139
пятница, 12 декабря
После вчерашнего проливного дождя город накрыл густой туман. Эли жаловалась на сильную слабость и головную боль. Её без конца клонило в сон. Мы полагали, это из-за того, что упал гемоглобин. Однако анализ крови и стандартный осмотр не выявили никаких серьёзных отклонений от нормы. Назначив следующий приём на воскресенье, доктора отправили нас «отдыхать и восстанавливаться». В обед приехала Синди. Последняя тренировка под её руководством давалась сложнее всех предыдущих. Синди заставляла работать с удвоенной силой, постоянно напоминала о каких-то мелочах, о которых я не должен забыть, когда буду репетировать самостоятельно. Но я бы забыл. Наверняка и не вспомнил. Потому Синди написала ещё и пошаговый план-конспект с моими типичными ошибками и советами по их исправлению. — Опять нога скользит, — остановила она меня. — Удар должен быть коротким и точным. — Показала, как нужно. Я повторил. Она довольно улыбнулась и сказала: — С начала. Увлечённый работой, я даже не сразу понял, что доносившиеся снизу голоса были не из телевизора. Только когда спустился напомнить Эли о приёме воды, опешил на месте, увидев её, ползающую по полу столовой и играющую со щенком Ксавьера. Он же сам сидел на кушетке и увлечённо говорил о погоде. — Эй! — заметив меня, улыбнулся. — Думаю, это плохая идея, — кивнул я на Гаса, когда Эли уткнулась носом в его щёку. — Он прелесть! Но ему явно не нравится мой парик! — засмеялась она, уворачиваясь от укуса. — Эли, ты так можешь что-нибудь подцепить… — Не будь занудой, — отмахнулась она, а Ксавьер вывалил на меня полный медицинский отчёт о состоянии здоровья Гаса. — Ты какими ветрами? — спросил я Ксавьера и, зайдя в кухню и набрав стакан воды, вынес его Эли. Но она поставила его перед Гасом. — Эли! — не выдержал я и сорвался на крик, когда Гас принялся лакать. Теперь она рассмеялась на пару с Ксавьером. — Был у своих, еду в Бохум, — ответил он. — Тони вторую неделю настаивает, чтобы я послушал какую-то там группу. — Толковые ребята. А с GUN что? — Всё, — развёл он руками. — Ты во сколько уезжаешь? Я закончу в шесть. Поговорим позже? — Я не спешу. Так, приятель, а тебя нужно вывести, — обратился он к Гасу, вылакавшему добрую половину стакана. — Отвезу его к своим и буду ждать тебя в студии. Послушаем, что там.140
— Ксавьер уже приехал? — спросил я Тони. — Сказал задерживается. Застрял в магазине. — А детишки? — В первой репетиционной, — указал он на дверь. И только я к ним зашёл, как они разом перестали играть и принялись благодарить меня за бесплатную запись. — Да ерунда. Мой вам рождественский подарок. Вы давно тут? — Часа полтора, — ответил барабанщик. — Давайте сделаем небольшой перерыв. Я заваривал всем чай, а ребятня сидела на диванах в холле и рассказывала о себе. — Мы хотели прийти на ваш домашний концерт, — обратился ко мне вокалист. — Но родители не согласились пойти. А без сопровождения нас ещё не скоро будут пускать. А… можно вопрос? Я кивнул и, поставив поднос с чашками на стол, сел на свободное место. — А можете… А вы можете дать нам каких-нибудь советов? — спросил он и замолчал. — Касаемо чего? — Выступлений. Музыки… Что-нибудь на будущее. — Кажется, вы здесь единственный такой молодой коллектив, который не выкручивает звук на максимум на всём, чём можно. — Да, реально единственный, — засмеялся Тони. — Штэф, я отъеду на полчаса. Ты ж тут? — Тут. — Мы собрались в сентябре, — сказал вокалист. — У нас пока пять песен. До лета напишем ещё. И потом хотим начать выступать. — С клубом уже договорились, — подключился гитарист. — Начнём с «Акцента». И если там хоть кто-то будет на нас ходить, «Диез» возьмут на августовский фест. Мы любым советам будем рады. — Да вы и без советов в общем-то двигаетесь в правильном направлении. У вас есть понимание дела — это главное. Ты, — кивнул я на вокалиста, — понимаешь, как работать с дыханием и резонированием. Но… живые выступления и репетиции — это разные вещи. Не слушайте всяких… умников, которые говорят, что выходят на сцену без разогрева, и это нормально. Нагрузка на сцене и в репетиционной не сравнимы. Если не соблюдать правильную технику, если не готовить организм к повышенным нагрузкам, рано или поздно это приведёт к травмам. Если ты, — снова кивнул я на вокалиста, — планируешь связать жизнь с пением, то уже сейчас должен относиться к своему голосу, как к инструменту. Не будешь за ним следить — он выйдет из строя. Правильная техника, уход за своим инструментом и постоянное саморазвитие — вот и все советы. Как только начнёте выступать, научитесь сначала работать на сцене слаженно, а уже потом добавляйте элемент шоу. Не знаю, что ещё сказать… Ну… разве что не материтесь. Я не о том, когда у тебя просто не хватает эмоций, а… не общайтесь матом. Если это войдёт в привычку, вам будет сложно от неё избавиться. В общении с поклонниками и прессой не должно быть мата. Кроме исключительных случаев, когда что-то не описать иначе, — засмеялся я. — Учитесь говорить грамотно. Можно быть охрененно талантливой группой, но если музыканты говорят, как выпускники начальной школы, уровень уважения к такой группе будет соответствующим. Всегда следите за своим языком. Особенно в соцсетях и при любых обстоятельствах, когда вас могут записать. Если чего-то не знаете, говорите, что не знаете. Никогда не лгите, если идёт запись. Если вас уличат во лжи, кредит доверия поклонников также упадёт. Поэтому, наверное, вот это последний такой важный аспект — репутация. — Все говорят, что надо делать соцсети… — с грустью вздохнул гитарист. — Но у нас на них времени уже не остаётся. Мы или в школе, или играем в гараже. И только я собрался сказать, что вот сейчас придёт, возможно, их будущий продюсер и, если ему понравится их музыка, он найдёт тех, кто займётся раскруткой, как вслед за открывшейся дверью и ворвавшимся холодком появился Ксавьер. Он коротко поздоровался со всеми сразу, и мы направились в репетиционную. — Та-ак, — недовольно просипел Ксавьер, когда гитаристы в очередной раз запутались в собственных мудрёных партиях, — ну мы тогда пока посидим в соседней комнате, как морально настроитесь — дайте знать. — Да нормально всё, — попытался я их ободрить. — Расслабьтесь, соберитесь. Мы подождём.141
— Ну что там с GUN? — спросил я Ксавьера и, поставив перед ним чашку с кофе, сел напротив. — Закрывают в начале года, — ответил он. — Юристы уже занимаются вашим переходом на Sony. На почте ещё несколько любопытных предложений о сотрудничестве и интервью. Большинство — тебе лично. Может, хотя бы посмотришь?.. Всё в порядке? — спросил, верно, считав ответ с моего лица. И тогда я рассказал ему о своём типировании, о том, что если мой медосмотр не выявит никаких отклонений, второго круга консолидации не будет — сразу назначат трансплантацию, и, если это произойдёт в начале января, первое время я сам могу оказаться прикованным к больнице. — А откуда брать будут? — Ксавьер вопросительно посмотрел. — Читал в интернете, из тазовой кости. Надеюсь, осложнений не возникнет. — Под общим наркозом? — Да. Поэтому… — В голове не укладывается, — перебил он. — Ошибки точно нет? — Нет. — А Эли как отреагировала? — Ещё не знает. — Почему? Я только пожал плечами. — Мы готовы, — из-за двери репетиционной показался вокалист, и мы направились к ним. Возможно, я был недостаточно сосредоточен, потому что думал не о музыке, а о предстоящем разговоре с Эли, оттого и не услышал в исполнении ребят ни единой ошибки. — Ну вы даёте, — заключил Ксавьер, озвучивая мои мысли. — Вам вообще сколько? — Четырнадцать, — ответил басист. — Всем, кроме него, — кивнул на вокалиста. — Ему тринадцать. — У тебя и тебя, — Ксавьер указал на басиста и барабанщика, — музыкальное образование, да? Они затрясли головами. — Оно и слышно. — А с нами всё плохо? — спросил гитарист. — Да нет… — ответил Ксавьер и замолчал, явно о чём-то задумавшись. — Давайте для начала всё обсудим с вашими родителями. И, если они окажутся не против, решим, каким будет дальнейший шаг.142
суббота, 13 декабря
Возможно, оттого что я допоздна просидел в кабинете, разгребая письма с предложениями о сотрудничестве, проснулся в обед. То ли не услышал будильник, то ли Эли опять его отключила. Её рядом не было, телефона, обычно лежащего на комоде, тоже. Настенные часы показывали 12:10. Я выбрался из кровати и направился в кухню, надеясь, что Эли не забыла про приём утренних лекарств. Закинув ноги на подоконник, она сидела на кушетке: на голове — белое полотенце, на теле — белый халат, из-под откинутого подола которого обольстительно виднелась нога, оголённая до самого бедра. Одной рукой Эли помешивала чай, звонко стуча ложкой по стоящей на табуретке чашке, другой держала журнал, читая что-то с таким серьёзным выражением лица, что я произнёс совсем не то, что собирался: поинтересовался, как обстоят дела на рынке ценных бумаг, ведь только подобные новости можно столь сосредоточенно изучать. — Это гороскоп, — улыбнулась она. — Что пишут? — Что сегодняшняя полная Луна соединится с твоим покровителем Марсом и Солнцем, и поэтому тебе нужно следить за своими эмоциями. А моя Венера будет спать с Драконом в Водолее, поэтому это время каких-то там прояснений, когда я обнаружу, что смотрю назад и вперёд, обнаружу закономерности и значения многих событий своей жизни, — поморщила она нос, опять улыбнувшись, и затем добавила: — А ещё пишут, что мы подходим. — Давай поговорим, — сказал я и сел напротив. Если даже глупый гороскоп по де моргановским законам намекал, что пора избавляться от тайны, значит, вот он — правильный момент. — Что такое? Что-то плохое? — Эли отложила журнал, нахмурившись. — Нет. — Только маску увлажняющую смою, — указала на полотенце.143
Я был готов и к истерике, и слезам, и, наверное, обвинениям, но у неё, казалось, не дрогнула ни одна мышца лица. Эли слушала молча, а пустой взгляд, направленный сквозь меня, ничего не выражал. — А мама знает? — вдруг спросила она, и я мотнул головой. — А Дидье? — Не хотел никому говорить, пока не получу окончательное заключение от врачей. Ты же понимаешь, это… пока не точно. Ещё нужно сдать много анализов. — Покажешь бланк с тестом? — прозвучал вопрос так, словно она до сих пор не верила мне. Я принёс ноутбук и, открыв письмо от Геро, стал пересказывать всё то, о чём узнал от него сам, в том числе и о невозможности иметь собственных детей. Эли по-прежнему молчала, внимательно вчитываясь в результаты последнего типирования, где единственной важной строчкой была: «HLA-генотипы пациента и донора идентичны в следующих локусах: A*0201 B*0702,3501; Cw*0401,0702; DRB1*0101,1501; и DQB1*0501,0602». — А это что? «Геномная ДНК выделена из моноцитов гепаринизированной периферической венозной крови, полученных от пациента и предполагаемого донора… Скрининг доноров на наличие аллеля CCR5-дельта-32 проведён при помощи полимеразной цепной реакции…» Я не понимаю, это?.. — вопросительно посмотрела. — Такая же мутация, как у донора Берлинского пациента. Я не восприимчив к ВИЧ. Её до этой секунды ничего не выражающий взгляд вмиг изменился и, накрыв лицо ладонями, она разрыдалась. Легче ей не становилось. Плач перешёл в судорогу. Я не представлял, что именно стало причиной подобной реакции. Думала ли Эли об упущенном времени? О том, что наше расставание было напрасным? Или о бессмысленных ссорах, случающихся всякий раз, что мы не предохранялись?.. О том, что мы провели целое лето, сражаясь с пустой паранойей и паническими атаками?.. Мне казалось, она вот-вот задохнётся. Дыхание было неровным, а тело трясло. Поэтому, взяв её за ладони, я попросил вдыхать и выдыхать с той же частотой, что и я. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем она успокоилась. И вместе с воцарившимся покоем пришло безразличие. — Сейчас это всё уже неважно, — сказал я, надеясь, что угадал хотя бы с одним вопросом. — Как такое возможно? — подняла она на меня покрасневшие глаза. — Как они узнали? Почему Дидье не сделал этот анализ раньше? Они ведь с папой и изучали эту мутацию, — снова потекли по её щекам слёзы. — Ещё во время индукции я сдавал кровь для каких-то клинических исследований. Я сам только недавно узнал, для чего это было нужно. Геро сказал, они теперь тоже изучают её. То ли частотность среди европейцев, то ли ещё что… Не помню. А Дидье… ну зачем это тогда было нужно? — Давай позвоним ему? И маме. Принесёшь ноутбук?144
Мне кажется, сообщать важные новости в разы сложнее, чем их получать. Жюльет восприняла всё не слишком эмоционально. Возможно, так же, как и я, боялась ложных надежд. Однако, как ни старалась оставаться невозмутимой, и её голос, и глаза выдавали радость. — Своих детей мы никогда не сможем иметь? — спросила её Эли. Но Жюльет словно и не поняла вопроса. Удивлённо уточнила, с чего мы решили, что это невозможно. — Геро сказал, из-за HLA-совместимости. Организм матери будет отторгать плод, — ответил я. — Штэфан, Лэли, я… Я не генетик. Это нужно спросить у Дидье. Или лучше у Флоранс. Она работает в клинике репродукции. Но там же очень много факторов на это влияет. Какие именно гены совпали… Это не всегда абсолютное бесплодие. Есть разные терапии… Я… я вам не смогу дать ответ. Да и вам сейчас не об этом стоит думать… Вы уже говорили с Дидье? Может, если Геро позволит, пройти обследование в Париже? Дидье всё сделает хорошо. А потом приезжайте к Грегу. Вместе встретим Рождество. Из-за усиливающегося снегопада за окном быстро смеркалось. Грузные тучи — одна темнее другой — без конца ползли с севера. Прошло четыре часа после нашего разговора с Дидье. Он пообещал посоветоваться с Геро и перезвонить как можно скорее. Я не видел смысла в спешке или необходимости принимать какие бы то ни было решения сегодня, на этом настояла Эли. Выпив таблетку от головной боли, она дремала на диване в гостиной. А я сидел рядом и ощущал, как и мои виски наливались тяжестью. Телефон, лежащий на подлокотнике, тихо пискнул. — Дидье, — пояснил я, когда Эли открыла глаза и вопросительно посмотрела. — Ждёт нас в Скайпе. — Можем провести обследование на следующей неделе. Здесь, у нас, — без всяких предисловий сказал он. — Но только если ты, — обратился к Эли, — будешь себя хорошо чувствовать. Понимаю, что ты хочешь, чтобы мы всё сделали дома… Но ехать в Париж ради того, что можно сделать и в Германии… — Мы всё равно полетим на Рождество к дяде. Дидье невесело улыбнулся и кивнул. — Геро ничего не говорил, когда назначат трансплантацию, если обследование пройдёт хорошо? — спросила она о том, что волновало и меня. — Не раньше середины или конца января. Тебе нужно восстановиться. Перед трансплантацией будет очень сильная химиотерапия, — сказал он, а меня словно ледяной водой окатило. Почему-то я был убеждён, что как только найдут донора, хождения по кругам химического ада закончатся. А оказалось, впереди девятый? — Ты можешь потом сделать типирование ещё раз? И анализ на мутацию. Пожалуйста, — протянула она. Дидье лишь коротко кивнул. А затем мы попрощались. — Не думаю, что в анализах ошибка, — сказал я, когда Эли закрыла ноутбук. — Геро делал дважды. Она тяжело вздохнула и положила голову мне на плечо. — Это всё так… — …Странно, — закончил я её мысль. — И я почти поверил в Бога. — В Бога? — тихо усмехнулась она и подняла на меня глаза. — В нечто. В нечто божественное. Знаешь, когда ты не думаешь о Боге, как о человеке, он уже не кажется таким жестоким. Это какая-то сила, уравновешивающая всё вокруг. Нашему миру нужен баланс, чтобы он не превратился в утопию. То, что произошло с тобой… с нами, это плохо, но это не делает эту силу плохой. Мы просто оказались на другой чаше весов. Это несправедливо, но… Я не знаю. Я ищу объяснения, но это за гранью моего понимания. — Значит, всё закончится плохо? — Эли… Я думаю, нам просто стоит подождать. Дождаться момента равновесия. А потом… — А если не будет «потом»? — Будет. — Ты так в этом уверен? — Я в этом уверен. — А если будет отторжение? — Я знаю, что тебе страшно, — обнял я её. — Но… я никогда не сделаю тебе больно. Даже на генетическом уровне. Если я подойду, мои клетки обязательно приживутся. Мы справимся. Давай только сперва разберёмся с моим обследованием.145
понедельник, 15 декабря
Чего я никак не ожидал увидеть в Мюнхене, так это снег. Утро было ветреным и солнечным. Улицы слепили белизной. — Мы разве не на студию? — спросил я водителя, когда такси повернуло в центр. — В театр, — ответил он. — Вам не сообщили? Наверняка сообщили, но вчера было не до того. Сначала мы провели два часа в больнице — потребовалось переливание тромбоцитов, — затем я репетировал танец, позже работал над голосом. Я просмотрел расписание лишь перед отъездом. Запомнил время прилёта и обратного рейса, знал, что в аэропорту меня будет ждать трансфер, и это считал достаточным. — Очевидно, забыл, — признал я свою оплошность. — Не знаете, зачем мы туда? — Фотосессия. Площадь перед театром была совершенно пустой: ни машин, ни людей. Вероятно, из-за столь раннего часа. Без напутственной речи водителя вход в театр, находившийся под аркой между Фонтанным и Аптекарским дворами, сам бы я не нашёл. Даже странно: столько раз бывал в Мюнхене, а сегодня впервые оказался в его главном театре. Дверь была не заперта, но внутри никого. Не зная, куда идти, я просто побрёл по коридору, вслушиваясь в звуки. Однако внутри царила гробовая тишина, потому к намеренно громким шагам я добавил протяжное «ау-у». Из-за одной из множества дверей появилась светловолосая девушка. — Доброе утро, — улыбнулась она. — Вам сюда, — указала на соседнюю дверь с табличкой «Гримёрная комната», где обнаружились танцоры «Щелкунчика» и съёмочная команда. Пока нами занимались визажисты, я познакомился с труппой. Кроме как «харизматично-артистичные» иначе их не назвать. Приятные ребята. Когда мы закончили с гримом и переоделись в костюмы, нас повели в зрительный зал. И если бы кто-то из техников не сказал, что этот красно-золотой декор был полностью восстановлен после войны, я бы так и остался уверенным, что время тут застыло ещё пару веков назад.146
Трёхчасовая фотосессия закончилась в обед, который мы провели в находившемся за театром «Хофбройхаусе». Бергман и сценарист тоже подошли. Мы обсудили планы на день, поговорили о проекте, о съёмках и, рассевшись по машинам, направились на студию канала AltRock. — Сцена не до конца готова. Декорации привезут на следующей неделе, — сказал сценарист, как только мы вошли в просторный зал телестудии. — Сейчас прогоним танец и песню с остальными, и в общем-то на сегодня всё. — Надеюсь, хоть что-то ещё помню, — улыбнулся я. — Вчера весь день репетировал. — Сейчас проверим! — услышал я за спиной голос и смех Синди. — Переодевайтесь и на сцену. Танцевать с труппой оказалось намного сложнее, чем я предполагал. Только к концу третьего часа у меня стало получаться «как надо», и мы приступили к репетиции выступления целиком — с песней. Больше всего меня радовал живой звук. Наверное, потому все проекты Бергмана имели успех среди поклонников тяжёлой музыки — он никогда не пускал фонограмму и не готовил записи заранее — каждое шоу было эксклюзивным живым концертом. Барабанщик, басист, два гитариста, клавишник и скрипач — сборная солянка из музыкантов трёх баварских групп, так же принимающих участие в новогоднем шоу. Несмотря на то, что мы пересекались с парнями на летних фестивалях не раз, до сегодняшнего дня у нас не было возможности нормально познакомиться. Общий язык мы нашли сразу, и, в отличие от танца, с музыкой проблем не возникло. Мы закончили репетицию в шесть, а учитывая, что на ногах я тоже с шести, эти самые ноги меня едва держали. Ступни и пятки ныли. Хотелось снять напряжение, сев уж хоть куда, но времени не было даже на нормальный ужин. Перекусив на студии и приняв душ, я направился в аэропорт. Уже в такси проверил сообщения от Эли и график приёма лекарств. Вроде ничего не забыла. Оставалось лишь АРВТ, но в десять часов я буду дома, поэтому необходимости в напоминании нет. Однако, добравшись до аэропорта, я узнал, что рейс задерживается. Из-за сильного бокового ветра предыдущие самолёты не смогли вылететь вовремя, произошли изменения в расписании, и теперь непонятно сколько придётся ждать. После девяти Эли перестала отвечать на телефон, и до Тони не удавалось дозвониться — вероятнее всего, потому что он засел в комнате звукозаписи, куда связь практически не проходила. В десять объявили о начале посадки. Весь перелёт я старался не накручивать себя, находя разумные доводы сложившейся ситуации. А потом в какой-то момент и вовсе заснул. Едва шасси коснулись посадочной полосы и я включил телефон, как сообщения запищали бесконечной чередой: в основном непринятые вызовы от Тони, и лишь одно смс от Эли, в котором она писала, что заснула, оставив телефон в кухне.147
Только лишь потому, что такси остановилось на углу, я заметил мерцающий голубой свет телевизора в гостиной. И все тревоги и волнения отступили в одночасье, а на их место пришло обволакивающе-тёплое спокойствие. — Ещё не спишь? — зайдя в дом, прокричал я, но ответа не последовало. Сбросив с плеча спортивную сумку и сняв куртку, я заглянул в комнату: на экране один за другим сменялись кадры какой-то погони и перестрелок, но звук был отключён, а Эли, накрывшись одеялом, спала. Я бесшумно прикрыл за собой дверь и направился в душ. Помылся антибактериальным гелем, дважды протёр кожу антисептиком, наспех высушил волосы и снова заглянул в гостиную. — Не слышала, как ты вошёл, — сонно пробормотала Эли, когда я коснулся её лба, проверяя температуру — нормальная. — Устал? Я кивнул и обессилено уселся на ковре рядом. — Прости, что оставила телефон в кухне. Ты, наверное, там уже насочинял всякого, — тихо усмехнулась, запустив пальцы мне в волосы. — Насочинял, — ответил я, почувствовав, как от её массирующих движений стал проваливаться в сон. — Ты приняла АРВТ? — Приняла. — Пойдём спать? Пересилив себя, я поднялся с пола и протянул руку. Эли странно улыбнулась и выбралась из-под одеяла. А я обнаружил на ней свою белую майку и какие-то несуразные чёрные шорты, в которых ещё через секунду узнал собственные трусы. — Мне так было спокойней, — рассмеялась она.148
Вторник был серым. Снег валил без остановки, а термометр показывал минус один. Сегодняшний анализ крови оказался в норме, переливание не потребовалось. Все показатели были выше границ нормы, поэтому мы созвонились с Дидье и договорились о встрече уже завтра. В среду разразилась настоящая пурга. Я опасался, что из-за непогоды рейс отменят, но вылетели мы с военной точностью в 10:23 и уже в обед приземлились в тёплом и совершенно бесснежном Париже. Однако до Монмартра добирались едва не столько же, сколько летели. Центр стоял, оттого наше такси плелось даже медленнее шагающих прохожих. — Может, дальше пешком? — спросил я Эли. — Мы же почти рядом? Она неопределённо покачала головой и повторила: — Почти. Вытащив чемодан из багажника и нацепив на лица маски, мы побрели вверх по узкой улице Клиши, витрины магазинов которой были украшены гирляндами. Эли с восторженным энтузиазмом гида рассказывала обо всём, что встречалось нам на пути или находилось в относительной близости. Я делал вид, что слушаю, однако мысли были заняты предстоящими анализами. — Смотри! — дёрнула она меня за руку, но я не понял, на что именно направить взгляд. — Там, — указала на витрину обувного бутика, за стеклом которого на невысоком пьедестале стояли малиновые ботинки, чем-то напоминающие армейские. — У них даже пуговицы, как тут, — теперь кивнула на свою шинель и, обхватив мою ладонь крепче, потащила внутрь магазина. — И больше ничего для счастья и не надо, — сказал я, когда Эли нескрываемо повеселела, как только пакет с обувью оказался в её руках. — Да, — улыбнулись её глаза. — А там что за улочка? — кивнул я налево, на ещё более узкую дорогу, заключённую меж типично парижских светлых домов. — Rue d'Athènes, — ответила она. — Athènes — это Афины, а следующий поворот на Rue de Milan. Этот квартал называется Европейским, здесь многие rues названы в честь европейских городов, — опять произнесла она слово «улица» по-французски. — А вот там, — указала рукой куда-то назад, — у вокзала Святого Лазаря, на Rue de la Pépinière, была очень вкусная блинная. Мы когда прогуливали школу, часто туда ходили, — засмеялась она. — А впереди что за улицы? — спросил я, желая и дальше занять её мысли разговором о какой-нибудь чепухе. — Avenue de Clichy. — Авеню? А куда же делась «rue»? — наигранно удивился я. — Ты разве не знаешь, чем отличается rue от avenue? Авеню шире улицы, — пояснила, не дожидаясь ответа. — Не сказал бы что намного, — сравнил я размеры дорог. — А ещё должны быть деревья, — тогда рассудительно произнесла. — С двух сторон. А нам направо, на Boulevard de Clichy, — задорно улыбнулась, явно ожидая моего вопроса. — Бульвар Клиши? Сразу сдаюсь, — рассмеялся я. — Потому что деревья не по краям улицы, а в центре, и разделяют её на две дороги. — Вас этому в школе учат? Её глаза опять улыбнулись, но она ничего не ответила.149
К трём часам мы наконец добрались до отеля Terrass, что находился на углу двух встречающихся улиц у кладбища Монмартр. Возможно, не самый лучший вид, зато в минутах ходьбы от клиники. Скинув верхнюю одежду и взяв необходимые документы, мы направились на верхний этаж, в ресторан отеля, где договорились встретиться с Дидье. Внутри просторного зала горели люстры и лампы, из-за чего сгущающиеся за витражными окнами сумерки казались совсем какими-то чёрными. Эли рассматривала меню, а я распечатанные копии списка анализов, оттого мы и не сразу заметили Дидье. Он пришёл вместе с супругой. Оба выглядели счастливыми. Оба были по-вечернему одеты и приятно пахли парфюмом. — Что-нибудь выпьете? — предложил я, когда официант поднёс два дополнительных меню. — Мы только поздороваться, — белозубо просиял Дидье и, пожав мою руку, сел напротив. — У нас сейчас будет фуршет с коллегами. Здесь неподалёку. — Просто пришли вас поздравить, — улыбнулась Флоранс и обняла Эли. — У вас результаты типирования с собой? — спросила, и я протянул ей бланки. Она быстро просмотрела, сказала Дидье что-то на французском. Тот тоже как-то слишком быстро посмотрел на лист и, довольно улыбнувшись, отложил его. — Думаю, всё будет хорошо, — подмигнул он Эли. — Отдохните с дороги, и завтра утром мы вас ждём. А потом они ушли, оставив после себя сладкий аромат парфюма и почти осязаемое чувство счастья. Они оба выглядели такими спокойными, отчего их приподнятое настроение передалось и нам. Позже мы даже выбрались на короткую прогулку, а когда вернулись в отель, позвонил брат и сказал, что стал отцом. — Запиши в календаре, когда поздравлять второго племянника: семнадцатое декабря, — засмеялся он, а мой рассудок предательски зацепился за цифру. Я долго не мог заснуть, безуспешно пытался не думать о связи между сегодняшним днём и рождением Матиаса, названным в честь святого Матфея. В прошлое семнадцатое декабря я сидел в самолёте, направляясь из Исландии в Канаду, а девушка Сесиль, зачитав строки Евангелия от Матфея, кажется, предсказала моё будущее: «…так что они уже не двое, но одна плоть». Было ли что-то скрыто и в сегодняшнем дне? — Ты куда? — прошептала Эли, когда я выбрался из постели. — Хочу проверить, пришло ли письмо от музыкального канала, — солгал я. На самом же деле, не заглянув в Евангелие, я бы уже не уснул, поэтому, открыв ноутбук, сел в кресле у окна. Я не знал время рождения Матиаса, поэтому, выбрав в качестве отправных точек день и месяц, прокрутил страницу семнадцатой главы до двенадцатого стиха: «…но говорю вам, что Илия уже пришёл, и не узнали его, а поступили с ним, как хотели; та́к и Сын Человеческий пострадает от них». Илия? Я вбил в поиск имя пророка, чтобы прочесть о нём больше. В одной из статей говорилось, что Илия будет послан на землю перед Вторым пришествием Христа. И, наверное, лишь потому, что я не смог найти связь между строкой и рождением племянника, задумался о том, почему решил открыть семнадцатую главу вместо двенадцатой. Ведь логичнее было начать с месяца. Логичнее? Я кликнул на двенадцатую главу и пролистал её до семнадцатого стиха: «…да сбудется реченное через пророка Исаию, который говорит…» 12:18 «Се, Отрок Мой, Которого Я избрал, Возлюбленный Мой, Которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд…» Дальше читать я не стал, закрыл ноутбук, так и не найдя никакого скрытого смысла в пророчествах о Втором пришествии и Мессии.150
четверг, 18 декабря
В восемь утра мы уже были в клинике. И пока вместе с Дидье шли в кабинет для сдачи крови, он рассказывал, что меня сегодня ожидает: собственно сдача крови, ЭКГ, рентген лёгких и несколько стандартных осмотров. Всё. На этом мой осмотр, на который, как я думал, уйдёт едва не неделя, закончится. — Кровь — это главное, — ответил Дидье. — И ещё мы проведём повторное типирование, чтобы кому-то было спокойнее, — посмотрел на Эли и улыбнулся. У Эли кровь взяли быстро, а вот со мной медсестра возилась долго, понабрала какое-то немыслимое количество пробирок и затем повела на ЭКГ. После проверки сердца меня направили к неврологу. Но я не пошёл к нему сразу, заглянул в кабинет Дидье. Хотел убедиться, что Эли и сегодня не понадобилось переливание. Накрывшись пледом, она лежала на диване. Флоранс сидела в кресле рядом. — Ты уже всё? — заметив меня, спросила Эли. — Осталось нервы проверить, — улыбнулся я. Последний осмотр не занял и десяти минут. И в два часа мы уже были свободны. Эли чувствовала себя хорошо, поэтому в отель мы не спешили. Петляли по узким улицам в поисках приличного кафе, пока не вывернули на какую-то авеню. В том, что это была именно авеню, я не сомневался — по обе стороны двухполосной дороги выстроились деревья с редкой буро-зелёной листвой. Я зверски хотел есть, Эли же словно нарочно с восторженным «регардэ́!» останавливалась у каждой витрины. — Regarde! — ещё через несколько метров произнесла. В этот раз мы стояли у магазина нижнего белья. — У тебя всё есть, я не думаю… — так и не договорил — она потащила внутрь. — Эли, я голоден, и ты должна… — Мы на минуточку, — опять прервала она. Но она только пять о чём-то увлечённо трещала с ассистенткой, рискну предположить, что даже не о представленном здесь ассортименте. Мой живот протяжно и громко проурчал, но, казалось, никто и не услышал. — Эли. — Une petite minute, — не повернув головы в мою сторону, ответила она. — Тебе не нужно бельё, ты всё равно спишь в моих трусах, — не выдержал я. В этот раз она обернулась и ошарашено посмотрела, а её щёки стали такого же цвета, как и парик. — Здесь кроме нас с тобой, никто не понимает по-немецки, — улыбнулся я. И через несколько недолгих минут, купив зелёные колготки, мы наконец вышли из магазина, направившись поесть. Было около восьми вечера, когда позвонил Дидье и сообщил, что часть моих анализов готова — всё хорошо. Завтра нам снова нужно появиться в клинике и пройти дополнительное обследование, не касающееся донорства — более дотошный осмотр нас обоих «раз уж мы в Париже».151
пятница, 19 декабря
Второе обследование мы закончили в обед. Показатели крови Эли были и в этот раз в норме и на удивление даже не падали. Ещё часть моих результатов пришла из лаборатории утром — всё чисто. — Поразительно, что с прошлого января у меня и простуды-то не было. А с сентября я слежу за здоровьем совсем с нездоровым фанатизмом: правильное питание, режим дня, спорт, контрастный душ, три литра воды в день, ложка масла чёрного тмина на ночь и не забываю стучать по дереву, — рассмеялся я, постучав костяшками пальцев о стол Дидье. — Опережать события не буду, — постучал и он по деревянному столу, — но, вероятнее всего, ты станешь донором, и трансплантация состоится в январе. Поэтому, — посмотрел на Эли, — нужно начать готовиться уже сейчас. Отдых у моря, несомненно, пойдёт на пользу, но нужно подготовиться не только физически, но и психологически. А ещё тебе не помешало бы набрать вес. — Меня тошнит от еды, — ответила она. — А если ем много — тошнит сильно. — Значит, ешь мало и часто, — озвучил он то, что я и так ей неустанно твердил. — Самолёт у вас завтра? — Днём. Дидье подошёл к шкафу и, достав бутылку коньяка, протянул её мне, сказав, что это рождественский подарок для Грегори.152
А вот мы даже не подумали о подарках, потому, пообедав в отеле, решили прогуляться в поисках чего-нибудь. На улицах же единственным напоминанием о грядущем Рождестве были развешанные повсюду сверкающие декорации. День был пасмурный, но тёплый, оттого мы неспешно шагали в сторону набережной, рассматривая витрины магазинов, а люди без конца рассматривали нас. — Это всё твои зелёные колготки, — притянув Эли ближе — подальше от прохожих, прошептал я ей на ухо, хотя прекрасно понимал — причиной тому её розовый парик и малиновая шинель, которые в декабрьской парижской серости выглядели ярким отголоском весны. — Это не зелёный, а armoise, — прогундосила она последнее слово. — Не знаю такой цвет. — Это трава такая. Как же она по-немецки… — Резеда? — вдруг вспомнил я наш вечер сказок. — Помнишь, её лягушки в сказке братьев Гримм нюхали? На миг лицо Эли сделалось серьёзным, а потом она уверенно заявила: — Нет, точно нет. — Ты же не знаешь, как выглядит резеда, — рассмеялся я, укусив её за мочку уха, отчего она откровенно смутилась, оглянувшись по сторонам. — Штэф, — посмотрела исподлобья, — armoise растёт в полях, там нет лягушек. — Резонно, — засмеялся я. — Из тебя бы вышел прекрасный профессор ботаники, — шепнул непристойное окончание мысли ей на ухо, и на её щеках вмиг вспыхнул румянец. — Вижу, у тебя гемоглобин и вправду в норме, — сказал я, и Эли тут же накрыла щёки ладонями, очевидно, проверяя истинность моих слов. — Прекращай, — сердито фыркнула. — Мы на людях. — Держу пари, никто из них не понимает по-немецки. Закинув руку ей на плечи и крепче обняв, я продолжил нашёптывать глупые непристойности о том, что бы сделал с её колготками цвета загадочной травы. Не знаю, о чём думали прохожие, бросающие на нас косые взгляды, пока мы брели к саду Тюильри. Любопытство? Зависть? Презрение? Щёки Эли уже стали одного цвета с шинелью. До белизны закусив нижнюю губу, она давила в себе улыбку и рвущийся наружу смех. — Если ты не перестанешь, я просто прокушу себе губу, и тогда до смерти истеку кровью! И тогда тебе придётся похоронить меня в саду Тюильри! — всё же звонко захохотала. — Под кустом армозы? — рассмеялся я вслед за ней. — Твои тромбоциты тоже в норме, поэтому, нет, не истечёшь. — Не «армозы», а «армоуз», — поправила она. — Мистическое какое-то растение. — Боже, ну как же оно по-немецки? Armoise отпугивает блох… — Полынь, что ли? — Полынь! — громко повторила она, театрально вскинув в воздух ладонь. — Ну точно же! — Из неё абсент делают. Говорю же — волшебная трава! Я был рад, что у Эли наконец появились и силы, и хорошее настроение. Беспокоило только её нежелание надевать маску, даже на пару со мной. — Мы можем пойти к набережной, — кивнула она влево, когда мы добрались до сада, где людей оказалось в разы больше, чем мы ожидали. Но у колеса обозрения к нам привязался юный художник. Я не понимал ни слова из того, что он воодушевлённо бормотал себе под нос. А Эли была увлечена беседой с ним, потому переводить не спешила. — Он хочет нас нарисовать, — коротко пояснила погодя. Несмотря на тёплую погоду, стоять и позировать посреди площади у меня не было ни малейшего желания, поэтому я коротко ответил: «Non, merci», но парень принялся донимать ещё настырнее. — Скажи, у нас нет времени. — Nous n'avons pas le temps, — виновато скривила она лицо. Парень вновь что-то протараторил. — Он говорит, это быстро. — C'est combien? — спросил я его. — Vingt euros, — для пущей наглядности показал он на пальцах «два» и «ноль». — Dix minutes, — так же на пальцах показал я «единицу» и «ноль». — Ici, — указал он нам куда стать, а затем вскрикнул: — Quelles couleurs! — Что он хочет? — посмотрел я на Эли. — Восторгается цветами, — улыбнулась она, поправив рюш своего персикового платья. — Какими цветами? — Ну явно не твоим чёрным пальто, — засмеялась, обняв. Намалевал он нас и правда быстро. Хотя двадцатку его рисунок, конечно, не стоил. Мы были не сильно на себя похожи, разве что одежда вышла как надо. И только парень торжественно вручил нам этот клочок бумаги, как подошёл другой маляр, предлагающий свои услуги. Еле отвязались. — Может, возьмём такси, и в отель? — предложил я, но Эли заверила, что не устала. Однако, когда мы дошли до моста, ведущего к Эйфелевой башне, сама же и предложила вернуться. Туристов здесь было так много, что маску я всё же убедил её надеть. И пока мы ожидали такси, вышагивая вдоль набережной, очередной француз сделал комплимент Эли. Я даже не сразу понял, с какой стороны донёсся звук — люди, точно муравьи, мельтешили повсюду. — Говорит, мы похожи на персонажей его книги, — улыбнулась Эли, кивнув на букиниста, разложившего книги на куске целлофана прямо на тротуаре. — Угу. — Я взял её под руку и потянул прочь, не желая ввязываться в разговор. — Danièle et Stephan! — прозвучало за спиной. — Ce sont les prénoms de ce couple! — сказал букинист, когда мы обернулись. — Вы говорите по-немецки? — сомневаясь в собственном предположении, всё же уточнил я, на что получил короткое: «Да, прекрасно». А я всматривался в черты его лица, но из-за густой щетины не мог понять, верна ли моя догадка. — Дэниэль и Штэфан, — повторил он. — Это имена той пары. Девушка в малиновой шинели, которую искал Штэфан, — пояснил он, окончательно развеивая мои сомнения. — Как видите, нашёл, — помотал я головой, не веря в реальность происходящего. — Штэфан? — округлились его глаза. — Он самый, — стащил я маску с лица. Букинист широко улыбнулся и протянул мне руку. Мы проговорили, верно, десять минут, и ровно столько же я отдал за каждую купленную сувенирную книгу — три романа малоизвестных писателей из Восточной Европы для Жюльет и Грегори с Колетт. — Вот, что с ним стало, — сказал букинист, протянув сборник поэзии, в котором я так и не дописал своё сообщение Эли. Страницы пестрили разными посланиями едва не на всех языках мира. Всё романтизирующие туристы превратили нас в эдаких Ромео и Джульетту: кто-то делал ставки, найду ли я «девушку в малиновой шинели», кто-то писал пожелания мне, кто-то — Эли. — Хотите её забрать? — вопросительно посмотрел на нас букинист, а я — на Эли. Но она помотала головой и сказала, чтобы букинист оставил книгу себе. Затем попросила у него ручку, написала что-то на последней странице и, так и не показав мне, быстро вернула книгу. — Возьмите ещё это, — улыбнувшись, отдала букинисту рисунок. — Если однажды захотите забрать свою историю себе, то можете связаться со мной через магазин «Шекспир и компания». Глядишь, до того ещё чего интересного напишут, — добавил он.