Children of the sorrowful World

Крупные белые цветы с пятью лепестками и золотой сердцевиной медленно покачиваются в такт порывам резвящегося южного ветерка, тонкие стебли пригибаются к земле. Я отмечаю для себя, что нужно запомнить эту поляну и наведаться сюда вновь через пару недель. Цветы, раскинувшиеся ковром на залитой солнцем лужайке, к тому моменту уже отцветут, а на их месте появятся спелые ягоды земляники. Весьма большие, если судить по размеру бутонов. Я мечтательно улыбаюсь, заранее радуясь своему будущему улову. Надеюсь, ни у кого из детей нет аллергии. И у Бэт… Её тоже нужно подкормить ягодами – слишком она бледная и измученная обязанностями няньки. Примостившись на трухлявый пень, почерневший от дождей и времени, и вытянув уставшие от ходьбы ноги, пучком похрустывающего мха я оттираю арбалетные стрелы от засохших пятен крови. Владелец этих самых стрел в паре метров от меня, сосредоточенно нахмурив брови, занимается нашей сегодняшней добычей. Так крупно нам ещё никогда не везло. Помимо пары привычных незадачливых кроликов, угодивших в силки, и птиц с коричневым оперением, название которых я до сих пор не узнала, Дерил подстрелил молодого оленя. Оленя! Ей-богу, я была готова визжать и хлопать в ладоши, когда раненое грациозное животное свалилось замертво от точного попадания стрелы в сердце. А вот сейчас мне стало жаль его, хоть плачь. Это не мелкие глупые кролики, с которыми я разделываюсь так, что ни один мускул не дрогнет у меня на лице. Есть в этих красивых и сильных животных что-то… Человеческое?.. Я видела это в глазах оленя за секунду до гибели. Что это: страх, понимание неминуемой смерти? Я не знаю, но от этого легче не становится. Поэтому и сижу сейчас вполоборота от Дерила, изредка косясь через плечо на его занятие и пытаясь не задохнуться от клокочущего в горле комка желчи. Перья с полуобщипанной птицы летят во все стороны, взмывают в воздух, подхваченные потоками тёплого ветра, и, качаясь и подрагивая, оседают на землю, пестрящую от их обилия. Перышки, покачивающиеся в воздухе, вызывают в памяти события из далёкого детства. Мои единственные каникулы, проведённые вдали от дома в гостях у бабушки, жившей на юге Франции… Однажды я залезла в её старый шкаф со скрипучими дверцами, из которого пахло залежалой одеждой, нафталином и ещё бог весть чем, и вытащила оттуда много лет не видавшее света боа пожухло-жёлтого цвета. И, накинув его на плечи и нацепив казавшиеся мне тогда огромными туфли, с размазанной на пол-лица алой помадой я вертелась перед зеркалом и воображала себя первой красавицей мира. Легчайшие пёрышки щекотали шею, а в горле першило от пыли… Бабушка долго ругала меня за тот неловкий шаг, когда я наступила на конец боа, и оно с треском разорвалось, а перья кружились точно так же, как сейчас… Бабушка вообще очень часто ругалась на меня в то лето. Тогда я не знала, за что получала постоянные окрики, но позже всё поняла. Престарелая женщина, чья дочь сбежала на другой континент с каким-то янки, последние надежды возлагала на меня, свою нерадивую внучку. Хотела сделать из меня леди, как часто говаривала она… Я горько вздыхаю и мысленно развожу руками. Увы! Я не освоила игру на фортепиано, едва могу связать пару слов по-французски, да и за душой-то ничего, кроме школьного аттестата, у меня нет. Леди из меня вышла не ахти. И бабушке было бы стыдно, увидь она сейчас меня… Даже Диксон, и тот меня хоть изредка, но хвалит, чего не скажешь о ней. - Дерил? - Прервав свое занятие, я выбрасываю пропитавшийся кровью мох и поворачиваюсь лицом к охотнику. - Можно тебя кое-что спросить, но заранее удостоверившись, что я не получу за свой вопрос арбалетную стрелу в лоб? - Уотсон, я тебе сколько раз говорил, что у арбалета не стрелы, а болты? – возмущённо пыхтит Диксон, вспарывая брюхо несчастному оленю. От звука раздираемой плоти мой желудок сжимается в один большой комок спазмов и боли, и я спешу отвернуть голову. - Болты… - задумчиво бормочу я, вертя в руках этот самый пресловутый болт с зелёно-чёрным оперением. – Не суть. Ты никогда не думал… Мы ведь могли бы уйти в лес. А что? Нас никто не держит. Ты бы охотился, а я собирала ягоды и грибы, тоже охотилась. Мы бы смогли выжить вдвоём. Судя по тому, что мерзкий и тошнотворный звук прекратился, охотник оставил терзание туши и сейчас размышляет над моими словами. Я снова поворачиваюсь к нему лицом. Руки Дерила перепачканы кровью, поэтому в раздумьях он трёт нос рукавом полинялой рубахи. - Ага, - наконец, заключает он, - ещё построили бы домик на дереве и настрогали маленьких Диксонов. Не пори чушь, Уостон! - Нет! Никаких детей! – вскрикиваю я. И тут же зажимаю рот руками и смущаюсь. Хлопая глазами, пытаюсь определить, удивление ли написано на лице охотника, или он испытывает то же самое смущение от своей реплики, что и я. – Ни один ребёнок не заслужил такой жизни среди ходячих мертвецов. Диксон странно поглядывает на меня, чуть сдвинув в задумчивости брови. Невозможно прочитать по его лицу, о чём он думает в этот момент. - Джудит ведь родилась. Рассержено возвожу глаза к небу и, пожав плечами, полушепотом отвечаю: - И о чём думал Рик?! Дерил как-то странно ухмыляется от моих слов. Похоже, судя по его реакции, я чего-то не знаю, чего-то из прошлого группы. То, что было задолго до моего появления в этом странном месте. Плевать, у меня есть ещё куча вещей, о которых стоит подумать, и я цепляюсь за его отдельную реплику.Последовавшая за этим мысль заставляет меня задохнуться от потресяния. Из-за всех своих высказанных возмущений до меня только сейчас дошло, что Дерил говорил о детях, о наших с ним детях! Бред какой-то, неужели он видит во мне не просто напарника, а девушку, потенциальную мать своих детей? Неужели он хоть иногда задумывается обо мне именно в таком ключе? Болт, который я верчу в руке, замирает в воздухе, а я непонимающе хлопаю глазами. Сделанное открытие потрясает меня до глубины души. Милый, славный Дерил... Ему невдомёк, что ещё до того, как весь мир полетел к чертям, я решила, что вряд ли у меня будет семья. У меня были брат с сестрой, которым я отдавала всю свою любовь без остатка, и было маловероятно, что любви и нежности останется ещё на одного человека... Впрочем, всё это - лишь отговорка, скрывающая самый банальный страх: что моя семья будет ничем не лучше той, в которой я выросла. А теперь и подавно. Не видя ничего, кроме смерти и горя вокруг, я укрепилась в своем решении. Очередная отговорка. Не будет у меня семьи, да и отношений тоже не хотелось бы, поэтому спешу выкинуть из головы все мысли о Дериле. Впрочем, нужно вообще спуститься с небес на землю: наверняка Диксон сказал это, чтобы просто задеть меня, в который раз выбить из колеи, и сейчас добавит очередную, полную ядовитого сарказма реплику... - Нас сожрут, Эмма. Как ни крути, в одиночку теперь не выжить, вдолби уже это в свою светлую голову, и в следующий раз, прежде чем сказать несусветную глупость, вспомни этот факт! Моей выдержки едва хватает, чтобы истерически не захихикать: кто бы сомневался... В тюрьму возвращаемся окольными путями. Тошнотворный трупный запах, наносимый ветром и чувствующийся ещё издалека, ясно даёт понять: через скопившуюся у ворот шайку ходячих нам не проскользнуть. И откуда их опять столько, ведь с утра, когда мы с Диксоном выходили на охоту, их не было... Попытаться прорваться, вероятно, стоило бы, вот только что может сделать пара людей, нагруженных тяжёлыми охотничьими трофеями, против нескольких десятков оголодавших мертвецов?! Тут либо в пылу борьбы добычу потеряешь, либо сам ею станешь. И то, и другое - так себе перспективка, скажу я вам. Поэтому... Мысленно проклинаю тот день, когда эти самые ходячие появились впервые, и вся привычная жизнь покатилась под откос. Именно в тот момент, когда ветка кустарника, усыпанная мелкими и жесткими листьями с острейшими, как лезвие скальпеля, краями, в очередной раз бьёт меня по лицу. Я с неимоверным усилием толкаю потрёпанный брезентовый мешок с разделанной оленьей тушей, помогая Дерилу, пробирающемуся впереди меня, затащить его через дыру в заборе на территорию тюрьмы. Колени нестерпимо жжет от боли, ещё бы, ползать по мелким камешкам - не самое приятное занятие. Сквозь потёртость на мешке на меня немигающим взглядом таращится олень. В глупейшем ужасе, резко отпрянув, я поздно замечаю, что отпущенная охотником очередная ветка летит мне прямо в лоб. Твою мать!.. При ближайшем рассмотрении дыра в заборе, а равно, плешь в нашей обороне от ходячих и чужаков, оказывается не такой и огромной, а под умелимыми руками Дерила, стягивающего её толстой проволокой, становится практически незаметной. Замаскированная от посторонних глаз зеленью... О ней и из своих-то людей мало кто знает, уж чужие - и подавно... Тем более, каким надо быть психом, чтобы добровольно обречь себя на муки, напарываясь на острейшие листья, только ради проникновения в тюрьму. Это немного успокаивает, но я всё равно с неприкрытым недоверием смотрю на скреплённую проволокой сетку. Дерил что-то рассказывает о том, что именно так, разрезав проволочный забор группа Рика впервые попала в тюрьму. Правда, он уточняет, что куст тогда был поменьше, да ходячие бродили не только снаружи, но и по всей территории нашего теперешнего дома. Я практически не слушаю его и думаю о своём, пытаясь счистить прочно въевшиеся пятна земли и травы со штанов. Бесполезно. Обречённо вздыхаю и поднимаю взгляд на подошедшего слишком близко охотника. - Эй, ты что, с этим кустом бодалась? - Поддавшись только ему понятному порыву, Диксон вынимает из моих растрепавшихся волос мелкий кожистый листочек. Жест получается не очень уверенным. Но таким нежным... От неожиданности я отшатываюсь в сторону, силясь не глядеть на Дерила, и попутно ругаю себя за свою собственную глупость. Ну надо же! Это та самая реакция, которую стоило бы ожидать от Диксона, прикоснись кто-нибудь к нему: нахохлившись и окинув грубым взглядом, отклонился, пытаясь спастись от неизбежного контакта. Это было бы правильно. Это было бы ожидаемо. Вот только почему-то свою нелюдимость выказывает сейчас не он, а я... Всего шаг в сторону, шаг от Дерила, а мне почему-то кажется, что между нами образуется бездонная пропасть. Я почти забываю, как дышать, настолько во мне сильно разочарование. Дерил медленно сжимает и разжимает кулак, непонимающе глядя в ту точку пространства, где только что стояла я, и наконец опускает руку. Стыдливо склонив голову и стараясь не поднимать глаз, чтобы не видеть сейчас Дерила, я обхожу его и хватаю мешок с добычей. Тот оказывается слишком тяжёлым и мне не остаётся ничего, кроме как волчить его по земле, щурясь от слишком яркого весеннего солнца. Бодрой походки не получается, как, впрочем, не хватает и выдержки, поэтому, пройдя всего несколько шагов, я бросаю мешок на землю и сокрушённо тереблю косу: - Извини. Охотник молча пожимает плечами - кажется, я скоро начну ненавидеть этот раздражающий жест - и подхватывает, вскинув на спину, запылившийся мешок, который валяется у моих ног, продолжив свой путь. Моё сегодняшнее настроение окончательно, безвозвратно испорчено, и мне уже не терпится дожить до того момента, когда этот глупый день закончится... Пройдя мимо Рика, въющегося вокруг, на мой взгляд, хилых и едва живых побегов кукурузы, и бодро поприветствовав его, расходимся в разные стороны: Дерил с добычей отправляется на кухню, а я спешу скрыться от этого невозможного, сводящего меня с ума человека, который так беззастенчиво может трепать мои нервы, вынимая их из меня и завязывая в тугие узлы. Пробегаю по двору, даже не оглянувшись на кашляющего Патрика, худощавого и очкастого друга Карла, даже не обращая внимания на его неважнецкое состояние. Из всех парнишек, проживающих в тюрьме, он отличается, пожалуй, самым слабеньким здоровьем, и, вероятно в очередной раз умудрился подхватить простуду. Ну подумаешь, кашель - беда какая... В этот момент я даже не подозреваю, что спокойные времена подошли к концу. Тридцать дней без происшествий - так можно назвать период, который завершился утром следующего дня, и душераздирающие крики и выстрелы в блоке немедля сообщили об этом. Тридцать дней. Почти целая эпоха по теперешним меркам нового времени. И все закончилось одной единственной фразой: ходячие в блоке D! Ходячие внутри!.. Секундный шок, корзинка с травой, нарванной, чтобы угостить прожорливую козу, летит на землю, а ноги сами несут меня к корпусам. Но чем ближе я подбегаю к эпицентру кошмара, чем оглушительней разрываются в моей голове звуки выстрелов, тем медленней становятся шаги, и я начинаю оглядываться по сторонам в поисках хоть какого-нибудь доказательства, что всё происходящее нереально. Нереально - оно не может быть реальным! Не может быть, чтобы на нашем маленьком островке посреди океана разрухи стало небезопасно. Мне кажется, если я сейчас закрою глаза и досчитаю до десяти, катавасия звуков стихнет, а из блока выйдут улыбающиеся и невредимые люди. Всё прекратится, как очередной ночной кошмар. Но нет... Ошалевшее сердце гонит по венам адреналин, и меня трясёт от дикого стресса, когда я заваливаюсь, причём одной из последних, в превратившийся в Ад жилой блок. Расфокусировавшееся зрение не может вырвать из невозможной пестроты никого, к кому мне нужно прямо сейчас броситься на помощь. Нож! Шарюсь по карманам в поисках ножа, но его нет, его нигде нет! Как я могу сейчас хоть кому-то помочь без оружия? Взгляд цепляется за до боли знакомые крылья на спине, и я набираю воздуха в грудь, чтобы окликнуть сражающегося с ходячим охотника. Запоздалая мысль прочно вречатывается в мое сознание: этот ходячий мне знаком, этот ходячий еще вчера был одним из нас... Я не успеваю закричать, как меня отталкивает несущаяся на выход Саша. На руках девушки тихо скулит, уткнувшись ей в шею, ребёнок, еще одна девочка, намертво вцепилась побелевшими пальцами ей в руку. Я провожаю взглядом скрывшуюся в коридоре процессию, все ещё плохо осознавая, что здесь происходит. - Дерил! Дерил... Прерываемый раскатами выстрелов мой окрик достигает охотника, и он разворачивается, на ходу заряжая арбалет и отыскивая меня взглядом: - Уотсон, какого хера ты тут делаешь?! Это слишком опасно, уходи! Уходи, слышишь?! - Если бы взглядом можно было убивать, то моё бездыханное тело уже лежало бы на полу. - Нет... Я хочу помочь!.. Делаю шаг к Диксону, чтобы показать всю серьёзность своих намерений, и застываю на месте, в ужасе прикрыв рот руками, когда замечаю, как на маленького визжащего от страха мальчика, растерянно сидящего на полу, наступает хромой ходячий. Метнувшись вперёд, я раскрываю руки, чтобы схватить шипящего точно потревоженная змея мертвяка и оттолкнуть подальше от ребёнка. Но Диксон реагирует быстрее. Мгновение - и арбалетный болт валит на пол уже никогда больше не поднимущегося ходячего, а Дерил пихает мне в руки мальчика, орущего в разы сильнее прежнего, и толкает нас с ним к выходу: - Хотела помочь? Тогда уноси отсюда мелкого и, ради всего святого, не возвращайся сюда больше. Ты поняла меня? Я судорожно киваю и, не оглядываясь назад, оставляя за спиной раздираемый криками блок, несусь прочь. Суетливые шаги вторят ударам моего сердца. Прочь, на свежий воздух, туда, где нет этого осязаемого липкого страха. Бьющийся в истерике мальчик, пинает меня ногами и голосит прямо в ухо, когда я, прижав его к себе, бегу по пустырю к заметившей меня и машущей рукой Саше. Дети, которых она вывела из блока, стоят рядом с ней и нервно размазывают по щекам слёзы, но, тем не менее, ведут себя куда более спокойней, чем ребёнок у меня на руках. Задыхаясь от непривычной пробежки, опускаю мальчишку на землю и присаживаюсь рядом с ним, глядя на его непрекращающуюся истерику. Его пухлые губы некрасиво кривятся от громких рыданий, у носа пузырятся сопли, что заставляет меня на секунду раздражённо прикрыть глаза. Сколько можно кричать? Не зная, как успокоить малыша, я нежно треплю его тёмные кудряшки и повторяю, что всё будет хорошо, кусая губы и нервно поглядывая в сторону блока D. Слова успокоения по большей части предназначаются мне самой. Только мне, хоть я прекрасно понимаю, что ничего хорошего уже не будет...