О потерях и приобретениях

Драко даже не потрудился обернуться, чтобы посмотреть, как Поттер с грохотом поднимается обратно по ступенькам подвала. Поттер казался чрезвычайно самодовольным, закончив развлекать Драко лекцией о важности хорошего поведения, которая затянулась по меньшей мере на добрых десять минут. — Если ты выкинешь что-нибудь, хоть что-нибудь, ты вылетишь отсюда быстрее, чем успеешь моргнуть, Малфой, — закончил Поттер, предприняв попытку запугивания, которая с треском провалилась. Драко испытал в своей жизни достаточно боли, ужаса и унижения, чтобы Поттер не смог напугать его несколькими сердитыми словами. Если бы Драко не был так истощен, не мучился от боли, не умирал от голода и, по всей видимости, не боялся потерять всю эту хрупкую защиту, он бы посмеялся над ханжеской речью Поттера. Но он испытывал всё это разом, и поэтому просто стоял там, прижав правую руку к телу в защитном жесте, прислушиваясь к глухому звуку закрывающейся за Поттером двери подвала. Он остался один; накрепко запертый в грязной крысиной норе. Драко неохотно признался себе в том, что это лучше, чем быть в руках Тёмного Лорда. Он не мог подавить дрожь болезненного страха всего лишь от одной мысли об этом. Тусклый шар голубоватого света осветил длинное помещение с низким потолком, в котором он стоял, и Драко потухшими глазами оглядел тюрьму, в которую загнал себя сам. Насколько он мог судить, там не было ничего, кроме грязи и четырёх стен. Он горько усмехнулся. Орден воображал себя таким хорошим, таким праведным, но они не смогли предоставить ему даже постель? Не было хотя бы одеяла, или кучи тряпья? Даже у Тёмного Лорда были одеяла — своего рода — в некоторых из его камер подземелья. Хотя Драко подумал, что, возможно, он предпочёл бы обойтись и без одеяла, и без пыток, чем наоборот. По его опыту, пытка была чем-то вроде нарушения сделки, подумал он с горькой усмешкой. Он огляделся в поисках подходящего места, надеясь присесть, но всё выглядело одинаково. В конце концов он просто слишком устал, чтобы стоять дальше, и забился в угол подвала, прислоняясь спиной к стыку двух стен и медленно сползая вниз. Сидеть в грязи было холодно, сквозняк гулял по земле и ещё больше морозя его, и Драко поёжился, неловко кутаясь в пиджак и съёживаясь, чтобы сохранить тепло тела. И теперь Драко ничего не оставалось делать, кроме как сидеть и думать. Сидеть и вариться в своих слабых эмоциях — страхе, неуверенности и обиде. Он сглотнул и поморщился; у него пересохло в горле, но, оглядевшись по сторонам, он не увидел ничего, что бы напоминало воду. Никто и не подумал снабдить заключённого водой. Он мог бы поверить им и предположить, что из-за неожиданности его появления они не побеспокоились о таких вещах, но вместо этого он просто горько выругался, его обида и бессильный гнев возросли. Драко был для них просто подонком Пожирателем Смерти; почему их это должно было волновать? Вот только он не был тем, кем его считали — он никогда не был именно таким. Были… смягчающие обстоятельства, которые не оставили ему другого выбора, кроме как поступить так, как хотел его отец. Всю жизнь Драко делал только то, чего хотел от него отец. Никто не перечил Люциусу Малфою, даже его собственный сын. Драко не думал, что его отец ответит на непослушание насилием, но тихий голос внутри него всегда говорил ему не проверять эту теорию. Конечно, теперь теория Драко была подтверждена, и он точно знал, что сделает его отец в ответ на непослушание, не так ли? Он снова сглотнул и оглядел подвал в поисках чего-то, что мог упустить. Его взгляд остановился на ведре в другом конце подвала. Ведро? Надменное негодование машинально вспыхнуло ярким пламенем — как они посмели так обращаться с Малфоем? Кем они его считали — животным, которого кормят из корыта? А затем возмущение угасло до слабо тлеющего огонька, когда Драко точно вспомнил, почему они посмели. Теперь он был никем — с тех пор как Люциус отрёкся от него, он больше не был Малфоем. Он стал низшим из самых низших, ему не предлагали никакой защиты в силу фамилии — по милости других Пожирателей Смерти. И у них не было сострадания. И теперь он был распустившим сопли, искалеченным предателем, который оторвал свою мать от её мужа и бросил её и себя на произвол судьбы, уповая на милость Ордена Феникса. Драко устало потёр лицо единственной левой рукой и напомнил себе никогда не забывать, кем он являлся сейчас. Никем. Притворяться гордым перед его бывшими врагами было бессмысленно. Он с трудом поднялся на ноги. — Вода есть вода, — пробормотал он себе под нос и пересёк большое пространство волочащимися, усталыми шагами. Но когда он добрался до ведра, Драко увидел, что оно было пустым. Никакой холодной, освежающей воды. Просто пустое ведро, и что-то белое, отражающее свет позади него?.. Он наклонился и поднял эту вещь, она оказалась мягкой на ощупь. Туалетная магловская бумага? Он узнал её благодаря событиям последних нескольких дней, проведённых в бегах, когда ему приходилось пользоваться грязными магловскими общественными туалетами. Драко моргнул и уставился на пустое ведро, усталые глаза красноречиво выражали презрение. — О, вы, должно быть, надо мной издеваетесь нахуй, — выругался он и в приступе гнева изо всех сил швырнул рулон туалетной бумаги в стену, пнул ведро, и оно с грохотом полетело к туалетной бумаге. Он думал, что Орден будет другим. Он надеялся. Ожидал лучших условий для пленников Ордена, чем у заключённых Тёмного Лорда. Но это — ведро в ёбаном углу — было едва ли лучше. «По крайней мере, Орден догадался выделить туалетную бумагу», — с горечью подумал он. И они ещё не пытали его. Мелкие снисхождения. — Блядь. Блядь. Блядь, — прошипел он в отчаянии и гневе, злобно проводя пальцами по волосам. Они были такими же неопрятными и засаленными, как у Снегга, и он ненавидел это ощущение. Мерлин, неужели теперь жизнь Драко будет такой? Спать на полу в чёртовом подвале, пользоваться ведром в качестве туалета и благодарить Орден за представленную помощь? Он думал, что Орден так не поступит. Он думал, что они должны были быть другими. На краткий миг Драко задумался, стоила ли защита Ордена этого. Возможно, они с матерью смогли бы найти убежище в другом месте. Сбежать из страны. Скрыться. И тогда Драко подумал о том, как Тёмный Лорд угрожал изуродовать, пытать, а затем, в конце концов, убить его мать. Он не мог так рисковать. Он нуждался в защите Ордена. И каким бы унизительным это ни было, всё равно это было лучше, чем… Драко постарался отвлечься от этих мыслей, пытаясь забыть всё, кроме своего гнева. Он не хотел вспоминать. Он не мог. — Блядь, — полурыдающе всхлипнул он и поднял ведро и туалетную бумагу, аккуратно положив их туда, где нашёл. Это заняло больше времени, чем могло, до того, как он потерял руку. Так теперь происходило всегда. Он всё ещё пытался пользоваться рукой, а потом вспоминал, что её там больше не было, и к горлу подступал комок, глаза начинало щипать от слёз, которые он никогда не пролил бы ни перед кем другим. Драко плакал, когда Тёмный Лорд приказал ампутировать его руку, плакал, как слабак, а они все смеялись над ним, издевались. После этого он больше никогда не плакал, что бы они ни делали. Он сдерживал слёзы до тех пор, пока не оказывался в своей спальне, пытаясь залечить свои раны волшебной палочкой, которую украл у грязнокровки, подвешенной Тёмным Лордом в столовой. И когда его заперли в грязных камерах под домом его семьи, пытали и причиняли ему боль, он сдерживал слёзы, пока не оставался один. Он не мог контролировать свои крики, но слёзы? Это он всё ещё был в состоянии контролировать, и он это делал. Он сел у ведра и вытер слёзы, которые потекли по его щекам от воспоминаний. Как только его чёртов мозг начинал вспоминать, это уже нельзя было остановить. Он попытался привести в порядок свои мысли, успокоить напряжённые эмоции и в конце концов смог очистить разум до блаженной пустоты, подтянув колени к груди и положив на них лоб. Культя мучительно напоминала ему о своём присутствии разрывающей, жгучей болью, которая на самом деле никогда не проходила, а отсутствующая рука горела фантомной болью, как будто его тело ещё не осознавало, что её больше не было. Драко больше никогда не сможет ощущать покой; ему больше не позволяли этого, каждое его мгновение было пронизано болью. Это наполнило его крайним отчаянием, что всё когда-нибудь наладится, и единственное, что заставляло Драко дышать каждую секунду в этом аду, была его мать. Желание оберегать её. Убедить её, что он поступил правильно, забрав у своего отца. Что он просто пытался защитить её. Он погрузился в беспокойную дремоту, и в своих снах Драко чувствовал, как прохладные, нежные руки матери убирают волосы с его лба, как её мягкий голос шепчет слова утешения. Во сне он был чистым, его волосы блестели и пахли зельем для волос. На нём была идеально отглаженная, сшитая на заказ одежда, и он лежал на кушетке в своей спальне, укрывшись лёгким пледом. Его мать грациозно сидела на стуле с высокой спинкой слева от него, улыбаясь ему. Драко был дома, в поместье, а Тёмный Лорд и все его последователи исчезли; вернув, святость его дому. Исчезли? Были ли они когда-нибудь здесь? Драко попытался думать, но его разум, казалось, был затуманен. «Я… я болен, мама?» — спросил он её, сбитый с толку тем, что был дома и что она ухаживала за ним, в то время как он должен был быть в Хогвартсе. Голос Драко показался ему слабым и далёким, и он озадаченно нахмурился. «Тише, Драко. Ты немного приболел, вот и всё. Разве ты не помнишь?» — Нарцисса улыбнулась ему и ещё немного подтянула плед, хлопоча над ним со спокойным удовлетворением, её лицо сияло материнской любовью. Драко улыбнулся в ответ. Было приятно видеть её счастливой. Она так долго была измучена и напряжена, сильно нервничала, доводя себя до предела… Не так ли? Казалось, он вообще ничего не мог вспомнить. «Но сейчас тебе лучше, Драко. С тобой всё будет в порядке», — продолжила Нарцисса, и её рука опустилась с его лба на правое плечо, мягко похлопывая. Драко нахмурился; он всё ещё не мог вспомнить, почему был болен. Но сейчас это не имело значения. Он был дома, со своей матерью — детали не играли роли, не были важны. Он стряхнул своё замешательство, как паутину. Он беспечно решил, что эта болезнь, должно быть, привела к потере памяти. «Я очень сильно люблю тебя, Драко. Ты ведь знаешь это, не так ли?» — спросила его Нарцисса, её слова звучали более демонстративно, чем обычно. Драко кивнул, краснея от смущения, свойственного большинству мальчиков-подростков, когда их матери выражали свою любовь. «Я знаю, мама», — пробормотал Драко и потянулся, чтобы похлопать её по руке с неловкой нежностью. Боль пробудила к жизни его культю, и он проснулся с хриплым криком, прикусив губу, когда слёзы потекли из его глаз от ужасающей агонии. Он был вырван из сна и сидел, задыхаясь от боли, в безрадостной реальности. — Блядь, — выпалил Драко, слёзы стекали с его заострённого подбородка, когда он осторожно прижал к себе руку и стал раскачиваться взад-вперёд, стараясь снова не закричать, на случай, если его услышат наверху. Вместо этого он тихо заскулил, с его губ сорвался поток ругательств. Во рту появился привкус крови, и он понял, что, должно быть, так сильно прикусил губу, что прокусил её. Он не чувствовал раны; боль в культе затмевала всё остальное. Только когда боль начала утихать до переносимого уровня, он понял, что произошло. Должно быть, он потянулся во сне, думая, что тянется к своей матери — Мерлин, как он пиздецки слаб, как жалок, — а вместо этого его культя ударилась о в чёртово ведро. Драко фыркнул от полуистерического смеха, когда его хрупкие эмоции рассыпались перед лицом боли, как разбились вдребезги мечтательные надежды. — Ведро. Проклятое ведро, — недоверчиво пробормотал он и покачал головой, всё ещё бережно прижимая искалеченную руку к груди, из его глаз потекли слёзы, когда он хрипло рассмеялся. Всё это казалось таким жестоким и отчаянно комичным. Как будто весь мир стремился извести его. Наконец-то он ощутил какое-то ничтожное счастье — пусть даже лишь во сне — только для того, чтобы удариться о ведро, в которое, как ожидал Орден, он должен был гадить. Смех Драко растворился в пустоте, болезненная и невесёлая улыбка исчезла с его губ. Он хотел умереть. Он думал, что здесь будет лучше, но всё ещё хотел умереть.

~***~

Драко, должно быть, снова заснул и проспал довольно долго, судя по ощущениям его затёкших, ноющих мышц. Он не помнил никаких снов и был рад хотя бы этому. Разбудил его звук захлопывающегося люка, и когда он покосился затуманенными глазами в сторону двери, то увидел, что на верхней площадке лестницы что-то стоит. — О Мерлин, пожалуйста, пусть это будет вода, — прошептал он сухими, потрескавшимися губами, с трудом поднимаясь на ноги с помощью единственной руки. Ему даже не нужно было мочиться, настолько он был обезвожен. Ещё немного, и ему придётся подавить остатки гордости и колотить в дверь подвала, пока кто-нибудь его не услышит; умолять о драгоценной жидкости, если понадобится. Часть Драко всё ещё желала, чтобы он умер, хотела просто умереть, если бы не маленькое, глубокое стремление выжить любой ценой. Эта глупая, необоснованная надежда на то, что, возможно — возможно — всё может наладиться. Пиджак соскользнул с плеч Драко, когда он вставал, и Малфой споткнулся об него, чуть не упав. Он застыл от ужаса, осознав, что если бы не удержал равновесие, то машинально вытянул бы свою правую руку, чтобы попытаться минимизировать боль от падения. Любое дело, к которому он прикасался, оказывалось неосуществимым из-за этой травмы, боли и инвалидности, которые она принесла с собой. Драко был научен всегда бояться возможной боли, этот страх всегда был в глубине его сознания. Получит ли он порцию проклятий только ради чьей-либо беспричинной забавы? Изобьют его также, как маглы бьют друг друга кулаками и ногами? Стукнется ли культей обо что-нибудь и от боли увидит звёзды перед глазами? С него сдерут кожу, сожгут или оплюют? Так много способов причинить ему боль и унизить его… Тёмный Лорд и его последователи превратили Драко в того, кто съёживался и дрожал, как побитый домашний эльф, от одной только перспективы почувствовать боль, потому что привык ожидать, что боль неизбежна. Её нельзя было избежать, от неё нельзя было убежать, её невозможно было предотвратить. Почти два месяца жизнь Драко была наполнена чистой, разрушающей болью. Я не упал. Я не ушибся. Я в порядке. Перестань быть таким слабым. Перестань быть таким ёбаным трусом! Драко сгрёб свой пиджак окоченевшей от холода левой рукой и снова накинул его на плечи, боясь просунуть правую руку в рукав, чтобы не испытать боль. На самом деле, он знал, что это будет больно, просто не знал, насколько сильно. И ему не хотелось этого выяснять. У Драко так пересохло во рту — не было слюны, чтобы даже смочить губы, а голова раскалывалась от вызванной обезвоживанием пульсирующей головной боли, которую могло бы вылечить простое зелье. Но у него не было зелий. Не было палочки. Ничего. Драко споткнулся на полпути к ступенькам подвала и тяжело упал на левую руку и грудь, в последнюю секунду вспомнив, что нужно убрать правую руку в сторону, слава Мерлину, падение было болезненно резким. Он прислонился щекой к краю грубой деревянной ступеньки и закрыл глаза, просто дыша. Остаток пути вверх по лестнице он проделал согнувшись, постоянно касаясь рукой ступенек, чтобы сохранить равновесие. Он не хотел рисковать и снова упасть. Драко хотелось заплакать от нового унижения, свалившегося на голову, и он попытался просто порадоваться, что никто не видел его таким. Предметами, оставленными на лестнице, оказались огромная чаша с мюсли, высокий стакан апельсинового сока на подносе и трёхлитровая ёмкость того, что, как гласила напечатанная магловская этикетка, было сто процентной чистой минеральной водой «Эванс». Драко отвинтил неудобную магловскую крышку и принюхался к прозрачной жидкости внутри. Пахло водой, то есть ничем. Он немного отпил, и струйка живительной влаги потекла по его языку и вниз по пересохшему горлу, как прохладное блаженство. — О, блядь, — выдохнул он, улыбнулся и сделал ещё один глоток. Было так хорошо. Он заставил себя остановиться, пока не выпил слишком много; он не хотел, чтобы его от этого тошнило, и ему, вероятно, следовало бы распределить её на несколько приёмов, если какое-то время он больше ничего не получит. Одному Мерлину было известно, что Орден планировал с ним сделать — если уровень его жилища хоть как-то свидетельствовал об их отношении к нему, то они вполне могли бы не утруждать себя ежедневным кормлением. Этот конкретный план диеты был любимым у Тёмного Лорда, поэтому он так сильно похудел за последние шесть недель. Драко неловко сел на ступеньки и принялся за чашу с мюсли. На вкус они тоже были нереально вкусным; он не только хотел пить, но также был настолько голоден, что почти всё было бы вкусно. Он сказал себе, что съест только половину, а остальное прибережёт на потом, на всякий случай. Это сработало не так, как он планировал — он проглотил почти всё, прежде чем смог остановиться. Он выпил весь апельсиновый сок и оставил пустую чашу и стакан на лестнице, где и нашёл их, спускаясь обратно с бутылкой воды. Драко просто раздумывал, куда бы присесть — «О, у меня так много вариантов. Вон тот клочок грязного пола? Или, может быть, вон тот угол?» — его саркастический монолог резко оборвался, когда он понял, что ему нужно воспользоваться ведром. Он уставился в потолок подвала в нескольких дюймах над своей головой. «Мне похуй, защищаете ли вы меня и маму от Тёмного Лорда и всех его приспешников, — яростно пробормотал он, щёки его горели от унижения, с которым, на самом деле, он должен был покончить давным-давно. — Я чертовски презираю вас всех».

~***~

День тянулся медленно, не было возможности следить за временем, нечем было себя развлечь, и ни страх, ни боль не отвлекали его. Поэтому Драко сидел, съёжившись и испытывая странную скуку, в углу, на другом конце комнаты от ведра, он поймал себя на том, что думает об одном человеке, о котором старался не думать. О всезнайке, Гермионе, сука, Грейнджер. Выражение ужаса на её лице, когда она подумала, что Драко потерял руку из-за неё, было странно приятным. Однако частью этого чувства удовлетворения было вовсе не удовольствие от того, что она чувствовала себя ужасно, а тот факт, что ей было не всё равно. Кто-то заботился о Драко, беспокоился о том, что с ним случилось. Никто не делал этого долгое время, даже его мать. На мгновение Драко был благодарен Грейнджер за то, что ей было не наплевать на него. Он быстро подавил это чувство. Но как же нахуй низко пал Драко, что он, Малфой, чистокровный волшебник, был униженно благодарен Грейнджер за сочувствие? Он восстановил дистанцию с ней, рассказав ей о том, как потерял свои пальцы, пытаясь насладиться болью и виной в её глазах. Это было не так приятно, как он ожидал. Он уже не мог получать удовольствия от причинения боли людям. Он видел слишком много страданий других людей, слишком многое испытал сам, и теперь, несмотря на свои жалкие попытки вести себя как прежде, Драко в основном просто чувствовал себя усталым, сломленным, его тошнило от всего этого. Драко рассказал ей, что произошло, дрожащий голос выдавал его чувства, и она начала произносить его имя. Не Малфой, а Драко. Драко — так она называла его, когда тётя Белла пытала её. Имя, которое она выкрикивала, когда умоляла его помочь, убить её. Это воспоминание отпечаталось в его мозгу, и от него к горлу подступила тошнота. Стоя там и притворяясь, что его не беспокоят страдания, которые тётя Белла приносила Грейнджер, он терпел поражение. Желая насладиться пыткой. Он помнил, что сначала хотел насладиться этим, потому что этого от него ожидали. Этого хотел его отец. Теперь, когда он сам пережил то, через что прошла Гермиона, и даже хуже, он задавался вопросом, как он вообще мог быть таким глупым, таким бездумно жестоким. Но это желание получать удовольствие от пыток исчезло, когда тётя Беллатриса подтолкнула Драко изнасиловать Гермиону. То, как она намекнула на это, просто так буднично… как будто Драко был бы рад такому предложению. Как будто он поблагодарил бы тётю Беллу, а потом с радостью изнасиловал бы девчонку, которую знал ещё со школы, на глазах у своей семьи. Он не мог понять, почему тётя Белла решила, что он захочет сделать что-то подобное. Что-то настолько мерзкое… что-то… что-то, в чём Драко точно знал принимал участие его собственный отец. Всё развалилось прямо тогда. Мир Драко разлетелся вдребезги в одно мгновение, когда что-то щёлкнуло в его голове, и Драко увидел — по-настоящему увидел — частью чего он был. Картина была не из приятных. Внезапно Драко больше не захотел наслаждаться пытками Гермионы. Вместо этого он хотел убежать, хотел вымыться в обжигающе горячей воде и попытаться смыть с себя грязь, которая, как он знал, никогда не отмоется. Он хотел освободить Гермиону, использовать заклятие на тёте Белле и отплатить той же блядской монетой… но он был слишком труслив, чтобы сделать что-либо из этого. Он не хотел терять всё, что получил, став Пожирателем Смерти. Он не хотел терять своих мать и отца, свой статус в волшебном сообществе — всю свою жизнь, всё, что он помнил, и всё, что он когда-либо знал. По крайней мере, он пытался сказать себе, сидя в подвале Ордена и дрожа от холода, который пробирал до костей, он сделал самое малое — он отпустил её. Именно в тот день, когда в его доме заключили Грейнджер, для него всё пошло наперекосяк. Именно Гермиона Грейнджер разорвала его мир на куски, и Драко не знал, благодарить ли ему её за это или убить. Теперь, когда он по-настоящему осознал, насколько он был неправ, насколько злыми были намерения Тёмного Лорда, Драко подозревал, что должен поблагодарить её. Но этого никогда не случится, потому что, хотя часть Драко и была рада тому, что он понял, насколько был неправ, большая его часть всё равно негодовала из-за того, что она отняла у него его мир. Это был мир, где он верил в чистоту крови и превосходство волшебников над маглами, где он видел своего отца великим, хотя и пугающим героем, а Тёмного Лорда — лидером, боровшимся за правое дело. Грейнджер запятнала этот мир, поэтому Драко никогда больше не сможет быть счастливым, при этом будучи Пожирателем Смерти, никогда не сможет успокоить свою совесть из-за совершенных злодеяний, никогда не сможет стоять в стороне и просто наблюдать, как пытают другого человека, не ненавидя себя. Она отняла у него жизнь и дом, и хотя Драко знал, что это не её вина, он ненавидел её за это. Он причинял вред маглам и грязнокровкам до того дня, когда увидел, как пытают Гермиону — никогда не мучил их в той мере, как его тётя Белла, но он делал им больно. Заставлял их страдать и корчиться перед ним. Он чувствовал, как сила наполняла его, когда они умоляли его остановиться, и он питался этим извращённым чувством власти. Наслаждался этим. Упивался. Он заставил свои мысли отвлечься от того, каким был раньше, его разум вернулся к прошлой ночи. Остановился на моменте, когда он рассказал Грейнджер о закуске Нагини. Как она выкрикнула его имя, точно так же, как… а потом зажала рот руками и всхлипнула, как будто её сердце разрывалось из-за него. Грейнджер должна была ненавидеть его, ей не должно было быть до него дела — и всё же ей было не всё равно. Она чувствовала себя виноватой. И, Мерлин бы её побрал, она чувствовала жалость. Это задело его, и, чтобы дистанцироваться от этой жалости, Драко машинально притворился, что ему приятна её боль; он превосходно умел носить маски — это практика, необходимая в общении с другими Пожирателями Смерти. Одно проявление слабости, и они разорвут тебя на части, так что независимо от того, что ты чувствовал, ты должен был полностью контролировать себя. Постоянно. Итак, он напустил на себя выражение небрежного бессердечного веселья и наблюдал, как боль в её глазах растёт и превращается в смущённую вину и ненависть, а его сердце камнем лежало в груди. Мерлин, он так устал от такой жизни. Драко уткнулся головой в колени и отвлёкся мыслями о более прозаичных вещах. Он мысленно перечислил свои жалобы. Ему чертовски хотелось бы, чтобы земляной пол не был таким твёрдым; его задница наполовину онемела, а там, где не онемела, она болела. Он чувствовал, что не было ни одной части тела, которая бы не болела. Он снова был голоден. Призрачные воспоминания его тела о пальцах заставляли ампутированную руку безумно гореть и зудеть. Но, конечно, Драко не мог почесать то, чего там не было. Он поднял голову и оцепенело уставился на культю, серые глаза затуманились от безнадёжности. Ему всё ещё было трудно в это поверить… что его руки больше никогда там не будет. Эта травма — она была на всю жизнь. Неважно, что с ним случилось, неважно, если всё чудесным образом обернулось бы для него хорошо, Драко всё равно провёл бы свою жизнь ебучим калекой. Магические протезы было невероятно сложно создать, и он сомневался, что станет счастливым обладателем одного из них, будучи тем, кем он был. Кроме того, он это заслужил. Исправный крюк был бы лучшим, на что он мог надеяться, и большим, чем он заслуживал. Он ругался и попытался схватиться за пустое пространство, где должна была быть его рука, в тщетном желании унять фантомный зуд, но облегчения не последовало, а непролитые слёзы и тупой гнев затуманили его зрение. Драко закрыл глаза и снова уткнулся головой в колени, стараясь ни о чём не думать.