О потерях и приобретениях

Глаза Гермионы не отрывались от очертания люка в полу, пока она ждала момента, когда Джинни сообразит, что означает нарисованная ею руна. В замешательство приводило знание того, что Драко сидел там, внизу, в полутёмном, сыром подвале — вот уже три дня, и Гермиона, к счастью, за это время ни разу его не видела. Но, несмотря на то, что она убеждала себя, что рада не пересекаться с ним, её глаза продолжали возвращаться к люку, и она ловила себя на том, что задаётся вопросом, всё ли с ним в порядке. Это сбивало с толку и раздражало, она тяжело вздохнула, возвращая своё внимание к Джинни. — Так что она значит? — терпеливо подтолкнула Гермиона. — О, понятия не имею, чёрт меня подери! — Джинни бросила перо и скрестила руки на груди, откинувшись на спинку стула с многострадальным видом. — Следи за языком, Джиневра! — сделала выговор с примыкавшей к столовой кухни миссис Уизли, где она руководила приготовлением ужина с волшебной палочкой в руке. Сегодня на ужин была жареная курица, картофель, морковь и свёкла с луковой подливкой, и в воздухе витал густой и восхитительный аромат готовящейся птицы. У Гермионы заурчало в животе. — Прости, мам. — Джинни нахмурилась, глядя на лежащий перед ней учебник. — Я ненавижу руны. Глупый чёр… глупый предмет, — поправила себя младшая Уизли, прежде чем снова выругаться и рискнуть навлечь на себя гнев матери, и Гермиона слабо улыбнулась. — Полагаю, мы можем сделать перерыв. Всё равно уже почти время чаепития. — На самом деле Джинни не устраивал всего лишь небольшой перерыв. — Я вообще не понимаю, зачем мне учиться! Не похоже, что что-либо из этого, — она махнула рукой на потрёпанные учебники, разбросанные по столу, — пригодится, если на меня нападут. Или поймают. — Джинни! — Голос миссис Уизли пронзил воздух. — Знаю, мам. На меня никто не нападёт. Меня не поймают. Потому что я и шагу не сделаю за пределы этого дома, если знаю, что для меня хорошо, — устало и монотонно проговорила Джинни явно часто повторяемые слова и улыбнулась Гермионе, беззвучно произнеся одними губами: «Мамы», — закатив глаза с разочарованной нежностью. — Тебе будет проще жить, если ты окончишь учебу, когда однажды война подойдёт к концу, — ответственно ответила Гермиона, хотя и не преминула улыбнуться Джинни в ответ. — Не то чтобы я была хорошим учителем… — Ну, ты намного лучше профессора Биннса, — учтиво ответила Джинни, и Гермиона фыркнула. — Из репы получился бы лучший учитель, чем профессор Биннс. — Ну, ты, во всяком случае, не репа. — Джинни отложила перо в сторону и захлопнула учебник. — О, хорошо, вы закончили. — Миссис Уизли суетливо подошла с тарелкой в руках, её лицо раскраснелось, а волосы распустились пушистыми завитками вокруг лица. — Джинни, дорогая, не могла бы ты отнести Драко ужин вниз? И, Гермиона, не была бы ты очень любезна накрыть для меня на стол? — Она сунула полную тарелку жаркого в руки Джинни. — Мерлинова борода, мам, он не великан. — Он слишком худой, — ответила миссис Уизли, вытирая руки кухонным полотенцем и поспешно возвращаясь на кухню. — Его нужно откормить. — Он заключённый, мама! — запротестовала Джинни, но миссис Уизли уже ушла, деловито хлопоча на кухне. Гермиона закончила складывать учебники на столике в две аккуратные стопки и ухмыльнулась Джинни. — Иногда я задаюсь вопросом, стала бы твоя мама настаивать на том, чтобы кормить Сама-Знаешь-Кого вкусной едой, если бы у неё была такая возможность. Джинни скорчила гримасу и рассмеялась. — Я не думаю, что она зайдёт так далеко. По крайней мере, я надеюсь, что нет. Гермиона лёгким движением руки расстелила скатерть на стол, а затем выхватила свою волшебную палочку и с помощью взмаха и нескольких слов открыла шкафчик с посудой, оттуда, танцуя, вылетели салфетки и столовые приборы. Когда все они осторожно опустились за длинный стол, Гермиона оглянулась и увидела Джинни, всё ещё топтавшуюся у люка. На лице Джинни было написано гнетущее нежелание, она пристально смотрела на люк, как будто пыталась поджечь его силой мысли. Гермиона прикусила губу. Она знала, что чувствовала Джинни, и всё же, увидев отвращение на чужом лице, ей — в очередной раз — стало немного жаль Малфоя. — Гермиона… — прохныкала Джинни, с надеждой и мольбой переведя взгляд на ведьму постарше, и Гермиона почувствовала, что слегка напряглась. — Что? — поинтересовалась она, хотя и знала, чего от неё хочет Джинни. — Не могла бы ты отнести это хорьку? Пожалуйста? Если я увижу его, я точно использую на нём заклятие, я знаю. Высокомерный, противный, злой… — голос Джинни понизился до шёпота, и она посмотрела в сторону кухни и своей матери, — ублюдок. Гермиона в глубине души съёжилась, и ей пришлось напомнить себе, что Джинни получила лишь очень расплывчатое и слегка неправдивое представление о заточении Гермионы, Рона и Гарри у Малфоев. Миссис Уизли не хотела, чтобы Джинни знала о случившемся, а Гермиона не горела желанием рассказывать. Так что Джинни понятия не имела, что увидеть Малфоя для Гермионы значило бы вновь окунуться в воспоминания, ощутить, как её кожу покрывают мурашками от всевозможных противоречивых и ужасных эмоций, которых Гермиона предпочла бы притвориться, что их не существует. Замечая устремлённый на неё любопытный, непонимающий взгляд Джинни, Гермиона с трудом сглотнула и попыталась взять себя в руки, прежде чем начнёт дрожать или плакать. — Ты в порядке, Гермиона? — Знаешь, он мне тоже не нравится. — Пожалуйста? — Джинни состроила самое милое, полное надежды лицо, а Гермиона издала многострадальный вздох и поймала себя на том, что уже соглашается, даже не попытавшись принять осознанного решения. — Ладно, Джинни. Я сделаю это. — Гермиона взяла тарелку и произнесла: «Люмос», — на случай, если внизу будет слишком темно — она не хотела, чтобы что-нибудь пролилось вниз по ступенькам, поэтому старалась ровно держать тарелку в одной руке и крепко сжимая палочку в другой. Делая это, она поймала себя на том, что задаётся вопросом, почему она всегда поступает подобным образом. Если кто-то просил её помочь, она как будто не могла не вмешаться и не решить проблему. Что обычно было прекрасно, и заканчивалось тем, что Гермиона чувствовала себя хорошо, и проблема, какой бы она ни была, была решена… хотя, надо было признать, иногда это просто раздражало людей… Но Гермиона не думала, что на этот раз всё закончится так, как обычно, вряд ли она после окажется хорошем расположении духа. Прямо сейчас она нервничала, чувствуя себя не в своей тарелке. Мысли в голове путались, превращаясь в хаотичный набор слов. Она поморщилась. Джинни открыла люк и благодарно улыбнулась Гермионе. — Ты моя спасительница, Гермиона. Я у тебя в долгу. — Это уж точно, — пробормотала Гермиона себе под нос, слишком тихо, чтобы Джинни могла расслышать, когда ей удалось изобразить слабое подобие чужой яркой улыбки, и начала медленно спускаться по ступенькам подвала. Она уверяла себя, что делает это во благо. Не могла же она вечно избегать Малфоя; она должна была — как бы это сказать? Притупить чувства, вот и всё — она должна была, находясь рядом с ним, притупить свои чувства. Она не могла впадать в ступор и окунаться в панику каждый раз, когда он оказывался с ней в одной комнате. Такого подходящего времени может уже не выпасть. — Нет, — саркастически произнесла она тихим голосом. — Как насчёт «никогда»? — Это, безусловно, было бы предпочтительнее. Но она с упрямой решимостью сжала челюсти и прошла остаток пути вниз по ступенькам так быстро, как только могла, всё так же избегая риска поскользнуться и свалиться вниз. В подвале царил полумрак, единственный шар света плавал в середине низкого потолка и отбрасывал слабый голубоватый свет. Гермиона остановилась у подножия лестницы и огляделась, её сердце колотилось в груди, а дыхание стало поверхностным и учащённым. — Малфой? — позвала она и не получила ответа, её пульс участился ещё на один темп. Она сказала себе, что он ничего не выкинул с тех пор, как сдался Ордену, и он вряд ли был бы настолько глуп, чтобы сделать это сейчас. Но это не помогло ей избавиться от чувства паники, возникшего с глухим стуком закрывшегося люка. Гермиона резко обернулась, уставившись на захлопнувшуюся дверь испуганными глазами, чуть не опрокинув ужин Малфоя с тарелки. — Успокойся, — твёрдо сказала она себе в затхлой тишине. — Разговариваешь сама с собой, Грейнджер? Голос Малфоя прорезал воздух, и Гермиона пронзительно вскрикнула, чуть не подпрыгнув от неожиданности. Она оглядела комнату, задыхаясь и дрожа, злясь на него за то, что напугал её. И тут она увидела его. Малфой ссутулился в углу длинного низкого подвала на плотном земляном полу, подтянув колени и обхватив их левой рукой, а другую, искалеченную, зажав между коленями и туловищем. Пиджак Малфоя был накинут на его плечи, и всё же он выглядел замёрзшим, лицо было бледнее обычного и по-прежнему оставалось слишком худым, рука, обнимавшая колени, немного дрожала. Гермиона не могла сказать, дрожал ли он от холода или от чего-то другого. Его одежда всё так же была грязной — похоже, никто даже не потрудился наложить заклинание Эванеско, не говоря уже о том, чтобы позволить ему воспользоваться ванной. Гермиона в ужасе прикусила губу. В тусклом голубоватом свете не было видно никаких постельных принадлежностей, ни стола, ни стула, за которыми можно было бы поесть, оглядевшись, она увидела ведро в другом конце подвала и густо покраснела. Нет, в отчаянии подумала она, это не могло быть для… О боже. Так вот как Орден поступал с людьми, которые добровольно сдавались? Жар смущённого румянца Гермионы превратился в тот же горячий гнев, который подпитывал её ещё в школе, подтолкнув основать Г.А.В.Н.Э. Она всё так же вспыхивала из-за любой несправедливости или беззакония. — Я… э–э–э… я принесла ужин. — Она глупо протянула тарелку, слишком потрясённая и разъярённая, чтобы ответить на колкость Малфоя, и он моргнул своими серыми глазами в тупом замешательстве. — Я это вижу, — сказал Малфой, Гермиона отметила для себя, что он снова пытался вести себя как придурок, но только звучал он устало; его голос был едва слышен и дрожал, когда он кутался в свой пиджак. — Ты хочешь есть или нет? — огрызнулась она и почувствовала себя неловко, как только эти слова слетели с её губ. «Бьёшь лежачего», — резко упрекнула она себя и сделала несколько неуверенных шагов в его сторону. Теперь она была всего в паре метров от него и могла ясно видеть, в насколько плохом состоянии он находится. Не столько физически. Но его поникшая, побеждённая поза и то, как он прижал к себе колени, говорили Гермионе всё, что ей нужно было знать. Вероятно, она и сама выглядела так же в дни после… инцидента в доме Малфоев. Мысли о пытках заставили её разум трепетать от накрывающего тумана паники, и Гермиона снова представила это. Всё было не так плохо, как в последние несколько раз, когда она видела Малфоя, но всё равно было неприятно. Она почти ощущала твёрдый пол поместья под своей спиной, уставившись на него сейчас сверху вниз, и вспоминала, как смотрела на него… умоляла. Он видел Гермиону в её самой обнажённой уязвимости, просящую и умоляющую его. Раскрыть что-то более сокровенное означало бы оказаться буквально обнажённой перед ним, и это, на самом деле, не сильно отличалось от того, что она почувствовала тогда. «Пожалуйста! Пожалуйста, Драко! Я умоляю тебя, пожалуйста, просто убей меня. Просто убей меня. Пожалуйста». — Грейнджер? — Его встревоженный голос прервал видение, и внезапно Гермиона снова оказалась в подвале перед ним, всё ещё сжимая ужин Малфоя и свою волшебную палочку. — Ты хочешь свою чёртову еду, Малфой, или нет? — почти прорычала она, всё ещё охваченная эмоциями, которые вызывали в ней воспоминания. Малфой вздрогнул, но попытался взять себя в руки, одной рукой поправляя на себе пиджак и проводя пальцами по своим жирным волосам в попытке сохранить невозмутимое достоинство. Он сдался через мгновение, когда Гермиона, уставившись на него, начала тихо закипать. — Нет. Всё в порядке. Не беспокойся, — наконец ответил он безжизненным голосом и прислонился затылком к стене, его глаза закрылись. Ощущение беспокойства пронзило грудь Гермионы. Он не выглядел здоровым, вообще — то есть эмоционально или психически, но не физически. Физически он выглядел весьма хорошо, относительно того, насколько мог бы выглядеть человек, оказавшийся в его ситуации, которая, по общему признанию, была не такой уж здоровой, но и не ужасной. Однако в его сломленном виде было что-то такое, что заставляло её по-настоящему беспокоиться за него. Гермиона слишком хорошо помнила, какими были последствия её пребывания в поместье. Бывали дни, когда она даже не вставала с постели, кутаясь в одеяла и отгораживаясь от мира. Вероятно, он чувствовал сейчас себя примерно так же, как и она тогда — был ужасно подавленным и принимал всё близко к сердцу. Разница заключалась в том, что у неё были Гарри и Рон, которые помогли ей справиться с последствиями на первых порах. У Малфоя не было никого. О, чёрт возьми, Гермиона ненавидела испытывать сочувствие к Малфою, и в последнее время это случалось слишком часто. Грань между хорошими и плохими парнями, людьми и человекоподобными монстрами вдруг показалась такой размытой. Трудно было ненавидеть Малфоя, когда он выглядел таким усталым. — Мерлина ради, не будь дураком, Малфой! Тебе нужно поесть, — снова огрызнулась она и увидела, как Малфой слабо улыбнулся. — Ты ахуеть какая властная сучка, не так ли, Грейнджер? — беззлобно прокомментировал он, и Гермиона моргнула, застигнутая врасплох. Властная?.. — Хорошо, Малфой. Мори себя голодом, мне всё равно. Она наклонилась и поставила тарелку на пол с большей силой, чем требовалось, куриная грудка соскользнула прямо с тарелки. Гермиона уловила судорожный испуганный вздох Малфоя, когда мясо упало на землю. Она мысленно выругалась и мгновение колебалась, прежде чем взять куриную грудку двумя пальцами. — Скорджифай, — быстро сказала она, бросила мясо обратно в тарелку и, развернувшись, направилась к лестнице, не сказав больше ни слова. Гермиона больше не могла этого выносить. Пять минут с Малфоем — и она накручена не хуже пружины; она чувствовала, как нервное напряжение оседает на её плечах и шее. Она была на полпути наверх и уже хотела выйти, когда голос Малфоя прервал звук её шагов. О, Джинни была в долгу перед Гермионой, всё верно. — Грейнджер. Грейнджер, моя мать пришла в себя? Она в порядке? Гермиона остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на лицо Малфоя — все следы высокомерия исчезли с его лица, оно приобрело выражение смиренной мольбы. Было так странно видеть, как Малфой показывает себя с другой стороны, не раздражающим мерзким мерзавцем или Пожирателем Смерти на обучении. Гермиона видела в нём обеспокоенного сына, любовь к матери легко читалась в его глазах такой, какой она реально была. — Прости, что назвал тебя сукой, — он прикусил губу. — Мне действительно жаль. Гермиона могла сказать, как тяжело ему было извиняться; он заставил себя сделать это, чтобы попытаться выудить из неё информацию о Нарциссе. — Тебе не нужно умасливать меня, чтобы заставить рассказать, как поживает твоя мать, Малфой. В отличие от тебя, я не бессердечный засранец. Гермиона не удержалась от подкола в его адрес. Она почти надеялась, что он огрызнётся в ответ, но он просто принял её слова и склонился под их тяжестью. Она знала, что он отреагировал так потому, что она была права, но она всё равно почувствовала укол вины за свои слова. Гермиона была не такой — она не была человеком, который причиняет боль другим, особенно когда они, так сказать, не могут дать отпор. Или, по крайней мере, она не хотела бы быть таким человеком. Это сделало бы её такой же, как он, или, во всяком случае, такой, каким он был раньше. Она не была уверена, кем или чем он был теперь, когда всё так внезапно изменилось. Гермиона глубоко вздохнула, собрала всю свою зрелость и попыталась быть справедливой: не мучить Малфоя, скрывая информацию о чём-то столь очевидно важном для него, как безопасность его матери. — С ней всё в порядке. Мы поддерживаем магическую кому с тех пор, как сняли с неё Империус. Она увидела, как Малфой резко взглянул на неё, в его глазах появились отблески жизни, когда он забеспокоился о своей матери. Обычно не рекомендовалось держать кого-то под действием магии слишком долго; было известно, что это вызывает нежелательные побочные эффекты. — Потому что у нас нет времени и сил, чтобы разбираться с ней, если она не захочет быть здесь и попытается сбежать или напасть на нас. Но мы присматривали за ней, и с ней всё в порядке, и я думаю, мы скоро её разбудим. Тебе… тебе не нужно беспокоиться, Малфой, — успокаивающе продолжила Гермиона, чувствуя странное желание быть с ним помягче, Малфой выдохнул и кивнул. — Это… это хорошо. Она неловко стояла на ступеньках с волшебной палочкой в руке, не уверенная, что ей теперь делать. Попрощаться? Просто уйти? — Могу… могу я увидеть её после того, как вы её разбудите? — Малфой посмотрел на неё снизу вверх своими серыми глазами, отливающими голубизной в свете шара, и его голос звучал очень по-мальчишески и неуверенно, и Гермиона неловко переступила с ноги на ногу. Ей действительно не нравилось видеть его таким. Малфой, который был ужасным мерзавцем? С этим она знала, как справляться. Но эта его новая версия… Гермиона была застигнута врасплох, оказавшись в полной растерянности. — Я… я не знаю. Это не от меня зависит. — О. — Малфой, наконец, отвёл от неё взгляд, и Гермиона наконец сделала вдох, который неосознанно сдерживала. — Извини, — машинально сказала она и не хотела брать свои слова обратно. Каким-то образом это прозвучало правильно, единственное слово, повисшее в воздухе между ними. Он облизнул потрескавшиеся губы. — Ты можешь передать ей, что я в порядке? Гермиона молча кивнула. Он казался таким же, как любой другой парень её возраста, испуганным и одиноким, попавшим в ужасную ситуацию из-за своих собственных ошибок и ошибок своих родителей. Пойманный в ловушку из-за ужасной лжи, в которую его заставил поверить отец. Внезапно ей всё стало совершенно ясно, её предвзятым представлениям был нанесён сокрушительный удар, заставив её разум внезапно оказался в вихре мыслей, которым её осознание открыло дверь. В тот вечер, когда он появился, Малфой сказал, что это не вина его матери, что она была воспитана в вере в чистокровную чепуху. Что у неё никогда не было и шанса. «Что ж, — ошеломлённо подумала Гермиона, — если это относилось к Нарциссе, то это определённо относилось и к Малфою. Но не то чтобы это освобождало его от чего-либо», — добавила она. — И… и можешь ли ты передать ей, что я прошу, пожалуйста, не сопротивляться? Скажи ей, что я… умоляю её вести себя прилично. И скажи ей, что мне жаль. Что… — Малфой замолчал, его бледные щёки вспыхнули от смущения, но он продолжил: — …что я люблю её и только хочу, чтобы она была в безопасности. Что я скоро её увижу. Закончив, он уставился на Гермиону, как будто ожидая, что она посмеётся над ним, поиздевается над его признанием в любви. Она этого не сделала. Её разум всё ещё переваривал рассеянные предубеждения, даже когда она пыталась запомнить то, что он сказал. — Я передам ей, — заверила его Гермиона, как только запомнила сообщение, и он коротко кивнул, отказываясь встречаться с ней взглядом, склонив голову и опустив глаза. Она снова неловко топталась на лестнице и не могла придумать, что сказать. «Пока» прозвучало бы как-то глупо. Она преодолела последние несколько ступенек к люку и несколько раз сильно постучала по нему, а затем стала ждать, пока кто-нибудь подойдёт и откроет его. Ожидая, Гермиона боковым зрением наблюдала за Малфоем. Он сидел на земле, дрожащий и грязный, это зрелище снова пробудило в ней хорошо развитое чувство справедливости. Гнев вырвался наружу, и её «Люмос» неровно замерцал в такт её эмоциям. — И я прослежу, чтобы тебе что-нибудь принесли, — твёрдо сказала она, и Малфой вопросительно поднял взгляд. — Кровать, стол — что-то в этом роде. Гермиона намеренно не упомянула туалет и не посмотрела на ведро, спрятанное в другом конце подвала. — Это неправильно, ты не… мы не должны… ты не заслуживаешь… Чёрт возьми. Гермиона тихо выругалась, подыскивая слова, но не смогла придумать ничего подходящего. — Я позабочусь, чтобы тебе что-нибудь принесли, — гневно повторила она, злясь на Гарри за то, что он думал, что это нормально — заставлять кого-то жить здесь, внизу, даже без кровати. Малфой выглядел удивлённым и открыл рот, чтобы заговорить, но прежде чем Гермиона услышала, что он собирался сказать, дверь приоткрылась. Тёплый, радостный свет залил поле зрение Гермионы, и её «Люмос» исчез, когда она слегка прикрыла глаза, вылезая из подвала. Она оглянулась всего на секунду, и её кольнуло сочувствие, когда она увидела, что он молча смотрит на неё снизу вверх из своего сгорбленного положения на земле, и неожиданное выражение жалкого одиночества отразилось на его лице. Люк с глухим стуком захлопнулся за ней, и Джинни небрежно наступила на него, не обращая внимания на одинокого парня-подростка у себя под ногами, бросив на Гермиону любопытный взгляд. — Ты была там какое-то время. — Правда? — это было всё, что сказала Гермиона и натянуто улыбнулась Джинни, яркий, домашний свет столовой всё ещё резал ей глаза. Все участники текущего приёма пищи — у них было три «ужина» в течение дня из-за разного расписания работы людей, — сидели за столом, который практически прогибался под тяжестью еды. В воздухе витала громкая и неистовая болтовня; во время ужина было запрещено любое упоминание продолжающейся войны. Молли Уизли настаивала на том, что важно проводить некоторое время вместе, не думая о войне, и она была права. Было приятно получить возможность расслабиться настолько, насколько это возможно, и сосредоточиться на других, более обыденных вещах, таких как беременность Тонкс, выходки Фреда и Джорджа, нежные взгляды, которыми обменивались мистер и миссис Уизли, когда думали, что никто не видит. Но сегодня вечером, когда Гермиона нашла свободное место и огляделась вокруг, она не могла просто расслабиться и впитать тепло живого общения, наполнившего комнату. Она не могла перестать сравнивать яркую, уютную атмосферу с сырой, одинокой дырой в земле, где сейчас находился Малфой. Прямо у них под ногами, но с таким же успехом он мог находиться на другом конце света, настолько разными были их ситуации прямо сейчас. Гермионе было жаль его. И на этот раз она не стала подвергать сомнению это чувство — вместо этого её взгляд метнулся туда, где сидел Гарри, зажатый между Джинни и Роном, и Гермиона пообещала себе, что после ужина она поговорит с ним чертовски строго. Она в десятый раз подумала про себя: никто не заслуживал того, чтобы его затолкали в подвал, как Малфоя. Это было, откровенно говоря, бесчеловечно. Она бы сочувствовала любому, оказавшемуся в подобной ситуации. За исключением, может быть, Беллатрисы и Сами-Знаете-Кого. Врождённое чувство справедливости и порядочности Гермионы не заходило так далеко. Гермиона рассеянно наколола на вилку кусочек курицы и подумала, что начинает привыкать видеть в Малфое человека: кого-то с чувствами и страхами. И, может быть… может быть, в конце концов, это было не так уж ужасно.