87
четверг, 20 ноября
Перед тем, как меня разбудил сосед слева и кивнул на стюардессу, которая просила пассажиров пристегнуть ремни, мне снился сон, будто из-за сильного грозового шторма над берегом Франции нам пришлось совершить экстренную посадку в Италии. Сон был настолько реалистичным, что это противное чувство, словно надвигается что-то плохое, не притупилось до тех пор, пока из динамиков не прозвучало: «Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту Марсель Прованс. Температура за бортом восемь градусов Цельсия…» Жюльет встретила меня лично, хоть я и говорил, что в этом нет необходимости. Время в дороге до Кассиса пронеслось за обсуждением дальнейшего лечения, поисков донора, хорошего состояния Эли и её улучшившихся анализах. Жюльет выглядела спокойной, и её спокойствие передалось и мне, вытеснив оставшиеся от дурного сна тревоги.88
Узкая безлюдная улочка извивалась по склону вдоль моря, искрящегося в лучах оранжевого рассвета. По обе стороны дороги росли размашистые сосны, за которыми то и дело мелькали светлые дома с закрытыми ставнями окнами. — Если бы знал, что на дорогу уйдёт столько же времени, сколько и на перелёт, не стал бы вас утруждать, — сказал я Жюльет, когда мы наконец остановились у забора из белого камня. — Это пустяк, — улыбнулась она. — Bonjour! — прозвучали чьи-то голоса, как только мы вышли из машины. Я поднял голову и увидел на балконе второго этажа дома Грегори и Жаклин. Они сидели за маленьким столом и, вероятно, пили кофе.89
— Bonjour! — протянув последний слог, пожилая женщина с причёской а-ля Маргарет Тэтчер просияла в улыбке, едва я зашёл в просторную кухню, из открытых окон которой было видно всё побережье. — Ravie de vous rencontrer! — Ошонте, — улыбнулся я в ответ, и мы поцеловали друг друга в щёки. — Штэфан. — Colette. Très, très heureuse de vous connaître! — обняла она меня. — Это Колетт, жена Грега, — пояснила Жюльет и протараторила на французском что-то, что я не разобрал. Колетт же с явным несогласием ответила: — Il a bon français! — Нет-нет-нет, — засмеялся я. — Мой фронсе не «бон», совсем не «бон-бон». Трэ… трэ жоли! — указал я на простирающееся до самого горизонта море. — Oui, très beau, — согласилась она. — Voulez-vous un café? — Уи, силь ву пле, — ответил я и, положив толстовку и рюкзак в плетёное кресло, сел за стол. — Bon français! — Колетт похлопала меня по плечу и снова засмеялась. — Разбужу Лэли, в конце концов уже почти обед, — сказала Жюльет. — Или ты, — кивнула на меня. Но идти никуда не пришлось. Эли стояла у двери в своём розовом парике и с изумлённым выражением лица. — Bonjour, — улыбнулся я ей. — Et bonjour à toi, — проступили на её щеках кокетливые ямочки. — Ты, — развела она руками, — как тут оказался? Я театрально пожал плечами, а Эли перевела взгляд на мать. — Lelie, mon coeur, le petit déjeuner est prêt, — сказала Колетт, сняв с плиты кастрюлю с чем-то дымящимся. — On revient tout de suite, — ответила ей Эли. — Пойдём, — теперь обратилась ко мне. Я извинился и, прихватив рюкзак, направился за ней. — Можешь положить вещи сюда, — указала она на старый комод так, как если бы была каким-нибудь портье, проводившим меня до номера. — Ванная там… Что такое? — Ведёшь себя так, словно мы только познакомились, — усмехнулся я, пытаясь понять: наигранная ли это тактичность или Эли и в самом деле отчего-то нервничала. Она ничего не ответила, только щёки налились румянцем. А её смущение почему-то отозвалось и во мне, заставив застыть в нерешительности. Ситуация была, скорее, забавной, нежели глупой. Мы оба знали, что делать дальше, но так и стояли, придурковато улыбаясь. — Там комната дяди, — прошептала Эли и повела носом в сторону стены за моей спиной. — Понятно, — ответил я в том же звуковом диапазоне. — Значит, дверь лучше закрыть на замок?90
Нарушив все правила приличия, на завтрак мы спустились лишь через час. В кухне никого не было. И пока Эли разливала по чашкам кофе, я рассказывал ей о туре и о съёмках видео. — Мне всё казалось это неправильным, фиктивным… — Перестань, уже слышать это не могу! — Поставив на стол две тарелки с кашей, она села напротив. — Есть ещё сыр, правда, меня от него тошнит. Хочешь? — После такой презентации, — рассмеялся я. — Давай. — Геро говорил, вкус придёт в норму, но в понедельник вот уже второй круг химии, а меня ещё первый не отпустил. Хотя бы волосы стали отрастать, а то я боялась, что так и останусь… — хрустя багетом, всё рассуждала она. — А мы думали, вы ушли! — удивлённо посмотрела на нас Жюльет, держа в руках корзину с яблоками. — Bon appétit! — из-за двери, выходящей на террасу, появился Грегори. — Salut les nouveaux arrivants! — Он широко развёл руками, а его губы растянулись едва не до самых ушей. Вслед за Жюльет с Грегори пришла и Колетт, и Жаклин с детьми. Они все трещали на французском на ошеломительной скорости, я успевал выхватить лишь отдельные слова. — Дядя хочет поехать на винодельню, здесь недалеко, — сказала Эли. — Но мы же не поедем, да? — Скажи, что мы обязательно посетим винодельню в другой раз. Я ведь тут только на день… И добавь, что я ценю их гостеприимство. — Сказала, — улыбнулась она, и их лица вмиг сделались озадаченными. И тогда они стали поочерёдно предлагать какие-то занятия. Но всё, чего я хотел, — побыть с Эли, побыть в тишине.91
Мы бродили вдоль берега, перелезая с камня на камень. И если Эли заводила разговор о трансплантации, я переключал её внимание на что-нибудь другое. Старательно держась подальше от больничных тем, говорил о новых мелодиях, рождающихся в моей голове после каждого шоу. Говорил о том, что будет потом: что пока мы будем коротать месяцы после выписки в Берлине, я займу себя музыкой. Привезу из дома пианино и гитары, и мы на пару будем сочинять песни. Эли смеялась и отвечала, что из неё выйдет плохой напарник. В четыре часа солнце медленно поползло вниз и как только скрылось за кронами сосен, с моря повеяло прохладой. — Твоя мама говорила, в пять заедут ещё какие-то родственники, мы точно успеем вернуться к ужину? — Да. Можно подняться там. — Эли указала на каменную лесенку, ведущую от берега вверх к нашей улице сквозь пушистые зелёные кусты и деревья. — Только давай передохнём, — надрывно выдохнула. — До дома не дойдёшь? — Голова кружится, — чуть слышно произнесла, и я достал из рюкзака две маленькие подушки, на которые мы сели. Но не только камни были холодными, каждый новый порыв ветра казался холоднее и сильнее предыдущего. — Давай только недолго, иначе простудимся. — Может, ты не поедешь завтра никуда? — серьёзно прозвучал вопрос. — Ты знаешь… — подняв с земли камень, зашвырнул я его в море. — Тебе здесь нравится? — Да, — коротко кивнула она. — Твоя тётушка хвалила мой французский… — начал было я, но Эли взорвалась таким безудержным смехом, что мысль так и осталась незаконченной. — Я бы уже сейчас легла спать, — сказала она, положив голову мне на плечо. — Ты хочешь спать? У тебя глаза уставшие. Ты там хорошо себя ведёшь? — Хорошо, — теперь засмеялся я и поцеловал её в лоб — не горячий. — Не так всё должно было быть, — окрасился её голос внезапной грустью. — Ты ещё думал о том сне? — спросила она, и моё сердце болезненно сжалось. — Эли… — снова не найдя правильных слов, замолчал я, наблюдая за тем, как ветер рисовал её волосами, розовыми лентами разрезая нежно-фиолетовую палитру вечернего неба. И мне вдруг вспомнился тот воображаемый мир, который я рисовал на сеансе арт-терапии. Вспомнились те цвета. Я вновь посмотрел на развевающиеся волосы Эли, и на секунду они показались мне единственной «живой» деталью этого мира, где море и небо были лишь картиной из акварели. — Нет, — солгав, всё же ответил я. Очередной порыв ветра пронёсся над морем и растворился в шёпоте листвы над нашими головами. Невысокая волна шумно ударилась о камни и уползла обратно белой пеной. И в тот же миг воспоминание о сне и арт-сеансе столкнулись, взорвались в моём воображении новой мелодией — всего лишь несколько нот, за которыми я увидел целую историю: о свирепом шторме и северном море, о маяке и пути домой. Я знал, что если не запишу хоть что-то прямо сейчас, то упущу момент. Но ветер продолжал усиливаться, а небо багроветь, поэтому всё, что мне оставалось, — наспех напеть мелодию на диктофон телефона в надежде доработать её позже.92
— C'est un très bon vin! — Грегори опять подлил вина в мой бокал. — Таким темпом я захмелею. Как сказать: «Мне хватит?» — прошептал я Эли на ухо. — Ты хвастался своим французским. Вот и… — дёрнула она носом. — Giselle, enfin! — радостно вскрикнула Жюльет, когда из-за двери показалась темноволосая копия Жаклин со своим мужем — последние, кого мы ещё ожидали. — Bonsoir tout le monde! Désolé, nous sommes en retar! — сказала она и виновато улыбнулась. Ни Жизель, ни её муж не говорили ни по-английски, ни по-немецки, впрочем, как и приехавший до них сын Грегори. И я снова на ломаном французском начал рассказывать о себе. Выходило отвратительно, и то Эли, то Жюльет, то Грегори поправляли меня через слово. Когда же расспросы о моей работе и семье себя полностью исчерпали и речь зашла о Шарите, Фред, сын Грегори, так легко и непринуждённо заговорил о болезни, назвав её «un petit pépin» — «маленькой неприятностью», что я даже поперхнулся. — Положительный отклик организма на лечение и такая скорая ремиссия говорят о том, что после трансплантации шансы рецидива будут равны нулю, — перевела Эли слова Колетт. — Нужно набраться сил, — ободряюще произнёс Грегори. Правда, Эли на удивление и не выглядела напуганной. После того как я рассказал ей о сне, мы с ней словно поменялись ролями: если до того она боялась разговоров о предстоящей трансплантации, то сейчас в ужасе потрясывало меня. Все общались на французском, иной раз бубня себе под нос или вовсе не договаривая фразы, и роль переводчика Эли наскучила. — Pardon our French, — сказал Грегори и покатился со смеху. Ей-богу, если ему рассказать самый старый и самый заезженный анекдот, он будет хохотать до упаду. — Весёлый у тебя дядя, — прошептал я Эли. Она закусила губу, явно сдерживая улыбку, и коротко кивнула. — Жюльет, Жаклин, Жюльена, Жизель — это у вас семейная традиция? — поддерживая дружескую беседу, спросил я его, и он, естественно, расхохотался. — Да, — затем торжественно произнёс и, склонившись над моим ухом, заговорил о Жюльет. Его немецкий не уступал моему французскому, однако это не мешало нам понимать друг друга ещё в Шарите. — В юности Жу была красивая, — прошептал он, указав на сестру мохнатыми бровями и тут же приложив палец к губам в жесте «тс», опять засмеялся; но в этот раз не удержался и я. — Франсуа любил её. Когда она, — жестом показал круглый живот, — он говорил всё: «Надо дочку, чтобы красивая, как ты». Ну, — вскинул он брови, — вот, — кивнул на Эли. — Но традицию не любил. Дэниэль, и всё, — раздосадовано махнул ладонью, но дальнейшая его мысль была понятна без слов: Грегори, верно, считал, что желание Франсуа нарушить семейную традицию отразилось на судьбе Эли. — Жюстин, — сказала Жюльет, обращаясь к нам. — Я хотела назвать её Жюстин. — Ну, начинается, — улыбнулась Эли, театрально закатив глаза. Но ничего не началось. Жизель спросила, как мы познакомились, и все снова устремили свои взгляды на нас. — Сочиняй, — рассмеялась Эли, похлопав меня по плечу. — Переводи, — поправив воображаемый галстук, поцеловал я её. Правда, сочинение получилось коротким и весьма неинтересным: «Мы встретились в парке на пробежке». А вот история о нашей женитьбе в Париже им понравилась. Грегори даже предложил провести летом церемонию здесь. Но Эли наотрез отказалась, сказала, что пока волосы не отрастут, она ничего не хочет. — Но ты подумай, — шепнул мне на ухо Грегори, и я благодарно кивнул. Хотя я думал не о свадьбе у моря, а о приобретении дома с личным причалом, тут, на юге Франции. В семь часов гости уехали. А мы, поднявшись в спальню, совершенно вымотанные свалились на кровать. Хотели лишь немного отдохнуть, но в комнате было так тихо и спокойно, что вся накопившаяся за день усталость незаметно навалилась и на меня, и на Эли, отчего мы задремали. Когда же я открыл глаза в следующий раз, свет в спальне не горел, а чистое небо за окном было усыпано мерцающими звёздами. 22:00 — экран телефона вспыхнул белым светом, показывая время. — Нужно принять лекарства, — коснулся я плеча Эли, и она лениво подняла голову с моего плеча. — Уже десять? — Да, — с досадой ответил я. День закончился слишком быстро.93
пятница, 21 ноября
В восемь утра я уже был в Германии, в стянутом хмурыми облаками Франкфурте. Несмотря на то что второй день подряд я вставал ни свет ни заря и толком не высыпался, этот короткий отдых пошёл мне на пользу. Я убедился, что организм Эли пришёл в норму, требуемую для курса консолидации, и перестал накручивать себя сомнениями: «А может, она что-то недоговаривает, чтобы я не волновался?» До старта турне я думал, что если не совладаю с эмоциями, то моё паршивое настроение отразится на качестве выступлений, а если смогу отключиться от больничной реальности, то меня начнёт изъедать чувство вины, которое испортит настроение не только мне. Я был готов и к ядовитому потоку критики от фанатов, и к их же гневным обвинениям в «слабом» шоу. Но мои опасения не оправдывались всякий раз, когда зал взрывался хоровым пением и я ощущал, как каждый звук заполнял меня колоссальным количеством энергии, заряжающей до следующего выступления.94
За Лейпцигом мы отыграли в Херфорде и в ставшей второй домашней площадкой Бохуме. И наступил понедельник, двадцать четвёртое ноября. День, который казался таким далёким, начался со звона будильника и на удивление хорошего настроения. Наверное, я просто смирился с неизбежностью — раз ничего было не изменить, оставалось только плыть по течению и, следуя примеру Эли, подавлять собственные страхи. Я вылетел в Берлин из Дортмунда вместе с Ксавьером. Всю дорогу мы проговорили о предстоящем концерте в Кёльне, о выпуске DVD, об онлайн-трансляции выступления. И этот разговор помог мне отвлечься от мыслей о лечении и настроиться на позитивный лад. Но стоило оказаться в заполненном людьми холле больницы, как от приподнятого настроения не осталось и следа. Эли и Жюльет прилетели накануне и уже были в «нашей» палате, которая по счастливому стечению обстоятельств недавно освободилась. Однако дверь открыть я так и не решался. Стоял, прислушивался к звукам внутри — ни голосов, ни движений. — Штэфан! — удивлённо произнесла вышедшая Жюльет, едва я потянулся к ручке. — Всё хорошо? — Должно быть. Ждём результаты. Она спит. Переволновалась из-за анализов. Спущусь поесть. Я кивнул и зашёл в палату. Эли не спала, сидела на кровати и, накрыв лицо руками, судорожно глотала слёзы. Я уже было собрался звать медсестру, когда Эли меня остановила, сказала, что подумала, будто Жюльет говорила не со мной, а с Геро, и раз они шепчутся за дверью, значит, непременно случилось что-то плохое. Я понимал, мы ещё долго не сможем избавиться от подобных мыслей. Перед каждым анализом будем бояться услышать: «К сожалению, обнаружены бласты». Но последний раз Эли сдавала кровь в начале прошлой недели в Марселе, и все показатели были в норме, поэтому сейчас не было никаких причин для волнений. В десять часов пришёл Геро вместе с фармацевтом. Мы сели на диван у окна. Геро протянул Эли листок: — Результаты. Всё в норме, — тут же улыбнулся, и мы втроём облегчённо выдохнули. — Сейчас мы ещё раз пробежимся по плану лечения, а затем вам объяснят назначения остальных препаратов. Схема курса консолидации называлась «1-3-5». Химию будут капать всего три дня: сегодня, в среду и пятницу. А в субботу, если не возникнут осложнения, нас уже отпустят домой — восстанавливаться ко второму кругу консолидации. И в этот раз капать будут только цитарабин. Два раза в день по три часа. Позже мы встретились с координатором очереди на трансплантацию. Она рассказала, что найдены двадцать четыре донора. Однако повторное типирование установило, что только двое из них подходили Эли по совместимости. — Но у них были выявлены маркеры инфекционных заболеваний. Поэтому… Вы не волнуйтесь, мы продолжаем поиски. Сегодня пришли данные по трём новым донорам. Время есть, а это увеличивает шансы, — улыбнулась она, ободряюще коснувшись плеча Эли. Да, мы сами просили, чтобы нам всё говорили без утайки. Но новости были совсем не радостные. Единственная радость — состояние Эли. С большой вероятностью в субботу её отпустят домой, в этот же день Жюльет улетает в Канаду до Рождества уладить дела с работой; а у меня будет выходной, после которого последуют два заключительных концерта: в Штутгарте и Мюнхене. Поэтому единственно верным решением было оставить Эли под присмотром врачей до вторника. Хоть она и уверяла, что способна провести два дня дома в одиночестве и позаботиться о себе сама, я не хотел рисковать. Возможно, она переоценивала собственные силы, потому что ни после первой, ни после второй сегодняшней капельницы у неё не возникло никаких побочных эффектов, а ужин не вызвал тошноты. Медсестра даже позволила нам лечь вместе, лишь попросила быть осторожными с портом. Оттого каждый раз, когда Эли прижималась ко мне, я просыпался проверить — не навалился ли случайно на него. Позже меня разбудило ощущение, будто моя кожа горит, будто на неё плеснули кипятком. Я даже подумал, что Эли действительно что-то пролила по неосторожности. Но, оказалось, моего плеча коснулся её лоб — влажный и раскалённый до какого-то критического предела. Я нажал на кнопку вызова медсестры и, наспех натянув штаны, разбудил Эли. «38.7» — показал градусник. По округлившимся глазам медсестры я понял, что причину внезапного ухудшения состояния она не знает. Вызвали дежурного врача. Он осмотрел Эли и назначил жаропонижающее. «Если к утру температура спадёт, то это не инфекция, а побочный эффект», — заключил он, попросив не волноваться. Хотя в мыслях я уже готовился и к провальному шоу в Кёльне, и к отмене трансляции, и даже самого концерта. Однако уже через час после приёма лекарства Эли стало заметно лучше. Утром температура не вернулась, но я всё равно уезжал совершенно не настроенным на рабочий лад.95
вторник, 25 ноября
Кёльн
В Кёльн я прилетел вместе с Ксавьером. Принять участие в записи DVD он хотел лично, поэтому сразу из аэропорта мы направились на ранний саундчек. Все билеты на шоу раскупили ещё в сентябре. Ожидалось порядка двух тысяч человек и двадцати тысяч онлайн-зрителей. Сцену подготовили ещё вчера, короткий «черновой» саундчек парни провели без меня. Сегодня оставалось прогнать всё полным составом группы и под контролем Ксавьера. Семичасовой саундчек завершился в половину пятого. Затем состоялась встреча с поклонниками. В пять — с прессой. И, зарядившись нужными эмоциями, мы поехали в центр — перекусить и проветрить мозги перед выступлением. Улицы утопали в темноте опустившейся на город ночи и густом тумане. Мы вышагивали вверх по Бургмауэр, направляясь к ресторану близ главного собора города, когда впереди, за чуть рассеявшейся серой дымкой, прорисовались два величественных силуэта стрельчатых башен. Их готические шпили были похожи на рога Дьявола, пытающиеся разорвать чёрные тучи, чтобы добраться до самой «поднебесной». Какая-то зодческая насмешка над Богом. — Залюбовался? — похлопал меня по плечу Густав и кивнул в сторону двери ресторана: — Идёшь? — Пять минут. Мерзкое чувство, будто что-то не так, почти обездвиживало. Я достал телефон и позвонил Эли. — Всё в порядке, — заверила она. — Сейчас тоже буду ужинать. А потом будем смотреть концерт с мамой и Михаэлем. — Это ещё кто? — Сосед, — услышал я улыбку в её голосе. — И твой фанат. — Понятно, — не смог я скрыть ревности, хотя и понимал, насколько это глупо. — Перестань. Эли снова рассмеялась и спросила, как прошёл саундчек.96
Вот-вот выход на сцену. Техники бегают туда-сюда. Все что-то без конца выкрикивают. Даже меня уже потрясывает от напряжения. — Всё под контролем! — слышу голос Ксавьера, вырывающийся из рации в руках Дэвида. В зале гаснет свет и голоса вмиг смолкают. Ещё секунда, и расставленные по краю сцены прожекторы загораются красным светом. Звучит фонограмма электронного интро. Густав выходит первым, приветствуя зал поднятыми барабанными палочками. Следом за ним на сцену выходят Крис, Том и Михаэль. Техники живо помогают им с гитарами. — Давай! — Ксавьер хлопает меня по плечу. — Кё-ё-ёльн! — приветствую я зал. Прокатывается громовая волна из криков, свиста и аплодисментов. Раздаётся удар по бочке, инструменты взрываются единым потоком мелодии, и мы открываем шоу первым синглом. Мой голос звучит не так как надо. А из-за того, что я иной раз не вытягиваю высокие ноты, приходится переходить на крик. Но, полагаю, зрители этого и не слышат. Они выглядят заряженными и хором подпевают. Слышат только Ксавьер и наш мониторный звукоинженер. Оба стоят у пульта за сценой и, лыбясь, мотают головами. Следующая песня — без вокальных пируэтов, поэтому к её концу я наконец чувствую контроль над голосом. Напряжение тут же сменяется драйвом и приливом уверенности. Всё идёт идеально. Песня за песней. Звук отстроен отлично — ни один инструмент не заглушает другой. Я отхожу перевести дыхание и сделать глоток воды, и Дэвид показывает нам листок с цифрой «25 000» — число онлайн-зрителей — больше, чем мы ожидали.97
Моя футболка промокла насквозь. Волосы, лицо — всё в поту. Зал скандирует имя группы, вызывая обратно на сцену. Парни, столпившись вокруг ноутбука, жадно глотают воду и просматривают комментарии фанатов под трансляцией видео. А я краем глаза читаю восторженные смс от Эли, пока мне поправляют грим. Хотя концерт практически ничем не отличается от всех тех, что мы отыграли до него, почему-то именно этот вечер наполнен особой атмосферой. И здесь не только наша заслуга. Звук, свет, зрители — всё похоже на единый организм, который пронизывает своим дыханием помещение зала. По всем параметрам шоу удалось. Остаётся выйти на бис и исполнить последнюю песню. Остаётся послать Бога к чёрту в прямом эфире. Лампы прожекторов над сценой вновь загораются яркими сине-фиолетовыми огнями. Я благодарю всех зрителей: присутствующих и онлайн. Том широко мне улыбается, поправляет ремень гитары и, кивая Густаву, замирает в готовности. — Отче наш, Иже еси на небесе́х! — показываю я средние пальцы небу, отчитывая строки первого куплета. — Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие Твое, да будет воля Твоя, — синхронно хлопая в ладоши, подхватывает зал. Мы исполняем эту песню вот уже пятый год на каждом концерте. Но мне до сих пор доставляет удовольствие слышать то, с каким энтузиазмом поклонники поют слова «святой» молитвы, уже давно обращённой против самого Бога его же последователями.98
— Хей! — кричит Дэвид, как только мы входим в гримёрку. И Феликс, словно по команде, открывает бутылку шампанского, пробка от которого со звонким треском врезается в шкаф, и пена выплёскивается прямо на пол. В коридоре звучат громкие голоса. Дверь распахивается. В комнату врываются друзья и группа разогрева. Проходит ещё несколько минут, и появляется Ксавьер со всей нашей технической командой. Мы благодарим их за отличную работу свистом и аплодисментами. Однако празднование длится недолго — нужно идти в зону мерчендайзинга на автограф-сессию. В отель мы добираемся к половине третьего, совершенно вымотанные, но с зарядом положительных эмоций. Каждая моя мышца ноет от напряжения, а в ушах эхом звучат гитарные партии и хаотичный рой новых мелодий. В полусонном состоянии принимаю душ и без задних ног падаю на кровать, тут же проваливаясь в сон.99
среда, 26 ноября
Саарбрюккен
Утром у меня не хватило сил даже на то, чтобы спуститься на завтрак — проспал до самого отправления. Голова нестерпимо болела. Я принял таблетку и всю дорогу до Саарбрюккена проспал. Позвонил Эли уже из отеля. Ей только прокапали первую химию, и, в отличие от меня, чувствовала она себя хорошо. Но после саундчека всё поменялось: я пришёл в норму, а вторая капельница вызвала у неё тошноту. Я старался следовать всем психологическим советам о «позитивном мышлении» и во время выступления концентрироваться только на музыке. Советы сработали, но мысли вернулись сразу, как я зашёл в гримёрку и взял телефон, чтобы проверить сообщения. Несмотря на то что после сегодняшней химии Эли готовилась к худшему, когда я ей позвонил, услышал бодрый голос и заверение, что «всё в порядке». — Даже не тошнит. Если в субботу я тоже буду чувствовать себя хорошо, давай уедем вместе? Её голос прозвучал так жалобно, что я едва не ляпнул «да», из-за того что на мгновение отвлёкся, слушая Дэвида, объясняющего репортёру, какие вопросы, касаемо технической подготовки этого шоу, стоит особенно осветить. — Ты же знаешь… — начал было я, но Эли прервала меня протяжным горьким вздохом. — Я позвоню завтра, нужно работать.четверг, 27 ноября
Вюрцбург
Но «завтра» началось со звонка от Эли и рассказа о том, что в Берлине выпал снег. А вот здесь, в Баварии, было солнечно и ещё по-осеннему тепло. — Сейчас иду в спортзал больницы, — сказала она. — Геро разрешил гимнастику. — Это здорово, но разве ты не должна набираться сил перед последней химией, вместо того, чтобы расходовать энергию? — Если я буду просто лежать в кровати, то сойду с ума. Я хочу быть с тобой. И даже Геро сказал, что в субботу меня готовы отпустить домой, а ты… — А я хочу исключить возможные риски. Эли выдохнула обиженно и намеренно громко, но менять своего решения я не планировал. Хотя и понимал, и разделял её желание. Последние концерты дались мне особенно легко, именно потому, что я знал — Эли под наблюдением специалистов и её состояние в норме.пятница, 28 ноября
Ашаффенбург
Баварская погода радует солнцем и ясным небом вот уже второй день. До саундчека остаётся час. Мы обедаем в кафе неподалёку от клуба. Настроение у всех приподнятое, но после этого концерта нам определённо нужны сутки перерыва. Впереди два больших шоу, завершающие турне, а моего заряда, кажется, едва хватит на сегодняшний вечер. Эли капают последнюю химию, и я надеюсь, что и на сей раз побочные эффекты обойдут её стороной. Однако как только мы подходим к клубу, мой телефон вибрирует в кармане. На экране светится «Геро Хюттер». И прежде чем ответить, я лишь успеваю подумать: «Если что-то случилось, почему звонит он, а не Жюльет?» — Первую капельницу прокапали. Всё замечательно, — развеивает он мои страхи и говорит, что звонит уточнить, приезжаю ли я завтра в Шарите. — Да, — с какой-то опаской отвечаю. — Всё замечательно, — повторяет он, и его спокойная интонация тому доказательство. — Значит, я буду на месте. Нам предстоит обсудить дальнейшее лечение.100
суббота, 29 ноября
В половине одиннадцатого я уже был в Шарите. Эли завтракала, но выглядела расстроенной. — Что-то случилось? — спросил я её и прошёл в палату. — Мама улетает. Ты меня не слушаешься, — качая головой, широко улыбнулась она и, резво встав с кровати, повисла на моей шее. — Не нужно было прилетать, раз мне всё равно сидеть тут до вторника. — Геро уже приходил? Теперь улыбнулась Жюльет, и я окончательно понял, что всё действительно хорошо. — Даже переливание не нужно, — сказала Эли. — Я зайду к нему, — расцепив объятья, направился я к двери. — Он на обходе. Чуть позже сам подойдёт. Но мы уже обсудили с ним планы на следующие недели. — Жюльет кивнула на листы на столе, и я сел рядом. По возвращении домой нам придётся посещать местную клинику два раза в неделю или чаще, в зависимости от самочувствия Эли. Необходимости в госпитализации нет. Сейчас даже уровень нейтрофилов в норме, а значит — организм сможет дать отпор инфекциям. — Это, — Жюльет протянула мне лист, — список лекарств. Это, — указала на первую колонку, — по одной таблетке два раза в день за два часа до или после еды. Лучше с продуктами, содержащими кальций, железо и цинк. Я кивнул, хотя понимал, что без листка всё равно ничего не запомню. — Это — тоже лекарство от бактерий и инфекций. Его принимать по одной капсуле три раза в день. Это, — её палец опустился к последней строке со словом «Флуконазол», — противогрибковый. По четыре таблетки в день. Весь курс рассчитан на… — обвела она фразу «21 день». — Если понадобится что-то ещё, вам выпишут назначение дома.101
Жюльет уехала, а мы с Эли лежали на кровати и дремали. День был пасмурный, безветренный. Казалось, серое небо намертво застыло. Меня клонило в сон с самого аэропорта, но заснуть не получалось — в голове жужжал рой мыслей, самых разных: дастся ли нам столь же легко и второй круг консолидации, и в каком состоянии будет Эли на момент трансплантации… — Штэфан. Я поднял голову и увидел Геро. — Как самочувствие? Всё в порядке? — улыбнувшись, теперь обратился он к Эли. Она потёрла сонные глаза и коротко кивнула. А Геро попросил меня пройти за ним. Вопросы лечения мы всегда обсуждали открыто и вместе, потому я всё ещё не понимал, почему мы не могли поговорить при Эли. — Листы с назначениями взять? Он мотнул головой и остановился у двери, ожидая меня. Я выдавил из себя улыбку и, пытаясь не показывать Эли своего замешательства, направился за ним.102
Мы шли вдоль по коридору, и я мысленно перебирал все возможные причины, по которым Геро хотел побеседовать со мной наедине. Пару раз мне даже показалось, будто он вот-вот собирался что-то сказать, но все его попытки обрывались глубокими шумными вдохами. — Ты веришь в Бога? — вдруг спросил он, а я ощутил, как от сердца до пальцев ног растеклась волна ледяного ужаса. Я ожидал чего угодно, но не подобного вопроса. — Всё хорошо, — тут же уточнил он, верно, поймав мой взгляд. — Я не понимаю, к чему… При чём тут Бог?! При чём тут какой-то Бог?! — не совладав с эмоциями, прокричал я, и беседующий с медсестрой пациент перепугано посмотрел на нас. Геро промолчал, открыл дверь своего кабинета и пропустил меня вперёд. Его коллега тотчас поднялся с кресла и, поздоровавшись, спешно вышел. Ситуация нравилась мне всё меньше. Мы сели за стол, и Геро стал говорить о найденных донорах. Его лицо, никогда не выражающее эмоций, вдруг сделалось серьёзным и хмурым, отчего мой пульс застучал уже в висках. — Из последнего, — достав лист из папки, протянул он его мне. Я не понимал и половины написанного там: цифры, буквы, хромосомы, какие-то локусы, аллели, дельта-32 — невосприимчивость к ВИЧ — та же мутация, что и у донора Берлинского пациента… моё имя и номер в регистре банка доноров DKMS. — Я подошёл одному из ваших пациентов? — спросил я и ниже, под своим именем, увидел: «Дэниэль Рихтер». «Должно быть, я растолковал всё неверно», — было моей следующей мыслью. Я посмотрел на Геро, ожидая услышать объяснение. Его глаза были неподвижны, челюсти стиснуты, а взгляд пронзал насквозь. — Ты веришь в Бога? — ровным голосом повторил он вопрос. А мне показалось, будто я давно уже мёртв. Вот только не знал, как и при каких обстоятельствах умер. Мне казалось, будто напротив меня сидел сам этот Бог в человеческом обличье. И этот Бог смеялся надо мной. Я отрицательно мотнул головой, отвечая на его вопрос. — А в чудеса? — тогда спросил он, и у меня потемнело в глазах. Мне сделалось так дурно, что я и слова не мог произнести. Ладони были влажные от пота. Сердце отбивало ломаный ритм. А ледяные волны одна за другой растекались где-то под кожей, вызывая дрожь. В какой-то момент кислорода перестало хватать, и я ощутил, что вот-вот потеряю сознание. Геро подскочил со стула и, поставив передо мной стакан воды, открыл окно. Порыв холодного ветра ворвался в комнату. Я сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие до предела, и звон в ушах прекратился. Но сердце по-прежнему лихорадочно барабанило в груди. — Буккальный эпителий — это?.. — Соскоб с внутренней поверхности щеки, — пояснил Геро. — Хотите сказать, что я подхожу Эли? Геро ответил одним только взглядом, и мне снова сделалось дурно. Он сидел молча, вероятно, ожидая, пока я приду в чувство. Но комната вращалась перед глазами и легче мне не становилось. — Вы говорили что-нибудь Эли? — Нет. Я не имею на это права. Подобная информация считается конфиденциальной. И даже учитывая ваше родство, без дополнительных анализов и повторного подтверждения тканевой совместимости мы не можем сообщить пациенту, что найден донор. — Каких именно анализов? — посмотрел я на него, ещё не веря в реальность происходящего. — Сначала кровь, чтобы исключить ошибку. — Значит, она всё же возможна? — Вы пробовали зачать ребёнка? — проигнорировав мой вопрос, задал он встречный. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Совместимость супругов по HLA-антигенам приводит к невозможности зачатия и отторжению плода. Если подобное происходило, то это может свидетельствовать о том, что результаты теста верны. — Я… Я понимаю произнесённые вами слова, но я ничего не понимаю… Я имел в виду саму ситуацию, но Геро принялся пичкать меня ещё большим количеством медицинских терминов: — HLA-антигены — это антигены тканевой совместимости. Эти белки расположены на поверхности практически всех клеток. И каждый человек обладает индивидуальным набором. С помощью HLA-антигенов организм распознаёт свои и чужие клетки, например, вирусы. Обнаруживая чужие клетки, организм запускает иммунный ответ и уничтожает вирус. В случае беременности плод получает 50% генетического материала от отца, и для материнского организма является наполовину «чужим». Однако ребёнок не отторгается благодаря механизму выработки блокирующих антител. А если набор антигенов родителей слишком схож, данный процесс нарушается, организм матери синтезирует недостаточное количество блокирующих антител. И плод уже рассматривается не в роли «защищённого чужака», а в виде собственных изменённых тканей, которые нужно уничтожить. Поэтому несовместимость супругов по HLA-антигенам необходимо для сохранения и вынашивания беременности… Геро продолжал объяснять, но мне уже было плевать, почему организм воспринимал бы беременность как чужеродные клетки и прерывал её. Мне казалось, будто я находился в каком-то мире, где всё было подчинено тому самому «закону иронии». Мы рождаемся обречёнными. Блаженны невежды, не понявшие своего «обречения», не увидевшие его, не понявшие, что это оно. Блаженны слепо верующие в Бога, ибо они находят блага в каждом его деянии. А может, это я? Я был с рождения проклят? Геро осторожно спросил, есть ли у меня какие-нибудь вопросы, и я мотнул головой. У меня не было вопросов. У меня был вопрос. Вопрос к Богу. К Дьяволу. К Создателю. К тому, кто так безрассудно играет людскими судьбами. — А эта мутация, — всё же спросил я. — Невосприимчивость к ВИЧ… Здесь тоже может быть ошибка? — Нет, — отрезал он. — Это мы обнаружили позже. В отчётах по клиническому исследованию, для которого ты сдавал кровь в конце сентября. Я хотел кивнуть, но, опустив голову, уже не смог поднять. Смотрел на собственные ноги, пряча взгляд. — Спустимся в лабораторию для сдачи крови? — опять в интонации его голоса послышалась мягкая деликатность. — У нас же с ней разные группы. Как?.. Я просто… Как такое возможно? — Для тканевой совместимости группа крови неважна.103
— Всё хорошо? — спросила медсестра, затягивая жгут над моим локтем. — Поработайте кулаком. Я дважды сжал и разжал ладонь. Ещё секунда, и кровь хлынула в пробирку. И как только заполнила её до нужной отметки, медсестра вынула иглу из вены и приложила вату на место прокола. А меня снова стало непреодолимо мутить. Это всё фарс. Какой-то абсурд. — Когда будет готов результат? — перевёл я взгляд на Геро. — Постараемся как можно скорее, — ответил он. Я не знал, что ещё сказать, да и слов не было. Попрощался чем-то, мало похожим на улыбку, и, выйдя из кабинета, направился в туалет, потому что не представлял, как вернуться в палату с тем же настроем, который был ещё полчаса назад. Но, пока я дошёл до туалета, эмоции вновь захлестнули. Сердце сбесилось. Каждый его удар был болезненней предыдущего. Уши вмиг заложило, в голове зашумело, а кислорода опять перестало хватать. Согнувшись над краном с холодной водой, я просто ждал, когда мне станет лучше. Я чувствовал злость и раздражение, но не понимал, почему именно их. Не понимал, на что я злился. Геро назвал это «чудом», так почему же я взбешён? Из-за двери появился мужчина, а за ним ещё один. Я вытер лицо о рукав толстовки и спешно вышел, не зная, куда бежать от собственных мыслей. Подальше от этого места. Если было бы возможно. Но дошёл лишь до укрытых снегом скамеек кампуса. На свежем воздухе хотя бы дышать стало легче, и сердце восстановило ритм. Я злился не на то, что мы подходили друг другу, а на то, что из-за этой «схожести» мы не подходили друг другу в каком-то простом, человеческом, смысле. Абсурд. Это всё абсурд. Я смирился с мыслью, что химиотерапия станет причиной бесплодия. Но где-то в душе всё равно хранил надежду, что даже это не окончательный приговор. Ведь в новостях всё чаще трубят о прорывах и достижениях медицины. Сейчас же, оказалось, что мы были обречены с самого начала. И, наверное, я злился именно на то, в какой изощрённой форме жизнь преподнесла мне это «чудо». Нет никаких законов логики, мир вообще лишён её. Я не мог объяснить, откуда во мне появилась эта уверенность, что если мы покинем Шарите сегодня, с Эли ничего не случится. Всё, что могло случиться, уже произошло. Я позвонил Дэвиду, сказал, что буду в Штутгарте через несколько часов, попросил его забронировать номер на двоих.