Мгла

Сегодня Тянь немного не в себе, потому что вчера шипящий матом и готовый перекусить глотку одним выверенным рваным укусом зубастой пасти Шань перестал кусаться. Потому что от ощущения шероховатой кожи под своей ладонью отдавало блядским спокойствием, которое никак с Рыжим не вязалось. Потому что Шань — это ебаный шторм в 12 баллов по Бофорту с раскатами грома и хуярящей во что придется молнией. Потому что Гуаньшань сформировал этот шторм вокруг Тяня, и теперь он в самом его эпицентре, один на один со стихией, которую подчинить себе невозможно. Потому что это спокойствие и вяжущее по рукам и ногам тепло, всё ещё остаётся фантомным отпечатком на правом колене, на правой ладони. Потому что Тяня натурально ебнуло молнией с напряжением в миллиарды вольт, и теперь воздух вокруг напропалую разряжен, ионизирован, а сам он — почти дотла. Малыш Мо оказался круче всяких дефибрилляторов и оголённых проводов вместе взятых, давая ему вместо отрезвляющей оплеухи, которую он ожидал, оглушающе-непривычную мягкость, которая, господи-боже, до усрачки пугает. Нет, нет. Тянь не трус. Он не из таких. Это что-то инстинктивное, подсознательное, из разряда акрофобии, которая у Тяня как раз таки есть. Стоит оказаться всего лишь на пятом этаже, а голова уже кругом, руки неосознанно вцепляются в перила, а тошнота — в глотку. С Шанем то же самое, тот словно умеет поднимать не на пятый, а под самые облака, и мысль у Тяня в такие моменты одна: «только бы не упасть». Пытаясь избавиться от фобии, Хэ переехал в высотку с панорамными окнами, чтобы все по-настоящему. Чтобы город под ногами, а сердце в пятки. Чтобы задушить этот страх по-тяневски — стальным обручем вокруг шеи. Он фобиям в глаза борзо смотрит, чёкает, нарывается на драку, не щадит себя, не позволяет им захватить разум и тело. И, возможно, он только предполагает, но с Шанем это тоже проканает. Так и сейчас Тянь смотрит своему страху в глаза, отдающие янтарем даже в хреновом полумраке, в который вклиниваются неровные просветы холодного белого через опущенные жалюзи. Со своей порцией обеда он уже расправился, хотя Шань обычно оказывался быстрее. Взгляд невольно примагничивается к скосу острой челюсти и напряжённым желвакам, пока тот пережевывает вонтон целиком, выше к ушной раковине, где на мочке замечает крошечную выбоину. — Не знал, что у тебя проколоты уши. — сверлит ту взглядом, точно пытается проделать ещё одну, больше, масштабнее, на порядок ровнее, идеалист хренов. — Да, было дело. — кривится Шань, словно в вонтоне увидел жирную зелёную муху и отставляет бокс с едой на пол — с дивана ведь до рабочего стола не дотянуться. — Как давно? — спрашивает Тянь, замечая, что Шаню под его тяжелым взглядом неудобно, а поделать с собой ничерта не может. Привык он так смотреть, весь в отца, весь в мудачью натуру Хэ. Тот хмурится и на долю секунды косится на него. — Харе пялиться, а! Ещё в школе. — Шань рассеяно пожимает плечами, а последнее предложение и вовсе проглатывает, точно подумал, что сболтнул лишнего. Он не желал открываться Тяню хотя бы на долю, на два ебаных дюйма, чтобы в этой трещине Тянь смог высмотреть, что же заставляет Мо периодически зависать в мыслях да морщиться от них же. Хэ просто любит загадки, и это уже спортивный интерес — разгадать Гуаньшаня. — Все мы совершаем какую-нибудь херню в подростковом возрасте. — Тянь повторяет за ним и тоже жмёт плечами, мол, тут и обсуждать нечего. Херня, о которой он говорит, случается не только в подростковом. Тянь вырос, херня окрепла, и теперь его ошибки не просто морось помарок, что отголосками отдавалась в грудине, а абсолютно фатальная, приводящая к смерти аберрация. Тянь весь из нее соткан, она проникла в цепочку ДНК ещё задолго до его рождения, передавалась проклятьем в поколениях, спящим мутированным геном, который просто вовремя не выявили. Дошла до него и пустила корни, точно нашла в его теле что-то забыто-родное. И не просто по частям он собран из этого. Он сам ошибка. Чей-то масштабный промах. — Хочешь сказать, у тебя тоже есть проколы? — спрашивает настороженно, словно ожидает подвоха. Конечно, чего от Тяня ещё ожидать? Он и сам от себя его ожидает. — Их больше, чем ты думаешь, Малыш Мо. — горько усмехается. Тебе посчитать пулевые снаружи или те, что сделал самолично внутри? Если первые, то по пальцам одной руки, если вторые, то всех чисел мира не хватит. Пробивать в себе дыру за дырой уже вошло в привычку. — Кончай хуйню нести. — Шань смешно поджимает губы, отчего выглядит неправдоподобно молодо, как ребенок, ей-богу. И это, честное слово, вызывает лёгкую улыбку, незаметную ни для кого и слишком заметную для самого себя. 4 балла по Бофорту — поднимается пыль — Да ладно тебе. Твои проколы могут зарасти, а мои въелись под кожу. Проснулся однажды утром и решил, что мне срочно нужно набить татуировку. — Тянь откидывает голову назад, мечтательно смотрит в потолок и прикрывает глаза. Так все и было — дурацкий порыв выделиться, стать ещё более — хотя куда уж ещё — заметным. А на деле может, даже и нужным. Определенно нужным. На ебаных сто процентов, а не на минус один. И если тогда этот минус один казался катастрофой, то сейчас в нем не меньше минус двухста и на это уже глубоко поебать. — Готов спорить, там что-то пиздецки хуежопое, как и ты сам. — бурчит Шань и Тянь готов поклясться, что он чувствует, как его внимательно изучают хмурым: лицо, не скрытую под одеждой часть рук, шею. И если к посторонним взглядам Хэ давно привык, на него ведь постоянно пялятся, то к этому всё ещё привыкает. Он давит в себе желание открыть глаза, показать, что он знает, что Малыш Мо сейчас делает, ведь тот уж точно ощетинится, пошлет его на хуй, а может и вообще к праотцам, ещё и адрес попутно выдаст с подробным описанием местности. И это от чего-то запаляет Тяня. — Ага, точно, Малыш Мо. Хочешь покажу? — его швыряет из крайности в крайность. Ну точно ведь, тайфун Мо Гуаньшань, превосходит по силе все известные всемирной метеорологической организации штормы, а Тянь все ещё в эпицентре. Порыв убийственного ветра — и он чувствует необходимость сжать ладонь на рыжине, чтобы та раскололась надвое. Ещё один — и ему блядски нужно прикоснуться к светлой пергаментной коже, чтобы получить хлесткий удар по руке. Следующий — и до смерти хочется сцепиться с зарвавшимся Малышом Мо, чтобы закрыл свою грязную пасть. И с удвоенной силой Тяня швыряет, когда зарвавшийся, пасть свою всё-таки прикрывает и негласно поддерживает. Сейчас все до краёв, до ебаного безумия, потому что вывести того из себя хочется в той же степени, что и продолжить тихий почти мирный — как будто между ними когда-то вообще была война, хотя по-мирному с Шанем невозможно — разговор за запертой дверью кабинета. 6 баллов по Бофорту — гул — Мечтаю, бля. — выпаливает Шань и гвоздит Тяня борзым взглядом к дивану. — Я рад, что ты честен с собой в своих животных инстинктах. — безумие побеждает и Тянь, врубает мразную натуру Хэ на полную, хищно скалится, цепляя пальцами собственную футболку. Тянет ту вверх, медленно, точно желает, чтобы Шань запомнил все до единого миллиметра. Паскудно мажет ладонью по напряжённому прессу, кубик за кубиком, чуть выше, когда замечает, что Шань сжимает кулаки. Кажется, Хэ Тянь лично распалил тайфун до неебических масштабов и пора открывать новую шкалу, где максимальные 12 по Бофорту покажутся штилем. — Заканчивай этот цирк, заебал! — Гуаньшань поспешно одергивает черную тряпку вниз, бесконтрольно задевая его кожу холодным, а в Тяне просыпается что-то давно забытое, мальчишеское. Оно расплывается в точках, куда касались чужие пальцы хреновой патокой, приятной дрожью и оственелым секундным желанием, вернуть те на место. Тянь себя контролирует. Это у Тяня с какого-то хуя возникли животные инстинкты, которые он душит, а они душат его встрявшим рыком в глотке. — Тебе тоже просто захотелось проколоть уши? — выдыхает, когда ему наконец удается перебороть Хэ и снова включить Тяня, не без последствий, не без сбитого дыхания, не без отчетливого желания продолжить. — Нет, я же не дебил, — Шань надменно фыркает, заставляя Тяня поперхнуться, потому что надменно с ним ещё никто и никогда. С ним жёстко, с ним кулаками под дых да в скулу, с ним до отвращения мило, с ним пресмыкались. Но с ним никогда. Никогда, блядь, никогда. Не. Вели. Себя. Надменно. — И всё-таки у тебя там дыры. — сбитый с толку, он касается мочки уха едва уловимо, но и этого хватает, чтобы Шань дернулся, а следом хлестанул его по руке, неясно выругиваясь. — Не хочешь рассказать? — Это был ебаный обряд посвящения. — Шань прикусывает щеку, словно не хочет говорить что стрянет на языке, но все же отпускает себя быстро на выдохе, — Познай боль и ты познаешь единение. Звучит как ебаная мантра. Как херня, которую во всю продвигают ублюдские сектанты, которых Тянь достаточно перевидал. Звучит как… — Хуево продуманный слоган к фильму. — заканчивает он мысль уже вслух. — Ага, к фильму ужасов. — соглашается Рыжик. И это нихуевое такое подтверждение теории Тяня, от которого блядские вонтоны вот-вот пойдут кислотой вверх по пищеводу. — Что за обряд? Ты был в секте? — упрямо спрашивает он, а потом видит, как Шань прыскает смехом, чуть более надтреснутым, чем нужно. Чуть более громким, чуть более рваным, чтобы не понять, что Тянь попал в точку. — Если банда шпаны считается сектой, то да. Это все в прошлом, за которое я до сих пор расплачиваюсь и, кажется, этот долг только растет. — на секунду лицо Шаня становится осунувшимся, болезненно бледным, и плевать, что тут темень, Тянь прекрасно видит в темноте. Становится на пару, а может и целый десяток лет старше, ведь морщины от болезненно нахмуренных бровей кажутся слишком глубокими, точно их излом повторили черным маркером. Плечи косит вниз, будто только что Гуаньшань сам себе мысленно вынес приговор без права на помилование и обжалование — проебал все сроки на условно досрочное или хотя бы апелляцию. 8 баллов по Бофорту — ломает деревья, а внутри Тяня выламывает ребра — Кто-то из них проколол тебе уши? — шипит Тянь, дотрагиваясь до собственной грудной клетки, проверяя насколько там все плохо, потому что кажется, что она вся в крошево. — Шэ Ли. — не сказал, а тяжко выдохнул. Словно это имя было последним в списке желанных к произнесению, точно оно и было той самой тяжестью из-за которой те морщины, коих на лице уже нет, резко вздергивающиеся плечи, всё ещё ссутуленные и взгляд ожесточенно-яростный. И от одного только вида Мо, его снова швыряет в другую, совсем уже не новую крайность. Хэ Тянь гневом заражается, будто Шань распространяет споры, проникающие в глотку, в нос, в нутро, что зло клокочет, сжимается, схлопывается раздражением. Тянь глубоко вдыхает. Шумно выдыхает. Жмёт кулаки до фантомного хруста сухожилий. Разжимает. 10 баллов по Бофорту — рвёт строениям крыши, а Тяня грохотом — Малыш Мо, что вас с ним связывает сейчас? — нормальный человек подумал бы, что такие вопросы — прямое вторжение в личное пространство. Но заразившийся ненормальный Хэ Тянь сейчас не разделяет, не видит границ, не чувствует разницы между своим и чужим, потому что личное Шаня — это его собственное, ведь перед глазами до сих пор изломы чёрным маркером, промелькнувшее отчаяние, перед глазами и вжимаюшийся в стену Шань, не похожий сам на себя, после того, как вернулся от Шэ Ли в тот ебучий день. Инстинкты сыграли первыми — защитить. Укрыть собой. — Меня с ним ничего не связывает. Что там он обо мне думает мне похуй. — Гуаньшань скалится рваной улыбкой в которой боли больше, чем в пулевом. Тянь рефлекторно касается собственного, что прошел касательной по левому плечу — целились в сердце, только не учли, что того у Хэ и в помине не было. Шрам, который напоминал о себе только в лютый ливень, точно трещит по неаккуратно наложенным швам и Тянь снова оказывается под прицельным огнем, получая новые угольные дыры, превращающие его тело в решето, внутренности в фарш. Эту связь хочется оборвать, изгрызть зубами, вырвать из Шаня. Да, с мясом, да, с кровью: потерпи немного, Малыш Мо. У Тяня хуев комплекс героя — чем сложнее, тем лучше, тем драйва больше, больше удовлетворения, которого нигде днём с огнём не сыщешь. У него блядская зависимость, потребность к защите и самопожертвованию, которая появилась там, в Пекине, откуда он бежал сломя голову. А от своей ебаной натуры ведь нигде не скроешься — та всегда с тобой, будь она проклята. Ходил он к этим вашим пиздатым распиаренным психологам, психотерапевтам, ко всем ходил с приставкой «психо», а толку плюс минус ноль, все равно, что на открытый перелом приклеить хренов пластырь, который тут же пропитается кровью, да свалится при первой же возможности, при неосторожном движении, неосторожной мысли. Но может так и нужно было — чтобы встретились Тянь с комплексом героя и Шань с дерьмовым прошлым. — Теперь я — твоя банда. — Хэ собирался сказать это немного шутливо, успокаивая не то себя, не то зависшего Шаня. Получилось пугающе серьезно, настолько, что теперь виснет он сам. 12,5 баллов по Бофорту — плохая видимость, мгла *** Диафрагму стягивает стальным, у Тяня едва ли получается вплести в лёгкие жалкий клочок кислорода. И тот ощущается едким угарным дымом. На языке собирается горечь, точно он прожевал полынь, а глаза прикованы к темному силуэту напротив. Разодранному, разорванному в клочья, к неживому. Он помнит это. Тысячу раз видел в кошмарах. Тысячу раз умирал от бессилия и чувства вины. Тысячу раз пытался просить прощения, да глотку сковало, глотку прижало, глотка сейчас отёчный ненужный орган, который срочно нужно вспороть ребристым, нужна интубация, нужен воздух, а не дым, нужно прощение. Понимает, что уснул. Понимает, что не может проснуться. Понимает, что ему пиздец, потому что приступ паники накатывает железным катком, плющит к дивану, на котором он, даже не заметил, как провалился в кошмар. Что снова призрак прошлого, которое должно было остаться в Пекине пришел за ним в тысячу первый раз. И не хочет, блядски не хочет видеть этого снова, но глаза намертво прикованы к силуэту — его заставляют смотреть и увидеть, точно тыкают носом в один из главных грехов Тяня: «это ТЫ во всем виноват». Он знает, он кается, каждую ночь, каждое утро и день, каждую секунду. Его не отпускает — грех слишком велик. Его в аду черти ждут и отдельный чан, эксклюзивный, с пометкой «Хэ Тянь». Монолитные плиты вины и херов сонный паралич не дают пошевелиться, окликнуть фигуру напротив, заставить ее выслушать Тяня, покаяться лично, а потом хоть душу богу отдаст. Хотя, скорее уже дьяволу. Ему остается только смотреть и снова опять умирать внутри, истекать кровью, ведь плиты уже давно раздробили кости, сплющили органы. Это уже не Хэ Тянь. Это кровавое месиво мало похоже на человека или то, что могло от него остаться. Вина хуже остальных чувств, те и рядом с ней не стоят. Вина — оплот страданий, вина в стократ больнее тех пулевых, которыми решетили Тяня, больнее тяжёлой руки отца. Больнее всего, что Тянь испытывал, потому что ни от чего другого он так не корчился, сгибаясь в три погибели на полу ванной. Вина убивает. И он давно уже мертв, но от чего-то до сих пор не успокоится, выворачивает его наизнанку, рвёт жилы, скальп да кожу сдирает паскудно, дохуя медленно. И мир сужается до трёх. Тянь, вина и боль. Плечо простреливает, точно в то снова вонзилась жгучая пуля, прошивая его насквозь, а следом руки обдает знакомым тёплым. Мир ширится ровно на одного, ведь Тянь чувствует, как крепко собственные ладони сжимаются на знакомо-теплом и подтягивают его наружу сквозь толщу ебаных миллисекунд, кажущихся вечностью. Он хрипло вдыхает, ошалело вырывая из только-только собирающейся воедино реальности, чужое присутствие. Мир ширится на целого Шаня. И этого достаточно, чтобы понять, что кошмар отступил. Он мечет взглядом вдоль кабинета, где конечно же, уже рванной фигуры нет. Где есть только Тянь, боль, вина и Гуаньшань в лицо которого Хэ смотреть не рискует. Он хочет встать и смыть с себя блядский кошмар ледяной водой, а делает совершенно противоположное — прижимает знакомо-теплое, почему-то не сопротивляющееся, к закрытым векам, заставляя долгожданное спокойствие разлиться по венам, нейтрализовать адреналин, унять набат в сердце. 0 баллов по Бофорту — штиль.