Children of the sorrowful World

Смерть цепкими изогнутыми когтями впивается в моё тело, разрывая и выворачивая наизнанку внутренние органы. У моей смерти много лиц… Лица всех тех, кого мы с Софи знали, любили, кого мы встретили в наших скитаниях по Джорджии: мамы, брата, Хелен, Барри, мистера Оклса, Микки, Джейд… Они смотрят на меня пустыми глазницами и тянут ко мне свои гниющие руки, клацая пожелтевшими зубами. Они жаждут моей плоти и крови. В этой давящей пустоте я не чувствую своего тела, я не могу двигаться. И это мой самый главный страх с тех пор, как началась эпидемия - не иметь возможности защититься от тварей. Лежать и чувствовать, как они обгладывают кости, вырывают куски мышц из моего тела, просто ждать конца. Многоликая смерть упивается моей агонией, но жизнь бешеными рывками выдирает меня из лап моего кошмара. Значит, моё время ещё не пришло. Делая судорожный вдох, я открываю глаза. Обшарпанные серые стены тут же монолитом прижимают меня к кровати. Я, задыхаясь, глотаю воздух и, сминая руками мокрую от пота простыню, пытаюсь прислушаться к своим ощущениям. Закрыв глаза, с удивлением обнаруживаю, что мои легкие больше не разрываются от невыносимой боли, а дыхание ровное и спокойное. Я снова открываю глаза - теперь стены комнаты не норовят упасть на меня. Из-за занавешенного окна в комнате царит полумрак, единственной керосиновой лампы не хватает, чтобы прогнать отсюда тьму. На прикроватной тумбочке, уставленной множеством склянок и пузырьков от лекарств, мерно тикают небольшие механические часики с нарисованной на циферблате счастливой рожицей. Их тихий звук вызывает во мне чувство спокойствия и умиротворенности. Напротив моей кровати стоит еще одна, только аккуратно заправленная. В полумраке комнаты можно различить очертания медицинского оборудования у противоположной стены и шкафа, забитого книгами и лекарствами. В моей голове вертится множество вопросов, на которые мне необходимо срочно получить ответ. В первую очередь, где я? Как давно я тут? И главное: где, чёрт возьми, моя сестра? Пока я нахожусь в этой комнате в гордом одиночестве, вряд ли я смогу найти ответы на эти вопросы. Поэтому, чем скорее я найду тех типов из магазина, и чем скорее они мне всё расскажут, тем лучше. Недолго думая, я делаю попытку подняться с кровати. Схватившись рукой за прикроватную тумбочку, я роняю стеклянные пузырьки, которые стояли на ней. Они со звоном падают на пол и раскатываются по комнате. Я опускаю босые ноги на холодный пол и невольно ёжусь от неприятного ощущения. В комнате вообще довольно прохладно, и я натягиваю свою футболку почти до коленок, пытаясь сохранить тепло. Благо футболка у меня длинная. У двери на стуле я замечаю аккуратно сложенную стопку своей теплой одежды. О боже, она чистая, а сапоги начищены практически до блеска. Какая забота о гостях! Натянув свои привычные черные джинсы и мягкий свитер, я подхожу к двери и дергаю за ручку. Дверь не заперта, и я оказываюсь в другом помещении, уставленном книжными шкафами, в которых пылятся журналы, книги и газетные вырезки. Что ж, небольшая пыльная библиотека, мило. Свет проникает сюда через маленькое окно, которое находится практически под потолком. Солнечные зайчики, отражённые от стеклянных створок шкафов, яркими пятнами усеивают противоположную стену и потолок. Посередине комнаты стоит большой письменный стол, а за ним, откинувшись на спинку стула, дремлет, посапывая, старик с пышной седой бородой. Круглые очки с кожаным ремешком едва держатся на кончике носа, небольшая раскрытая книга лежит у него на груди. Видимо, чтение разморило старика, и он уснул. Я на цыпочках приближаюсь к нему и трясу его за плечо: - Эй… Здравствуйте! Вы не могли бы мне помочь? Старик, встрепенувшись ото сна, сначала не может понять, где он и кто возник перед ним, но, поспешно поправив очки, он узнаёт моё лицо. Иначе как можно объяснить улыбку, которая появляется у него на губах в этот момент? - Мисс, вы очнулись, это замечательно! Как ваше здоровье? – Старик выуживает из-под стола костыли, и я замечаю, что у него отсутствует одна нога. Мне любопытно, как он потерял её, но даже при длительном знакомстве я постеснялась бы задать столь нескромный вопрос, не говоря уж о первой встрече. - Дышится хорошо? Болей и слабости нет? Озноб? – Шершавая старческая ладонь прикасается к моему лбу. Старик выстреливает вопросы со скоростью пулемёта, а я лишь отрицательно мотаю головой. Пока я сама набираюсь смелости задать вопросы, он успевает осмотреть моё горло и прощупать пульс, глядя на секундную стрелку своих наручных часов с большим жёлтым циферблатом. Видимо, решив, что по результатам его осмотра я скорее жива, чем мертва, старик удовлетворённо кивает головой. - Знаете, когда вас привезли, вы были в таком ужасном состоянии, что шансы поправиться были невелики. Мы все очень переживали. Сейчас ваше состояние стабильное, но потребуется ещё пара недель восстановления. О, кстати, я не представился. Я Хершель, можно сказать, местный врач. А вы, мисс? - Эмма. Просто Эмма. - Я ошарашена таким обращением со мной. Старик мягко сжимает и трясет мои ладони, повторяя, что всё будет хорошо. Так странно, в его жестах и словах столько теплоты и заботы, его внимательное отношение такое… отеческое… Мне это дико и чуждо. За всю мою жизнь даже родной отец не проявлял ко мне столько тепла, сколько этот Хершель за пару минут. Мой отец… Папаша не дал мне ровным счетом ничего, кроме двадцати трёх хромосом. Он редко бывал дома, а если и появлялся, то тут же заваливался спать вдрызг пьяный. Основным местом времяпрепровождения у отца были многочисленные бары и кабаки, где его всегда ждали друзья-собутыльники и дешёвые потаскушки. За всю жизнь я видела его трезвым только один раз – в день похорон бабушки, его мамы. Утром, а к обеду он уже был в стельку пьян. Скорее всего, отец даже смутно представлял, как выглядят его дети, что они едят, во что одеты. Наша семья держалась исключительно на маме… Отогнав безрадостные мысли, я замечаю, что Хершель внимательно смотрит на меня. Я понимаю, что он ждёт от меня вопроса, сам не решаясь начать говорить. - Если со мной всё в порядке, то я хочу увидеть свою сестру. Её не было со мной, когда я очнулась, она, наверное, уже выздоровела, да? Где мне можно её найти? Хершель опускает взгляд в пол. Он присаживается на стул, отставив костыли в сторону, делает мне пригласительный жест. Я сажусь рядом и, положив руки на стол, сцепляю пальцы в замок. Старик тяжело вздыхает: - Когда вас с сестрой привезли сюда Рик и Дерил, у меня не было нужных лекарств. Дерил согласился ехать их искать… Вы были в очень тяжелом состоянии. От слов врача тревога пульсирующим фонтаном поднимается из недр моей души. Меня начинает бить мелкая дрожь, мое состояние становится близким к паническому. Чтобы хоть как-то унять тревогу, я начинаю грызть ногти на левой руке. Хершель снова вздыхает, словно ему необходимы огромные силы, чтобы продолжить: - Дерил нашёл антибиотики, не знаю как, но ему это удалось. Вот только… У вас с сестрой была пневмония, и если у тебя была начальная стадия, то у сестры всё было хуже: болезнь дала серьёзное осложнение. Скорее всего, сепсис. София не дождалась антибиотиков. - Хершель с тревогой ждёт моей реакции. Последние слова я слышу будто через толщу воды. До меня не сразу доходит их смысл, а когда я всё-таки их осознаю, в глазах темнеет, и в голове будто взрывается бомба мощностью в несколько килотонн. Я пытаюсь ухватиться за обрывки мыслей, но у меня не получается. Хершель снова и снова что-то говорит мне, но я не слышу: в моём мире будто разом пропали все звуки. Только эхо в голове повторяет: её нет, нет, нет, нет! Старик водит рукой у моего лица, а я смотрю куда-то сквозь него. Он начинает меня трясти. Слёзы горечи и отчаяния закипают в моих глазах, а в голове со звоном хрусталя разбиваются слова «её нет»… Внезапно мне становится невыносимо жарко и душно. В надежде получить хоть каплю кислорода, я рывком оттягиваю воротник свитера, но толк от этого минимальный. Мне нужно срочно на улицу, иначе я задохнусь. Я резко встаю и роняю стул. Я не знаю, куда мне сейчас бежать, я полностью дезориентирована. Подбегаю к одной двери, но она ведёт в комнату, где я очнулась - пришлось её резко захлопнуть. Разворачиваюсь в поисках выхода. Хершель опять что-то говорит мне, но я не понимаю ни слова. Рыдания вот-вот задушат меня. Вторая дверь ведет прочь из этого жуткого места, с которым у меня теперь будут связаны не самые лучшие воспоминания. Запутанный лабиринт коридоров с серыми стенами засасывает подобно воронке. Мной овладевает паника, я иду, опираясь на стену и не разбирая дороги. Сколько я блуждаю? Минут десять или больше? Если я сейчас не найду выхода, то упаду прямо тут и, сжавшись в комочек, начну скулить как подбитый пес. Внезапно передо мной возникает тяжелая металлическая дверь, и я резко её толкаю. Дневной свет слепит меня, и первые мгновения я щурюсь и ничего не вижу. Когда мои глаза привыкают, я начинаю различать очертания строений. Высокий металлический забор с колючей проволокой, унылые здания из серого кирпича, сторожевые вышки… Мне кажется, меня сейчас стошнит, потому что внутреннее отчаяние стократно приумножается. Осознание, которое больше похоже на удар чем-то тяжелым по голове, приходит мгновенно. Это самое ужасное место, где я когда-либо находилась. Я в тюрьме…