О потерях и приобретениях

На этот раз Гермиона сама вызвалась отнести Малфою обед, до того, как ей навязали эту работу. Она хотела убедиться, что Гарри сдержал своё слово и сделал подвал, по крайней мере, пригодным для жизни Малфоя; она не верила, что он не забыл что-то важное, намеренно то было или случайно. Обычно Гермиона никогда бы не подумала, что Гарри будет плохо обращаться с человеком, неважно, был ли он заключённым или нет. Но это был Малфой, и Гермиона почему-то предполагала, что Гарри и Рон могут решить, что правила были другими, когда дело касалось «хорька». Миссис Уизли открыла Гермионе дверь, и она осторожно спустилась по крутым ступенькам, вглядываясь в полутёмное пространство, держа поднос с обедом обеими руками. — Малфой? Подвал определённо выглядел лучше, заметила Гермиона, оглядываясь в поисках Малфоя. Там была аккуратная кровать, старый комод, столик и складной стул, а в углу, как догадалась Гермиона, краснея, отгороженная стеной «комната» должна была быть ванной. Но самого Малфоя нигде не было видно. — Малфой? Гермиона поставила поднос с едой на столик, который слегка покачнулся, когда она дотронулась до него. Он так и не ответил ей, и Гермиона испытала приступ нелепого беспокойства, что Рон взаправду убил его. Она упёрлась руками в обтянутые джинсами бёдра и оглядела комнату, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую и пытаясь разглядеть что-нибудь в многочисленных тенях. Там! Ей показалось, что она различила какую-то фигуру у лестницы. Боже, что он там делал? Она медленно подошла, соблюдая осторожность. — Малфой. С тобой всё в порядке? Он сидел, всем телом свернувшись в комок на полу в грязи вместо своей аккуратной постели в углу. Он был ранен? Болен? Неужели Рон действительно причинил ему боль? Сердцебиение Гермионы участилось на несколько тревожных секунд, а затем она закатила глаза, когда он чуть пошевелился, но не ответил. — Малфой! — резко выкрикнула она его имя, сердясь на него за то, что заставлял её волноваться, и ещё больше злясь на себя за это беспокойство, а затем вымещая всё раздражение на нём. Наконец он поднял голову, не улыбнувшись и не произнеся ни слова, его глаза опухли и покраснели, как будто он плакал. Гермиона сглотнула. Он ей не нравился. У неё не было с ним ничего общего. Он делал с ней ужасные вещи, даже в школе, и был там, когда… Но, убеждала она себя, он больше не был таким человеком, и он плакал. Она сказала себе, что ей не обязательно должен нравиться Малфой, чтобы испытывать к нему сострадание. Гермиона прикусила губу и приняла решение. — Почему ты на полу? Ты же знаешь, теперь у тебя есть кровать. Даже стул, — попыталась она слабо пошутить, но под тяжестью его потемневшего взгляда шутка ощущалась ужасно глупой. — Ты сдержала своё слово, — хрипло сказал он. — Полагаю, я должен быть благодарен. — Это нормальное поведение в приличном обществе, Малфой, — многозначительно ответила Гермиона, но без особой злобы, нервно ковыряя ногти. — Спасибо, — сказал он тихо и безэмоционально, его глаза были устремлены куда-то за её плечо, бледный свет на его лице оттенял дорожки высохших слёз на грязных щеках. — Так почему ты здесь сидишь? — подтолкнула его к диалогу Гермиона, скорее для того, чтобы заполнить тишину, чем для чего-либо ещё. Она бы почувствовала себя ужасным человеком, если бы просто ушла и оставила Малфоя заплаканным и съёжившимся в этом тёмном пространстве у лестницы. Она смотрела, как он прикусывал губу зубами, казавшимися на свету слишком белыми, и осторожно водил по ране на нижней губе языком. — Это не имеет значения… Я не… — Он замолчал, а затем сосредоточил свой взгляд на ней, пытаясь сфокусироваться. — Кроме того, здесь чисто, а я абсолютно грязный, потому что, очевидно, у меня нет возможности помыться. Я не хочу… — Он посмотрел на себя; и Гермиона снова обратила внимание на его всё ещё грязную одежду и чумазое лицо. — О. — Гермиона подумала, что Гарри и остальные установят также и душ. Боже, как же она ненавидела обсуждать гигиену Малфоя. Она нервно теребила прядь своих волос; её густая грива сегодня была уложена в полураспущенную прическу, выглядела скорее блестящей и волнистой, чем лохматой. — Я попрошу Гарри, чтобы, э-э, сюда поставили душ. Он промолчал в ответ. Она прикусила внутреннюю сторону щеки; смущённо обвела взглядом комнату. Быть дружелюбной с Малфоем было чертовски трудно, как бы ей ни было его жаль. И то, что он сидел там с ужасным и несчастным видом, едва что-то говоря, тоже не помогало. Однако она продолжила настаивать на своём. — Тебе, эм, нужна компания? — Она неуверенно улыбнулась ему, и это дружелюбное выражение лица, казалось, смутило его, он нахмурил брови. — Если хочешь, — сказал он, стараясь изобразить безразличие, но его голос прозвучал по-детски неуверенно и ужасно одиноко. Гермиона никогда бы не подумала, что Драко Малфой, первоклассный педант, способен казаться таким нормальным. Вести себя и чувствовать точно так же, как и любой другой мальчик-подросток в его ситуации; одинокий и напуганный, лишённый друзей и травмированный. Она знала, что он никогда бы в этом не признался. Гермиона кивнула, решив, что вопрос улажен, и огляделась в поисках чего-нибудь, на что можно было бы присесть. В конце концов она просто плюхнулась на пол, поджав под себя ноги, и натянула рукава свитера на ладони, опустив их на колени, когда сквозняк начал пощипывать кожу и заставил вздрогнуть. — Это, конечно же, приготовила Молли Уизли, — сказала Гермиона после долгого молчания. Она кивнула на обед, состоявший из солонины, овощей и хлеба. — Еда просто восхитительна. Малфой молча кивнул, и Гермиона снова оказалась в растерянности. — Тебе следует поесть, пока не остыло, — попробовала она, и, к её удивлению, он кивнул и с трудом поднялся на ноги, помогая себе одной рукой. Похоже, Малфою стоило огромных усилий даже просто подняться на ноги, и Гермиона на секунду не смогла удержаться от жалостливого взгляда; быстро отведя взгляд, прежде чем он увидел её сочувственный взгляд. Она вскочила на ноги и отряхнула грязь с джинсов, пытаясь скрыть насколько ей было неуютно, а потом поняла, как легко и приятно ей было стоять. Резкий контраст между тем, как беззаботно и легко она могла вскочить на ноги, и неуклюжими движениями Драко заставил её сморщиться. — Здесь только один стул, — бесстрастно заметил Драко, уставившись на поднос с едой, и Гермиону передёрнуло. Он говорил так, словно был мёртв внутри, словно давно сдался. Она снова подумала о том, как он ей не нравился, но, боже, неужели она действительно испытывала к нему жалость? Она заставила себя улыбнуться. — О… Мне будет комфортно на твоей кровати, Малфой. Взгляд, который он бросил на неё, был испуганным, его широко раскрытые глаза отливали серебром на свету, он смотрел на неё так, словно действительно увидел впервые с тех пор, как она принесла ему еду. Она заправила волосы за уши и покраснела, опустив глаза в пол. Это прозвучало совсем не так, как хотелось. Она пыталась говорить дружелюбно, а не… — Прости, что, Грейнджер? — спросил Малфой, звуча как чуть более приятная версия его прежнего язвительного «я»; его голос стал более оживлённым, когда он недоверчиво окинул её взглядом. Лицо Гермионы покраснело. — Хм. Твоя кровать, Малфой. Я не возражаю посидеть там. Пока, эм, ты ешь. — Она замолчала и сглотнула, запинаясь на этих словах, как идиотка. — Если ты, конечно, не возражаешь. В его ответе не было презрения и насмешки, которых она почти ожидала; он на самом деле слабо улыбнулся, тень усталого веселья промелькнуло на его лице. — Не стесняйся, Грейнджер, — сухо сказал он ей, и неловкий момент миновал, когда Гермиона присела на край кровати. Она не была уверена, почему это делает. Единственное, что она знала, так это то, что одиночное заключение применялось в магловских тюрьмах только тогда, когда это совершенно неизбежно, из-за огромных психических последствий пребывания в одиночной камере двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. И Драко не был зрелым закоренелым преступником; он был, несмотря на свою приверженность другой стороне на протяжении многих лет, просто подростком — мальчиком-подростком, который потерял весь свой мир и даже часть своего физического «я». Она хотела руководствоваться принципом презумпции невиновности и предположить, что Орден не знал о последствиях одиночного заключения и не был преднамеренно жестокими. Может быть, они просто принимали это как должное, учитывая, что Азкабан был единственной магической тюрьмой в Британии — он был гораздо хуже, чем подвал. Но Гермиона на самом деле не была удивлена, что Малфой хотел её компании, хотя они обменялись всего несколькими словами. О чём им вообще говорить? Их единственный взаимодействие было отрицательным, и, хотя ей стало комфортнее находиться рядом с Малфоем относительно постоянно вспыхивающих воспоминаний, его реальное присутствие рядом всё ещё заставляло её чувствовать себя немного растерянной. Сбитой с толку. Но она знала, что на самом деле это была не его вина, поэтому снова и снова повторяла себе в глубине души: «Он отпустил меня. Не должен был, но он отпустил меня». Малфой неуверенно взглянул на Гермиону, а затем потянулся за вилкой. Правой рукой. Культя его запястья зависла над столом, и он на секунду опустил на неё взгляд, как будто был удивлён наличием на ней шрамов. Как будто он и вовсе забыл о ней, что, очевидно, так и было. Гермиона вздрогнула, увидев, как на его лице сменяется череда эмоций: секундный шок, затем обида, отчаяние, гнев. Ресницы Малфоя затрепетали, когда он быстро заморгал, челюсть сжалась, а бледное лицо ещё больше побледнело. Он выругался, и его лицо сморщилось, когда он снова быстро спрятал руку. Но Гермиона уже увидела это; лучше, чем раньше. Это была обычная рука, за исключением того, что она резко заканчивалась там, где должна была так же соответствовать другой конечности; его костлявому запястью и элегантной руки с длинными пальцами. — Тебе больно? — спросила Гермиона, не в силах сдержаться. — Да, — это было всё, что он сказал, с краткой и отрывистой интонацией, опустив глаза, чтобы взглянуть на укороченную конечность. — Мне жаль. — Это не твоя вина, Грейнджер. Она сидела на краю кровати, сцепив две целые руки на коленях, и смотрела на Малфоя, который возился с вилкой, беспомощно уставившись на мясо. У Гермионы возникло внезапное, совершенно безумное желание предложить порезать для него солонину. Она этого не сделала. Драко Малфой не способен даже нормально питаться. Должна ли она быть счастлива? Рон был бы в восторге. А Гарри молчаливо, чуть виновато одобрил бы. Гермионе просто стало грустно. — Спасибо тебе, Малфой, — импульсивно сказала она, слова смешались в кучу от её смущённой спешки. Он уставился на неё, застигнутый врасплох, немедленно занимая оборонительную позицию. — За что? — нелюбезно спросил он, и Гермиона пожала плечами. — За то, что позволил мне уйти. Малфой горько усмехнулся, и на секунду Гермиона подумала, что он собирался высмеять её чувства. — Вряд ли в этом было что-то выдающееся, Грейнджер, — сказал он вместо этого. — Большинство людей… — Его лицо было полно стыда и самобичевания. Гермиона снова пожала плечами. — Мы все знаем, что ты не такой, как большинство людей, Малфой. — Она не была уверена, было ли это комплиментом или нет. — Суть в том, что ты спас мне жизнь. Так что, спасибо, — неловко закончила она, опустив глаза на колени. Он, очевидно, понятия не имел, что сказать в ответ на её благодарность, поэтому промолчал. Вместо этого он начал медленно есть, время от времени кидая в её сторону взгляды со смесью подозрительности и благодарности, словно проверяя, что она всё ещё была здесь. Было жестоко держать его вот так взаперти, в одиночестве, когда весь день ему нечем было себя занять, кроме как сидеть и размышлять обо всём, что произошло. Она резко напомнила себе и обо всём, что он сделал, это тоже нельзя было забывать. Он не невинен. Его тарелка постоянно ускользала от него, когда он пытался тщательно нарезать солонину, и он выругался себе под нос. Гермиона предложила бы помощь, но она не думала, что он это оценит. В конце концов он был вынужден вытащить свою изуродованную руку, положив верхнюю часть предплечья на край тарелки, чтобы удерживать её неподвижно. На его щеках ярко вспыхнули два красных пятна; унижение, догадалась Гермиона. Это был медленный процесс, и Гермиона знала, что ей не следует пялиться, но она не могла не отвести взгляд от своих рук на его культю. Малфой заметил это. — Ты пялишься, Грейнджер. Разве твои родители-грязнокровки не учили тебя, что это невежливо? — Его голос был напряжённым и дрожал от явного смущения, глаза сердито сузились. Гермиона коротко ахнула, когда в её адрес бросили оскорбление, её рот скривился, а на глаза навернулись слёзы. — Грязнокровка? Правда, Малфой? — Чёрт, Грейнджер. Мне жаль. Я не имел в виду… — Малфой прочистил горло, и она увидела страх, танцующий в его глазах. Гермиона могла представить себя на его месте; он не хотел, чтобы она уходила, слышать, как за ней захлопывается люк, и оставаться наедине с самим с собой, без какого-либо реального человеческого контакта, Бог знает сколько. — Сила привычки, — наконец сказал он напряжённым голосом, и Гермиона кивнула, соглашаясь с этим. — Не делай этого снова, — сказала она ему, и в её голосе послышался холод при этих словах. — Не буду. Он сразу же извинился и погрустнел; больше высокомерного поведения Малфой не проявлял, с момента как скромно отвернулся к своей еде. Пока он ел, снова воцарилось долгое молчание, и она, за неимением других занятий, исподтишка наблюдала за ним. Это было безмятежно, в каком-то странном смысле. Наверху всегда были шум и суета, всегда нужно было что-то делать, разговоры о войне почти постоянно были на устах людей. Здесь, внизу, рядом с Малфоем, было сумрачно и пусто, и Гермиона находила тишину странно успокаивающей. Его культя всё ещё лежала на столе; он не спрятал её обратно под пиджак после того, как разделал мясо. Она была покрыта красными и фиолетовыми шрамами, выступающими рубцами и впалыми линиями; Гермиона задавалась вопросом, как именно и кто это сделал. Был ли это Волан-де-Морт? Или Сами-Знаете-Кто позволил кому-то другому сделать это в качестве какой-то дурацкой награды. Её глаза были прикованы к руке, мысли вызывали у неё смутную брезгливость, но она просто не могла перестать пялиться. — Ты хочешь что-то сказать, Грейнджер? — Голос Драко прорезал воздух, и Гермиона резко подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. В его глазах было страдальческое выражение. — Ты хочешь меня о чём-то спросить? — Ч-что? — Она покраснела как свекла. — Ты снова пялишься, Грейнджер. — Я-я… Как это случилось, Малфой? — Что? — Его возмущённый взгляд пригвоздил Гермиону, как сопротивляющегося жука, и она уже захотела взять свои слова обратно, но было слишком поздно, поэтому она просто продолжила, запинаясь. — Кто… кто это сделал? Я имею в виду твою руку. Что случилось? Черты лица Малфоя изменились; его горячее негодование стало ледяным, но от этого не менее разъярённым, взгляд стал жестким, как закаленная сталь. Гермиона внезапно с ужасом вспомнила, что у Малфоя на руке под рукавом была выжжена Чёрная метка. Что он был Пожирателем Смерти. Что, может быть, он и не убивал людей, но причинял им боль. Пытал их. Стоял в стороне и смотрел, как умирают люди, не сказав ни слова в их защиту, потому что они были просто грязнокровками и маглами; никчёмными ничтожествами, ничем не лучше животных. Он был частью этих чудовищных деяний, если не их исполнителем; и пускай он был искалечен, но Гермиона с кристальной ясностью видела, что он всё ещё сможет стать опасным, если захочет. Она встала, и эти холодные, жёсткие глаза проследили за её действиями. — Что случилось? Что произошло, когда я потерял руку? Кто отнял её у меня, кто искалечил? Ты хочешь знать, не так ли, Грейнджер? Все кровавые подробности? — Его тон был полон яда, и Гермиона отшатнулась от него, молча, двигаясь к лестнице. — Я не понимаю, какое это, блядь, имеет отношение к тебе, Грейнджер. — Никакое. И мне чертовски жаль, что я спросила, — огрызнулась она; её подбородок задрожал от обиды, а глаза наполнились слезами. — Я просто пыталась… Я просто поинтересовалась, как… Мне жаль. Мне не следовало ничего говорить, и я, конечно, ничего такого не имела в виду. — Правда? — Он встал и навис над ней; всё ещё выглядя устрашающим, несмотря на свою слишком худощавую фигуру и прижатую к животу руку. — Ты уверена в этом? Не пытаешься раскопать информацию для Ордена или вытянуть из меня историю, чтобы ты, Потти, Визл и все твои ничтожные друзья могли посмеяться надо мной? Посмеяться над тем, как ёбаный хорёк потерял руку? — Лицо Малфоя было осунувшимся и белым. — Нет, не пытаюсь, ты, чёртов придурок, — вырвалось у Гермионы, из её глаз текли слёзы, но она была слишком зла, чтобы беспокоиться о том, чтобы вытереть их. Она дико жестикулировала и махала руками, крича на Малфоя. — Знаешь, мне не обязательно было находиться здесь. Я могла бы просто оставить твою еду на верхней ступеньке, как это делают все остальные! Но я подумала, что ты мог бы… я подумала, что тебе, возможно, одиноко, и я хотела… Я хотела, чтобы ты почувствовал себя лучше. В отличие от тебя, я не злобная, напыщенная задница! Она дико посмотрела на него, пятясь к лестнице, ведущей из подвала, и судорожно дыша. — Но если ты думаешь, что я… я просто какая-то… я не знаю. Но я не собираюсь тратить своё время на того, кто оскорбляет меня всего лишь за то, что я задала вопрос! — Это был не просто чёртов вопрос! — внезапно зарычал на неё он, каблуки Гермионы упёрлись о нижнюю ступеньку, и она чуть не потеряла равновесие, оступаясь назад. — Спрашивая о таком, ты должна была знать, что это не просто чёртов вопрос. Ответы на такого рода вопросы открывают двери воспоминаниям о боли, беспомощности и обо всём остальном. Это значит открыться перед человеком, который задаёт вопрос. И ты должна это знать. Так что пошла ты нахуй, грязнокровка, — закончил Малфой с искажённым болью лицом; голос стал тише, но оставался всё таким же неистовым, грудь тяжело поднималась и опускалась, когда он переводил дыхание, тело дрожало. Гермиона сглотнула и шумно шмыгнула носом, с несчастным видом глядя на Малфоя. — Я-я должна идти, — сказала она. — Я думаю… я думаю, мне пора. — Грейнджер… — Малфой провёл рукой по лицу, и когда он убрал её, гнев исчез, оставив только бледную усталость. Гермиона облизнула губы и отступила вверх на одну ступеньку. — Я… я… — Она повернулась и начала, спотыкаясь, подниматься по ступенькам с затуманенными от слёз глазами, и сквозь своё прерывистое дыхание услышала усталый вздох Малфоя. — Грейнджер, неужели ты не понимаешь? Она застыла, расправив плечи, лицом к люку, а не к Малфою. Она действительно понимала, и отчасти поэтому плакала, отчасти поэтому ей хотелось просто сбежать. Было бестактно спрашивать его о таком. Чертовски тупо. Она была такой же сволочью, как и Малфой, и это было ужасной правдой, которую нужно было принять, и она это сделала. Гермиона сильно заморгала и кивнула, не оборачиваясь. — Грейнджер, не уходи. — Почему? — Я… Мерлин, не заставляй меня это говорить. — Малфой вздохнул, и Гермиона обернулась, сочетание его слов и тона было странно притягательным. — Почему ты не хочешь, чтобы я уходила, Малфой? — Она хотела заставить его сказать это, она хотела услышать это, и она не знала почему. — Полагаю, мне было приятно твоё общество, — прохрипел он, не сводя с неё сияющих серых глаз. Это звучало так сюрреалистично — слышать, как Малфой произносит эти слова, даже если неохотно, как он и сделал. Это звучало так, словно их вытащили из него под страхом смерти. Гермиона прикусила губу, делая паузу. — Ты назвал меня грязнокровкой. Снова. — Ты спросила меня, кто лишил меня руки, — резко возразил он, и Гермиона помассировала виски, у неё началась головная боль. Она не могла оставаться рядом с ним прямо сейчас; всего этого было чересчур. Гермиона была обижена, зла и виновата, и, чёрт возьми, она не должна была испытывать все эти сложные, расстраивающие чувства из-за Малфоя. Он был просто кем-то, кого она жалела. Вот и всё. Они не были друзьями — они даже не были знакомыми. Она просто пыталась… Она вздохнула из-за себя, из-за своих запутанных мыслей. Гермиона сказала себе, что это потому, что ей не нравилось видеть людей несчастными. Она просто не хотела оставлять его сидеть внизу лестницы, с красными глазами, и измождёнными щеками, по которым текли дорожки слёз. И теперь они оба были несчастны и злы, и её план заставить его чувствовать себя немного менее ужасно не сработал вообще. — Я… я просто… я действительно должна идти, Малфой. Мы просто… Это не… Я… Я всё равно увижу тебя позже. Он уставился на неё с нижней ступеньки лестницы широко раскрытыми глазами, полными отчаяния. — Грейнджер, пожалуйста, останься. Клянусь, я постараюсь не быть задницей. Гермиона постучала по люку и посмотрела вниз на него, умоляющими глазами прося её остаться. — Я вернусь, — решительно пообещала она ему, не зная, почему она это обещает. Она ничего ему не должна. — Грейнджер. Грейнджер. Он произнёс её имя, но больше ничего, устало и просяще, и Гермионе внезапно захотелось убежать очень, очень далеко. У неё перехватило дыхание, и она не могла вдохнуть. Это был Драко Малфой, бывший Пожиратель Смерти. Мальчик, который пытался убить Дамблдора и при этом чуть не убил других людей в процессе. Мальчик, который ничего не сделал, когда она умоляла о помощи, пока Беллатриса пытала её. Он не должен был стоять прямо позади неё, с написанным на лице отчаянным желанием, чтобы она осталась с ним, так же ясно слышимом в его потрясённом голосе. Почему? Почему? Был ли он настолько отчаявшимся, настолько одиноким? Если так, то это не должна быть Гермиона. Малфой не должен был зависеть от Гермионы, цепляясь за человеческое общение. Она не могла этого сделать. Это было слишком странно, слишком сбивало с толку, слишком пугало — чувствовать жалость к нему и почти симпатию, а потом смотреть на него и внезапно вспоминать что-то такое болезненное, такое тревожное. Драко посмотрел на Гермиону — на её полуобнажённую грудь с неровными кровавыми надписями «грязнокровка» и «шлюха», вырезанными над простым чёрным хлопковым лифчиком. «Чего ты хочешь?» — Слова были едва слышны, глухой низкий шёпот. — Грейнджер, пожалуйста… — Какой смысл мне оставаться, Драко? Мы даже не нравимся друг другу. — Она была жестоко честна, слишком погружённая в пришедший на ум фрагмент воспоминаний, чтобы обращать внимание на то, что она говорила. — Я осталась только потому, что ты выглядел таким несчастным, и мне стало жаль тебя, но в этом нет смысла, если мы просто будем язвить друг другу, не так ли? Он напрягся, и его губы сжались. — Пожалела меня. Хм. Спасибо, Грейнджер. — Ну а что ты думал? Я ведь тоже тебе неприятна, Малфой! — Гермиона бесполезно хлопнула руками по бокам и прорычала себе под нос. — Ну, ничего, но мне не нужна твоя жалость! — Голос Малфоя повысился, когда он покачал головой, отвергая её сочувствие, отводя от неё взгляд, его рот печально скривился. — Ну, у тебя нет ничего другого, — натянуто сказала Гермиона, и слёзы навернулись ей на глаза. Это звучало ужасно, но это была правда. Если он не хотел её жалости, то что же ему оставалось? Его дурацкая чёртова гордость? Она не могла составить ему компанию. Малфой поднял на неё взгляд, резкий и разъярённый. — Тогда, может быть, тебе стоит уйти, потому что я её, блядь, не хочу. — Он повернулся и пошёл прочь, сел на край своей кровати, и Гермиона уже собиралась отпрянуть от разочарования, когда люк открылся, и свет хлынул вниз. — Гермиона? — Голос Гарри понизился, и в люке появилось его улыбающееся усталое лицо. — Иду, Гарри, — ответила она, но, преодолевая последние несколько ступенек, продолжала оглядываться через плечо на Драко, сидящего на краю кровати и наблюдающего за ней с совершенно невозмутимым выражением лица. Она почти хотела спуститься вниз и попытаться уговорить Драко, чтобы между ними всё было настолько правильно, насколько это вообще возможно, но она этого не сделала. Намного, намного позже Гермиона читала книгу, когда поняла, что думала о Драко — вот оно снова — назвала его по имени. С какой стати она это делала? Гермиона уставилась на мелкий чёрный шрифт в своей книге, но не понимала его, повторяя про себя, как будто пробуя чуждый её сознанию вкус: Драко. Драко.