• ATEM •

155

среда, 24 декабря

      Меня разбудил пряный запах, витающий по стылому воздуху спальни. Эли рядом не было, а часы показывали начало одиннадцатого. Нужно было вставать, но в мыслях творился кавардак: обрывки снов, обрывки фраз, туманные картины осени… Африка?       И я просто лежал, смотрел на серое небо за окном и вспоминал обо всём, что рассказала Жюльет. Я не хотел оставлять прошлое Эли опечатанным тайной, но не представлял, как и когда мы могли бы поговорить.       Снизу донёсся телефонный звонок, а следом голос Жюльет. Я попытался расслышать в её французском бормотании «Дидье», но она отчётливо произнесла: «Жизель».       Посчитав, что Дидье мог сначала позвонить мне, если с моими анализами было что-то не так, я потянулся за мобильным. На экране высветилось четыре смс: от Тони, Бергмана и Криса с Ксавьером. Я ответил на сообщения, принял душ и направился вниз.       Жюльет суетилась в кухне. Остальных — никого.       — Дидье не звонил? — спросил я её.       — Написал, после обеда.       — А Эли где?       Жюльет кивнула в сторону мерцающей ёлки. И лишь подойдя ближе, я обнаружил Эли на коврике для йоги.       — Мне кажется, у меня усталость из-за того, что я только и делаю, что сплю, — сказала она, прежде чем я вообще что-либо спросил. — Так хоть какие-то силы появляются. Надеюсь, организм не подведёт в последний момент и мы поедем в Мюнхен вместе.       — Мне было бы спокойнее, если бы ты осталась здесь…       — Не сомневаюсь, — улыбнулась она и сделала очередное скручивание. — Я месяц слушала, как ты пыхтел на чердаке. А всё лучшее не увижу?

156

      Дидье позвонил по Скайпу в два, поздравил с Рождеством, а затем перешёл к сути. Сказал, что мои анализы в норме, никаких противопоказаний к донорству нет.       — Мы всё утро совещались с Геро… — продолжил он. — Трансплантация состоится в конце января.       Эли шумно выдохнула, как если бы Дидье сообщил нечто ужасное, а на её глазах заблестели слёзы.       — Это ведь отличные новости. Эли? — коснулся я её плеча.       — Я не понимаю, — вполголоса произнесла она.       — Чего?       — Почему плачу, — тихо всхлипнула.       — Главное, совместимость подтвердилась. С анализами никаких проблем. А с остальным мы справимся, — обнял я её, чувствуя — это тот самый момент, после которого нам стоит обсудить необходимость приёма антидепрессантов.       — Это нормальная реакция, — адресовал Дидье свои слова то ли Эли, то ли нам всем. — Сейчас Геро выйдет на связь и… О, а вот и он! — На экране появилось третье окно.       Как и Дидье, Геро сперва поздравил всех с Рождеством и, очевидно, заметив заплаканное лицо Эли, переключился на Жюльет — заговорил с ней о каком-то Люке и его «заслуженной победе».       — Кто это? — шепнул я Эли, надеясь отвлечь её.       — Люк Монтанье. Он один из первых, кто открыл ВИЧ. Папа с ним недолго работал.       — А что за победа?       — Он получил в этом году Нобелевскую премию за открытие ВИЧ, — ответила Жюльет.       — Ну, впереди у нас ещё одна победа, — улыбнулся Геро. — Будет сложно, но, уверен, мы со всем справимся. В Шарите вам нужно быть числа седьмого-восьмого. Ещё согласуем… Первоочерёдно сделаем биопсию, убедимся, что бластов нет. А уже после детальнее обсудим нюансы донации и предтрансплантационной подготовки. Пока вам об этом думать не стоит, важно отдохнуть и набраться сил… — Он замолчал и перевернул страницу в блокноте. — И последний момент, который нам нужно обсудить сегодня… Дэниэль, это… это просто формальность, которую мне необходимо соблюсти и озвучить для Штэфана и Жюльет.       — Я знаю, о чём пойдёт речь. Что трансплантация невозможна без опекунов. Всё нормально, — ответила Эли.       — Да, — кивнул Геро. — Если после трансплантации не возникнет осложнений, Дэниэль проведёт в больнице около месяца. Но после выписки из стационара требуется амбулаторное наблюдение в течение ста дней. В первые недели появляться в Шарите нужно ежедневно, далее по анализам. Всё это время Дэниэль должна находиться в десяти-пятнадцати минутах езды от Шарите, а дома под двадцатичетырёхчасовым присмотром. Если по каким-то причинам вы не сможете предоставить такой уход, придётся найти сиделку. В противном случае трансплантация невозможна.       Как только основные вопросы были решены, мы попрощались, ещё раз пожелав друг другу хороших праздников и договорившись быть на связи.       Эли с Жюльет ушли наверх, а я сидел в гостиной и просматривал сайты риэлторских агентств. Близ Шарите едва не на каждой улице сдавалась квартира. Но все они — крошечные однушки. То ли я не смог разобраться с поиском, то ли свободных квартир с большим количеством комнат в этом районе не было. Я оставил заявку на сайте, написал, какую квартиру ищу, на какой срок, и, если подходящих вариантов не найдётся, готов рассмотреть предложения об аренде дома. Выскочившее фоновое окно сообщило, что со мной свяжутся после Рождества.       — Штэфан, — коснулась моего плеча Жюльет и положила на стол две коробки с таблетками. — Я ещё в октябре их брала. Это антидепрессанты. Лэли знает. Сама попросила. Я написала инструкцию. Она внутри. Держи их при себе. Не думаю, что произойдёт что-то плохое, но вдруг она забудет, что уже принимала и выпьет лишнюю.

157

      В пять часов, когда мы накрыли рождественский стол, приехали сыновья Грегори: оба с жёнами и детьми. Первый — с двумя неугомонными дочерями, второй — с тремя сыновьями-школьниками. Следом за ними — Жизель с мужем и дочкой. И дом в одночасье наполнился детским смехом и криками.       — Они просто давно не виделись, — улыбнулась Жюльет и предложила всем сесть за столы.       Дети расселись за маленьким у ёлки, заставленным сказочными блюдами в виде пряничных домиков, Санта Клаусов, зайцев, грибов… А мы расположись рядом — за столом у окна. Из динамиков стереосистемы лился негромкий джаз. Эли рассказывала кузенам о предстоящей трансплантации, попутно переводя для меня то, что я не понимал. А они всё поражались судьбоносной случайности.       Позже, когда тарелки изрядно опустели, а за окном опустились густые сумерки, мы переместились на диваны к камину. Грегори принёс скрипку и заиграл незатейливую мелодию, услышав которую, снующие по дому дети тотчас собрались перед ним и резво запели на французском.       — О чём они поют? — спросил я Эли.       — История Святого Николя, — ответила она и, зевнув, посмотрела на чёрное окно, усыпанное редкими каплями дождя.       — Хочешь спать? — коснулся я её лба — нормальный.       — Да, но… Наверное, из-за лекарств. Пока посижу со всеми. Ещё нескоро так соберёмся.       — Расскажешь, о чём песня? — обнял я её, надеясь разговором о музыке отвлечь от безрадостных мыслей.       — Ils étaient trois petits enfants, — лениво прогундосила она недавно пропетые детьми слова. — Жили-были трое маленьких детей. Qui s'en allaient glaner aux champs. Которые пошли гулять по полям.       — Так, мне ты иначе рассказывала…       Она улыбнулась и продолжила:       — Tant sont allés, tant sont venus. Они всё шли и шли. Que le soir se sont perdus. Что к вечеру уже заблудились. S'en sont allés chez le boucher. Они вышли к дому мясника. «Boucher, voudrais-tu nous loger?» Видишь? Я только начало для тебя пострашнее сделала.       — Угу, — промычал я. — Вижу. «Буше, вудре-тю ну ложе» — что это?       — Это они его спросили, позволит ли он им переночевать у него. Ну, а потом ты знаешь, что было, — снова улыбнулась она и дальше уже пропела: — «Entrez, entrez, petits enfants! Y a de la place assurément!» «Входите, входите, детишки! Конечно, у меня найдётся вам местечко!» Ils n’étaient pas sitôt entrés. И они вошли, — перевела она и, понизив тональность, задорно пропела дальше: — Que le boucher les a tués.       — Ке ле буше леза тюэ, — подхватил я за ней.       — А потом мясник их убил, — опять перевела она и засмеялась.       — Боюсь спросить, что вы поёте на Хэллоуин.       — Les a coupés en p’tits morceaux. Mis au saloir comme pourceaux. — Аккомпанируя пропетым строчкам, Грегори кивнул на меня лохматыми бровями, явно желая, чтобы и я повторил за ним.       — Леза купэ онтин морсо, миё сальуа комо порсо, — выдал я нечто похожее. Грегори улыбнулся и направил скрипку в сторону следующего дивана. — Это что сейчас было? — посмотрел я на Эли, ожидая услышать перевод.       — Порезал их на маленькие кусочки и засолил, как свиней, — с наигранной серьёзностью произнесла она и засмеялась. — Споёшь потом «Щелкунчика» и что-нибудь ещё… повеселее?       Так в моих руках оказалась старая гитара Грегори с плохо натянутыми струнами. И пока я её настраивал, Эли рассказывала родственникам о моём предстоящем выступлении на музыкальном канале.

158

четверг, 25 декабря

      Утром я позвонил брату, поздравил его с днём рождения, сказал, что в понедельник буду в Мюнхене. Он обрадовался и даже предложил нас встретить.       А после обеда, взяв рюкзаки, мы выбрались на прогулку. Обогнув несколько домов и пропетляв по узкой улице, вышли к противоположной стороне белокаменного фьорда — на проспект Нотр-Дам, протянувшийся вдоль крутого обрыва узкой бухты или «каланки», как звали её местные. Эли хотела дойти до края мыса, а я опасался, что, несмотря на прилив сил у неё, нам придётся вернуться из-за непогоды — порывистый ветер гнал с моря тучи.       Однако мы не прошли и пятнадцати минут, когда улица упёрлась в низкорослый сосновый лес, залитый солнечным светом. Небо уже было лазурно-чистым, но ветер по-прежнему не стихал. Мне казалось, я бредил, потому что в его шёпоте отчётливо слышал музыку — некогда ускользнувшую призрачную мелодию.       Я зациклено напевал её в мыслях, подбирал правильные ноты, смотря лишь под ноги, оттого и не заметил, как мы добрались до мыса.       — Это chapelle de Port Miou. — Эли указала на одноэтажное светлое здание с черепичной крышей.       — Мы шли почти полчаса, чтобы посмотреть на старую часовню?       Эли засмеялась и, достав из рюкзака маленькую подушку, села на камни под размашистой сосной.       — Ну вообще-то отсюда ещё и вид красивый.       — Вид и вправду красивый. — Я сел рядом и протянул ей бутылочку с водой.       — Я просто тёте обещала. Она хотела сходить вместе со мной. Помолиться, но… — Эли поморщилась и, сделав глоток, оставила мысль незаконченной. — Мы здесь просто для её успокоения. Немного посидим и потом дойдём до края мыса, покажу ещё что-то. Тебе больше понравится.       — Почему именно эта часовня?       — Когда… когда-то там в Марселе разразилась эпидемия чумы… чтобы защитить от неё Кассис, на месте старой молельни построили эту часовню… А когда сносили молельню, в её стене… чудесным образом, — с насмешкой произнесла она слово «чудесным», — обнаружилась статуэтка Девы Марии с младенцем. Луч света указал на то место, где она была замурована. Потом статуэтку поставили в новой часовне. И как только часовню освятили, чума обошла Кассис стороной. А статуэтку стали звать Богоматерью Здоровья. И часовню тоже — Notre-Dame-de-Santé. Здесь до сих пор это празднуют. Даже паломники приходят. В первое воскресенье июля.       — Это потому проспект назван Нотр-Дам? Мы шли тропой пилигримов?       Эли засмеялась и положила голову мне на плечо.       — Возможно. Я не знаю, где именно они ходят, и никогда не было интересно. Мне эта часовня даже жуткой кажется. Видишь вон то окошко? — указала она на круглую чёрную дыру над дверью. — Мы когда здесь раньше гуляли, Фред… ну… младший сын дяди… говорил, что если в него долго смотреть, твою душу утащат демоны, — снова засмеялась. — А вообще в древности люди разводили огонь на этой скале, чтобы направлять моряков в плохую погоду. Если бы сейчас построили маяк вместо часовни, здесь было бы красивее.       — А что на краю мыса? — тогда спросил я, желая уйти от разговоров о религии и мутных образов сна о русалке, навеваемых ещё и этим розовым париком.       — Там стоит камень памяти Экзюпери. Он разбился где-то тут, но… Я не это имела в виду, когда сказала, что тебе понравится. Там просто место какое-то… волшебное. Пойдём?       Я кивнул, и мы направились по узкой тропе вниз.       С мыса было видно весь Кассис, громадный скалистый массив на противоположной стороне широкого залива и море, растворяющееся в синеве горизонта. Я не знал, что именно хотела показать Эли, но один только вид стоил того, чтобы сюда добраться.       — Что здесь написано? — спросил я, подойдя ближе к камню с информационной табличкой, на которой был небольшой текст и два рисунка: первый — Маленький принц на маленькой планете, второй — пейзаж, открывающийся отсюда.       — «Тропа Маленького принца, — перевела она. — Перед вами самая высокая морская скала в Европе, настоящий памятник природы, возвышающийся над морем на 394 метра. Этот массив, известный как скалы Субейран и мыс Канай, выделяется своим цветом. В отличие от белого известняка в ручьях, геология этого участка в основном состоит из коричневого известнякового песчаника и кремнистой гальки речного происхождения, которые придают ему столь характерный охристый цвет. Перед вами самый красивый и самый печальный пейзаж в мире! Именно здесь исчез Маленький принц. Именно здесь, у берегов Кассиса, Антуан де Сент-Экзюпери завершил в 1944 году «свой путь к Богу»… Ты не хочешь дослушать? — подняла она на меня взгляд, когда я обнял её.       — Слишком много Бога для одного дня, — поцеловал я её в висок, и какое-то время мы просто стояли молча, слушая шум ветра и шорох волн.       — Если нам повезёт и солнце не скроют облака, ты увидишь, каким мыс Канай бывает на закате. Как будто Марс! Нужно только подождать.       — Я бы подождал, но нам ещё возвращаться. И холодает, а мы в ветровках. Эли… Его же и из нашего окна видно.       — Но отсюда самый лучший вид! — пылко произнесла она, взмахнув рукой. — Именно здесь и именно на закате происходит какая-то магия. Не веришь? — спросила, обернувшись. Вероятно, посчитав мой смешок издёвкой. Но я усмехнулся не из-за того, что счёл её слова абсурдными, а потому что за эти дни уже успел убедиться — нигде, кроме как в Кассисе, у меня не было такого прилива вдохновения.       — Верю, — ответил я. — Но я и без заката это чувствую.       — Ты надо мной издеваешься, да? — улыбнулась она.       — Ни капли. Придём домой, дам послушать, сколько всего насочинял за эти дни. Я давно так не сочинял именно музыку. Обычно придумывал тексты уже на готовые мелодии парней.       — Я сюда часто приходила прошлой зимой… — Она вдруг осеклась и замолчала.       Я тоже не знал, что сказать или спросить, лишь понимал, что говорить сейчас о прошлом — не лучшая идея, потому не придал значения её замешательству.       — На закате произошла какая-то магия? — спросил настолько мягко, насколько смог.       — Угу, — кивнула она и не сразу продолжила: — Над скалами висела луна. Белая, почти прозрачная, потому что солнце ещё не зашло. И мне вдруг сказка придумалась. Но только начало. И мне самой так интересно, что там будет дальше… Но оно не придумывается…       — О чём она? Сказка.       — Об одном мальчике, который жил на планете из чистого серебра. И девочке, жившей на планете из золота. Девочка могла увидеть серебряную планету только ночью, а мальчик золотую только днём.       — Как Солнце и Луна?       Эли улыбнулась и пожала плечами.       — И все жители серебряной планеты тоже были серебряными. Их руки и ноги, и волосы, и лица, и даже одежда — всё из чистого серебра. И моря, и океаны. И трава, и цветы. И животные. И предметы… А у жителей золотой планеты всё было из золота. И вот жил на серебряной планете мальчик, у которого глаза были не серебряными, как у всех, а золотыми. А у девочки с золотой планеты глаза были серебряными…       — Почему?       Эли снова пожала плечами.       — Я надеялась, что если мы придём сюда вместе, к этому рисунку, опять произойдёт чудо, — усмехнулась. — Мне просто очень нравится эта крошечная планета, — кивнула на информационную табличку. — И вообще все иллюстрации из «Маленького принца». Но баобабы больше всего… Я только из-за них в первый раз и поехала в Африку.       — Ты была там не раз?       — Дважды. В Нигерии второй раз, а первый с папой и Дидье и Médecins Sans Frontières в Танзании. А оттуда полетели на Мадагаскар. Там проходила конференция вирусологов. Мы провели там неделю. Катались с экскурсиями по разным местам. Мне кажется, аллею баобабов должен посетить каждый хоть раз в жизни! И обязательно на закате! Это… как будто другая планета! А когда ты стоишь рядом с баобабом… ощущение, что это вообще не дерево. Не знаю, почему Экзюпери обозвал их сорняками. — Она звонко засмеялась. — Наверное, имел в виду танзанийские. Потому что баобабы с его рисунков похожи именно на них. Но самое обидное, что один наш чемодан, где был амулет, подаренный местным шаманом, сувениры и фотоаппарат, потерялся. От того времени осталась только фотография, сделанная Médecins Sans Frontières в Танзании.       Которую я видел в кабинете Дидье и почему-то полагал, что это Эли с отцом и Дидье в Нигерии, хотя она не раз говорила, что все французские врачи той миссии погибли во время взрыва. Возможно, сейчас, когда мы вновь заговорили о прошлом, стоило копнуть глубже. Возможно, Эли решилась бы поделиться. Но мне не хотелось, чтобы эта прогулка запомнилась ей ещё и слезами.       — Ну, может, сказка додумается позже, — вернулся я к изначальной теме разговора.       Эли дёрнула плечом и посмотрела в сторону камня.       — Эта крошечная планета на этом рисунке… Эти скалы и это море… Я вижу отдельные картинки, но никак не могу собрать их воедино.       — Знаешь, это как с моей мелодией…       — Какой мелодией?       — Той, которую дома на пианино всё наигрывал, — напел ей. — Всё началось с ощущения, с общего настроения песни… Вот сейчас ты заговорила о луне, и у меня что-то щёлкнуло. В воображении за нотами мелодии мелькнул блёклый образ луны — большой и оранжевой. А на задворках сознания эхом зазвучали нужные слова. Я их слышу… но не слыша или не понимая. Если я работаю над одной и той же композицией постоянно, не откладывая её в долгий ящик, она в итоге выходит на свет.       — Я о сказке до этого ноября и приезда сюда вообще не помнила. А сейчас… Я даже воду забываю пить без напоминания. А что будет с памятью после трансплантации?..       — Значит, буду периодически напоминать. А после трансплантации обзаведёшься ещё и моим вдохновением, и процесс пойдёт быстрее.       Не знаю, было ли это то самое чудо, но когда солнце поползло на закат, озарив и небо, и скалы, и мыс Канай красным светом, пейзаж и в самом деле стал каким-то инопланетным. И в этом красном свете я отчётливо слышал звуки — неземные, космические, синтетические и тихий звон музыкальной шкатулки — так звучит африканская калимба.

159

пятница, 26 декабря

      Пока позволяла погода и у Эли были силы, мы старались не сидеть в четырёх стенах, а почаще бывать на свежем воздухе и двигаться. Утром побродили вдоль побережья, после обеда собирались погулять по городу, но пришёл шквалистый ледяной ветер — мистраль, как позже пояснил Грегори и засыпал приметами. Согласно одной, «пятничный мистраль не уйдёт до воскресной службы». Ветер был настолько неистовый, что казалось, вот-вот переломает сосны с кипарисами или сорвёт крышу. Я боялся, как бы из-за него не случилась задержка или отмена рейса. Мой понедельник был расписан по часам: с утра репетиция с музыкантами и запись песни, после обеда репетиция с труппой.       Однако утро субботы встретило штилем и чистым голубым небом. Сегодня нам нужно было ехать в больницу Марселя, и от сегодняшнего анализа зависело, полетим ли мы в Мюнхен вместе. Хорошее самочувствие Эли в последние дни явно свидетельствовало об улучшениях, но мы не хотели слишком полагаться только на внешние проявления.       — Требуется переливание тромбоцитов, — перевела Эли слова медсестры и, улыбнувшись, протянула мне листок с результатами: — С остальным порядок.       Я позвонил Тоби в воскресенье вечером, сказал, что уже точно прилетаю вместе с Эли.

160

понедельник, 29 декабря

      В Мюнхене было серо. Шёл снег. Тоби приехал без опоздания, но выглядел таким же хмурым, как и этот день.       — Выпьем по чашке кофе? — предложил он и кивнул в сторону фудкорта.       — У меня не так много времени. Нужно ехать на студию.       Тоби протяжно просипел, и его взгляд, в котором читалось — что-то стряслось, — ответил за него.       — Тогда отойдём поговорить? Наедине.       Я в растерянности посмотрел на Эли, не зная, как реагировать на просьбу брата.       — Всё нормально. Я подожду здесь, — сказала она и поправила маску.       Первое, о чём я подумал — наверное, Тоби дёрнули по работе и он не может отвезти Эли; потому уже мысленно стал прикидывать, как поступить: отвезти её к Дитрихам на предоставленном каналом трансфере или взять ей такси, а самому поехать на студию.       — Слушай… — вполголоса произнёс Тоби, как только мы отошли к окну. — Моника против вашего приезда. Я бы позвонил раньше, но вы уже вылетели. Я… Мы утром поругались. Она боится, Эли заразит детей.       — Чем? — вырвалось у меня, однако ответ не интересовал.       — Штэф, слушай… Давай, я оплачу вам отель? — спросил он и почесал затылок.       Я лишь мотнул головой, теряясь в правильных словах. Тоби вновь сипло выдохнул и, коснувшись моего плеча, направился к эскалатору. Я не представлял, как вернуться к Эли с невозмутимым выражением лица, и не понимал, что чувствовую вообще, но точно не злость. Кажется, впервые в жизни осознал всю важность плана «Б». Сейчас девять, на студии нужно быть в десять.       Я достал телефон и позвонил Тому — узнать, где они остановились или остановятся, если ещё не в Мюнхене. Том сонно пробормотал, что они в Marriott близ телестудии и отключился.       — У Маркуса ветрянка, — сказал я, подойдя к Эли и не дожидаясь её вопроса. — Так что придётся ехать в отель.

161

      Через полчаса мы уже были на месте.       — Хей! — где-то за спиной прозвучал голос Ксавьера, пока я заполнял бумаги.       Я обернулся и увидел его с Сабиной и Гасом. И Тома с новой рыжеволосой пассией.       — Ребекка, — представил её Том. — А вы чего не у Тоби? Что-то случилось?       — Маркус заболел ветрянкой, — ответил я, хотя Том прекрасно знал, что Маркус переболел ею четыре года назад, потому как умудрился заразить ещё и Тома.       — Понятно, — улыбнулся он и посмотрел на Эли: — Значит, ты с нами?       — Мы сейчас на завтрак, а потом у нас культурная программа, — сказал Ксавьер.       — Дай только от вчерашней культурной чуть отойдём, — загоготал Том. — Тут с нами и Викки, и Тони с подругой. С новой. С другой новой, — уточнил он, многозначительно выгнув бровь.       — Ты с нами перекусишь? — Ксавьер так резко хлопнул меня по спине, что я даже выронил ручку.       — Нет. Поеду сразу на студию.       Мне казалось, что бы я сейчас ни съел, оно бы вызвало тошноту, усилив мерзость утра.

162

      Час длилась запись песни — на студии звукозаписи AltRock, затем шесть часов репетиций с музыкантами и труппой на телестудии. Я освободился только в девять. Безлюдная улица была укрыта ночью и покоем, а в оранжевом свете фонарей кружился едва различимый глазом снег. Я не стал брать такси, решил дойти до отеля пешком, охладить эмоции и проветрить голову, начинающую болеть в висках. После часов нескончаемой музыки и стуков каблуков хотелось тишины и свежего воздуха.       Эли и Том с Ребеккой — все трое в пижамах — сидели в гостиной нашего номера и смотрели «Одного дома». На кофейном столике стоял попкорн, снэки, фрукты, сок и вино. Я выдавил из себя подобие улыбки и ушёл в душ. Попытался унять головную боль прохладной водой, но легче не стало. Пришлось пить обезболивающие.       — Как всё прошло? — спросила Эли, когда я сел рядом.       — Хорошо.       — Ты голодный?       Я мотнул головой, и она едва не раскололась.       — Поужинали на студии.       — Я с мамой твоей говорила, — переглянувшись с Томом, сказала Эли.       — О чём?       — Хотела узнать, как Маркус.       — И как он?       Эли улыбнулась и промолчала.       — Не злись, — протянула мне стакан сока, — я бы на месте Моники поступила так же. Твоя мама сказала, Матиас родился раньше срока. У него какие-то осложнения. Они все очень переживают за него. А тут мы, и я с… — махнула она рукой.       — Поэтому мы посовещались… — подхватил Том, — и… в общем… погнали с нами в Швейцарию? Встретим Новый год вместе.

163

вторник, 30 декабря

      Я понимал, что если мы и полетим с парнями, то лишь на пару-тройку дней, за которые ничего страшного не произойдёт. На лыжах или сноубордах кататься мы не будем. Может, раз поднимемся в горы. Остальное время проведём в шале или гуляя поблизости. Кругом — лес и чистый воздух. К Берлину мы, в лучшем случае, будем прикованы до лета. Как скоро ещё получится вырваться хоть куда-то — неизвестно.       Так, за одно утро все наши планы поменялись с ног на голову: мы купили билеты и горнолыжные костюмы, съездили в онкоцентр и проверили кровь — всё оказалось в норме. Затем я сходил на короткий саундчек, после которого вернулся на обед в отель. А вечером мы все вместе поехали на съёмки.       Перед входом в телестудию, на припорошенной снегом улочке, уже толпились фанаты с фотоаппаратами и постерами группы. Проскользнуть незаметно не получилось бы — нас было слишком много.       — Идите первыми, а мы следом, — сказал Ксавьер и кивнул на дверь автобуса.       Мы успели подписать только несколько флаеров и сделать групповой снимок, когда вышедшая ассистентка попросила проследовать за ней.       В коридорах было людно и пахло хвоей, оттого я острее ощутил приятное предвкушение от предстоящего эфира. Друзей, пришедших вместе с группами, увели в зал, где менеджеры шоу выделили им центральные места на зрительской трибуне. Эли не хотела слишком часто попадать в кадр, поэтому надела чёрный брючный костюм с белой рубашкой и чёрную шапку. Полагала, розового парика будет достаточно в качестве праздничного обязательного атрибута, а не самый яркий образ «не привлечёт внимание камеры». Нам же одежду для съёмок предоставил новый бутик рокерской одежды Rebel United.

164

      — Две минуты, и ваш выход! — сообщает паренёк, появившийся из-за двери гримёрной.       Но, кажется, не проходит и секунды, как ведущий выкрикивает имя группы и громом звучат аплодисменты. Мы выходим в зал, приветствуем гостей и занимаем места на диване у огромной ели, увешанной рок-н-рольными украшениями.       Ведущий — весь в пирсинге и татуировках — говорит, что рад нас видеть, рассказывает о сегодняшней праздничной программе, спрашивает, как мы отмечали Рождество и Новый год в детстве и как отмечаем теперь, будучи рокерами.       — Теперь ложимся спать ещё раньше, — смеётся Том.       Интервью перетекает в череду вопросов о нашем новом альбоме, источниках вдохновения и музыке в целом. Так проходят полчаса. А затем ведущий объясняет, что во второй части программы нас ждёт игра и большая викторина, в которой и телезрители смогут принять участие.       Трансляция прерывается на музыкальную паузу — ставят наш последний сингл.       Через три с половиной минуты мы возвращаемся в эфир.       — Christmas Balls! — объявляет ведущий название игры, и повышая градус непристойностей.       Мы делимся на команды: я с Густавом, Том с Михаэлем. Крис наблюдает за происходящим с дивана. Нас с Томом обматывают тонкими зелёными покрывалами с липучкой, превращая в эдакое подобие ёлок. Задача Густава и Михаэля — кидать в «ёлки» специальными рождественскими шарами из ваты. Побеждает команда, налепившая больше шаров.       Счёт сохраняется равным почти до финала. Если бы не отвалившийся шар с моего колена, всё бы закончилось ничьёй.       После игры в эфир пускают наш второй сингл — единственный вошедший в двадцатку лучших песен года по версии AltRock и плетущийся в хвосте большинства европейских чартов, где все первые места заняли Tokio Hotel. Парням удалось стать феноменом не только немецкой, но и мировой сцены: на MTV European Music Awards, проходившей в ноябре в Ливерпуле, Tokio Hotel вырвали победу у Metallica и Linkin Park.       Клип заканчивается. Зал по сигналу взрывается аплодисментами, а нас снова разделяют на команды.       — Готовы? — улыбается ведущий, однако не удосуживаясь объяснить, к чему именно. Вероятно, к очередному провокационному «чему-то». — Вы вместе играете уже сколько? — спрашивает он, и Том с Крисом называют разные цифры. — Дальше я должен был сказать, что вы наверняка знаете друг друга как облупленных. Но… — смеется он и разводит руками. — Давайте для начала выберем трёх участников, которые будут отвечать на вопросы. Штэфан, ну, ты, как фронтмен, просто не имеешь права отказаться, поэтому — кого ещё прихватишь с собой?       Крис с Михаэлем поднимают руки, и я киваю на них.       — Отлично, — подхватывает ведущий. — Значит, Том и Густав будут угадывать ваши ответы. Михаэль, ты остаёшься со мной. А остальных я попрошу удалиться за кулисы в специальную комнату, где у вас не будет возможности подслушать вопросы и ответы.       Играет Jingle Bells в рок-обработке, а нас заводят в чёрную комнату, где кроме двух диванов и кофейного столика между ними ничего нет.       Несколько минут спустя ассистент просит Криса вернуться в зал. А ещё через пять зовут меня.       Я выхожу под звуки очередной новогодней мелодии — Deck the Halls — и рёва гитар. Крис переводит на меня взгляд и театрально закатывает глаза, ведущий блаженно улыбается, в такт музыке качая головой, зал тоже какой-то подозрительно улыбчивый.       Мелодия всё продолжает звучать, а я стоять у наряженной ели. Из-за затянувшейся паузы начинаю пританцовывать на месте. Зрители поддерживают аплодисментами, и я делаю несколько па из «Щелкунчика».       Наконец музыка стихает и ведущий просит меня занять место на диване рядом с Крисом и Михаэлем. Говорит, что всех приглашённых сегодня гостей сценаристы шоу попросили написать по одному вопросу, который они хотели бы задать группе.       — Мы отобрали самые серьёзные и животрепещущие, — тут же поясняет и издевательски кривит лицо, давая понять, что это совсем не так. — Как у тебя со скоростью? — смотрит на меня, и затем следует инструктаж о том, как именно мне следует отвечать на вопросы: быстро, лаконично и не задумываясь. — Готов?       Я поднимаю два больших пальца. По залу прокатывается волна аплодисментов, а из динамиков снова играет Deck the Halls, но уже тише.       — Ну, погнали! — Ведущий в нетерпении стучит по столу картонными карточками, очевидно, с теми самыми вопросами. — Итак, что бы ты делал, если бы превратился в кота? — тараторит он и поднимает на меня глаза. А я, кажется, вообще лишаюсь способности говорить. Пытаюсь что-то придумать, но из меня вырывается лишь мычание.       — Ну! — хлопая в ладоши, подгоняет Крис.       — Вылизывал бы яйца! — отвечаю и слышу чьё-то: «И он туда же».       — Весёлые песни или грустные песни?       — Грустные.       — Диск или винил?       — Винил.       — The Beatles или Queen?       — Queen однозначно!       — Если ты месяц, то какой?       В голове мелькает: «Апрель», но я отчего-то думаю, что правильнее назвать не месяц своего рождения, потому произношу:       — Февраль.       — Каким вкусом мороженого тебе бы хотелось быть?       — Что?.. — опять теряюсь с ответом, и меня опять подгоняют. — Любым, лишь бы лизали!       — Какой запах у тебя ассоциируется с любовью?       — Липа, — отвечаю, вдруг вспомнив тот день, когда, лёжа на кровати у распахнутого окна, мы с Эли читали «Солярис», а с улицы тянуло сладким запахом цветущей липы.       — М-м, как интересно, — хохочет ведущий: — Носки какого цвета ты предпочитаешь?       — Белые. — Однако, вытянув ногу, демонстрирую чёрные.       — Дебоширство в новогоднюю ночь — это про Рихтера?       — Как видите, — смеюсь и киваю на носки.       — Ну и последний, музыкальный, вопрос: какой самый красивый звук?       Понимаю, что они ждут явно ответа погорячее, потому говорю: «Стон любимой женщины», и по залу прокатывается протяжное: «О-у!»       — Ну а теперь перейдём к десерту! — потирая ладони, почти кричит ведущий, и после короткого музыкального проигрыша — гитарного соло — появляются Густав с Томом. Ведущий объясняет им правила игры, говорит, что сперва хотел просто зачитать все те вопросы, на которые мы отвечали, чтобы Густав и Том попытались угадать наши ответы. — Но, боюсь, на гадания у нас попросту не хватит эфирного времени. Поэтому мы решили упростить вам задачу. На экране, — вытянув руку, указывает он на стену за своей спиной, — вы увидите вопрос и три ответа. Всё, что вам нужно — угадать, где чей ответ.       То же самое делают и телезрители — отправляют смс с ответами: сколько точных совпадений будет у Тома с Густавом. Победитель получит суперприз: CD-диск с Ashes, автографы и два билета на большое новогоднее шоу от AltRock.       Первым на экране появляется вопрос о коте и три одинаковых ответа. Но ведущий почему-то не спешит переходить ко второму вопросу.       — Вы не заметили здесь ничего странного? — щурясь, смотрит он на Тома с Густавом. Те лишь пожимают плечами. — Тогда я вам подскажу — «се-бе», — чеканит он слоги и трясёт в воздухе указательным пальцем. — Только первый ответ имеет это важное уточнение «вылизывал бы себе». Чувствуете эту тонкую психологическую подоплёку? — смеётся он.       Следующие полчаса пролетают в безудержном угаре, после чего ведущий благодарит всех за участие, говорит, что закрывать программу буду я и музыканты из трёх других групп, подготовившие традиционный праздничный живой номер.       И пока в эфире идёт награждение победителя смс-розыгрыша, мы уходим за кулисы. Время на грим и переодевания — восемь минут: три идёт награждение, минута — реклама, четыре — номер актёрского состава «Щелкунчика» до начала самой песни.       — Десять секунд, и ваш выход! — врывается в гримёрку ассистент, и мы направляемся на сцену.

165

      Признаться, за месяц почти каждодневных репетиций и от танца, и от песни меня уже порядком подташнивало, потому я не воспринимал выступление, как нечто из ряда вон выходящее, оттого и считал, что восторженные слова Эли и парней — банальные речи поддержки.       — У меня аж мурашки по коже побежали! — Эли вытянула ладони вперёд. — От песни! — засмеялась, когда я проверил её лоб — нормальный.       — Хей-хей! — прокричал вошедший в комнату Бергман. — Отличное шоу! Отлично отсняли! Сейчас у вас автограф-сессия с фанатами в зоне мерчандайзинга. Потом интервью. Остальные мелочи согласуем с Sony, — кивнул он на Ксавьера, — после праздников. Так, я ушёл. У нас акустический сет. Ещё раз спасибо за участие! — улыбнулся он, и мы пожали руки.       — На девять бронь в Hard Rock Café. Надеюсь, двух часов вам хватит. Хотя я бы перекусил уже сейчас, — засмеялся Ксавьер.       — Я бы тоже, — сказал Тони.       — По поводу интервью… — Появившаяся в комнате девушка принялась зачитывать с листка пункты, касающиеся непосредственно канала, и которые нам следовало обязательно упомянуть.       — Не забыть бы, — хохотнул Михаэль.       — Такси! — прокричал кто-то.       — Одежда для автограф-сессии! — Представитель Rebel United указал на вешалку с очередными чёрными джинсами и футболками.       — Эли! — окликнул я её, заметив, что она с девушками направилась к выходу.       — Я догоню, — коснулась она плеча Ребекки и кивнула мне на дверь подсобки.       — Вы куда? Как ты себя чувствуешь? — спросил я её, как только нам наконец удалось уединиться.       — В отель, куда же ещё, — улыбнулась она и повисла на моей шее. — Девочки на спа, а я спать.       — Устала?       — Да, — коснулось моей кожи её горячее дыхание, а губ — её губы. — Но мне всё понравилось. Особенно танец и песня.       — Если хочешь, мы можем завтра никуда не ехать. Выспишься.       — Перестань, — прошептала, увлекая в новый поцелуй. — Нам не так рано вставать.       — Ты приняла лекарства?       — Да. И вечерние приму, завела два будильника, — усмехнулась. — Всё будет хорошо, не переживай и отдыхайте.