя страница. И вслед за едкой гарью, проникшей в лёгкие, меня заполнило тихое блаженное умиротворение: мы сжигали не святое писание, мы сжигали религию, обретая веру друг в друга.