134
среда, 10 декабря
Утром же нас ждал ранний подъём и поездка в больницу. Эли одевалась, а я рассказывал маме, вызвавшейся помочь «хоть с чем-нибудь», как правильно кварцевать: — Оставь лампу включённой на десять минут в каждой комнате. В спальне и кухне можно подержать подольше. Потом обязательно везде проветри тоже минут по десять или пока запах озона не исчезнет. Мы вернёмся не раньше обеда. Но мы не провели в больнице и получаса — показатели крови не упали до границ, при которых требовалось переливание. В доме пахло свежестью, а из гостиной доносился голос брата. Я помнил — Тоби собирался заехать на неделе. Меня удивило лишь то, что он не позвонил. Это было на него не похоже. — Сам не ожидал, — улыбнулся он и обнял. — Думал заскочить завтра, но вечером уже нужно быть в Мюнхене.135
Эли приняла лекарства и ушла отдохнуть. А мы сидели в столовой. Начавшийся ещё утром дождь и не думал прекращаться. Сейчас уже лил совсем по-осеннему, гулко барабаня по крыше и искрясь на окнах. Что за декабрь? И снова тот же разговор. И снова тот же пересказ. Тоби всё задавал и задавал нескончаемую череду вопросов, а я рассказывал о неделях, проведённых в больнице. Мама сидела молча, на пару с братом пила виски и изредка покачивала головой. Прозвенел будильник «воды». Ещё через полчаса другой будильник оповестил о приёме лекарств, но Эли так и не вышла. — Всё в порядке? — посмотрел на меня Тоби. — Да, — ответил я, хотя на миг усомнился. — А что за таблетки? — Против бактерий. Всё же пойду разбужу её. Однако когда я вошёл в комнату, обнаружил, что Эли уже не спала: сидела на кровати, прислонившись к стене. — У тебя болят ноги? — кивнул я на две подушки, лежащие друг на друге, под её ступнями. — Можно я останусь здесь? Пожалуйста, — протянула она. — У меня нет сил приводить себя в порядок. Да, сейчас она выглядела хуже, чем ещё неделю назад, но и ожидать, что последствия химии никак не отразились бы на организме, было, по крайней мере, глупо. Если мы выбирались из дома, тёмные пятна под глазами она прятала под косметикой, а синеватые губы замазывала алой помадой. — Им нет никакого дела до твоих синяков. Ты же сама понимаешь, что… — так и не договорил — она накрыла лицо ладонями, прошептав: «Я устала». — От парика зудит кожа. Если я надеваю кофту с длинными рукавами — мне жарко. Если нет — торчат синяки. Все смотрят только на них и говорят только о них. А когда… — Я знаю, — прервал я её и, сев рядом, обнял. — Прости… — выдохнула она. — Я сама от себя устала. — Это просто такой этап. Скоро станет легче. — Не зная, что ещё сказать, я лишь обнял её крепче. — Ты должна верить, что всё будет хорошо. Знаешь, у меня для тебя есть подарок… — Ещё упаковка пряников? — Нет. — Жаль, — тихо усмехнулась и положила голову на моё плечо. — Меня от них хотя бы не тошнило. — Если и с пятничным анализом всё будет хорошо, тогда ты его получишь. — А если понадобится переливание? — Всё равно получишь, — поцеловал её в лоб. — Но, если хочешь, можем не ждать. — Уже будет нечестно, — улыбнулась она. — Ладно… Иди к брату. Я скоро. Но как бы нам ни хотелось, больничных тем было не избежать. Напоминания мелькали повсюду: расписание приёма лекарств висело на холодильнике, контейнеры с таблетками были расставлены по всей кухне, куча листов и блокнотов с рекомендациями кипой лежали на столе в столовой, будильник, стоящий на пианино, трезвонил каждый час. А из-за того, что Эли разделывала лазанью пластмассовыми ножом и вилкой, Тоби задал вполне логичный вопрос: «Почему пластик?» И Эли заговорила о побочных эффектах химиотерапии. — Кстати!.. — Тоби резво подскочил со стула и вышел из столовой. Дошёл до прихожей и, так же стремительно вернувшись, протянул Эли тёмно-синий бархатный коробок. — Штэф сказал, ремиссия и твой день рождения совпали. Потому хоть и запоздалое, но всё же поздравление. Надеюсь, понравится. — Спасибо, — явно растерялась Эли. — Что там? — кивнул я, и она показала содержимое — две сверкающие серёжки. — Ну-у, это моя вина, — рассмеялся я, и Тоби непонимающе посмотрел. — Они не проколоты, — пояснила Эли, демонстративно оттянув мочку уха. — А может, это знак. Или ты будешь носить, — усмехнувшись, поднесла серёжку к моему уху. — М-да, глупо получилось, — раздосадовано произнёс Тоби. — Их можно вернуть или… — Всё нормально. Правда. Они очень красивые. Спасибо. Может, уже и проколю наконец. А как концерт? — М? — Тоби пожал плечами. — Вы же виделись в Мюнхене? Или ты не был на самом выступлении? — Был. Конечно, был. Было громко. Я отстоял несколько песен и ушёл к бару. Не представляю, как ты умудряешься прыгать по два часа, — кинул он на меня короткий взгляд. И мы заговорили о турне — о том, что их с матерью волновало в самую последнюю очередь. Говорила в основном Эли, а я невольно вспоминал о месяцах, проведённых с парнями в студии, о том, как вообще родился этот альбом. Мы собирались взять перерыв прошлой осенью. Но что-то у всех пошло не так… и уже к декабрю у нас имелся материал для начала пред-промоушена, а на первую неделю января было запланировано несколько важных мероприятий. Даже традиционную новогоднюю поездку пришлось заменить рождественской. Парни махнули в австрийские Альпы, а я встречал Рождество в номере парижского отеля, исписывая листы текстами песен. И хотя тексты были далеки от тем любви, за каждым всё равно хранилась наша с Эли история. А летом синглы один за другим стали попадать не только в немецкие, но и европейские чарты. И мы решили посвятить год турам. Понимали, что сейчас можем хорошо заработать. Перерыв вновь отложился на потом. За все пятнадцать лет совместной работы мы ни разу не делали длительных пауз. После каждого откатанного тура собирались, но… туры не приносили достаточно денег. Мы рассчитывали на одну сумму, а выходила другая. Денег хватало на полгода. Поэтому приходилось возвращаться в студию. Иной раз с пустыми головами. На этом коротком туре мы неплохо заработали, и всё же опять меньше, чем ожидали. Несмотря на небольшие площадки, солд-аут был лишь в трёх городах. Ashes вышел хорошим, мрачным, тематически отличным от предыдущих альбомов, но, как справедливо заметили комментаторы под видео, над которым разрыдалась Эли, — музыкально слишком похожим на то, что мы делали раньше. «Если они вернулись к тому, что писали в начале, значит, изжили себя как группа», «Неплохо, но примитивно», «Не смогли придумать нормальное мясо, вот и взяли идеи с первых альбомов», «Хоть бы вставили соляки», «Даже на прошлом альбоме был кардан». Когда мы писали Ashes, были полны идей, которые иной раз не получалось связать в гармоничное целое. У каждого из нас было своё видение той или иной композиции, и никто не желал отказываться от собственных наработок. Мы много спорили, а когда шли на компромисс, просто брали старые проверенные гаммы. Мы прекрасно понимали, что рядовому слушателю альбом понравится, но фанаты, разбирающиеся в музыке, найдут, за что зацепиться. Однако и целью — выдать нечто абсолютно новое и техничное — мы не задавались. Вероятно, мы действительно нуждались в перезагрузке. Я просил парней дать мне перерыв только до лета, верил, что к тому времени Эли станет лучше. Но они единодушно заявили, что, раз так сложилось, нужно отдохнуть друг от друга хотя бы год, посвятить себя сайд-проектам, заняться другой музыкой и зарядиться вдохновением для будущего совместного альбома. Я планировал снова удариться во что-то электронное, пока сидел бы дома. Может, в дарквейв или дарксинт, или пописал бы музыку для компьютерных игр. Вот только в голову ещё с начала тура лезли мелодии с тяжёлыми гитарными риффами. Опять метал. — Второй раз едете летом или уже следующей осенью? — спросил Тоби. Но я потерялся в собственных мыслях, наполненных музыкой настолько, что промолчал. — Ты чего? — удивлённо посмотрела на меня Эли. Наверное, сейчас я был похож на какого-то немого кретина. Но, боясь потерять идею, боясь забыть мелодию, лишь мотнул головой и, встав из-за стола, пошёл к пианино. Это был момент предельной ясности. Но любая ясность, подобно вспышке молнии, — мимолётна. Я знал, что хотел сказать, но не понимал как. Лихорадочно перебирал чёрно-белые клавиши, пытаясь найти нужные аккорды в ми миноре. Всё не то. И я не мог почувствовать, чего не хватало, или что я упускал, или чего не видел. — Что это? — Держа чашку с чаем в руках, Эли села рядом на краешек скамьи. — Творческий порыв, — усмехнувшись, ответил Тоби. — Может, сыграешь что-нибудь, раз купил пианино? И всё. Призрачная мелодия исчезла, растворилась в воздухе. — Сыграешь? — повторил брат, но мои пальцы, зависшие над клавишами, казалось, окаменели. — Ты вообще с нами? — Эли коснулась моего плеча. Я улыбнулся в ответ и, кивнув, стал наигрывать адажио «Лунной сонаты». Не знаю, почему именно её. Быть может, причина крылась тоже в её минорной тональности. И чем больше я играл, тем сильнее живые звуки переплетались со звуками в моём сознании. Мозг снова принялся работать над собственной «призрачной мелодией», оттого я постоянно сбивался, путаясь в нотах Бетховена. — Штэф, — ладонь Тоби тяжело упала на плечо, — давай что-нибудь повеселей. Нет, так ничего не выйдет. Чтобы услышать мелодию в крике мыслей, мне нужна тишина. — Давай, — выдохнул я и заиграл «Don’t Be Cruel» Элвиса. — Угадывай. — Брамс! — щёлкнув пальцами, Тоби с уверенностью направил на меня указательный. — Почти, — засмеялся я. И вместо разговоров о больнице час до отлёта Тоби с мамой мы провели перед пианино. Я играл. Они угадывали мелодии. Хотя чаще не угадывали. Мы говорили о музыке, которую слушали, когда жили все вместе. Вновь вспоминали детство. Потом приехало такси и Тоби с мамой уехали. А мы с Эли направились в ванную, решив вместе принять душ и лечь спать пораньше. После сегодняшнего посещения врачей нам настоятельно рекомендовали только одно — побольше отдыхать и высыпаться.136
— Холодно? Втирая лосьон в её спину, я ощутил под ладонями дрожь. Эли мотнула головой, но дрожать не перестала. Сквозняк по комнате не гулял, напротив — от избытка пара было даже душно. Но я всё равно покосился на окно — закрыто, и жалюзи опущены. — Это унизительно. Стоять вот так. Это всё… — вслед за телом дрожал её голос. Мне казалось, этот этап наших отношений давно остался в прошлом. И я откровенно не понимал её смущения. Потому, сбросив с себя полотенце, предстал перед ней в такой же наготе. Она кинула на меня короткий взгляд и сконфузилась ещё больше. — Эли… — поцеловал я её в плечо. — Я говорила о беспомощности, но… — оборвалось предложение тихим стоном, когда мои губы оказались на её шее, а руки на груди, за которой сердце отбивало торопливый ритм. — Пожалуйста… — прозвучало «горькое» слово, и она отстранилась от меня, попросив позволить ей надеть парик. — Он тебе не нужен, — опустился я перед ней на колени, а Эли отчего-то спрятала лицо за ладонями, протянув очередное жалостливое «пожалуйста». — Перестань, — поцеловал её живот, и она вздрогнула всем телом, продолжая что-то отчаянно нашёптывать. — Это всё чепуха. — Хотя бы выключи свет… Пожалуйста. Я вся в синяках и… Из-под её ладони выкатилась слеза. А потом ещё одна. И я сдался: встал с пола, щёлкнул выключателем и поднял жалюзи. Горящий за окном оранжевый фонарь находился по другую сторону улицы, его тусклый свет толком и не освещал комнату, лишь придавал очертаниям предметов более выраженные формы. Эли стояла всё так же неподвижно, по-прежнему пряча лицо в ладонях, прерывисто и тяжело дыша. Свет фонаря расплавленной медью растекался по её животу и груди, жаром опаляя и меня. И я снова встал перед ней на колени, и снова коснулся кожи, снова вызывая дрожь, снова не понимая, нравились ли ей мои прикосновения вообще. — Тебе неприятно? Она отрицательно покачала головой и, скрестив руки на груди, обхватила себя за плечи. — Я чувствую себя, как тот оловянный солдатик… Уродцем, — посмотрела глазами, блестящими от слёз. — Это не так, — прошептал я в ответ, лизнув её живот, доказывая ошибочность её слов собственным возбуждением. Но в этот раз она даже не шелохнулась. — Солдатик… мой стойкий оловянный солдатик. И только когда я притянул её ближе, и мои ладони заскользили по её ногам, останавливаясь лишь на короткие мгновения, и только когда кончики моих пальцев осторожно коснулись её синяка, затем уступая место моим губам, только тогда солдатик нарушил свою стойкость, пошатнувшись и надрывно выдохнув. А мне вдруг вспомнились мои же мысли, там, в парижском клубе: «И если бы я однажды оглох, она стала бы для меня слухом. Я смог бы «услышать» музыку, касаясь её тела, ощущая исходящие от него вибрации. Я мог бы играть на её теле. Она была бы моим звуком». Вот только сейчас я не оглох, а услышал звуки в десятки раз острее обычного, услышал то, что никогда не слушал и в чём едва когда-либо слышал музыку — в дыхании. В её дыхании. — Штэф… — Её пальцы с силой вцепились в мои плечи, а в вырвавшемся шёпоте я даже не сразу узнал своё имя. — Я сейчас упаду. И тогда я усадил её на столешницу раковины, совершенно обезумев от желания. Исступлённо ласкал её тело, пытаясь услышать в прерывистом дыхании ускользнувшую призрачную мелодию. Но она исчезла так же быстро, как и появилась. — Остановись… — слилось слово с громким стоном, когда Эли вытолкнула мой язык из своего рта. Я осознал, что делал, лишь в эту секунду. Мы вернулись из больницы с рекомендациями об отдыхе, но вместо покоя — её дыхание сбито, а пульс не поспевает за толчками моих пальцев. Но, вопреки протесту собственного тела, я остановился. — Душ, — кивнула она на кабинку. — Включи душ. Чтобы вода шумела. Я не понял смысла этой просьбы. Попытался сквозь полумрак найти ответ в её глазах, но Эли опустила веки, чуть запрокинув голову. И всё, что я увидел, — поблёскивающие в медном свете дорожки, что я выводил языком на её груди. Я собирался сказать, что это неправильно, но не успел даже имени её произнести — ощутил на своих губах её влажные губы. Это был не поцелуй, требовательный толчок в сторону душа. — Твоему организму нужен отдых, — поцеловал её в лоб, коря себя за начатое и понимая, что сам не хочу останавливаться на полпути. — А твоему?.. — с вызовом в голосе произнесла она, обхватив меня ногами. Но окончание фразы я не расслышал — её горячий шёпот прощекотал в ухе то ли словом «организму», то ли «оргазм», отчего по телу прокатилась электрическая волна возбуждения. — Всё будет нормально, — явно поймав мои мысли, заверила Эли. И я выполнил её странную просьбу: повернул кран в душе и оставил дверцу приоткрытой. Эли сказала что-то ещё, но в шуме воды, звонко барабанящей по каменному полу, слов я не расслышал. Когда же оказался рядом с ней, то от её недавней уверенности не осталось и следа. Она вновь заговорила о парике и, спрыгнув со столешницы, даже было направилась за ним. Вот только я не пустил, сказал, что хочу её такой. Не знаю, какой она видела себя в своей голове. Но, должно быть, наши с ней образы не совпадали. И я злился на себя, на собственную беспомощность, на то, что у меня, очевидно, не получалось показать ей, какой вижу её я. Злился на то, каким видела меня она — вероятно, ослеплённым желанием самоудовлетворения. — Если ты вдруг плохо себя почувствовала, скажи, и я… Но она ответила «нет» одним только взглядом и, приподнявшись на носочках, стала целовать мою шею так ласково и нежно, что мой страстный порыв, мои нарисованные воображением порнографические картины оказались под запретом невидимого цензора, понизившего рейтинг нашего с ней кино до «подростковой романтики». — Dis-moi, ce que tu veux, — прошептал я где-то рядом с её ухом. — Tes mains. — Она шумно и горячо выдохнула, а я ощутил, как под моей ладонью затвердел её сосок. Может, кожа на моих пальцах была слишком грубой, может, мои движения, но каждое моё прикосновение отражалось на её лице гримасой неприязни. — Давай остановимся и отложим это на другой раз, — прижал я её к себе, когда она вдруг пошатнулась, болезненно простонав. Но она снова несогласно мотнула головой. Её тёплые ладони легли на мои бёдра, и она попыталась встать на колени. Вот только я этого не хотел, потому и не позволил опуститься. Она непонимающе посмотрела и вопросительно дёрнула плечом. Но что я мог ответить? Сказать, что чувствую себя несостоятельным оттого, что не способен доставить удовольствие любимой женщине? Из-за чего она лишь хочет дать мне то, что снимет моё напряжение. И тогда я стал просить её открыться, оставить предрассудки и поделиться желаниями. Но она ответила, что не знает, и вновь пошатнулась. А я, опасаясь, что она и вовсе потеряет равновесие, усадил её обратно на столешницу. — Скажи, когда угадаю, — коснулся губами холмика с портом, скользнул вниз — до груди, почувствовал, как быстро забилось её сердце. — Тебе покажется это глупостью… — вновь шёпот переплёлся с тихим стоном. — Только если ты и меня попросишь надеть парик, — поцеловал крошечную ямочку, прорисовавшуюся на её щеке. Эли покачала головой и ответила: — Говори со мной. Сперва я даже не понял, что произнесла она это со всей серьёзностью. Не понял, как разговор и секс вообще можно совместить, и какое удовольствие это может доставить. — Твой шёпот меня успокаивает, — посмотрела она в тот момент, когда с моего лица исчезла улыбка, появившаяся из-за того, что я и в самом деле счёл её просьбу шуткой. — Когда я проваливаюсь в темноту, не понимаю, жива или нет. Сон это или смерть. Я… я слышу тебя, слышу воду и знаю, что ещё здесь… Если бы она не произнесла слово «сон», я бы и не вспомнил о своём сне. Не вспомнил, как, слыша голос русалки, сам погружался в кромешную тьму. Голос Эли — там, во сне — был чистой музыкой. Но я не помнил её. Помнил лишь, что чувствовал то же, что и сейчас, когда «призрачная мелодия» ворвалась в моё сознание тихим эхом. Я не знал, что Эли хотела услышать, оттого и стал нашёптывать всё подряд: глупости, пошлости. Но чаще других слов произносил «расслабься», потому что напряжена она была точно перетянутая струна. — Эли… — разорвал я поцелуй. — Прости… Не понял, за что она извинилась. — Расслабься, — снова попросил, успокаивающе лаская её бёдра, но она напряглась ещё сильней. — Не получается. Давай я… Опять остановил её ладонь, скользнувшую вниз по моему животу. Это было слишком простым решением. Единоличным удовлетворением. — Давай лучше я. Тогда сам опустился перед ней, но она скрестила ноги. — У меня так выпрыгнет сердце, — судорожно выдохнула, запрокинув голову. — Я поймаю. Придвинувшись ближе, я развёл её колени и закинул ноги себе на плечи, отчего она сильнее вцепилась в края столешницы. — Солдатик, — улыбнулся я, когда она резво выпрямила спину, стоило мне провести языком по нежной коже её бедра. Ещё одно движение выше, ещё одно прикосновение интимнее, и её прерывистое дыхание зазвучало громче капель воды. Я старался вложить в поцелуй нежность, но из-за собственного возрастающего возбуждения надавил слишком сильно, и Эли инстинктивно подалась назад. Я вновь потянул её на себя, проталкиваясь языком сквозь бархатные складки кожи. Её запах, который я уже начал забывать, просочился в лёгкие, растёкся липким вожделением. И я уже не отличал её дыхание от шёпота. Разум был затуманен, а собственное тело сгорало от сладкой ноющей боли. — Двигайся мне навстречу, — прошептал, но Эли, кажется, и не услышала. Тогда, крепче обхватив её бёдра, вновь проник в неё пальцами, которые тут же обжёг пылающий там жар. Вторя её вдохам и выдохам, стал настойчивее толкать внутри. Стоны сделались мелодичней. А её тело наконец откликнулось лёгкими сокращениями мышц. Я успел только подняться с колен, когда пронзившая её судорога сдавила мои пальцы. Эли вскрикнула, и я вжался губами в её приоткрытый рот. Попытался заглушить звуки, но вместо этого невольно лишил кислорода. Она отстранилась и, шумно втянув носом воздух, скользнула губами по моей щеке. Я понимал, на второй круг у неё не хватит сил. Но всё же, притянув её бёдра ближе, осторожно вошёл. Её мышцы по-прежнему сокращались, а разлившаяся внутри жидкость казалась расплавленной лавой. Слишком горячо. Слишком влажно. И слишком сильно она сжимала меня. Отчего я слишком остро и выразительно ярко чувствовал каждое наше соприкосновение, пронзающее меня электрическим током. Всего несколько глубоких толчков, и разрядка наступила прямо в ней. И это самое приятное из всех существующих ощущений. — Эли, — поглаживая её спину, заглянул ей в глаза. Но они были закрыты, а дыхание всё так же сбито. — Всё хорошо? — В ушах звенит, — ответила она и, положив голову на моё плечо, мягко поцеловала кожу. — Слышу тебя, как будто бы под водой. — Это нормально, — невольно улыбнулся и осторожно вышел из неё. — Пойдём, — потянул в сторону душа, но она едва не упала от лёгкого прикосновения. Успел поймать. — Колени, — невесело усмехнулась, — онемели. Не чувствую их. Но если с душем она ещё как-то справилась сама, сил на то, чтобы вытереться, у неё уже не хватило.137
четверг, 11 декабря
Утром приехала Синди. Оставалось два дня репетиций под её руководством, и в понедельник нужно лететь в Мюнхен на репетицию с труппой и музыкантами. — Съёмка будет не общего плана, поэтому все неровности останутся за кадром. Давай ещё раз отсюда. — Синди указала на экран ноутбука, на котором видео стояло на паузе. — Пойду вниз. — Эли поднялась с кресла и направилась к лестнице. — Всё нормально? — продолжая отбивать ритм, спросил я. — Голова от стука заболела. Но ты молодец, — улыбнулась. Признаться, у меня самого после двух часов тренировки трещало в мозгу. Только на четвёртый час стало получаться то, что требовала Синди. Когда мы закончили с репетицией, я собирался спуститься в студию и поработать над голосом для песни, ведь её я ещё ни разу не пропевал. Однако все репетиционные и комната звукозаписи оказались заняты. — Это что-то новенькое, — кивнул я на стену за администраторской стойкой, завешанную мерчем группы. — Идея Тома, — ответил Тони. — Сегодня только повесили. Одну футболку уже купили и несколько дисков с автографами. Тех, что остались после тура. Подпишешь ещё кое-что? — Давай. И пока я возился с компакт-дисками и медиаторами, Тони рассказывал о группе, что вот-вот должна была приехать на запись, но почему-то опаздывала. — Тебе бы их послушать. Прикольные ребята, — сделал он намерено сильное ударение на «ко» и глупо захихикал. — О! А вот и они! — перевёл взгляд на лестницу, на которой появились подростки — лет четырнадцати, а то и меньше. Все как один с эмо-чёлками. — Пробки, — виновато произнёс паренёк с гитарой в руках. — Долбанный дождь! — убирая мокрые волосы с лица, выругался последний зашедший. — Эмоциональные ребята, — рассмеялся Тони и направился к ним, указывая на полки со сменной обувью. — Ну хоть бы ноги вытирали! Переобувайтесь и проходите. А это что?! — ткнул он на пол. — Это с моего ботинка. — Давай, я помою, — вступился за приятеля всё тот же гитарист. — Тони, брось, я уберу, — едва сказал я, как все пятеро перевели взгляды на меня. — Вы лично нас запишете? — вытянув шею, спросил паренёк с пирсингом в носу и губах. — Нет. Вами займусь я, — ответил Тони. Окружив обувницу, они тихо зашептались, решая, кто из них станет парламентёром и предложит мне хотя бы их послушать. — Чего играете? — тогда спросил я, пытаясь разрядить их напряжение. Кажется, они вообще первая столь молодая группа, пришедшая сюда не на репетицию. Сколько же им пришлось отложить карманных денег на запись именно здесь? Ведь вариантов, где это можно сделать в разы дешевле, — уйма. — Альтернативу, — отозвался кто-то. — А чего решили писаться тут? — всё же полюбопытствовал я. — Фанаты, — ответил Тони. — Идём? — теперь обратился к подросткам, и те пошагали за ним в комнату звукозаписи. На самом деле я не ожидал от их музыки многого. Ну о чём можно петь в четырнадцать лет? Был уверен, услышу заурядную мелодию и текст о желании изменить мир. Но ребята оказались со знанием дела. Вокалист прекрасно владел голосом, да и музыку, что они сочиняли, альтернативой не назвать: нестандартные размеры тактов и интересная гармония — тяжело и технично. — Прикольные ребята, — повторил я с той же интонацией недавнюю фразу Тони. — А то! — усмехнулся он и подал стоящим за стеклом музыкантам знак «стоп». — Когда сведёшь, отправь демо Майеру. — Уже писал ему. Обещал послушать. — Давай ещё дубль, — скомандовал Тони, теперь подав знак «запись». — Ладно, работайте. Сделай копию и мне. И, знаешь, запиши их бесплатно. Скажи, мол… Что хочешь скажи. — Уверен? Я кивнул и направился в репетиционные. В первой играли знакомые хеви-металлисты, во второй джазисты. Я посидел послушал одних, потом других, и в итоге проторчал в студии два часа. Когда же вышел на улицу, к своему удивлению, обнаружил, что дождь не только не прекратился, а так и вовсе уже лил как из ведра. Думал, быстро укроюсь под навесом крыльца, но пока добежал, промок насквозь. — Штэф?! — Эли прокричала из гостиной, верно, услышав хлопнувшую дверь. И через мгновение показалась в коридоре. — Что-то мне это напоминает, — рассмеялся я, стягивая мокрые носки. — Там такой дождь? — покосилась она на тёмные окна столовой. — Заварить чай? — спросила, и меня словно током прошибло. Шанс заболеть после нескольких секунд пребывания под проливным дождём практически равен нулю, но в этот момент мне показалось, будто и того жизни хватило бы, чтобы преподнести мне очередной ироничный презент в виде простуды. — Да, завари. Пока приму душ.138
— Голова перестала болеть? Ты спала в столовой? — кивнул я на одеяло с подушкой на кушетке. Эли угукнула и поставила на стол дымящуюся чашку, а я достал бутылку коньяка. — А ты? Поработал над песней? — Не получилось. Я плеснул немного коньяка в чай и стал рассказывать о подростках и их необычной музыке. Но пока говорил, мыслями уходил в похожий дождливый день октября, когда у Эли сломался ключ. — Почему ты тогда пришла? — Что? — Она озадаченно посмотрела. — Ты прождала целый час, промокла до нитки, но так и не ушла. Хотя разумнее и быстрее было вернуться и попросить помощи у соседей. Я смог услышать себя со стороны только после того, как на глазах Эли вдруг заблестели слёзы и она стала просить прощения за мою «сломанную жизнь». — Не будь это для меня важно, я бы не уехал с вечеринки по случаю закрытия лейбла, благодаря которому наши синглы впервые попали в топы чартов, — сказал, и Эли разрыдалась сильнее, направившись прочь из комнаты. — Постой!.. — догнал я её. Но никакие из моих утешений не возымели над ней силу, а слова о том, что я лишь неправильно сформулировал вопрос, она будто и не слышала. Я не знал, что ещё сделать или сказать, поэтому просто сел на скамью у пианино и, усадив Эли на колени и обняв, всё ждал, когда эта истерика наконец прекратится. — Эли, — спокойнее произнёс, стирая слёзы с её лица, — сколько бы я ни думал о случившемся, всякий раз упирался в какой-то логический тупик, не понимая мотивов твоих действий. Я должен был спросить «почему ты не ушла», а не «пришла». Зачем сидела под дождём и… — Ты мне снился, — шумно выдохнув, уткнулась она лбом в моё плечо. Прошла, верно, минута, прежде чем её дыхание выровнялось, и она продолжила: — Когда избегала наших встреч, ты мне везде мерещился. А потом начал сниться. Постоянно. Каждую ночь. Сны меня выматывали. Это как жить на две реальности: там мы одни, здесь другие. В тот день я почти не спала, пришла с работы и свалилась с ног. И всё опять… Ты опять… — воровато посмотрела. — Проснулась из-за сильной боли в голове, пошла в аптеку… А потом… — Ключ надломился пополам, — закончил я. — Но, как оказалось, его и впрямь можно было вытащить с помощью плоскогубцев и без моей помощи. Однако… — пожал я плечами. — В тот момент я почувствовала, словно сломалась вся моя жизнь. Это как… Это бесконечная ложь и притворство. Мне было плохо, и я не знала, что делать. Побежала к тебе, чтобы обо всём рассказать, но пошёл дождь. А потом… Просто захотелось умереть, утопнуть, замёрзнуть, исчезнуть… — вновь потекли по её щекам слёзы. — Значит, я приехал вовремя, — улыбнулся я. Но Эли моя шутка не успокоила. — Почему же ты так и не рассказала? — спросил, хоть отчасти и понимал её страхи. Очередной вороватый взгляд и тишина. — Эли, — поцеловал её в висок, но она и вовсе отвернулась от меня. — Меня от одного твоего присутствия пробивала дрожь, я… Будь у меня второй шанс, я бы всё изменила. — Всё, это что? Она промолчала, по-прежнему пряча глаза. — Всё было так, как должно было быть. И я сам не имею ни малейшего понятия — поступи мы иначе, стало бы от этого лучше? Эли, — коснулся губами её шеи, — я не хочу ничего менять. Ты не можешь быть во всём правым. Не можешь знать наверняка, какое из твоих решений правильное. И если здесь, в настоящем, тебе не хочется ничего менять, значит, ошибки прошлого — это плата за то, что мы имеем сейчас. Единственное, что я бы изменил, и что не повлияло бы на наше будущее — ту ночь, когда я остался с тобой, решив поехать в Мюнхен утром. Мне бы хотелось быть для тебя другим. — Другим? — Менее резким… Более осторожным. Сдержанным. Я не хотел делать тебе больно. Знаешь… Чуть было не сказал, что когда вернулся из Бохума и не обнаружил её дома, одной из множества мыслей, почему она ушла, была и эта. — Я бы этого не хотела. Не хотела, чтобы ты был другим. Дождь сильнее застучал по окну, а между нами повисло тягостное молчание. — А это помнишь? — Коснувшись клавиш пианино, я сыграл первые аккорды «My Heart Will Go On». Но Эли лишь пожала плечами. — Две руки нужно, — улыбнулся я. — Ты тогда пытался переубедить меня, что Роуз сделала правильный выбор, — сказала она, узнав мелодию. — Я только подчеркнул, что это было не её решение, а обещание, данное Джеку. — В любом случае, если бы она нарушила своё обещание и ушла вслед за Джеком, их история подарила бы им бессмертие. А так, выходит, что их любовь закончилась со смертью Джека. — Если бы погибла и Роуз, кто бы узнал их историю? — взглянул я на Эли. — А зачем вообще кому-то знать их историю? К тому же, мы говорим о фильме. — В первый раз наш разговор был о любви, насколько я помню, выходящей за рамки кино. Или я тебя тогда неправильно понял? Эли ничего не ответила. — Если с тобой что-то случится, мне нужно будет замёрзнуть в водах Атлантики, чтобы доказать искренность своих чувств? — пошутил я, не отрываясь от игры. — Кажется, похожие брачные обряды были у викингов. Если считаешь, что это… И только когда я увидел её глаза, вновь блестящие от слёз, понял, что мою шутку она восприняла со всей серьёзностью. — Если трансплантация не поможет… Если будет отторжение, ты ведь… Ты… — Перестань, — поцеловал я её в висок. — Трансплантация поможет. С твоей кровью всё в порядке. Никаких аномальных падений нет. Показатели падают так, как должны падать. Идёт процесс восстановления. Сильнее, чем в эту минуту, мне ещё ни разу не хотелось рассказать ей о своём тесте. Но я посчитал, что после двух рыданий за вечер Эли просто окажется не готовой к подобному разговору. В пятницу мы поедем в больницу, врачи озвучат ей то же — никаких отклонений от нормы, и потом мы спокойно поговорим. — Давай сейчас не будем об этом. Дай лучше руку. Дай, — мягче попросил. — Правую или левую? — наспех стёрла она со щёк слёзы и вытянула ладони вперёд. — Правую, — ответил я и, обхватив её ладонь, поднёс к клавишам и нажал на ноту «до» её пальцем. — Ты хочешь научить меня играть «Титаник»? — с явным сомнением спросила она. — Угу, — промычал я в ответ. — Эта клавиша «до», запомни её. Будешь нажимать на неё и соседние с ней клавиши по моей команде. Начинаешь с этой чёрной — «си бемоль», затем назад на «до». Два раза «до». И потом: ре-до-си-ре-е, си-соль-фа-а, — пропевая ноты, сыграл я её партию. — Действительно — просто! — Покажи «до», — проигнорировав её ироничную ремарку, попросил, и она нажала на верную клавишу. — А теперь «ре». И снова верно. Я поочерёдно назвал все ноты, что сыграл, и на удивление Эли запомнила все, кроме «фа». — Кажется, это может стать хорошим тренажёром памяти. Попробуем ещё раз? Она улыбнулась и кивнула.