Мгла

Одежда на полу неаккуратными комьями — помнётся наверняка, в складках вся будет, сыростью пропахнет, да и плевать. За окном ливень хуярит о металлический подоконник, капли разлетаются мокрым бризом, сочатся сквозь неплотные рамы, да и плевать. Шань совсем голый, совсем дикий, совсем-совсем слетевший с ебаных катушек вжимает его в кухонный стол, расставив руки по обе стороны от Тяня. Упрямо не давая возможности пошевелиться — да и плевать. Рычит в губы, грязно выругивается, кажется в порыве даже посылает Тяня на хуй, чем вызывает непрошенную улыбку и совсем тихое, на выдохе: «Малыш Мо». Шань всегда его посылает. Тянь почти всегда уходит. И уж точно всегда возвращается. Вот как сегодня. Или уже вчера, ведь на часах немногим за двенадцать. Тяню херово было. Нет, не так. Хуево ему было, от слова совсем. Настолько, что каждая мышца в напряжении, каждая жила, всё в нем в ебаном натяжении — ещё немного и лопнет, хлестко разрезая тонкими прутьями органы и кожу. Не помогала даже саднящая боль в руке, словно зря он в порыве гнева разъебал зеркало. Ну реально, тот мудак в зазеркалье скалился паскудно, быковал. Смотрел слишком борзо. Вот Тянь и не выдержал. Врезал отточенным ударом в оскал, а в ответ получил осколки. Неплохо, Тянь-мудак — 1:1. Борзый взгляд Тянь только от Шаня может вытерпеть, потому что по-другому Малыш Мо смотреть просто не умеет. Там в глазах карих-янтарных-рыжих — хуй знает каких, если честно, Тянь сколько бы не смотрел разобрать всё не может, — пламя и ярость. Там концентрат жизни и борьбы за неё. Там силищи столько, что заряда кинетической энергии хватит на бесконечные пулеметные дроби — только бы патронов хватило. Там ударно-спусковой всегда на взводе и всегда без предохранителя. Взгляд — выстрел. И Тянь эти выстрелы с мазохистским удовольствием всем телом ловит, напарывается, сквозь себя пропускает. В нем уже свинца под завязку, а ему все мало, мало-мало-мало. Ещё нужно, больше, прицельнее, впритык, чтобы раскаленным дулом кожу плавило. Чтобы тело в решето, в мясо, в кровавую дымку. Сегодня Тянь старался не напарываться на взгляды-выстрелы. День не тот. Час не тот. Обстоятельства не те. Его уже изрядно изрешетили по телефону буквально за 56 секунд. Чэн умеет. Чэн, сука, профессиональный снайпер — все попадания, ни одного промаха с расстояния в ебаные тысячи километров. Сегодня Тянь не в духе. Даже сраные гонки по городу устроил, как ребенок, ей-богу. На спидометр и вовсе внимания не обращал и так понимал, что лимит превысил, полномочия тоже. Но ведь похуй, правда? Гонялся сам с собой. Тянь убегает, прошлое догоняет. Так ведь всегда. А потом и сам не понял, как оказался у Шаня на пороге с пакетами наперевес. Пиво зачем-то взял, хотя нахуй оно ему вообще далось, если любит он виски. Неразбавленный. От него хоть не мутит. Тяня к Шаню точно на привязи тащит каждый раз, когда Чэн звонит и вкрадчиво, чуть ли не по слогам передаёт слова отца. Слов много. Тяня все меньше. Тяня тащит к Шаню. Тянь тащится. Возможно по инерции. А возможно по Шаню. И сидя тут, на крошечной кухне — как она вообще их двоих уместила, — Тянь молчал. Старался даже не думать, по сторонам не смотреть, чтобы не напороться на глаза карие-янтарные-рыжие. Просто сидел. Просто ощущал Шаня. Просто успокаивался. И как вообще с одним человеком может быть настолько просто и настолько сложно одновременно? Нелепица, блядь. Сбой в матрице вселенной. Может, даже, чья-то злая шутка. Наверняка богов. Они же те ещё шутники. Вон как смешно на Тяня смотреть, который подыхает каждый день и от себя, глупенький, убежать пытается. Смешно, правда? Живот надорвать можно. Не хотел Тянь взгляды-выстрелы сегодня ловить, но боги ведь те ещё шутники, да? Богам ведь скучно стало, развлекухи захотелось. Одного выстрела хватило. Когда Шань глаза на него поднял, продолжая перекись на руку лить. Застыл. Прицелился. Дыхание задержал и… Одежда на полу неаккуратными комьями — помнётся наверняка, в складках вся будет, сыростью пропахнет, да и плевать. За окном ливень хуярит о металлический подоконник, капли разлетаются мокрым бризом, сочатся сквозь неплотные рамы, да и плевать. Шань совсем голый, совсем дикий, совсем-совсем слетевший с ебаных катушек вжимает его в кухонный стол, расставив руки по обе стороны от Тяня. Упрямо не давая возможности пошевелиться, да и плевать — смотрите, боги, наслаждайтесь. Смотрите, Тяню плевать. У него тут дело поважнее. У него стояк адский и новые взгляды-выстрелы прямо в сердце. У него оно вместо крови свинец плавленный качает. У него тут пиздец по имени Мо Гуаньшань в чистом неразбавленном и — господи-боже, — без одежды. Ему есть чем заняться. Шань не умеет в нежность. Шань целует грубо и глубоко, точно ещё немного и ему снесет башню, точно вот-вот и сожрёт. Кусает без малейшего намека на мягкость, рассекает кромками язык, губы, вжимается в Тяня и тут же ведёт бедрами вверх. Стояк о стояк. Пиздец…просто, блядь, пиздец. Тянь цепенеет, ломается, осыпается, потому что это он инициирует. Он набрасывается, он доминирует, он ведет, он блядь, подчиняет. И ни разу, никогда этот порядок не менялся, это закон ебаной вселенной, который Шань с лёгкостью послал на хуй. Шань всегда посылает на хуй. Тянь всегда возвращается. Это тоже закон вселенной. Их личный закон из личного свода правил. Их постоянная неизменная. И оба об этом прекрасно знают. Но ему нравится, впервые, сука, нравится, когда подчиняют его. Когда напирают властно и жёстко, когда поцелуй ведёт Шань и Тянь за каким-то хуем позволяет это делать просто потому что это, сука, Шань. Просто это Шань. И Шаню походу можно то, за что другие бы получили открытый перелом лучевой кости, вывих локтевого сустава и пару межреберных гематом. Шаню можно — Тяню нужно. Шань не пил почти, но блядский боже, он сейчас такой вмазанный, опьянённый, что хочется впитать все это в себя. Немедленно. Сию же, блядь, секунду. От него перцем сладким пахнет, зелёным, немного хмелем и Шанем-Шанем-Шанем. Простым-сложным, естественным, вмазанным. Тянь отлипает от влажных губ, усмехаясь от раздражённого шипения. Конечно, Шань недоволен. Он никогда не бывает доволен, но когда-нибудь Тянь это все-таки исправит. Он трется носом о колючий висок и дышит-дышит-дышит, вдыхает, запоминает, вбивает в лёгкие под завязку терпкий тяжёлый до мурашек запах. Впитывает Шаня, черт возьми. Черт-черт-черт его задери, блядь! Этого так мало. Так пиздецки мало, что Тянь съезжает на пол, царапая спину о столешницу. Похуй, Шань чуть позже эти царапины своими перекроет. Яркими, властными, сочащимися концентрированным желанием. Похуй, потому что перед лицом член весь в смазке, напряжённый, твердый и Тянь пробует его. Проводит языком по головке, слизывая прозрачное, как какая-то девственница, ей-богу. Но знает ведь, знает, что Шань от этого только беситься будет, поэтому сегодня можно немного поскромничать. Шань на вкус немного соленый, терпкий, убийственно приятный. Его хочется пробовать ещё и ещё. Его просто хочется. Просто всегда. Ещё одна проба по стволу вверх от самого основания. По сбито пульсирующим венам. Выходит размашисто и мокро. Выходит как Тянь и планировал. Выходит паскудно-медленно. Выходит идеально, потому что Шань вздрагивает, ожидая большего и тут же нетерпеливо рычит. Потерпи, Малыш Мо, торопиться некуда. Вся ночь впереди. Первый и последний ты уже проебал, поэтому ещё все ночи впереди. Дай распробовать, дай насладиться. Потерпи, Малыш Мо, Тяню и самому удержаться трудно, но он терпит. Умеет терпеть как никто другой. Зажимает член в руке, проводит навскидку пару раз по стволу, любуется результатом — капелькой выступившей смазки и порочно ведёт языком, слизывая всю. Всасывает головку и тут же отпускает, поднимая голову вверх. О да. Да, сука, да. Взгляд-выстрел. Прямо в лицо дробью замешательства, похоти и дьявольского нетерпения. Шань хмурится, Шань зло губу закусывает, Шаня душит приступами асфиксии. Тянь в восторге — высший бал, Малыш Мо. Повторим? Тянь все ещё смотрит в глаза карие-янтарные-рыжие, в которых возбуждение волнами зрачок смывает к радужке. И теперь действительно хуй цвет различишь. Снова головку втягивает, берет уже глубже и смотрит-смотрит-смотрит, наслаждается тем невыносимым дурманом, которым Шань почти давится, стискивая зубы. — Да что ж ты, бля… — шипит он, врезаясь пальцами в волосы и перехватывая из руки Тяня член. Тянь не против. Правда не против и демонстративно высовывает язык, не разрывая зрительный контакт. Так веселее. Так с ума можно быстрее сойти. Вот прямо сейчас, к примеру, когда Шань тянет уголок губ вверх в ухмылке. Сходить с ума от хорошего — в случае Шаня, потрясающего, — члена — просто. От улыбки гораздо тяжелее. Но Шань концентрирует в себе и то и другое — убийственное сочетание. Черт возьми, просто убийственное… — Спрячь. — приказывает хрипло, гвоздит к полу рукой, опуская чуть ниже. Тянь не против, правда, он ещё отыграется. Делает, что велено — прячет язык. Он сегодня мальчик послушный. На первое время. По крайней мере, пока Шань его окончательно не выведет. А вот потом, Малыш Мо, держись крепче. И Шань держится всё ещё за волосы, оттягивая их до кайфовой боли и иррациональной дрожи. Водит головкой по губам, толкается вперёд, матерится, когда зубы задевают уздечку. Да, Тянь специально, не благодари, Гуаньшань. — Шире, блядь. — сипит на выдохе и когда Тянь чуть шире приоткрывает рот, проводит членом по внутренней стороне щеки, давит. Голову на бок склоняет, примеряясь — идёт или нет. Да, Малыш Мо, как же иначе? Тяню твой член подходит лучше других. Тянь уже сам понял, спасибо. Толкается глубже, уже почти бездумно до боли в гландах и затекшей челюсти. Ещё глубже, когда вязкая слюна стекает по подбородку и тянется тонкими нитями на пол. Ещё и ещё, до ебаной асфиксии уже у Тяня, до темных кругов перед глазами и сраного головокружения. Толкается и застывает, выбивая из лёгких весь кислород окончательно. Шаня судорога пробивает, а Тяня пробивает от того, как его ломает в этот момент. От того, как губу закусил — больно наверное, — от того, как волосы пальцами крепче сжал, от того, как глаза карие-янтарные-рыжие непроизвольно зажмурил и голову вверх вскинул. Зря, Малыш Мо, зря. Тянь хотел видеть эти взгляды-выстрелы. Придется по новой, что ж ты за человек. Тянь ворочит на языке сперму, мешая ее со слюной всё ещё вязкой, неспешно выпускает изо рта всё ещё пульсирующий после оргазма член и выплевывает белесую на ладонь. Теперь его очередь властвовать, да, Малыш Мо? Шань дышит загнанно, смотрит на поднявшегося Тяня невидящим взглядом. Точно пьяный, он ведь совсем же не пил, так, язык пивом смочил. Тянь довольно скалится — значит пьян Тянем. Тяню нравится. Он подталкивает Шаня к столу и только сейчас прострелом боли в костяшках вспоминает — поранился же, больной мудак. А ведь чтобы себя живым почувствовать совсем другое нужно было. Просто немного Шаня рядом. Немного взглядов-выстрелов. Немного Шаня в нем. Немного его в Шане. Шань не сопротивляется, перенял правила игры, только ругается, когда Тянь толкает на стол и раздвигает ноги шире. Умница. Тянь бы похвалил, да вся концентрация сил уходит на то, чтобы сдержаться сдержаться-сдержаться-сука-сдержаться и не засадить ему с ходу. А так хочется. Так блядски хочется поскорее оказаться внутри. Там где узко. Там где жарко. Но нет. Не-е-ет. Нет-нет-нет. Сдержаться. Не спугнуть. Иначе это уже у Тяня окажется ломанное крошево вместо зубов и множественные разрывы в брюшной полости — кулак у Шаня, все же, тяжелый. Сдержаться… Тянь закусывает губу, жмёт ладонь в кулак, чтобы снова больно — самоконтроль, сука. Само-контроль. Са-мо-кон-троль, ёб твою мать. Блядь Это невозможно. Невозможно, когда Шань в такой пиздатой позе, животом на столешнице, прогибается в пояснице. Просто блядь. Это невозможно… Тянь шумно втягивает воздух, чувствуя, как внизу живота все скручивает ебаным спазмом. Мажет между ягодиц, обводя сжавшееся колечко. Там теперь мокро. Там теперь все в сперме и слюне. И от осознания чья там сперма и чья слюна его начисто вырубает. Очухивается только когда пальцы заходят уже мягко, а Шань стонет протяжно. Как давно он так — Тянь не знает. Вырубило же. И как сдержался тоже не знает, но на лбу крупно пот выступил и срывается вниз, попадая на глаза — щиплет. У Шаня ноги дрожат и голос тоже — тот хриплый такой, рваный. Он красивый такой. Он влажный от пота. У него кожа белая-белая, а на правой ягодице красный след от руки. Понятно как Тянь сдержался, понятно. Непонятно только как Шань ему хук не прописал и не вырубил. Тянь откровенно пялится — на это невозможно не смотреть. Это нужно из мрамора высечь и по всей студии расставить. Шань в бреду уже сам насаживается на пальцы, ногтями по столу царапает и перехватывает руку Тяня в запястье. Сдержаться-сдержаться-сдержаться. Господи, сдержаться… Он поворачивается немного корпусом, вылавливая замыленным взглядом Тяня и тут же губы облизывает. На нижней, прямо посередине трещина, там кровь выступила. Говорит что-то, наверняка хрипло — Тянь не слышит. В ушах пульс взбесился. В ушах писк страшный. Шань опять что-то говорит, видно, злится, но что ж поделать, Малыш Мо? Ты довел. Довел же, блядь. И снова взгляд-выстрел. Целая дробь. Тянь уже насквозь. От Тяня только ебащущее по венам острое, разрывное желание внутри оказаться осталось. И он отпускает. Позволяет себе наскоро надеть презерватив, который с какого-то хуя оказался на столе — может и забыл, как вытащил из кармана, пока Шаня раздевал, — уткнуться головкой и мягко проскользнуть внутрь. Шань сжимается, так сладко. Стонет, так, сука сладко, на выдохе. Привыкает. Тянь тоже. Нет, к такому не привыкнуть, сколько Шаня не трахай. Нет, к такому не привыкнуть, это же пиздец. Это тотальный пиздец, Тянь ещё даже не вошёл толком, а уже готов кончить, как подросток в первый секс. Пиздец… Руки устраивает на ягодицах, сжимает и тягуче-медленно ведёт до конца. Шань напрягся всем телом, дышать перестал — больно. Сжался опять и головокружение с темными кругами вернулись с удвоенной силой. Дыхание сбоит, пульс сбоит, весь мир, сука сбоит, потому что внутри Шаня ахуено. И хочется его много, хочется его долго, грубо, потом мягко и размашисто, а потом опять грубо и до конца. Но Тянь терпит, потому что пиздец…это же просто пиздец Тянь делает толчок на пробу и ведёт его уже окончательно. Все вокруг смазывается, только Шань статичный. Он в Шаня врезается урывисто, у того наверняка на бедрах синяки останутся ещё старые засосы не прошли, а нужно ведь новые оставить. Чтобы не забыл. Чтобы помнил и каждый раз вздрагивал, вот как сейчас, когда Тянь до конца засаживает. Чтобы как только видел, голову терял от возбуждения. И дрочил-дрочил-дрочил, господи, на Тяня, каждый, сука раз. Первый появляется между лопатками, пока что яркий, на Шане вообще все яркое. Сам Шань яркий среди вороха серых людей. Шань руку в локте сгибает и закусывает предплечье, выдыхает утробно, блядски порочно. Это просто невозможно, это пиздец Внутри тесно, так, сука, тесно, Тянь кусает беспорядочно шею, плечи, вылизывая бугристые впадины от кромок собственных зубов. У Шаня голос совсем севший, уже на рык больше походит, чем на сладкие стоны, он руку опускает вниз и кулаком размашисто водит, неосознанно подстраиваясь под темп, в котором Тянь его в стол вколачивает. Тяню бы лицо увидеть и взгляд дохуя обдолбанный, он наваливается сильнее, вколачивается сильнее, за волосы тянет, заставляя голову запрокинуть и снова шею вылизывает, запах его впитывает, терпкий, зверски возбуждающий. Движения уже беспорядочными рывками и Шань снова в дрожь, снова сжимается и хрипло шипит, выругивается крепко, Тяню требуется ещё пару раз толкнуться и застыть, упёршись лбом в рыжую макушку. Пиздец… Это так неожиданно прекрасно, когда одним взглядом-выстрелом всю тяжесть дня и всех дней до этого, всех лет до этого, всех бесконечных кругов ада до этого, можно смести вот так просто. Сложный Шань делает сложные вещи вот так вот просто. Одним взглядом. Одним поцелуем. Одним касанием. Один Шань на все проблемы и этого достаточно. Этого хватает. За окном ливень, но на кухне душняк и окно запотело. За окном ливень, но Тяню кажется, что в кухне Шаня солнце поселилось и припекло макушку до теплового удара. Солнцу на крохотной кухне Шаня так же уютно, как Тяню. Солнцу тоже иногда от дождя прятаться нужно у нужного. Наверное, у солнца тоже плохой день был. Шаню звонит кто-то и Тянь тут же хмурится — кто так поздно? Тянь бы связь в этой кухне запретил. Тут слишком хорошо, слишком спокойно для кого-то на том конце трубки. Тут место есть только для Тяня, Шаня и прячущегося от дождя солнца. Тут персональный райский остров, на котором не ловит сеть, о котором никто узнать не должен. Тянь смотрит на Шаня и хренов уют ломается, расходясь по неаккуратно заштопанным швам. Расслабленное и удовлетворенное лицо ловит очередной напряг, складку между бровей и какую-то болезненную озлобленность. Шань коротко отвечает на вопрос на том конце и отклоняет вызов. — До озера Хуаньу долго добираться? — одевается быстро, явно торопится, футболку нервно одергивает на всё ещё оголенном животе. И сам весь дерганный. — За час управимся, если поторопимся, что там? — солнце съёбывает из кухни от одного взгляда-выстрела, пораженного всплесками отчаяния и всепоглощающей тревоги. — Тело...